Текст книги "Когда боги глухи"

Вернувшись к себе после разговора с боссом, Найденов в сердцах швырнул на письменный стол отпечатанные на машинке листки и замысловато по-русски выругался. Генрих Сергеевич Альмов, стучавший на пишущей машинке, сочувственно взглянул на него и заметил:

– Босс вчера на соревнованиях в Нюрнберге занял четвертое место по стрельбе. Рвет и мечет! Ему лучше нынче не попадаться на глаза.

– Где я ему возьму сногсшибательный сенсационный материал, если я в России уже сто лет не был? – сказал Игорь Иванович, усаживаясь на металлическое вращающееся кресло. – Целина, БАМ, спекуляции у комиссионок, видишь ли, ему надоели… Теперь подавай политические провокации в Москве! Я вытряс всю душу из этого вшивого композитора, что попросил политического убежища… Мямлит, мол, там ему не давали возможности творить свои бессмертные кантаты и симфонии, заставляли писать музыку на слова бездарных поэтов, пользующихся покровительством высокого начальства. В общем, все одно и то же. А я думаю, ему просто захотелось тут красиво пожить. Думает, что будет нарасхват, а сам и трех слов по-немецки связать не может.

– Ну, для музыканта это не имеет значения, – улыбнулся Альмов.

– Надоело мне, Генрих, заниматься всей этой чепухой… Там, в Штатах, все было ясно и просто: убрать такого-то политикана или пустить ко дну роскошную яхту с премьером марионеточного государства, которого и на карте-то нет…

– Напиши об этом!

– И слушать не хочет! Орет, мол, про наемников и не заикайся. Показали одного по телевизору, так куча писем от возмущенных граждан пришла…

– Пошли пива выпьем? – предложил коллега.

В пивной Игорь Иванович долго распространялся о тупости босса, который сам ни черта не может написать, а других критикует! Конечно, зря он, Найденов, сегодня сунулся к нему со своим материалом… Откуда же ему было знать, что босс проиграл соревнования?..

Генрих Сергеевич не спеша тянул светлое пиво из кружки и смотрел на приятеля карими, чуть навыкате глазами. У него продолговатое лицо с черными аккуратно подстриженными усиками, густые волнистые волосы, зачесанные назад, во рту поблескивают золотые зубы. Он считается хорошим работником, заведующий отделом Туркин его оставляет за себя, да и босс, наверное, на него так не шумит, как на Найденова… И зачем только Бруно сунул его в эту проклятую контору? Видно, нет у него способностей к журналистике. Да и какая это журналистика? Тут нужно обладать воображением барона Мюнхгаузена, чтобы угодить боссу… Игорь Иванович часами торчит в библиотеке, читает советские газеты, выискивает любую зацепку, чтобы хоть от чего-то оттолкнуться и написать расхожую статейку… У других это лихо получается, а ему босс все чаще швыряет в лицо скомканные листки с его «бездарной мазней», как он выражается. Если бы не Бруно, наверное, давно уже выгнал из редакции.

– На твоем стуле сидел сбежавший из СССР писатель, там он считался талантливым, а босс его через полгода вышвырнул, как полного бездаря, – сказал Альмов. – Ты не был в антикварном у ратуши? Там стоит за прилавком востроносенький такой человек с длинными волосами. В Москве он выпустил семь поэтических книжек, а здесь поторкался-поторкался по издательствам – там только диву давались: как такую муть могли печатать в СССР? Был официантом, потом кельнером в баре и, наконец, нашел свое призвание за прилавком.

– Думаешь, я тоже пустышка? – с кривой усмешкой взглянул на него Найденов.

– Мы тут из себя непризнанных гениев не корчим – делаем, что велят… Эфир – это не газета, слово вылетело – попробуй поймай. Поэтому мы никогда не даем опровержений, чего бы ни нагородили в микрофон!

– Столько помоев в этот эфир выплеснули, что на помойках ничего не осталось! – пожаловался Игорь Иванович. – А босс требует все новой и новой падалинки. А где ее взять?

– В первый раз, что ли? – попробовал его успокоить Альмов. – Поорет-поорет, да и забудет. Не одному тебе достается.

– Придумал! – после третьей кружки пива заявил Найденов. – Напишу про «несунов», что все дефицитное тащут из цехов, а потом из-под полы продают.

– Было, – усмехнулся Генрих Сергеевич. – Хочешь, продам тебе оригинальную тему?

– Выкладывай, – заинтересовался Найденов. – За мной не пропадет.

Альмов допил пиво, вытер усики бумажной салфеткой и полез было в карман, но Игорь Иванович движением руки остановил: мол, я заплачу.

– Напиши про гомосексуалистов из высшего света…

– Да ну тебя к черту! – разочарованно пробурчал Найденов и, подозвав официанта, расплатился.

* * *

Перед концом рабочего дня позвонил какой-то господин, назвавшийся Хайнцем Рювелем, и сказал, что ровно в семь вечера ждет его в маленьком ресторанчике, что у Баварского национального музея. Найденов стал было выяснять, что у него за дело к нему, но господин еще раз напомнил, что ждет в семь ноль-ноль. Он сам подойдет к нему. Игорь Иванович хотел было позвонить Бруно, но вспомнил, что тот позавчера выехал в Бельгию. Неожиданный звонок интриговал и тревожил: наверняка что-то связано с разведкой, поэтому первым побуждением и было позвонить Бруно. Впрочем, бояться ему нечего, однако на всякий случай Игорь Иванович заехал на своем «фольксвагене» домой и прихватил пистолет.

Войдя в ресторанчик и оглядевшись, безошибочно направился к столику, где в одиночестве сидел широкоплечий блондин с сигарой во рту. Перед ним открытая банка с голландским пивом, на тарелке – : ветчина с зеленым горошком. Блондин поднялся навстречу из-за круглого столика, росту он был высокого, с выпуклой грудью.

– Господин Найденов, я рад вас приветствовать, – чопорно поздоровался и снова опустился на свой стул. – Пиво? Или русскую водку? – Все это проговорил без улыбки, сверля Найденова светлыми холодноватыми глазами.

– Виски, – машинально ответил Игорь Иванович, усаживаясь напротив.

Отпустив официанта, Хайнц Рювель оценивающе посмотрел на Найденова и наконец соизволил чуть приметно улыбнуться.

– У меня для вас очень приятное известие, – сказал он, наливая из банки пиво в высокий расширяющийся кверху стакан.

Пиво было янтарного цвета, с белой пенистой окаемкой. Игорь Иванович уже давно заметил, что немцы, в общем-то патриоты своей страны, гораздо охотнее заказывали голландское и датское пиво, чем свое, отечественное, да и вина пили заграничные, предпочитая из всех крепких напитков пшеничное шотландское виски.

У Найденова мелькнула мысль, что если есть справедливость на свете, то после неприятностей должна быть какая-то приятная отдушина… Взяв стакан с неразбавленным виски, он отхлебнул и молча уставился на незнакомца. В том, что он имеет отношение к разведке, Найденов не сомневался, а ждать чего бы то ни было приятного от этого ведомства не приходилось… Мысленно он сказал себе, что ни на какие их предложения, связанные с диверсионной работой в СССР, он не пойдет…

– Надеюсь, вы не забыли своего отца – Григория Борисовича Шмелева? Или, точнее, офицера бывшего абвера Ростислава Евгеньевича Карнакова?

– Он умер… в России, – спокойно заметил Найденов, узнавший об этом от Бруно.

– Он умер, как истинный патриот новой Германии, – внушительно заметил господин Рювель.

– Я это знаю, – насмешливо посмотрел на него Игорь Иванович. Неужели только за этим его пригласил сюда этот тип?

– Германия помнит заслуги господина Карнакова, – все так же внушительно продолжал Хайнц. – Вы являетесь его законным наследником…

«Сейчас скажет, что я должен тоже верой и правдой служить великой Германии, продолжать дело своего покойного родителя…» – про себя посмеиваясь над посланцем разведки, подумал Игорь Иванович.

– … Господин Карнаков много сделал для нас, – невозмутимо продолжал тот, – и его заслуги по достоинству оценены.

«К чему он все это? – размышлял, потягивая виски, Найденов. – Сказать ему прямо, чтобы на меня не рассчитывали?..»

– … На его счету в швейцарском банке накопилась значительная сумма…

«Я не ослышался?! – подался к собеседнику Игорь Иванович. – С этого бы и начинал, дубина!»

Сумма действительно была значительная. Рювель достал из кожаного черного дипломата бумаги и протянул Найденову:

– Здесь номер счета и завещание вашего отца. Завещание на Найденова Игоря Ивановича. Видите ли, Карнаков Ростислав Евгеньевич много лет назад составил завещание и переслал нам. Суммы на его счет поступали регулярно… Обидно, конечно, что ему не представилась возможность воспользоваться своими деньгами. – Он соизволил улыбнуться уголками губ, глаза при этом были такие же холодные. – Получить деньги для вас не представит никаких трудностей – мы об этом позаботились. Мы, немцы, любим во всем порядок…

Найденов одним духом допил виски, его собеседник щелкнул пальцами, и тут же вырос в почтительной позе официант. Хайнц заказал еще порцию виски, а себе пива. Ошеломленный свалившимся на него богатством, Игорь Иванович смотрел на Рювеля и глуповато улыбался. Этот чопорный человек начинал ему нравиться, возможно, он вовсе и не разведчик, а обыкновенный финансовый чиновник… А впрочем, какое все это имеет значение, если он, Найденов-Шмелев-Карнаков, теперь богач? Ну, богач – это громко сказано… Денег, оставленных отцом, хватит на три-четыре года безбедной жизни! А это не фунт изюму! Найденов может больше не думать о насущном куске хлеба, он купит яхту и отправится в кругосветное путешествие, один… А вообще-то можно Грету взять с собой. Страстная большеглазая Грета его не раздражала и не требовала больше того, что он мог ей дать. Игорь Иванович поддерживал с молодой немкой связь с самого своего приезда в Мюнхен. Ему захотелось подойти к телефону-автомату и позвонить подружке – вот обрадуется! Скажет ей, мол, бросай ко всем чертям свою обувную фирму, упаковывай чемодан – и да здравствует морское путешествие!.. А может, лучше уехать в Ниццу? Поиграть в фешенебельных клубах Монте-Карло? Или купить лучшие охотничьи ружья и отправиться в Африку? Наверное, миллионеры еще не всех львов и буйволов перестреляли. Осталось и на его долю… Мысли вихрем проносились в его голове. Хайнц молча смотрел на него и отхлебывал пенистое пиво. В его взгляде сквозила снисходительность: этот парень, думал он, обалдел от радости! Строит воздушные замки…

– Вы, наверное, будете много путешествовать? – спросил он, будто прочитав мысли Найденова. – Мы были бы вам весьма признательны, если бы вы перед отъездом заглянули к нам… Моя визитная карточка приколота к бумагам о наследстве… – Он предупреждающе поднял руку, заметив, что счастливый наследник нахмурился: – Вы не волнуйтесь, это сущий пустяк. Вы ведь не будете делать секрета из своего маршрута?

– Я на яхте уйду в море.

– К какому-то берегу рано или поздно вы ведь пристанете? – на этот раз широко улыбнулся Рювель. Улыбка сразу смягчила жесткие черты его непроницаемого лица.

«Разведчик… – вернувшись из заоблачных высот на землю, тоскливо подумал Найденов. – И ему очень бы хотелось, чтобы я пристал к „красному берегу…“

– Ладно, о делах мы еще потолкуем. – Хайнц кивком подозвал официанта, щедро с ним расплатился и, пожав руку Игорю Ивановичу, встал из-за столика. – Да-а, ваш брат барон Бохов в курсе всех этих счастливых событий… Он ведь тоже является наследником Карнакова, но отказался в вашу пользу. Благородный человек, не так ли?

Рювель ушел, а Найденов остался в полупустом ресторанчике. И надо было этому немцу под конец подпортить ему настроение! Вот она, капля дегтя в бочке меда… Прикончив вторую порцию виски, он снова пришел в хорошее настроение. В конце концов, он разведчик, и нечего думать, что его когда-либо оставят в покое. Он тоже стреляный воробей и как-нибудь сумеет обвести их вокруг пальца. В Европе он согласен действовать, а в СССР – ни за какие коврижки! Изотов – опытнейший разведчик – это даже Бруно признает – и то попался в руки КГБ!.. Странно, что Бруно перед отъездом ничего ему не сказал о наследстве.

Вернувшись домой и поставив в гараж машину, Игорь Иванович достал из холодильника бутылку «смирновской», закуску, включил телевизор и, смотря американский боевик, не спеша вытянул полбутылки. Позвонил Грете, чтобы немедленно приезжала. Хорошая все-таки баба – Грета! Безотказная. Не стала ссылаться на какие-то неотложные дела, а просто сказала, что через полчаса будет у него, даже не удивилась, а они должны были встретиться лишь через два дня.

Не отказал себе Найденов и еще в одном удовольствии: развалившись в кресле у цветного телевизора, поставил на колени аппарат и, ухмыляясь, набрал домашний номер босса, по которому можно было звонить лишь в исключительных случаях. Тот сразу взял трубку, коротко спросив, кто звонит.

– Я давно хотел сказать вам, босс, что плюю на вашу вшивую контору! – весело произнес он в трубку.

– Кто говорит? – рявкнул босс. – Я ведь все равно узнаю!

Найденов назвался и, равнодушно выслушав гневный поток слов, что этот номер ему даром не пройдет и что он бездарный писака и в придачу пьяница, лениво процедил:

– Я плевал и на вас, босс!

Трубка яростно хрюкнула, послышались треск и короткие гудки. Найденов снова набрал номер и, с удовольствием представляя, какое сейчас у этого разгневанного борова лицо, мстительно добавил:

– Вы, босс, отвратительный стрелок! И призового места вам больше не видать, как своих свинячих ушей. – И, довольный собой, повесил трубку.

За расчетом можно не заходить, – босс все равно не заплатит, да это теперь не имеет значения для Игоря Ивановича. Он налил еще водки, выпил и, стараясь сосредоточиться на фильме, стал ждать прихода Греты.

Наверное, он задремал в кресле, потому что резкий звонок заставил его вздрогнуть. Пригладив на голове волосы, с улыбкой распахнул дверь, даже не спросив, кто это. Вместо Греты в проеме возникла высокая фигура незнакомого человека в темно-синем плаще и надвинутой на глаза шляпе.

– Кто вы? – нащупывая в заднем кармане пистолет, спросил Найденов.

– Привет от босса, – хрипло ответил верзила, и в следующий момент Игорь Иванович почувствовал, как из глаз брызнули ослепительные искры, потолок в прихожей стал удаляться, а вешалка с одеждой закружилась как волчок. Остальных ударов ногой он уже не чувствовал.

Перешагнув через распростертое тело, человек в плаще зашел в комнату, налил в стакан водки, одним махом выпил, не закусывая. Достал из внутреннего кармана продолговатый конверт с марками, положил на край стола. Не снимая тонких лайковых перчаток, набрал номер телефона, коротко проговорил в трубку.

– Порядок, шеф, расчет с клиентом произведен по всем правилам…

Положил трубку на рычаг и, снова перешагнув через Найденова, вышел.

Это был уже, наверное, пятый звонок с утра.

– Привет, Вадим, – услышал он в трубке голос Вики Савицкой.. – Признаться, я не ожидала от тебя такой смелости!

– Ты меня осуждаешь?

– Я тобой восхищаюсь! – рассмеялась Вика. – Удивительно, что ты до сих пор жив-здоров.

– Вроде бы мафии у нас нет, – ответил Казаков.

– Мой муженек Вася Попков сказал, что тебе это даром не пройдет. У Миши Бобрикова такие влиятельные друзья-приятели, что заставят редактора газеты дать опровержение. С тебя еще стружку не снимали?

– Кто же это может сделать?

– Опорочить на всю страну уважаемого начальника станции технического обслуживания… У Бобрикова много влиятельных знакомых, а он поклялся, что тебе этого не простит.

– Меня это как-то мало волнует, – сказал Вадим Федорович.

– А вообще ты молодец, Вадим! – на прощание заявила Вика и повесила трубку.

Казаков так и не понял, одобряет она его или осуждает. Очень уж голос у Савицкой был странный.

Фельетон «Мастер на все руки» появился неделю назад в газете. Казаков все же посчитал нужным поведать читателям о махинациях Бобрикова и его подручных. Несколько раз специально приезжал на станцию и в порядке живой очереди терпеливо дожидался, чтобы его обслужили. В первый раз он потерял целый день и ничего не добился, во второй раз «Жигули» помыли, наспех проверили, но машина, едва выехав за ворота станции, заглохла. Оказалось, автослесарь неправильно установил зажигание. На третий раз ему подменили генератор и похитили из багажника две крестовины. Кроме всего прочего, слесари самым нахальным образом выманили у него пятнадцать рублей, якобы за проверку сходимости колес, установку и ремонт карбюратора и сальника. Дескать, это дефицит и они поставили детали, которых днем с огнем не сыщешь…

Часами дожидаясь своей очереди, Казаков наслышался разных историй про злоключения автомобилистов, рвачество автослесарей, махинации начальника станции Бобрикова. Обо всем этом он написал хлесткий фельетон. Тема, конечно, не новая, но очень злободневная. Обнаглевшие работники станций техобслуживания делают все, что захотят, с автолюбителями. Мало того, что обдирают их как липку, так еще откровенно выказывают свое презрение: дескать, лопухи вы, лопухи! Особенно издеваются над неопытными автолюбителями. Поверхностно осмотрев машину, напишут такой счет, что волосы становятся дыбом. Если раньше брали за каждый «стук-бряк» по рублю и трешке, то теперь меньше пятерки или десятки не берут.

Звонки начались сразу же после появления фельетона – откуда только ни звонили! Интересовались, действительно ли факты соответствуют действительности. Мол, Бобриков известен как один из лучших руководителей в городе.

Вадим Федорович сначала пытался объяснять что-то, доказывать, потом махнул рукой и всем отвечал, что к напечатанному ему больше добавить нечего.

Был и один угрожающий звонок в половине первого ночи: неизвестный глухо пробубнил в трубку, что не советует Вадиму Федоровичу оставлять свой «жигуль» на улице, потому что все шины будут проколоты… Несколько раз Казаков ночью вставал, становился на стол и выглядывал в форточку на улицу, где стояли у тротуара его «Жигули» Пока шины были в порядке.

Ровно через неделю в другой газете появилась статья, в которой на все лады расхваливали Михаила Ильича Бобрикова: дескать, самый квалифицированный начальник станции техобслуживания, у него всегда порядок в хозяйстве, автолюбители довольны обслуживанием, и вообще его, Бобрикова, нужно на руках носить…

Позвонили из газеты и попросили прислать дополнительные материалы по станции, так как пришло несколько писем в защиту Бобрикова, даже одно – коллективное. Авторы писем в один голос утверждали, что начальник станции незаслуженно обижен, что вызвало возмущение автолюбителей, которые годами обслуживаются этой замечательной станцией, одной из лучших в Ленинграде.

Если у Вадима Федоровича и были некоторые опасения – он ведь от самого Бобрикова слышал, что у него «схвачены» очень влиятельные люди, – что фельетон вызовет отклики в защиту начальника, то действительность превзошла все ожидания. Звонили не только ему, но и в газету, откуда приходили все более недовольные требования подтвердить документально изложенные в фельетоне факты…

Позвонил даже Татаринов.

– Ну и дурак ты, Вадим! – в сердцах заявил он. – Приехал я на станцию обслуживания, а меня там встретили, как врага… Говорят, знаем вас, писателей-журналистов, обслужи вас, а вы потом напишете в газету… Чего же ты, чудачок, рубишь сук, на котором сидишь? Навредил не только себе, а и другим!..

Что же случилось, что даже нельзя задеть заведомого жулика? Кому на руку это восхваление, замазывание недостатков?

Снова зазвонил телефон. Вадим Федорович протянул было к трубке руку, но тут же отдернул: не станет он больше никою слушать! Надоело! Или он действительно дурак, или мир поглупел… От этой мысли ему стало смешно. Ишь куда замахнулся! Не мир поглупел, а что-то непонятное творится вокруг: людям показывают черное, а говорят, что это белое… Одни говорят, другие подхватывают, третьи повторяют. Кто-то, по-видимому, считает, что чем хуже, тем лучше…

Бесцельно бродя по городу, Вадим Федорович на одной из улиц увидел огромный, во всю стену, портрет. Чтобы такой написать, нужна целая бригада художников! Стена-то в пять этажей! Чернобровый человек с портрета смотрел на него и чуть приметно усмехался…

«Уж он-то, Брежнев, должен знать, что у нас происходит?» – подумал Казаков, зашагав быстрее.

Насмешливый взгляд с гигантского портрета неотступно следовал за ним.

Был ясный зимний день, холодно светило в зеленоватом безоблачном небе солнце, заставляя все кругом искриться, голубовато сверкать. Из домов вверх тянулись сизые струйки дыма, в прихваченных изморозью окнах возникали багровые всполохи пламени от русской печи. Озябшие воробьи стайкой опустились на обледенелую изжелта-голубоватую дорогу и склевывали кем-то просыпанный овес. Натужно воя, по улице протащился лесовоз с прицепом. Длинные сосновые стволы шевелились, как живые, кряхтели, просыпали на дорогу коричневую труху. Воробьи, будто комки грязи, разлетались из-под колес.

Со всех сторон окружил зимний лес Андреевку. Куда ни кинь взгляд, везде зеленым частоколом торчат остроконечные вершины огромных сосен. Высоко пролетавший реактивный самолет оставил над поселком неширокую белую полосу. Шумно прошли по улице ребятишки из школы, и снова в поселке стало тихо. К дому Абросимовых свернула невысокая девушка в зеленом пальто и серой заячьей шапке. В руках у нее завернутый в махровое полотенце глиняный горшок. Стуча обледенелыми валенками, поднялась по ступенькам, смахнула голиком снег и остановилась у двери: в петли засова вставлена обструганная палочка. Она вынула ее, вошла в дом. В горящей печке потрескивали дрова, на железном листе тлел выпавший уголек. Лариса поставила горшок с гречневой кашей с краю плиты, налила в закопченный эмалированный чайник воды из ведра. Распахнув чугунную дверцу, подложила сосновых поленьев и, присев на низкую скамейку и глядя в огонь, задумалась.

Это она виновата, что Андрей заболел: потащила на лыжах мальчишек за собой в Мамаевский бор – это километров шесть от Андреевки. Ей-то что, она привычная, а ленинградские гости, видно, на лыжи-то первый раз в жизни встали. Пока добрались до горы, оба упарились, – она ведь говорила, чтобы не ели горстями снег, так не послушались, и вот в результате Андрей схватил жестокую ангину. Пете Викторову ничего, а у него на другой день поднялась температура, глотать стало больно. Когда приехала за ним машина, Андрей уже не вставал с постели. Петя уехал один, а к троюродному брату вызвали врача. Даже сделали укол. Неделю провалялся с температурой, и только начал поправляться – на тебе! Куда-то свалил из дома! Она сходила в сени, потом заглянула в сарай – так и есть, ушел в лес на лыжах…

Выйдя из дома и снова вставив в петлю палочку, Лариса подумала, что узнай про такое Дерюгин – весь год бы брюзжал на всех, мол, в избе никого не было, а печка топилась, двери на замок не запирали вообще, зачем Семен Яковлевич Супронович доверил ключи мальчишке?.. Супроновичи предлагали ему и Пете пожить у них, но Андрей попросил ключи от дома Абросимовых. И не страшно тут ему одному темными ночами? Да еще после того, как покойника из избы недавно вынесли… Еду захворавшему родственнику приносила бабка Варя, жена Семена Супроновича, и она, Лариса. Картошку Андрей жарил сам, достал из подпола банку соленых огурцов, рыбных консервов. Чай пил с малиновым вареньем, которого с лета много заготовили. Наверное, ему тут понравилось, потому что не спешил уезжать. Допоздна горел свет в его комнате. Ларисе видны были со своего крыльца занавешенные ситцевой занавеской окно и тень от головы и книжки, которую он лежа читал.

Лариса уже дошла до своей калитки и тут почувствовала, как вдруг что-то изменилось вокруг: только что было светло, солнечно, и вот потемнело, стало тихо-тихо. Что-то мазнуло ее по щеке, потом по носу. Она подняла голову вверх и прижмурилась: с только что ясного неба бесшумно повалил густой пушистый снег. Еще в серой круговерти ворочалось лохматое бледно-желтое пятно – это все, что осталось от солнца, а небо исчезло – над головой раскинулась темно-серая курчавая овчина. Скоро девочка уже не видела дом Абросимовых, да и ее изба смутно прорисовывалась впереди, а толстая береза под окном превратилась в огромный крутящийся волчок, все быстрее и быстрее раскручивающийся. Водонапорная башня сначала отодвинулась, стала размазываться, а вскоре совсем исчезла. И Лариса услышала, наверное впервые в своей жизни, что падающий с неба снег поет. Чуть слышная шелестящая мелодия властвовала над притихшей Андреевкой. Она то удалялась, будто уходя в небо, то снова нарастала, вызывая в душе тихую, щемящую радость. Лариса не замечала, что хлопья облепили ее шапку, налипли на брови, ресницы, таяли на щеках. Она вслушивалась в эту небесную симфонию, старалась вобрать ее в себя, запомнить. «Поющий снег! – восторженно думала она. – Интересно, Андрей слышит?»

Она вдруг без всякой причины засмеялась, снежная музыка сразу оборвалась, оставив после себя протяжный угасающий звон лопнувшей струны. Девочка вздохнула и, осторожно ступая по снежной целине, пошла к своему дому.

* * *

Андрей поначалу не заметил, как начался сильный снегопад. Лыжня петляла по густому бору, и белые хлопья не вдруг пробились сквозь колючие ветви елей и сосен. Он был один в бору. Для него, горожанина, это чувство оторванности от мира людей было удивительным, незнакомым. В городе всегда и везде люди, даже ночью в своей комнате ощущаешь дыхание огромного города. А здесь только ты, лес и серое небо над вершинами деревьев. Теперь Андрею стало понятно стремление отца уехать из города сюда, в глушь. Он не раз говорил, что в Андреевке ему лучше работается… Да это Андрей и на себе ощутил: вчера после ужина вдруг достал из ящика старого комода школьную тетрадь в клеточку, сел за письменный стол и до глубокой ночи писал… Что это? Рассказ или просто размышления о поездке в деревни за иконами? Писалось легко и быстро, а когда оторвался, исписав полтетрадки, ощутил в себе небывалый подъем, а может быть, и самое настоящее счастье. Тетрадка лежит на столе… Утром он не стал перечитывать написанное, почему-то не мог заставить себя. В Ленинграде у него десятка три перепечатанных на машинке стихотворений. Три десятка из сотни! Печатал сам на отцовской пишущей машинке. Сначала делал массу ошибок, а потом наловчился. Отпечатанные стихотворения показались ему чужими… Наверное, оно так и есть. Все стихи были навеяны поэзией Есенина, Блока. Стихи возникали в голове легко, однако, записав их, Андрей почему-то не испытывал горделивого восторга. Редко кому их потом читал, разве только Пете Викторову. И то потому, что другу нравилось все, что сочинял Андрей. Отцу он почему-то постеснялся показать. Матери не показал потому, что она, как и Петя, относилась восторженно к словотворчеству сына. А ему хотелось не похвал, а серьезного критического разбора. Тогда он взял и под псевдонимом послал в молодежный журнал, но ответа еще не получил. Он дал адрес до востребования.

То прекрасное ощущение своей причастности к творчеству, которое он, Андрей, испытал вчера ночью, строча рассказ, было для него совершенно новым. Очевидно, потому он и не стал перечитывать написанное, чтобы не убить ту необычайную приподнятость, которую носил в себе до сих пор.

На запорошенную лыжню упала желтая еловая шишка. И только тут Андрей заметил, что она на глазах исчезла под мягкими хлопьями крупного пушистого снега. Машинально взглянув вверх, он увидел дымчатую, с желтоватым хвостом белку. Изогнувшись знаком вопроса и прицепившись к ветке, зверек с любопытством смотрел на него, а мимо летели и летели крупные снежинки. Они почему-то не приставали к лоснящейся шерсти животного. Одна снежинка коснулась ресниц, другая мазнула по скуле, третья увлажнила глаз. Белка коротко стрекотнула, без всякого напряжения перепрыгнула через верхнюю ветку, затем дымчатым клубком мелькнула меж деревьев и провалилась в сгущавшемся лесном сумраке. Лыжня едва была заметна, снег валил все гуще, вершины деревьев скрылись в клубящейся круговерти. Втыкая палки в белый наст, Андрей не спеша двинулся к поселку Перед глазами все еще стояла маленькая любопытная мордочка с блестящими черными глазами. Лыжи издавали какой-то шипящий звук, дышалось легко и свободно, даже больное горло больше не беспокоило.

Мальчишка шел на лыжах и улыбался, он тогда еще не понимал, что с ним происходит, но ощущение внутренней свободы, какой-то взаимосвязанности с окружающим миром переполняло его, хотелось петь, кричать от радости. Казалось, пожелай он сейчас – и сможет оторваться от лыжни и полететь…

А снег _падал и падал с низкого серого неба. На открытых участках лыжня уже не просматривалась, когда он вглядывался вдаль, отыскивая ее продолжение, то сосны и ели вдруг начинали медленно кружиться, будто в вальсе. Маленькие елки, спрятавшиеся в пышные голубые сугробы, шевелились, пытались дотронуться колючими ветвями до Андрея.

Когда он увидел, что летящий снег окончательно засыпал лыжню и перед ним ровная белая целина, то не испытал и малейшей тревоги: был уверен, что поселок вот-вот покажется. Он продолжал, мерно взмахивая палками, идти вперед. Смазанные смолкой лыжи легко скользили по рыхлому снегу, толстые деревья то расступались перед ним, то сближались, оставляя узкий проход. И, лишь упершись в лесной завал, Андрей понял, что заблудился. Кругом лес и кружащийся снег. В какой стороне Андреевка, он не знал. Потоптавшись на месте, он обошел преградившие ему дорогу поваленные деревья и заскользил дальше. Который сейчас час, он тоже не знал, часы оставил дома на комоде. Сумрак спустился на лес вместе со снегопадом Он подумал, что смешно будет, если ночь застанет его в лесу. Но ведь в лесах водятся волки. Где-то он читал, что заблудившиеся, спасаясь от них, забираются на деревья… И туг он услышал характерный шум проходящего где-то вдали поезда. Прислушался и точно определил направление: поезд прогудел справа, значит, в той стороне и станция. И вообще, если все время идти прямо, то рано или поздно куда-нибудь придешь. Главное – не петлять и не менять направление. Андрей с удовлетворением отметил про себя, что вот он – городской житель, а начинает правильно ориентироваться в глухом лесу. Значит, в любом человеке где-то глубоко дремлют забытые инстинкты далеких предков.

Пот стекал по лбу, на губах он чувствовал его солоноватый вкус, ноги налились усталостью и уже с трудом передвигали отяжелевшие лыжи. Даже легкие алюминиевые палки, оказалось, имеют вес, иногда они никак не хотели вылезать из снега. Так радовавшая его прежде тишина теперь угнетала – хоть бы какая-нибудь птица крикнула или зверек пискнул. А снег все падает… Барон Мюнхгаузен в такой снегопад привязал уставшего коня к колышку и заснул в сугробе, а когда проснулся, то увидел своего скакуна на крыше колокольни. Оказывается, до оттепели он привязал его к куполу…