Текст книги "Змея за пазухой"

Глава 13
ЕЩЕ ОДНА ЖЕРТВА

Никита ехал в Театр юного зрителя, где работал сын Колоскова. Круг подозреваемых сузился до трех персон. Это были Полина, Лизхен и Георг. Только они были заинтересованы в бумагах Олега. Завещания – вот главная цель всех этих событий, решил Никита. Да, именно так! Конечно, документы и дневник Олега (если он будет найден) тоже имеют определенную ценность для узкого круга лиц, но Никита, по здравому размышлению, начал сомневаться в том, что эти записи могут как-то им навредить.

Время ушло, реалии изменились, и кто будет ковыряться в бумажном хламе двадцатилетней давности, пусть и набитом под завязку компроматом? Народ, который фигурировал в «ведомостях» на получение мзды, давно оперился, набрал вес и хорошо набил кошелек, поэтому подкупить следствие (если оно начнется) для этих людей не составит особого труда. Тем более что им готовы услужить лучшие адвокаты.

Никита понимал, что его рассуждения насчет жен Олега и сына не стоят и выеденного яйца; он чувствовал себя совершенно беспомощным в деле сыска, но иных вариантов у него просто не было. И они даже не просматривались после убийства Сейсеича. А Кривицкий, которому он позвонил, чтобы договориться о встрече (Никита надеялся, что Алекс подскажет, как действовать дальше), лишь отмахнулся – не до тебя. По городу объявлен план «Перехват» – опять замочили какую-то крупную шишку, – и вся полиция стояла на ушах.

Почему, из каких соображений он исключил Полину из числа подозреваемых? Не рановато ли? Она много чего наговорила о своих отношениях с Шервинским, но это всего лишь слова, ловкий ход в крупной игре. А как говорят менты-полицейские, слово к делу не пришьешь. Нужны факты, подтверждающие стопроцентную невиновность Полины в смерти мужа, чего у Никиты нет и в помине.

Лизхен… Она могла приговорить Олега. Немочка тот еще фрукт. Нордический тип, жестокий и безжалостный. При всей своей манерности и воспитанности, именно она топила в реке приплод многочисленных кошек, кормившихся от щедрот детдомовского пищеблока. Даже видавшие виды матроны наотрез отказывались исполнять это нужное, но все-таки садистское действо. Все понимали, что кошек необходимо изводить, потому как детдом мог за два-три года превратиться в «кошкин дом», но рука на беспомощных котят ни у кого не поднималась. Даже у совсем не сентиментального деда Гаврика.

У директрисы с Лизхен на сей счет был уговор: ее походы к реке с корзиной котят должны оставаться тайной от всех, а за это Лизхен полагались самые лучшие, пусть и немного поношенные одежды, которые жертвовали детдому состоятельные горожане. О том, почему Лизхен состояла в большой чести у директрисы, Никита узнал случайно – от Олега, когда тот был в хорошем подпитии.

Наконец, Георг. Жорка, Жорик… Пацан жесткий – это сразу видно – и целеустремленный. Хочет сделать артистическую карьеру. Конечно же рамки провинциального, пусть и областного, города ему тесноваты (собственно, как и всем молодым талантам), он рвется в Москву, но что в этом плохого? А ничего. Все нормально, все как и должно быть. Если бы не одно но – завещание отца. Так все-таки знает он о нем или нет? Если да, то пацан вполне способен был нанять старого вора-медвежатника, чтобы тот вскрыл сейф с документами.

Но убить его, притом так жестоко… Это не лезет ни в одну версию. А если присовокупить еще и убийства Олега (отца!), Хайтахуна и Любки, которые он мог совершить, то парнишка вообще предстает каким-то отмороженным монстром. Между прочим, по фигуре он похож на Ивана Николаевича – невысокий, худощавый… Лицо двойника рассмотреть невозможно, но Георг хорошо умеет пользоваться гримом – артист ведь, а значит, загримироваться под Деда Мороза ему как два пальца об асфальт.

«Может, это он в мою квартиру забрался? – подумал Никита. – Хорошо бы раздеть его догола и осмотреть. В поликлинику Георг точно не ходил, чтобы не засветиться, – нож вошел неглубоко – но рана-то осталась. Конечно же он не позволит проделать над собой такой эксперимент, но его можно «уговорить» – дать ему разок по башке. Хотя… жалко пацана. Вдруг все это мои дурацкие измышления? А рука у меня тяжелая…»

Никита ехал в детский театр, чтобы проверить, где находился Георг в то время, когда были убиты Олег и остальные – по списку. В случае удачи это был бы железный факт. От Лизхен он узнал, что ее сынок днями пропадает в театре – то репетирует, то играет в спектаклях, практически без выходных. И то верно – ТЮЗ ведь работает для юного зрителя, значит, все пьесы идут только в светлое время суток.

Возле театра было тихо и пустынно. «То ли дело в мои времена», – с неожиданной ностальгией подумал Никита. Площадь перед ТЮЗом всегда полнилась детворой, потому что спектакли шли с утра до вечера, а на площади актеры, изображающие Петрушку, Буратино и Мальвину, разыгрывали целые представления, вовлекая в них и малышню. Детдомовцы, даже старшеклассники, любили ходить сюда и смотреть на балаганную суету возле ТЮЗа. А еще посреди площади стоял светомузыкальный фонтан, и по вечерам на лавочках сидели влюбленные, завороженно глядя на игру разноцветных водяных струек.

Теперь фонтан куда-то исчез (наверное, чтобы не напрягать городской бюджет), и вместо него положили серую тротуарную плитку, уже изрядно выщербленную. Похоже, какой-то чиновник хорошо заработал на ней и оставил своим потомкам в наследство – недавно положенную плитку собрались менять, а значит, распил городской казны будет продолжен с прежней эффективностью. По краям площади уже лежали громоздкие кубы, обтянутые полиэтиленовой пленкой с кирпичиками внутри, и несколько работяг нерусского вида, расположившись на травке, в тени деревьев, степенно потягивали из широких чашек какой-то напиток, возможно чай.

Определиться с занятостью Георгия в спектаклях было несложно. Никита прочитал афиши спектаклей, развешанные по стенам фойе, с именами действующих лиц и исполнителей ролей и почувствовал огромное разочарование (или облегчение? он и сам это не понял) – в те дни и часы, когда были убиты Колосков и Хайтахун, сын Олега развлекал ребятишек в пьесах «Сказ о Даниле-мастере и цветке каменном» и «Золотой ключик».

«А мог ли он отлучиться на какое-то время? – подумал Никита, уже собираясь покинуть фойе театра. – Да запросто! Думаю, его есть кому заменить. Нужно найти режиссера…»

– Молодой человек, вы куда? – вдруг раздался за спиной неприятный скрипучий голос.

Никита как раз хотел зайти в зрительный зал; судя по доносившимся оттуда звукам, шла очередная репетиция. Он обернулся и увидел бабулю-божий одуванчик. О таких говорят: «Так долго люди не живут». Годы иссушили ее до такой степени, словно она была не человеком, а растением в гербарии.

«Мать моя женщина! – мысленно воскликнул Никита. – Да ведь это Сарафановна! Сколько же годков ей стукнуло?»

Сарафановной старушку прозвали, наверное, еще до войны с немцами. Она и тогда была древней. Не говоря уже о тех временах, которые запомнил Никита. Почему она получила прозвище Сарафановна? А потому, что бабуля предпочитала всем одежкам русский сарафан. И нужно сказать, сарафанов у нее было не счесть. Да все с вышивкой, яркие. Видимо, яркостью и разнообразием своих сарафанов старушка хотела подчеркнуть праздничность атмосферы в детском театре. Малые дети смотрели на нее как на телевизионную сказочницу.

Сарафановна стояла на контроле, и можно было даже не пытаться проскочить в театр незамеченным. Глаз у нее был как у снайпера. Она на раз вычисляла безбилетников. Это были в основном пацаны с городских окраин и детдомовцы. Тем не менее Сарафановну хоть и не любили, но уважали. Она со временем стала элементом игры «в разведчика». Сумел проскочить каким-то образом мимо Сарафановны – получи «орден», то есть балл в игре. По окончании месяца детдомовцы подводили итог своих «боевых действий». Он всегда оказывался не очень утешительным, но все же победители игры были. В том числе и Никита (правда, только раз). Находились ребята более удачливые и пронырливые, чем он.

– Здравствуйте… – Никита сделал вид, что поперхнулся, – его почему-то переклинило от внезапно нахлынувших воспоминаний, и он едва не назвал старушку ее прозвищем. – Э-э… Матильда Ксенофонтовна, – вспомнил Никита не без труда. – Мне бы повидать главного режиссера.

Сарафановна ничуть не удивилась, что незнакомый молодой человек знает ее по имени-отчеству. Все городские сорванцы не раз бывали в детском театре (он и впрямь пользовался большим успехом, даже у взрослых; театру везло на талантливых режиссеров и артистов), и знали цербера в сарафане очень даже хорошо. Однажды, чтобы досадить Сарафановне, детдомовцы – те, кто постарше и кто мог позволить себе купить билет в театр, выучили из «Иоланты» арию Роберта «Кто может сравниться с Матильдой моей…» и начали напевать ее у входа, где на неизменном стуле с высокой спинкой восседала старушка, словно ожившее изваяние. Среди этих «теноров» – точнее, кенарей – был и Никита.

Ария произвела на Сарафановну потрясающий эффект. Вопреки ожиданиям великовозрастных балбесов, она приняла песенные упражнения детдомовцев не за злую шутку, а за признание ее несомненных заслуг на поприще городской театральной жизни. А поскольку обладала потрясающей зрительной памятью, отшлифованной за многие годы службы в театре, то, когда спустя какое-то время Никита и Олег попытались, как обычно, прошмыгнуть в фойе за спинами граждан с билетами, Сарафановна – наверное, впервые в жизни – сделала вид, что не заметила их. Так они потом и ходили в театр, экономя свои скудные сбережения, чтобы потратить на девочек – сводить их в кафе «Арктика», где подавали упоительно вкусное мороженое и клюквенный морс.

– А я вас помню, молодой человек… – Старушка вдруг заулыбалась и погрозила сухим пальцем. – Вы бывший детдомовец. Правда, время здорово изменило ваш внешний облик… но я все же узнала. – Это она сказала не без гордости. – Вы были, насколько мне помнится, большим шалуном.

Никита улыбнулся и ответил:

– Все верно – было, было, да прошло… Зато вы, Матильда Ксенофонтовна, прекрасно выглядите. Годы над вами не властны.

– Будем считать ваши слова комплиментом. Благодарю вас. Но это далеко не так… Впрочем, не будем об этом. Старики часто бывают чересчур болтливы, особенно если ударятся в воспоминания, но я вижу, вы торопитесь, поэтому постойте на входе вместо меня, а я приглашу главного режиссера. Кстати, его зовут Владлен Константинович.

– Большое вам спасибо…

Старушка достаточно бодро просеменила через фойе и исчезла за массивной дверью зрительного зала. Ждать пришлось недолго. Первым выскочил взлохмаченный низкорослый человечек в каком-то немыслимом костюме – желтом пиджаке в светло-коричневых яблоках и бордовых брюках с шитыми на бедрах вензелями, как у провинциального шпрехшталмейстера, который ведет цирковое представление. Вместо галстука на шее у него был повязан цветастый бант, а в нагрудном кармане пиджака торчала большая расческа, которой он, видимо, пользовался очень редко.

– Кто, что?! Вы ко мне? – затараторил он со скоростью пулемета. – Говорите, что надо, только быстро! Быстро, быстро!.. – От нетерпения он прищелкивал пальцами. – У меня репетиция, мил-человек! Генеральная!

– Владлен Константинович, быстро у нас не получится, – спокойно ответил Никита. – Но я отниму у вас не более пяти минут. Нам бы где-то уединиться…

– А, вы оттуда… – Режиссер многозначительно ткнул пальцем в потолок; что он подразумевал под понятием «оттуда», Никита так и не понял, но выяснять не стал, лишь согласно кивнул. – В таком случае милости прошу в мой кабинет. Матильда Ксенофонтовна, объявите труппе перерыв. Небольшой! Пять минут! А то знаю я их… башибузуков. Разбегутся, как мыши.

Кабинет режиссера был весьма просторный, но уютный: громадные кожаные кресла, широкий диван – он явно принадлежал к главным труженикам ТЮЗа, о чем свидетельствовали изрядные вмятины, – красивые гардины, массивный стол красного дерева, под потолком – приличных размеров симпатичная люстра с хрустальными подвесками, новенькое ковровое покрытие… Похоже, театр не бедствовал. Впрочем, это было видно и по интерьеру фойе. Никита хорошо помнил, что раньше оно не блистало красотой и ухоженностью – внешность не соответствовала содержанию.

– Так что вас привело ко мне? – спросил режиссер, усевшись на свой «трон» – кресло-вертушку, в котором он утонул.

Похоже, главный режиссер ТЮЗа страдал комплексом Наполеона и был привержен гигантизму. А еще Владлена Константиновича переполняла самоуверенность в непогрешимости собственных суждений, чему Никита сильно обрадовался, – коротышка в желтом пиджаке даже не подумал потребовать от него хоть какой-то документ, пришлось бы врать и изворачиваться. Для него «оттуда» значило больше, чем официальные бумаги.

– Мне нужны некоторые сведения об одном из ваших артистов, – сказал Никита сухим, официальным тоном и назвал имя.

– Георг? – изумился режиссер. – Он что-то натворил? Не может такого быть! Это очень способный актер – талантливый актер! – и весьма приличный молодой человек. Не пьет, не курит, не волочится… м-м-м… за женщинами, наконец, спортсмен. Исключительно порядочная личность! Вот что угодно мне говорите, но я не поверю. Не поверю!

Последняя фраза была сказана с исключительным апломбом; Никита не считал себя большим театралом (да и не был им), но о великом актере и режиссере Станиславском и его знаменитом «Не верю!» был наслышан. Наверное, Владлен Константинович в этот момент воспарил в заоблачные выси, представив на миг, что он театральный мэтр и его суждения – это истина в последней инстанции.

– Не волнуйтесь, – поспешил успокоить его Никита, – ни в чем предосудительном Георг не замешан.

– Тогда я не понимаю причины вашего визита…

– Все очень просто: нам… – Это слово Никита сказал с нажимом. – Нам нужно кое-что проверить. Вы, наверное, знаете о смерти отца Георга?

– О, это был такой человек… – подкатил под лоб глаза режиссер. – Он много помогал нашему театру. Как теперь будет… трудно сказать. Для нас его смерть просто трагедия. Что вы хотите знать?

– Ничего такого, на что у вас не нашлось бы ответа.

– Я весь внимание.

– Мне бы хотелось выяснить, все ли актеры были заняты в спектаклях?.. – Никита назвал, в каких именно, а также дни и часы, когда они шли. – Или, может, кто-нибудь отсутствовал?

Режиссер возмущенно фыркнул:

– Зачем это вам?! Это наши внутренние проблемы, и мы их решаем вполне успешно.

– Надо, Владлен Константинович, надо! – сурово ответил ему Никита голосом всенародного любимца, студента Шурика из кинофильмов Гайдая.

«Доводы» Никиты показались настолько убедительными, что режиссер даже изменился в лице. Похоже, в советские времена ему приходилось встречаться с представителями «конторы глубокого бурения», как тогда втихомолку именовали КГБ, и эти встречи оставили в его памяти неизгладимый след. Видимо, он считал, что и Никита представляет эту «контору», которая поменяла вывеску, но не свою суть.

– Да-да, конечно, конечно… – заторопился Владлен Константинович и начал с лихорадочной быстротой что-то искать в ящиках стола. – У меня все записано… Вот! – Он положил на стол толстую конторскую книгу. – Тэ-экс, посмотрим… – Режиссер полистал страницы и с торжественным видом подсунул книгу поближе к Никите. – Прошу убедиться. Здесь перечень исполнителей и оценки, которые я обычно выставляю актерам по окончании спектакля. Объясняю – от оценок зависят премиальные. Судя по записям, труппа была в полном составе, ни больных, ни отсутствующих по каким-либо иным причинам. Впрочем, я на память не жалуюсь и могу это подтвердить с полной ответственностью.

– А у вас нет второго состава? Ведь на главные роли, насколько мне известно, обычно готовят двух человек. Мало ли что может случиться с ведущим актером…

– Да, это так. Тем не менее в эти дни играл основной состав. По крайней мере, в «Сказе о Даниле-мастере» – точно. Это наша новая постановка, так что, сами понимаете, играли только лучшие.

– И все же, посмотрите… – Никита подсунул режиссеру листок из блокнота, на который он списал из афиш несколько фамилий актеров-мужчин, в том числе и Георга. – Все они были заняты в спектаклях или нет?

Режиссер некоторое время поизучал каракули Никиты (больше из вежливости, нежели по необходимости) и твердо ответил:

– Все.

Никита поднялся.

– Не буду вас больше задерживать, – сказал он официальным тоном. – Благодарю за сотрудничество. До свидания. – И вышел.

Сарафановна сидела на своем «троне» в стеклянной будочке сбоку от входной двери и наблюдала за ними не по-стариковски живыми глазами. Как он не заметил ее, когда вошел? Наверное, она куда-то на минутку отлучилась.

– До свидания, Матильда Ксенофонтовна… – Никита изобразил поклон. – Рад был вас увидеть. Здоровья вам и многая лета.

– Вы бы своих деток привели на спектакль, – сказала старушка. – Уверяю вас, это чудное зрелище. Дети будут в восторге.

– Увы, это невозможно. Не сподобился я завести детей…

– Ах, как печально! Но вы не отчаивайтесь. У вас все еще впереди.

– Ваши бы слова да в небесную канцелярию. Спасибо вам на добром слове. Еще раз – будьте здоровы…

Уже сидя в машине, Никита вдруг почувствовал какое-то беспокойство. Так с ним бывало, когда в разведпоиске его группа оказывалась вблизи стоянки боевиков. Он еще ничего не видел и не слышал, но воздух словно сгущался и начинал давить на легкие, да так, что становилось тяжело дышать. В таких случаях он приказывал всем лечь на землю и замереть – чтобы понять, откуда веет опасностью. И обычно всегда угадывал.

Так было и сейчас. Он застыл в полной неподвижности, стараясь определить, с какой стороны исходит угроза, но старая, испытанная не раз метода оказалась нерезультативной. Город с его шумом и мельтешением людей и машин не позволял сосредоточиться, чтобы вычислить, с какого направления шел угрожающий посыл. Никита не стал задерживаться на стоянке, а дал газу и рванул с места сразу под сто километров в час. Не хватало еще подставиться под выстрел…

«Ну и что теперь? – уныло размышлял Никита, когда машина застряла в пробке. – Полный швах. Облом по всем направлениям. Георг вне подозрений. А ведь он практически единственный человек, у которого могли быть ключи от дома отца и который по фигуре напоминает двойника Ивана Николаевича. Мог он нанять киллера? По идее, да, но вряд ли. Потому как чересчур зеленый для таких дел. Чтобы найти высококвалифицированного спеца, нужны связи в определенных кругах, а откуда они у пацана? Остаются Полина и Лизхен. Две матроны, которые хорошо знают изнанку жизни и у которых есть деньги на оплату заказа. Кто из них?»

Тут ему нетерпеливо посигналили, и Никита двинулся, но, проехав всего метров сто, остановился, чтобы опять тупо ждать, когда рассосется пробка – это очередное проклятие развитой цивилизации.

«Полина или Лизхен?.. – продолжил свои мыслительные упражнения Никита. – Но как к ним подобраться? К Полине не подъедешь и на кривой козе. Там один Альберт чего стоит. Сейчас у нее охраны как грязи на проселочной дороге. И потом, с какой стати мне нужен ее скальп? Ну заказала она своего блудливого муженька (допустим, это так), что мне с того? Олег мне ни сват ни брат. Ах, мы когда-то были друзьями… Но с таким другом я не то что в разведку – по нужному делу в поле не пошел бы. Наконец, я работаю на Полину. – Тут Никита скептически покривился. – М-да… Работничек… А вот Лизхен – другое дело. В ее случае у меня ситуация более простая. Она мне никто. И потом, мне ведь все равно где-то и как-то нужно искать убийцу Олега и Сейсеича. Вдруг и впрямь в этом деле замешана Лизхен? Чем черт не шутит… Наконец, нужно хотя бы изображать усиленную работу. У меня на шее такие монстры сидят – один Шервинский чего стоит, – что впору пойти к реке и утопиться. Если, конечно, я пролечу мимо кассы… – Никита в раздражении потер виски. – Измайлов, у тебя не мозги, а мякина! Неужели ты не можешь придумать хоть что-то толковое? Думай, думай!»

На этот раз мыслительный процесс Никиты был прерван телефонным звонком. Он с раздражением посмотрел на номер, который нарисовался на дисплее мобильного. Звонил Кривицкий.

– Нужно встретиться, – заявил он без предисловий. – Прямо сейчас.

– Не могу.

– Почему, черт побери! Ты ведь сам просил о встрече!

Похоже, Кривицкому кто-то здорово накрутил хвоста (высокое начальство, а то кто же) и он теперь рвал и метал.

– Потому как стою в пробке. И когда двинусь, наверное, сам аллах не ведает.

– Выбирайся поскорее! Буду ждать тебя в кафе на Речной. Знаешь, где это? Вот и ладушки. Но поторопись, Нико, поторопись!

«Что это он икру мечет? – в недоумении подумал Никита. – Видимо, в связи с очередным заказным убийством. Но я-то тут при чем? Или Алексу захотелось хоть кому-нибудь поплакаться в жилетку? А что, вполне возможно. Иногда и вправду возникает нестерпимое желание поделиться с кем-то своими горестями, особенно когда примешь на грудь полкилограмма «огненной воды». Да вот беда – трудно в такие моменты найти человека, способного к состраданию. Но ведь Алекс, судя по голосу, трезв как стеклышко. Непонятно…»

Спустя полчаса Никита наконец добрался до кафе, которое называлось «Бирюса». Там уже сидел Алекс и ел – скорее, поглощал, как удав лягушек, – крохотные пирожные; ему подали целое блюдо эклеров и буше. Глядя на его упражнения, Никита неожиданно почувствовал что-то недоброе – Кривицкий налегал на сладкое тогда, когда сильно нервничал. Что касается его нервов, то здесь все понятно, работа такая, но при чем здесь он? – мысленно спросил Никита неизвестно кого. Ответом конечно же была тишина, которая нарушалась лишь тихим говором посетителей кафе – в основном молодежи.

– Будешь?.. – спросил Алекс, указав на пирожные, когда Никита уселся напротив.

– Не увлекаюсь.

– Зря. На зоне сладости в большом дефиците.

– Не понял… Ты на что намекаешь?

– Это я к тому, что все мы под Богом ходим.

– Мне ли это не знать…

– А вот Шервинский, похоже, забыл эту прописную истину.

– Погоди, погоди… – Никита в изумлении вытаращил глаза от неожиданной догадки. – Ты хочешь сказать, что Шервинского… завалили?!

– Угу… Мням-мням… – Алекс запихнул в рот пирожное целиком; с трудом прожевав, он вытер губы салфеткой и добавил: – Как мамонта.

– Кто, когда?!

– На второй вопрос ответить проще простого: сегодня утром, в начале девятого. Когда он делал пробежку по своему загородному поместью. А вот кто это сделал – загадка, которую я надеюсь разгадать с твоей помощью.

– Пардон, гражданин начальник, вы шутите?

– Какие тут шутки… Шервинский был застрелен из СВД. А кто у нас большой спец в военном деле, которому снайперская винтовка что мать родная? Некий господин Измайлов, отставной военный, которого угораздило влезть в расследование обстоятельств смерти еще одного местного олигарха, Олега Колоскова.

– Да, это так, но какое отношение Шервинский имеет к моим проблемам?

– Самое непосредственное. Нико, ты большое брехло. Не ожидал я от тебя такой подлянки, не ожидал…

– Слушай, не наводи тень на плетень! Не нужно ходить вокруг да около, говори прямо, что там у тебя в загашнике.

– Догадался… Есть кое-что, дружище, есть. И это «кое-что» тянет минимум на «червонец» колонии строгого режима.

С этими словами Кривицкий полез в папку, достал оттуда пачку фотографий и положил их на стол перед Никитой. Никита похолодел – это были злосчастные снимки, которые сделал неизвестный фотограф в день убийства Хайтахуна. Только теперь их количество было гораздо больше, чем Никите предъявлял Шервинский.

– Это мы нашли при обыске особняка Шервинского, – сказал Алекс. – Ну и как, фотки впечатляют?

– Конечно. Я на них выгляжу очень фотогенично.

– Ты мне брось свои шуточки! На снимках дата и время. Как раз в этот временной промежуток и был убит Хайтахун, частный детектив. Спрашивается в задачке: кто это сделал? А вот он, ответ! Для суда эти снимки – железный вещдок. Скажи мне, зачем ты замочил Хайтахуна?

– Это просто вопрос или ты уже начал меня допрашивать?

– Обычно я допрашиваю в своем кабинете.

– Понял. В неформальной обстановке клиент колется гораздо быстрее. Кстати, а где твои орлы? Чай, за стойкой бара спрятались? Только не говори, что ты на встречу со мной пришел один! Ведь повязать меня непросто, и ты это знаешь.

– Ты угадал – нас двое. Я и водитель. Он ждет меня в машине.

– Потрясающе! Алекс, даже твой ствол, который у тебя наготове, не заставит меня поднять лапки вверх.

– Брось дурить, Нико! Вздумай я тебя повязать, ты уже трепыхался бы в руках парней покрепче и поопытнее в таких делах, нежели твой покорный слуга. Мне не очень верится, что ты убил китайца. А потом и Шервинского. С какой стати? Но теперь не я буду доказывать твою вину, а тебе придется отмазываться от предъявленных обвинений в твой адрес. Поэтому, прежде чем поставить дело на официальные рельсы, я хочу услышать твои неофициальные объяснения – чисто по-дружески. Прости, Нико, дело чересчур серьезное, чтобы я мог спустить его на тормозах.

«Все, мне кранты… – уныло подумал Никита. – Верно говорит Алекс: снимки – мой приговор. Теперь на меня повесят всех собак. Придется ему все рассказать. Нет, не все! Только часть того, что можно рассказывать…»

– Тогда поехали ко мне на квартиру.

– Зачем? – с подозрением спросил Кривицкий.

– А затем, что там лежат вещдоки, которые похлеще снимков этого папарацци. Ты увидишь и услышишь много интересного. Даже снимешь свидетельские показания.

– Ты все-таки что-то раскопал?

– А то как же. Мне за это хорошо платят, – ответил Никита.

И подумал: «Знал бы ты, друг ситцевый, кто именно платит…»

– Только не вздумай дурить! – предупредил его Кривицкий. – Ударишься в бега – только хуже будет.

– Мне ли, пенсионеру, о таком думать?

– Кончай ерничать! Я думал, что ты уже перестал устраивать клоунады, как в детстве.

– Это старческий маразм, мой добрый друг, – скромно опустив глаза, ответил Никита.

– Пошел ты… знаешь куда?! – Кривицкий подозвал официантку, расплатился, и они покинули кафе.

Взвинченность Алекса передалась и Никите, и он всю дорогу до дому то и дело нарушал правила дорожного движения. Кривицкий, сидевший рядом, лишь зубами поскрипывал, глядя на «художества» Никиты, но помалкивал.

Оказавшись в квартире, Никита первым делом предложил:

– А не принять ли нам по стопарику? У меня есть хороший коньяк. Или вы, гражданин начальник, на службе не употребляете?

– Употребляю… – буркнул Алекс. – Наливай…

Они выпили по две рюмки, – в мрачном молчании, не глядя друг на друга, – а затем Никита повел Кривицкого в гостиную, к компьютеру.

– Усаживайся поудобнее, – сказал он, указывая Алексу на креслице. – Сейчас я буду крутить тебе кино. Оно будет долго длиться, так что можешь закурить. Вон пепельница.

– Благодарю, – хмуро ответил Алекс; но по его лицу было видно, что он здорово заинтригован. – А то я сам не вижу.

– Ну что же, начнем…

Первыми пошли видеосюжеты слежки за Полиной и Шервинским, снятые Хайтахуном. Едва на экране замелькали знакомые лица, Кривицкого словно кто-то шилом под зад ткнул. Он резко дернулся, подался вперед и впился глазами в экран монитора. Никита криво ухмыльнулся. «О, сколько нам открытий чудных…» – вспомнились ему пушкинские строки. Впрочем, что там дальше, Никита уже забыл.

Когда на экране появилась заставка – конец съемки, Кривицкий грубо сказал:

– Какого черта! Почему ты не показал мне эти записи раньше?!

– И что от этого изменилось бы? Шантажировать Полину уже поздно, а до Шервинского тебе добраться было как до другой галактики. С ним твои генералы большие кореша, он им устраивает пьянки-гулянки на дармовщину, а тут ты со своей правдой жизни. Мог бы испортить им всю малину. А этого в вашей конторе никому не прощают. Оно тебе надо?

– Это так, – вынужден был согласиться Кривицкий. – Но все-таки! Ведь благодаря этой записи можно было открыть дело по убийству Колоскова. Да, можно! Ведь мотив налицо, что у Полины, что у Шервинского.

– Ты еще не знаешь, кто снимал это видео и по чьему заказу.

– Так скажи!

– В кустах с видеокамерой сидел Хайтахун, а наняла его Терехина. Не забыл ее?

– Хайтахун… Терехина… Мать твою!.. – Кривицкий схватился за голову. – Это что же получается – Шервинский мочканул их как свидетелей?! А его тогда кто?

– Значит, ты не веришь, что убийство Шервинского на моей совести? Это уже хорошо.

– Но-но! Ничего такого я тебе не говорил!

– Неправильно мыслите, уважаемый. У вас ощущается явное отсутствие логики. Однако продолжим сеанс. Нас ждет очередной, весьма занимательный, сюжетец. Он тебе знаком. Но только ты смотрел в книгу, а видел, образно выражаясь, фигу.

Никита поставил диск с видеозаписью, которую они недавно просматривали с Иваном Николаевичем.

– Приглядись к деду с бородой. Вот он вышел из дому… а вот возвращается. Тебя ничто не смущает в его облике?

– Дед как дед. Обычный.

– Не совсем. Вернемся назад…

Только когда Никита повторил запись в третий раз, Кривицкий ахнул.

– Стоп! – скомандовал он; Никита послушно остановил воспроизведение. – Да ведь это… это другой человек!

– Вот и я об этом. Перед тобой киллер, который убил Олега Колоскова, замаскированный под дедушку. Между прочим, этот старик – сосед Олега. Он уже видел этот сюжет и может дать письменные показания.

– Ну ты мудила… из Нижнего Тагила. Да за одно то, что ты утаил от следствия такие важные улики, тебя уже можно посадить!

– От какого следствия? – Никита ухмыльнулся. – Остынь, дружище. Дела-то никакого нет. Ты самолично закрыл дело о смерти Колоскова, написав поверх папки «Самоубийство». Все это – моя самодеятельность. А я кто? Никто. Рядовой пенсионер. Может, я от безделья развлекаюсь таким способом. В котором, кстати, нет ничего криминального и предосудительного. Сижу, никого не трогаю, примусы починяю. Ну и что ты тогда от меня хочешь?

– Уже ничего, – устало ответил Кривицкий и схватился за голову. – Что теперь начнется! Все, мне хана. Выпрут из органов, как пить дать. Потому что раскрываемость заказных убийств успешно близится к нулю. Ладно бы один Шервинский, но тут еще и Колосков. А он был фигурой куда как значимее новопреставленного. Уж Олег-то точно якшался со всеми крупными милицейскими шишками. У него и в Москве, в министерстве, серьезные связи были. Где мне искать этих киллеров?!

– Я думаю, что только одного киллера, – поправил его Никита. – Это несколько упрощает задачу.

– Ты что-то знаешь? Говори, черт бы тебя взял, темнила хренов!

– Не кричи, я не глухой. Пойдем на кухню, допьем остатки. А заодно я тебе расскажу кое-что интересное.

«Надо открываться… – думал Никита, наблюдая за мрачным Алексом, который сидел надутый, как сыч. – Надо! Но осторожно, не до конца… Самому мне такой воз не вытянуть. А если учесть, что этот киллер имеет еще и снайперскую винтовку… ой-ой, мама мия, туши свет. Завалит, как пить дать, не успеешь и оглянуться».