Текст книги "Лехаим!"

Эпизод 21
Апрель 1943 года
Одесса. На Ришельевской

По весенней, в цветущих каштановых свечках улице весело шагает невысокий человек с франтоватыми усиками в гестаповской форме с петлицами обершарфюрера. Редкие прохожие стараются не смотреть в сторону черного мундира, прячут глаза, жмутся к краешку тротуара. Даже у проходящих немецких офицеров, козыряющих сотруднику гестапо, на лицах, как правило, или брезгливое, или заискивающее выражение.

Гестаповец ни на кого не обращает внимания. Он доволен собой, теплой погодой и предстоящей встречей с милой дамой. Это легко можно прочесть на его физиономии гуляющего кота, если даже не обратить внимания на букет в его руке. Правда, если присмотреться к напыщенной опоре рейха, не сразу, но можно узнать чекиста Ефима Финкельштейна.

Бодро шагает расслабленной походкой гестаповский офицер, держа большой пук сирени в одной руке и постукивая стеком по блестящему голенищу другой. Шагает, пока не упирается чуть ли не носом в здоровое пузо, украшенное вышиванкой. Фима поднимает глаза и видит не сходящуюся на животе тужурку полицая, повязку с трезубцем и кепи с тем же трезубцем над козырьком, а под ним знакомые поросячьи глазки, которые с ужасом смотрят на Фиму.

– Герр Финкельштейн, это вы?

– А кто же еще, – гордо отозвался Фима.

– Так вы же и трошки немцем не были, герр Финкельштейн.

– Не был, так стал, а ты, Тарас, по батькиной стезе двинул?

– Не знаю, про что вы, герр Финкельштейн, а тато был заведующим отделом культуры нашего района. Про его оркестр бандуристов вся страна знала. Неужто вы не ведали?

– Ты меня, Тарас, не лови, в Берлин слава о бандуристах под руководством Остапа Грушко докатиться не успела.

– Так вы из самого Берлина сюды прибыли?

– Нет. Если говорить точно, из Парижа!

– Да шо вы! – и Тарас от избытка чувств развел руками.

Но тут к ним подошел пожилой оберст с двумя младшими офицерами. Презрительно оглядев Тараса, он спросил:

– Шарфюрер, вы не в курсе, здесь имеется приличный ресторан?

Фима сделал движение, будто расправил под ремнем мундир, а на самом деле мизинцем расстегнул на животе кобуру, из которой торчала рукоятка парабеллума.

– Прошу прощения, герр оберст, обершарфюрер, а приличная кухня в ресторане «Аркадия», двести метров в том же направлении, что вы и двигаетесь.

– Благодарю, шарфюрер, – ответил презирающий не только полицаев, но и гестаповцев полковник вермахта. Младшие офицеры откозыряли. Фима вскинул руку: «Хайль Гитлер!» Полковник еле поднял согнутую руку и, не прячась, скривил рот на породистой физиономии.

– Что, Тарас, скушал? Пойдем лучше пиво выпьем, детство вспомним.

И Фима, развернув полицая, пошел вроде бы рядом с ним, но все же на полшага сзади, будто его конвоируя.

– А как вас теперь называть, герр Финкельштейн?

– Я уже давно Вилли Моргенштау-цу-Вайсмастер.

– Как, как?

– Не заморачивайся, Тарас, для тебя я просто камрад Вилли.

– Дядя Вилли, а как вы сумели немцем стать? – и Тарас показал на свою ширинку.

– Так меня же обрезать не успели, родители погибли, а я в шесть уехал из нашей Канатеевки.

– В тринадцать, дядя Вилли, – аккуратно поправил Фиму Тарас.

– Ну в тринадцать, какая разница. И какой я тебе дядя Вилли, ты что, младше меня?

– Старше, герр Вилли.

Стайка мальчишек от десяти до четырнадцати лет подлетела к шагающей парочке. Пацаны вытянулись, выгибая спину и отдавая честь гестаповцу.

– Молодцы, – проникновенно заметил Фима. Он достал из черных галифе бумажник, немного в нем покопался и вручил самому старшему десять рейхсмарок.

Мальчишки отсалютовали и исчезли. Пивная была уже совсем рядом. Необычная парочка вошла в зал. К ним бросился официант, но из-за спины Тараса Фима отогнал его взмахом руки.

Друзья детства сели за крайний столик. Фима снял фуражку, Тарас – кепи, из-под которого встал торчком чуб-оселедец с полагающейся левой стороны. На правой было место ангела-хранителя. Глаза Тараса восторженно горели.

– Никакой немец не даст пацанам десять марок, – хохотнув, объявил он. – Тем более не оккупационных, а настоящих.

– А жид даст? – лениво поинтересовался Фима.

– И жид не даст, если только он не коммунист. Значит, ты, Ефим, никакой не цу Гутенморген, а натуральный сталинский шпион!

– И что дальше? – Фима не менял интонации.

– Што дальше! – все более распалялся Тарас, чуб у него буквально встал дыбом, глаза горели. – Што дальше? Пульнуть в меня ты здесь не можешь, народ вокруг! Начни я кричать, ты же будешь стрелять, а помирать мне неохота. Придется расходиться по-доброму. Ты в одну сторону, я в другую. Все равно я тебя, Фимка, найду и поквитаюсь. Жаль, Монькины родители рано сдохли. Зато сестричек левинсоновских я лично пристрелил и тебя скоро к стенке поставлю…

– Как же ты, Тарасик, поумнел, весь в батьку. Я, можно сказать, любуюсь тобой. Но сперва давай по кружечке, и выйдем на улицу вместе. Там и разбежимся. Пиво здесь настоящее, немецкое. Плачу я. Наклонись, я тебе кое-что порасскажу…

Не мог знать Тарас, что против него сидит не соседский хулиган, ставший шпионом, а настоящий опытный диверсант. Отвлекся в это время его ангел. Вот почему командир айнзатцгруппы второго отряда Тарас Грушко склонился над столом.

В одно мгновение Фима схватил товарища детства за уши и резко потянул голову Тараса на себя и вбок. Несмотря на бычью шею полицая, в ней что-то хрустнуло, и его удивленный взгляд так и застыл навсегда.

Фима накрыл голову Тараса форменным кепи и положил ее ему же на грудь, после чего встал, похлопал бывшего собеседника по плечу и направился к выходу.

– Моему камраду через пять минут принесите большую кружку пива. Пусть немного придет в себя.

Фима толкнул тяжелую дверь и, не торопясь, пошел вниз по улице, похлопывая стеком по сапогу.

Эпизод 22
Июнь 1943 года
Москва. Горючее для фау

Куранты на Спасской башне пробили пять раз. Пять утра. Моня шагал, прихрамывая, от Красной площади к Большому Москворецкому мосту. Над городом только-только утвердился летний прозрачный рассвет. Стук Мониных штиблет, со сбитым тактом из-за припадания на одну ногу, разносился эхом по безлюдным улицам, отталкиваясь от стен, мостовых и гранитных берегов набережной Москвы-реки.

Моня шел, фальшиво насвистывая песню «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…» Получалось удивительное совпадение музыки и пейзажа.

Сзади к Моне бесшумно подкрался зеленый «паккард». Только в последний момент автомобиль себя обнаружил шорохом шин об асфальт. Раздался скрип тормозов. Моня обернулся. Из «паккарда» вылез замнаркома Николай Байбаков в генеральской форме.

– Утро доброе, Моисей Соломонович!

– Здравия желаю, товарищ генерал! Здравствуй, Коля! – Моня отдал честь, приложив руку к голове, покрытой тюбетейкой, предварительно одернув толстовку с пояском, что, по-видимому, должно было означать одновременно и фамильярность, и уважение к недавно введенным погонам вместо петличек.

– Я как раз собирался с вами, дядя Моня, сегодня поговорить о необычной работе. Тут вижу, вы шагаете. Не рановато так спешить на службу?

– Да и ты, Коля, не припозднился…

– Ну я же от него, – Байбаков кивнул головой в сторону Кремля, потом показал на воспаленные глаза. – Сейчас посплю в кабинете пару часов… Как ваше исследование? Удалось что-то накопать? Есть основания для беспокойства?

Замнаркома и Моня уже перешли с Большого на Малый Москворецкий мост через Обводной канал и направлялись в сторону Софийской набережной, где находился Наркомат нефтяной промышленности.

– Изучая научные журналы тридцатых годов, я обратил внимание, что из них исчезли не только статьи, но и фамилии немецких и американских физиков. Кстати, и европейских тоже, но их могли немцы отправить в лагерь, ведь большинство из них евреи…

– Моисей Соломонович! – выглянувшее солнце заплясало на двух больших звездах, вышитых на погоне замнаркома. И, несмотря на пустой мост, Байбаков перешел на шепот: – Сейчас от товарища Сталина мне принесут пакет со сверхсекретными материалами, который я перешлю с курьером вам…

– Коля, но у меня нет допуска…

– Сейчас не до допуска. Надо разобраться, что прислала разведка из Пенемюнде.

– Откуда?

– Пенемюнде – немецкий полигон первых в мире баллистических ракет, как мы предполагаем, для обстрела Лондона. Целая группа наших ребят специально сдалась в плен, чтобы туда попасть. Получилось только у одного. Ему же удалось раздобыть образец топлива… Это жидкостный раствор. Явно нужен окислитель. Уточнить не удастся. Парень, скорее всего, погиб. Дядя Моня, вам необходимо определить формулу топлива, найти к нему окислитель. Как далеко может долететь немецкая ракета? Москва в опасности? Немцы явно прицелились на Лондон, но там расстояние всего двести километров. А если они поставят установку в Белоруссии? На Украине?

– По моим подсчетам, не успеют, – твердо ответил Моня.

– Я тоже на это надеюсь, но предусмотреть необходимо. Полчаса назад Он приказал мне: «Разберитесь и через сутки доложите!»

– Расстрелять не обещал?

– Пока нет.

Они уже подошли к высоким и тяжелым дубовым дверям большого доходного дома на набережной. Все это время «паккард» замнаркома тихо плелся за ними.

Байбаков открыл дверь, почтительно пропуская Моню вперед.

– Пакет через полчаса будет у вас, – он козырнул сержанту, стоящему у турникета, и бодро побежал вперед по парадной лестнице.

– Мне будут нужны реактивы, приборы и микроскоп, – крикнул в спину замнаркома Моня.

– Все будет, дядя Моня, – Байбаков не обернулся, – напишите мне список…

Сержант долго и подробно разглядывал фотографию на пропуске, сличая ее с обликом Мони и явно демонстрируя преданность службе перед сомнительным другом замнаркома.

– Не похож? – традиционно печально спросил Моня.

– Проходите, товарищ Левинсон, – неформальные отношения сержанту были чужды.

Кабинет Мони находился в самой дешевой части дома, иными словами, почти под крышей, то есть в выкроенной из чердака мансарде. Из полуциркульного окна река внизу была не видна, зато на холме напротив красовался Кремль со всеми своими башнями.

Он еще был замаскирован, специалисты перекрасили его церкви и корпуса в обычные дома с использованием перспективы, но все это из расчета взгляда с неба. Из Мониного же окна Кремль был легко узнаваем.

– Красивая цель, – сказал сам себе Моня, глядя на далекую стену с зубцами.

Пока Моня разглядывал перекрашенный Кремль, в дверь коротко постучали.

– Входите, – крикнул Моня.

Вошел лейтенант госбезопасности с крысиным профилем, в круглых очках на остром носу, с тонкой ниточкой усов. Вслед за ним – два огромных солдата, как говорится, русские богатыри, тоже с синими околышками на фуражках, внесли, пыхтя, каждый по ящику от зенитных снарядов. Ящики были свободны от снарядов, но заполнены пробирками, колбами, флаконами с жидкостью и порошками.

– Куда ложить, товарищ лейтенант? – спросил с владимирским оканьем белобрысый сержант.

Лейтенант вопросительно посмотрел на Моню.

– Положите мне на стол, я разберусь, – сказал Моня.

– Солоухин, Трофимчук, команда «На стол!» – с сильным кавказским акцентом приказал лейтенант.

После того как солдаты, кряхтя, поставили ящики, лейтенант сделал пару шагов вперед. Моня вышел к нему навстречу, отойдя от окна.

– Лейтенант госбезопасности Поцкая, – отчеканил офицер. Потом поставил на стол кожаный портфель с двумя ремнями, который держал в руке, торжественно расстегнул ремни, из глубины портфеля достал небольшой флакон с бесцветной жидкостью и, как награду, протянул Моне.

– Научный сотрудник Левинсон, – промямлил Моня, взяв флакон с притертой крышкой. – Можете быть свободны…

– Товарищ ученый! Вы занимайтесь своим делом, мы будем своим. Приказано не отлучаться на все время проведения экспэримэнта, – отчеканил лейтенант и встал у стола. «Братья-великаны» застыли у дверей.

Моня пожал плечами.

Уже Кремль стал черным силуэтом на фоне догорающего неба, а Моня все колдовал над растворами, записывал формулы, капал из флакона на стеклышки, клал их под микроскоп. Расстановка охраняющих секретную посылку все это время не менялась.

– Мне надо в туалет, – подняв голову, произнес Моня.

– Солоухин, препроводи. Трофимчук, встать в коридор.

Когда Моня вернулся, лейтенант увлеченно пытался рассмотреть в микроскоп кончик карандаша, не замечая, что свободная от его опытов рука невольно толкает пробирки на столе….

– Осторожно! – закричал Моня.

Поцкая вздрогнул, задел флакон, и немного жидкости пролилось на подготовленные к очередному испытанию реактивы. Раздался нарастающий свист…

– Воздух! – почему-то выдохнул Моня и рухнул в коридоре на кафельный пол, захлопнув дверь.

Рядом распластали свои гигантские тела сержанты кремлевского полка, которые фронтового пороха не нюхали, но Москву немцы бомбили до сорок четвертого…

В это время в комнате секундный свист превратился в надсадный гул, а еще через мгновение – в страшный грохот. Огненной струей сорвало дверь, к которой был припечатан лейтенант. В долю секунды дубовое полотно вместе с офицером госбезопасности вбило в противоположную стену.

Гул постепенно затих. Оглохший Моня, отряхиваясь, но не вставая, посмотрел туда, куда врезался старший лейтенант. Ни его, ни двери не существовало. Осталась только горсть пепла, а сбоку от нее лежала оплавившаяся оправа от очков лейтенанта.

Постанывая, Моня дополз до нее. Сержанты лежали, не поднимая головы, изредка по-лошадиному вздрагивая.

Моня поднял оправу. Достал из очечника свои очки. Все это он делал плавными движениями, будто находился под водой.

На оправе Моня прочел: «Артель инвалидов № 18, г. Мытищи».

– Ай да Поцкая, ай да сукин сын! Нашел все же окислитель! – пробормотал Моня то ли про себя, то ли про лейтенанта и потерял сознание.

Эпизод 23
Март 1945 года
Барвиха. Дача Берии

В просторной столовой загородного особняка Берии за большим круглым столом хозяина дома ожидали нарком вооружения 47-летний Дмитрий Устинов, его ровесники: начальник Главного управления контрразведки «Смерш» Виктор Абакумов и руководитель внешней разведки Павел Фитин. Чуть сбоку примостились, тихо беседуя между собой, земляки-бакинцы, сыновья буровых мастеров, нарком нефтяной промышленности Николай Байбаков и народный комиссар боеприпасов Борис Ванников.

У входных дверей стоял маленький кавказец с полковничьими погонами. Он с подозрением глядел на гостей, как сторожевой пес следит, не украдут ли что-нибудь посторонние в доме. Особенно его внимание привлекал сидевший отдельно на покрытом парусиновым чехлом стуле перед папкой, пристроенной на маленьком столе, мужчина с залысинами в висящем на нем, размера на три больше, костюме. Это был недавно освобожденный из-под стражи будущий академик и главный конструктор Королев.

За широкими окнами золотились на редком в это время года солнечном закате густые и высокие ели, закрывавшие неожиданно голубое мартовское небо и сохранявшие в своей тени остатки нерастаявшего снега на перилах балюстрады.

Как в плохом спектакле, раздвинулись портьеры, и в зал буквально ввалился разрумянившийся нарком МВД в спортивном костюме из чертовой кожи, в лыжных ботинках и шапочке с помпоном. Лыжи, которые нарком тащил в руках, он сунул стоящему у дверей полковнику.

– Отнеси, Саркис, – скомандовал он, – и ни с кем не соединяй, у нас важное совещание.

Берия занял свободный стул за столом, и хотя тот был круглый, место сразу стало главным, поскольку никто из гостей ни с одной, ни с другой стороны к нему не подсел.

Распаренный нарком снял шапочку, протер и нацепил пенсне.

– Вот опоздал, – констатировал он, – норму выполнял! – Потом подумал, добавил: – БГТО, – и засмеялся.

Зрители его не поддержали, но у наркома и без них было возбужденно-веселое настроение.

– Лижи, лижи. Когда грузин стоял на лижах? Что только не сделаешь, чтобы понравиться русскому народу.

– Может, лучше на гармошке попробовать? – подыграл Абакумов.

– Гармошку занял Буденный, – наставительно ответил Берия, протирая пенсне. – Баян – Жюков, Никита пляшет…

– Балалайка свободна, – вновь влез начальник «Смерша», но явно перегнул палку. Пенсне Берии зловеще бликануло в сторону шутника.

– Я подумаю, Виктор Семенович, – вежливо отозвался Лаврентий Павлович. – Давайте не будем терять времени. С обсуждаемым вопросом все знакомы. Докладчик – конструктор. – Берия посмотрел на потолок, будто там появится подсказка, и объявил: – Сергей Павлович Королев!

Худой с залысинами поднялся. Тут у наркома вновь проявилось игривое настроение.

– Сергей Павлович – главный специалист в СССР по ракетам, – и он неизвестно кому погрозил пальцем.

– А разве у нас не Костиков главный? – спросил Устинов. – «Катюши» же его детище.

Берия буквально расцвел.

– Скажи, Королев, когда тебя посадили?

– В тридцать восьмом, товарищ Берия.

– А что ты на допросах твердил, кто изобрел «катюшу»?

– Мой учитель, Георгий Эрихович Лангемак.

– Вот так, Дмитрий Федорович, – развел руками Берия, потом вдруг посуровел. – Костиков занимается другими делами. Как сказал товарищ Сталин Ванникову после ошибочного заключения: «Ты на нас зла не держи!» Правильно, Борис Львович? – Ванников кивнул. – Это я и тебе, Королев, советую. Докладывай. Судимость с тебя не снята?

– Нет, – коротко ответил Королев и продолжил: – Немецкие конструкторы далеко продвинулись в ракетостроении, их ракеты «Фау-1» и «Фау-2» легко достигают выбранные объекты в Англии. Есть сведения, что они пытаются создать установку, которая позволит выпустить заряды и через океан, до территории США. По имеющимся у нас данным, в Тюрингии находится основная площадка по испытанию и созданию ракет. Точнее, в Нордхаузене, – Королев с указкой подошел к висевшей на специальной штанге карте. – Здесь завод по испытанию двигателей, а неподалеку проходят огневые испытания, а вот здесь, тоже в районе Нордхаузена, – он ткнул указкой в карту, – производится сборка аппаратов систем управления. Все объекты расположены в зоне так называемого института Рабе. Нам необходимо получить документацию по изделию, поэтому есть идея создать группу специалистов для изъятия немецких материалов…

– К майским праздникам возьмем Берлин, тогда можно будет посылать ученых, – сказал Берия. – Американцы уже вовсю шуруют в поисках немецких ракетчиков, но Тюрингия по Ялтинскому соглашению будет в нашей части Германии. Тем не менее контроль за объектами нужен постоянный. Давай, Абакумов, говори, что твоя контора по этому вопросу сделала.

– Наши оперативники уже выявили адреса некоторых немецких конструкторов, которые должны сотрудничать с нами. Работа продолжается, мы создали специальное подразделение по их приглашению…

Когда совещание закончилось, наступили ранние мартовские сумерки. На вычищенной лестнице под ногами похрустывали последние льдинки. Пахло наступающей весной и бензином. Урча мощными двигателями, стояли в ряд огромные наркомовские трофейные «хорьхи» и «мерседесы». В стороне, вроде как сбоку, точно так же, как он сидел на совещании, стояла «эмка» Королева в еще не смытой белой маскировочной окраске.

Наркомы закурили. У парадной двери с верхних ступенек, накинув шинель, на них с неисчезающим подозрением смотрел полковник, тот самый Саркис.

– Сергей Павлович! – остановил Королева, который собирался уезжать, Байбаков. – Сергей Павлович, у меня есть сотрудник, который вам бы очень пригодился. Герой войны. Уникальный химик. Жил бы в Америке, давно бы стал нобелевским лауреатом. Главное, с тремя европейскими языками, включая немецкий. Правда, почти старик. Ему уже за полтинник, но еще бодрый. Возьмите в свою группу, не пожалеете…

Эпизод 24
Июнь 1945 года
Москва, Ходынское поле. Берлин, район Целендорф

Посадка на самолет, вылетающий в Германию со спецгруппой на борту, началась ранним утром, за час до восхода солнца. Утренний, стелющийся по земле туман еще не растаял, поэтому темно-зеленый транспортный «Дуглас» с голубым брюхом и невидимыми в белой вате шасси, казалось, уже летит над облаками.

Одновременно, но с разных сторон на поле выехали двумя колоннами легковые автомобили. Из головной машины левой колонны вылез маршал авиации с двумя генералами, из «мерседеса» правой колонны – генерал-лейтенант госбезопасности. Судя по тому, что ему первому козырнули и маршал, и сопровождающие его генералы, было ясно, кто здесь самый главный. Из машин левой колонны вышли немолодые офицеры, почти все без наград, только парочка с короткими орденскими планками, в форме, мягко говоря, не обтягивающей их нестройные фигуры. К тому же большая часть носила очки. В гражданском оказался один Моня. Даже Королев был в мундире с погонами полковника.

Зато из противоположных автомобилей на летном поле образовался небольшой отряд сравнительно молодых стройных людей в одинаковых шляпах, широченных брюках и габардиновых плащах ниже колена. Выглядели они довольно нелепо, тем не менее больше походили на воинское подразделение, чем ряженые офицеры.

Соединившись, эти два во всем различных отряда образовали группу по изучению немецкой ракетной программы.

Почти всю дорогу (а всего сделали две посадки – в Минске и в Варшаве) «гражданские» без конца сверяли какие-то списки.

Прикрывая рот рукой, Моня прокричал Королеву, стараясь перекрыть рев моторов самолета:

– Что они изучают?

– Это фамилии и адреса немецких ученых, которым предложат работать в СССР.

– А если они откажутся?

– Не откажутся, – весело ответил Королев. – Куда им отказываться?

Через две недели та часть группы, которую курировал Королев (а она состояла из ученых и опытных инженеров), после поездки в Пенемюнде, где была одна из ракетных баз, работала в Берлине в кабинетах министерства авиации.

Они разбирали чертежи и расчеты немецких ракетостроителей. Моня зашел в кабинет рейхсмаршала Геринга. В кресле «врага № 2» сидел погруженный в бумаги руководитель группы.

– Проблемы, Моисей Соломонович? – спросил он.

Моня поджал губы, сделал страшные глаза, которыми уставился в потолок.

– Сергей Павлович, можно вас попросить выйти за мной…

Пожав плечами, Королев поднялся из огромного кресла и, набычившись, прошагал мимо Мони в приемную.

– Дальше, – прошипел Моня.

Королев вышел в огромный коридор, Моня пристроился рядом.

– Мне крайне необходимо оказаться в американской зоне, буквально на час…

– Что вы там забыли?

– Я хочу позвонить жене в Париж!

– Ну вы даете!

– Клянусь, Сергей Павлович, своим сыном, если он жив: я позвоню и вернусь.

– Как вернетесь?

– Не знаю.

Королев набычился еще больше, зашагал по коридору в хорошем темпе. Моня своими журавлиными ногами тактично перебирал за спиной руководителя группы.

Пройдя не менее километра, Королев остановился.

– Я дам своего водителя, он производит впечатление порядочного человека. Москвич. Фронтовик. Он вас отвезет туда и обратно. Пропуск я подготовлю завтра, придумаю необходимость командировки.

Утром следующего дня Моня на огромном открытом «хорьхе» руководителя оказался в американском секторе Берлина.

Найдя маленькую тихую зеленую площадь, Моня велел водителю ждать его здесь, не двигаясь.

– У вас есть что читать?

– Товарищ Левинсон, мне лучше поспать, пока вас не будет.

– Тогда поднимите крышу и заприте двери!

Моня не уходил, пока водитель не выполнил его указания.

– Может, товарищ Левинсон, хотя бы одно окно оставить открытым?

– С двух сторон опустите стекло на пять сантиметров, – скомандовал Моня, – так у вас получится сквознячок.

Подергав для уверенности дверцы «хорьха», даже попробовав багажник, Моня, успокоенный, зашагал в сторону оживленной улицы.

У первого же американского офицера Моня, включив бруклинский акцент, спросил, где переговорный пункт.

– Там за углом комендатура, – махнул рукой капитан-интендант. – Я только что звонил жене во Фриско. А тебя, парень, каким ветром сюда занесло?

– Майкл Блюм, инженер с «Дженерал электрик».

– Удачи, Майк! – интендант приложил ко лбу сдвоенные пальцы. – Капитан Энтони Дианджелло.

– Ю ту, Энтони, – ответил Моня.

Еще в Пенемюнде Моня выменял за две бутылки водки и пару пачек «Казбека» у хозяйки, где его определили на ночлег, качественный двубортный костюм не вернувшегося с фронта хозяина, а главное – поменял свои «скороходовские» сандалии на туфли из хорошей кожи. Потом, одолжив у полковника из конструкторского бюро Лавочкина еще бутылку, добавил и остальную мелочь: шляпу, сорочку, пару галстуков, носки, резинки к ним.

Когда он утром на завтрак явился в общую столовую, Королев заметил:

– Вы, Моисей Соломонович, настоящий… – он на мгновение запнулся, а потом продолжил: – коммерсант. Зря времени не теряете.

– В Москве на мой размер трудно костюм купить, а тут оказия подвернулась, – оправдался Моня.

– Вот что значит знать язык, – заметил генерал госбезопасности из группы поиска специалистов, которая почти вся разъехалась с приданными автоматчиками. – Со знанием немецкого никогда не пропадешь!

– Я, товарищ генерал, говорю на английском, французском, фарси, – глупо похвалился Моня.

– Правильно, товарищ химик, сегодня они союзники, а завтра, очень может быть, ваше знание языков пригодится Родине.

– Я думаю, – заметил Королев, – пригодится прежде всего голова…

– И голова туда же, – генерал не терпел, чтобы кто-то, а не он завершал беседу.

У сержанта первого класса в белой каске с надписью «МР» и белых гамашах, стоявшего на посту перед комендатурой, Моня спросил, как пройти на коммутатор. Сержант лениво показал, куда идти по коридору. Дальше Моня ориентировался на крики посетителей узла связи. На ресепшене красовалась обеспечивающая связь жгучая брюнетка в военной форме и пилотке, пережимаемой наушниками. Она принимала вызовы.

Обмахиваясь шляпой, Моня попросил срочно соединить его с Парижем.

– Сэр, здесь военные линии связи, а вы, как я вижу, гражданский. Мне нужно разрешение коменданта.

– Так позвоните ему срочно. Дорога каждая минута. Я Майкл Блюм, инженер из «Дженерал электрик». Если я не свяжусь с нашим главным офисом, то в Берлине отключат электричество. И вы окажетесь за своим прилавком в полной темноте.

Моня еще не закончил страстного монолога, а девушка уже кому-то передавала в трубку его слова.

– О’кей, сейчас соединю с Парижем, третья кабина. Но после разговора старший дежурный попросил вас, мистер…

– Блюм, – на ходу крикнул Моня.

– Подняться к нему в кабинет.

– Париж, – закричал Моня, – мне Монмартр 17-20.

Этот телефон Моня помнил с тридцатых. Он прошел, повторяя его, через войну, госпиталь, встречу с Байбаковым и свою секретную библиотеку-лабораторию в Москве.

– Монмартр 17-20, – повторил он и привалился к стенке кабинки, уперев ноги в противоположную. Они его не держали.

В трубке что-то щелкнуло, и молодой голос спросил: «Але?»

Моня заплакал.

– Але, – повторилось в трубке, – папа, это ты?

Моня взял себя в руки. Откашлялся.

– Да, это папа, Соломон. Как дела?

– Все в порядке, папа, готовлюсь к дипломным экзаменам в Сорбонне. Я изучал медицину. Я хирург, папа, – добавил Соломон.

– Ты разве уже закончил школу?

– Папа, мне уже двадцать четыре… Я воевал в маки. Это наше Сопротивление.

Тут Моня не выдержал. Слезы текли, он не мог их остановить.

– Не плачь, папа, у нас все хорошо!

– А где мама? – сквозь рыдания сумел произнести Моня.

– Мама в Берлине, она операционная сестра в военном госпитале. Ты скоро приедешь?

– Нет, сынок. Надо еще потерпеть. Но ты должен знать – я ни на секунду, никогда не забывал о тебе.

– Я знаю, папа. И мама всегда говорила, что ты каждый день молишься за меня, потому что ты настоящий идише-папа.

– Она, как всегда, права. Я должен с тобой прощаться. Но я обязательно вас найду…

– Позвони маме, папа. Она всю войну жутко за тебя переживала…

– Соломон, я тоже воевал. Я был ранен. У меня есть награды.

– Я горжусь тобой, папа!

– Как и я тобой! До свидания, мой сыночек.

– До скорого, папа.

Моня сполз по стенке на пол и сидел, уронив голову между согнутых ног.

Его потрясли за плечо. Над ним стояла девушка с ресепшена со стаканом воды.

– Успокойтесь, мистер Блюм. Как только вы придете в себя, я соединю вас с госпиталем. Я знаю вашу жену, она потрясающая женщина.

Плечи Мони снова затряслись. Девушка поставила стакан рядом с ним на пол и ушла.

Прошло несколько минут, и трубка в руках Мони ожила.

– Моисей! Мозес! Моисей, говори, не молчи!

– Здравствуй, Энн, – сумел, откашлявшись, сказать Моня, не вставая. Он отпил воды и вновь поставил стакан на пол.

– Моисей, слушай меня внимательно. Выйди из комендатуры. К тебе через пять минут подъедет наш хирург, он уже в пути, мы недалеко. Я дала ему твою фотографию. Ты очень изменился?

– Не знаю. Наверное, постарел.

– Он все равно тебя узнает. Мы говорим с тобой по военной линии, нельзя занимать ее долго, но я уже знаю, что ты звонил в Париж…

Моня слушал и не слышал. Он наслаждался голосом жены.

– Моисей, ты слышишь меня?

– Да, Аннушка, хорошо слышу.

– Моисей, слушай внимательно еще раз. Выходи на улицу…

Моня медленно повесил трубку. Он еле-еле поднялся, качаясь, вышел из кабинки. Добрел до ресепшена.

– Я не могу подняться наверх, – сказал он.

Девушка сняла наушники и выключила микрофон.

– Понимаю, – она улыбнулась, – я капитану уже все рассказала. Он тоже знает вашу жену.

– Спасибо. Я уверен, вы будете счастливы.

– Удачи, – и рядовая первого класса включила микрофон. – Комендатура Берлина, американский сектор, – сказала она, не глядя на нелепого штатского, говорившего с бруклинским акцентом, который она знала с пеленок.

Моня посмотрел на часы. Прошло всего полчаса, как он оставил свою машину. Теперь он стоял рядом с часовым на улице. Вихрем развернувшись так, что завис на двух колесах, к нему подлетел «виллис» с опущенным лобовым стеклом. За рулем сидел веснушчатый майор медицинской службы.

– Господин Левинсон, – крикнул он.

– Это я, – отозвался Моня.

Майор, не глядя, перекинул назад с переднего сиденья свою фуражку и скомандовал:

– Быстро в машину!

Моня, как мог, перевалил через проем в корпусе и плюхнулся на переднее кресло. «Виллис» так рванул с места, что Моню подбросило.

– Нам ехать несколько минут. Я отпустил Энн из госпиталя на час. – Потом, спохватившись, он представился: – Майор Шлезингер, можете называть меня просто Леон.

– Моисей, – отозвался, подпрыгивая, Моня.

– Гуд! – засиял майор. – Вы к нам надолго?

– К сожалению, и у меня время ограничено, – сообщил господин Левинсон.

– О’кей, я заберу вас через час, успею еще в госпиталь, у меня там пациента готовят к операции. Вернемся обратно к комендатуре.

– Проедем чуть подальше.

– Булл шит! – весело закричал майор, объезжая беженцев с тачкой, доверху загруженной барахлом, и машина так резко встала, что Моня чуть не улетел вперед на мостовую.

– Моисей, тебе в эту дверь. Позвони в восьмой апартамент и вперед на третий этаж. Энн там тебя встретит.