Текст книги "Мы пришли с миром..."

Глава одиннадцатая

Напиться у меня не получилось. Было острое желание, но затем… Радужное настроение, вызванное известием, что «охота» на меня временно откладывается, испарилось без остатка. Тоже мне – счастье… Как у утопленника. «Да, утоп, зато как красиво в гробу лежит!»

Можно было, конечно, и в минорном настроении напиться, но Мирон после рюмки коньяка остекленел глазами и решил отдохнуть лицом во второй порции холодца. Видимо, до меня принял изрядно, да и хрен ему оченно понравился. Холодец отнёсся к этому вполне благодушно – плеснулся из тарелки на стол, где и застыл дрожащими каплями, не думая ни разговаривать, ни водоворотом ввинчиваться в столешницу. Оно и понятно, не окурком же Мирон тыкал в холодец, а упал собственным обличьем. То есть уважительно. Вот и холодец его уважил.

Я же в одиночку пить не умею. Посидел немного, повертел рюмку в руках и попросил Серёжу вызвать такси. Думал, что не смогу один загрузить Мирона в машину, но он, повиснув на мне, тем не менее ноги переставлял, хотя головы не поднимал и глаз не открывал. И на том спасибо. Усадил я его в такси, довёз домой. Сунул руку в карман, чтобы расплатиться с таксистом, и только тут вспомнил, что рублей у меня нет, а доллары исключительно сотенными банкнотами.

– Извини, – протянул сотенную таксисту, – других нет.

Таксист с подозрением посмотрел на банкноту, затем на меня. На счётчике не было и двухсот рублей.

– За проезд – только рублями, – сказал он.

Я его прекрасно понял – ночь, а фальшивых долларов сейчас развелось немерено.

– Тогда подожди, проведу друга домой, потом поедем ко мне, там рассчитаюсь.

Таксист недовольно покачал головой, но иного выхода у него не было. Разве что набить мне морду.

– Ладно, подожду, – буркнул он, однако купюру на всякий случай взял.

Я извлёк Мирона из машины и завёл в подъезд.

– Дальше я сам, – внезапно сказал Мирон, но голову по-прежнему не поднял и глаз не открыл.

Я поставил его у перил и отошёл в сторону, чтобы проконтролировать, сможет ли он самостоятельно подняться наверх. Как же, размечтался! Мирон тихонько сполз на ступеньки и стал на них умащиваться, сворачиваясь калачиком. Пришлось тащить его на себе на четвёртый этаж. Удовольствие не из приятных. Наконец-таки мы добрались до его квартиры.

– Ключ, – попросил я.

– Ключ, – согласно кивнул Мирон и снова попытался улечься на пол.

Обыскав его, ключа я не обнаружил. Оставался единственный способ попасть в квартиру, причём такой, что, скажи мне о нём кто-нибудь вчера, я бы принял это за шутку. На всякий случай огляделся по сторонам, просунул руку сквозь дверь, а затем попробовал протащить Мирона за собой. К превеликому удивлению, получилось. Не включая свет, провёл его в комнату и усадил на разобранное кресло-кровать. Мирон тут же повалился навзничь и захрапел. Мне даже завидно стало. На дворе ночь, благовоспитанные граждане спят, и мне бы не мешало после сегодняшних перипетий. Конечно, в перепитии это получается лучше, но тут уж выбирать не приходится. Если с утра не везёт, то весь день насмарку.

Я принёс из кухни бутылку пива, поставил её на пол у изголовья кресла-кровати и потормошил Мирона за плечо. Он перестал храпеть и приподнял голову.

– Захочешь опохмелиться, пиво на полу, под рукой, – сказал я.

– Давай.

Мирон, не открывая глаз, протянул руку.

– Щаз! – отрезал я.

Голова Мирона упала на подушку, и он снова захрапел. Не знаю, понял ли он что-нибудь, кроме слова «пиво», но я посчитал миссию сердоболия законченной, развернулся и направился к входной двери. Которую прошёл насквозь так привычно, будто всю осмысленную жизнь только так и ходил. И никак иначе.

Но когда я появился на лестничной площадке, то замер на месте и чертыхнулся. На лестнице стояла всё та же старушенция в побитой молью шубе, только теперь он не спускалась, а поднималась. И кондрашка при первой нашей встрече её не хватила. Просто наваждение какое-то. Неизвестно, кто из нас более нечистая сила.

«Ты жива ещё, моя старушка?» – ошалело пронеслось в голове.

– Опять, милок, ключи забыл? – настороженно спросила она, но на всякий случай перекрестилась.

– Ага, забыл… – растерянно промямлил я и попытался проскользнуть мимо неё.

Не тут-то было. Старушка схватила меня за рукав, я попытался вырваться, но ничего не получилось. С виду – божий одуванчик, дунь и осыплется, а хватка, как у бульдога.

– Я всё у бога помощи прошу, – заискивающе сказала она, – а её нет как нет. Радикулит на поклонах заработала. Может, нечистая сила поможет?

Я покрутил головой. Беспринципная, однако, попалась бабуля. Ей что бог, что чёрт, что коммунисты, что демократы, абы кто подал на пропитание.

– Радикулит не лечу, – сказал я, подумал и на всякий случай добавил: – И геморрой тоже. А помощь… – Полез в карман, достал сто долларов и протянул ей. – Держите.

Чтобы взять деньги, ей пришлось отпустить мой рукав, тут-то я и побежал вниз, прыгая, как молодой, через три ступеньки.

– Храни тебя Господи! – донеслось сверху.

М-да… Будь на моём месте настоящий чёрт, как бы он отнёсся к такому напутствию?

Таксиста у подъезда и след простыл. То ли надоело ждать, то ли определил, что купюра настоящая, и решил, что сто долларов лучше двухсот рублей. В общем, правильно решил, только мне теперь предстояло идти через весь город пешком. Долларов полные карманы, а рублей на проезд в трамвае нет. Где я их поменяю среди ночи? Понятно, откуда поговорка: «Богатые тоже плачут».

Плакать мне не хотелось, да и богатство моё было каким-то призрачным, зыбким, в которое не верилось, и я зашагал по скользкой от наледи мостовой. Одно приятно – в бахилах было сухо и тепло, а куртка на синтепоне не давила на плечи килограммами овчинного тулупа. Чему-то в жизни ведь надо радоваться? Пусть даже такой мелочи, как сухие стельки в обуви. Если видеть только плохое, то лучше сразу удавиться.

Я шёл домой и отчаянно завидовал Мирону. Дрова дровами, и дрыхнет сейчас без задних ног. Получится ли у меня уснуть? В это слабо верилось и не только потому, что выпил мало. Скорее всего, меня дома ждали. Если не люди «Горизонта», то Буратино, и кто из двух зол хуже, я ещё не определился. Но спать они мне точно не позволят.

Свет в квартире не горел, но это ничего не означало. В кинобоевиках засаду устраивают в тёмных комнатах, и никакое ночное видение мне не поможет, разве только умение проходить сквозь стены. Но не я один обладал этой способностью.

Подходя к своей квартире, я мельком прошёлся взглядом по жёлтой рожице на стене, однако разговаривать с ней не стал. Не то настроение. Если ей хочется, пусть она говорит, я ничуть не удивлюсь. Место в жёлтом доме мне уже обещали, причём со всей определённостью.

Открыв дверь, я вошёл в прихожую, разделся. В квартире было тихо, только почему-то очень холодно, и из комнаты в прихожую тянуло сквозняком. Я глубоко вздохнул, шагнул в комнату и включил свет.

Кажется, это называется погром. Журнальный столик был разбит в щепу, та же участь постигла стулья. Книжный шкаф лежал на полу, книги разбросаны по всей комнате, тахта перевёрнута. Сквозняком тянуло из двери на лоджию, и у порога была наметена горка подтаявшего снега.

Я вздохнул, осмотрелся и увидел у стены два туго перевязанных бельевой верёвкой тела. Оба в чёрных куртках, чёрных джинсах, чёрных туфлях. Этакие «люди в чёрном» на российский лад. Рты у обоих заклеены лейкопластырем, и одного, несмотря на синюшное то ли от мороза, то ли от безуспешных потуг освободиться лицо, я узнал. Это был тот самый парень, который заманил меня в микроавтобус. Пошевелиться он не мог, глядел на меня и отчаянно моргал.

Изобразив на лице непонимание, я пожал плечами и прошёл на лоджию. Здесь тоже был погром. Куклы валялись на полу вперемешку с чурбаками ценной древесины из собрания географического факультета университета, окно было разбито, и в него с порывами ветра залетали редкие снежинки. Как теперь спать с разбитым окном? Я подошёл к верстаку, выдвинул ящик. Странно, но спичечные коробки со стеклянными глазами оказались на месте. Из-за чего тогда погром? Что здесь случилось?

Войдя в комнату, я закрыл дверь на лоджию, затем подошёл к пленникам.

– Описался? – мстительно спросил я у крайнего, памятуя, как агенты «Горизонта» обсуждали моё состояние в микроавтобусе. – Или обкакался?

Парень замычал и замотал головой.

Я присел перед ним на корточки и увидел, что на верёвке нет узлов. Парень был просто обмотан верёвкой, и свободный конец покоился у него на груди. Инсценировка? Зачем? Я потрогал верёвку и неожиданно ощутил под пальцами непоколебимую твёрдость стальной пружины. М-да… Понятно, почему он шевельнуться не может, только глазами вращает… Подцепив ногтем лейкопластырь, я начал медленно отдирать его с лица парня. Лейкопластырь полагается снимать резким рывком, чтобы было не так больно, но медленный процесс доставлял мне садистское удовольствие.

– Фысофи неметленно Ифанофа! – приказным тоном прошамкал парень, как только я освободил ему половину рта.

Я прекратил отдирать пластырь, заломил бровь и насмешливо посмотрел на него. Однако он неправильно меня истолковал.

– Рация у меня в кармане, – сказал он. – Ты что, не слышишь? Вызывай немедленно!

– Щаз! – пообещал я, снова залепил ему рот пластырем и поднялся на ноги. – Я те похоронную команду вызову. Не возражаешь? В самый раз! – Не обращая больше на него внимания, я снова окинул взглядом комнату. – Насвинячили, как у себя дома, а кто будет убирать? Кто возместит убытки?

Насчёт возмещения убытков это я уже так, по инерции сказал. Что мне разбитые стулья и журнальный столик при таких-то деньгах в кармане? Разве что лишние хлопоты.

После того как дверь на лоджию была закрыта, в комнате потеплело, и я вдруг почувствовал, что всё происходящее вокруг мне глубоко безразлично. Столько событий за сегодня произошло, что устал безмерно. Убирать в квартире посреди ночи категорически не хотелось. Хотелось спать. Укатали сивку крутые горки… Точнее, трансцендентные штучки-дрючки.

Я посмотрел на мирно лежащих непрошеных гостей. Нет, всё-таки кое-что придётся сделать. Не устраивать же в собственной квартире общежитие? Вдруг они храпят? Мне только этого недоставало.

– Так, ребята, – сказал я, подходя к ним, – погуляли в своё удовольствие, пора и честь знать.

Взял одного за верёвки, приподнял, тряхнул. Есть, однако, ещё порох в пороховницах. Да и удобно браться за верёвки, которые превратились в стальные обручи.

Развернув пленника, я снова приподнял его над полом, раскачал и швырнул в стену.

«Шмяк!» – сказала голова сотрудника «Горизонта», врезавшись в бетон. Будто стенобитным орудием ударил.

«Как же так? – недоумённо подумал я, тупо уставившись на стену. – Только что Мирона спокойно сквозь дверь протащил, а тут… Буратино как раз в этом месте стену проходил…»

Связанный пленник лежал на боку, подвернув голову, и мычал из-под лейкопластыря. Явно что-то с головой. Как и у меня. Настолько уверился, что могу беспрепятственно проходить сквозь стены, что случившийся конфуз никак не укладывался в голове.

Я подошёл к стене, потрогал. Твёрдая, как и полагается, холодная, шершавые обои… Я пожелал, чтобы стена стала проницаемой, и рука спокойно вошла в бетон. Так, понятно. Учиться мне сквозь стены проникать и учиться. Вставив правую ногу в стену, я приподнял пленника, осторожно придвинул к стене, и его голова легко вошла в бетон. Тогда я раскачал несчастного, как бревно, и вышвырнул из квартиры. Точно таким же образом спровадил сквозь стену и второго непрошеного гостя. Проверять, куда они выпали, я не стал. Либо в соседнюю квартиру, к Коле с Юлей и котом Леопольдом, либо в скрытую от глаз в свёрнутом пространстве гостиницу на берегу Корстени, либо чёрт знает ещё куда. Куда, кроме Буратино, никто ногой не ступал. Пусть Иванов своих сотрудников сам разыскивает.

Поставив тахту на место, я постелил постель, принял душ и лёг спать. И мгновенно уснул, будто после трудов праведных.

Поначалу мне снился приятный сон. Я шёл по пустынному песчаному пляжу небольшого холмистого острова. Холмы покрывала густая зелёная трава, поверхность океана отливала зеркальной гладью, над головой простиралось безоблачное небо с двумя одинаковыми, словно близнецы, небольшими оранжевыми солнцами. Песок был идеально ровным, словно здесь никогда не ступала нога человека, и это выглядело странно, поскольку на склоне одного из холмов, чётко выделяясь на фоне травы, стоял скромный белый коттедж. Будто кусочек сахара на зелёном листе. Я шёл к нему, под ногами скрипел песок, и моё сердце учащённо билось. Я знал, что в коттедже меня ждёт Любаша. Но чем ближе я подходил к коттеджу, тем тревожнее становилось на душе. Лазурный небосвод у горизонта начал окрашиваться серо-пурпурными тонами, потянул ветерок, покрывший зеркало океана рябью, словно разбив его на мелкие осколки. Чем ближе я подходил к коттеджу, тем резче становились порывы ветра, а небосвод всё гуще, как кровоподтёк, багровел.

Когда до крыльца коттеджа оставалось метров двадцать, дверь внезапно распахнулась и на пороге вместо Любаши появилась Оксана. Увидев меня, она пренебрежительно сморщила нос, громко сказала: «Гы-гы, ха-ха, хи-хи!» – и с треском захлопнула дверь.

От неожиданности я застыл на месте. И тогда над обрезом океана всплыло громадное багровое солнце, завыл ветер, и так хорошо начинавшийся сон превратился в фантасмагорию.

На крыше коттеджа появился размахивающий фатой Буратино. Он уселся на конёк крыши, нахлобучил на голову развевающуюся фату, прокричал: «Жених и невеста, замесили тесто!» – и принялся строить мне рожи.

Так и не поймёшь, кукла он, пришелец или дитя малое.

– Свадьба, говоришь? – спросил возникший по правую руку от меня Мирон. Был он в тулупе, с красным от мороза носом и заиндевевшей бородой. – Ох, и нажрусь же я… – потирая руки, довольно констатировал он и тут же исчез.

Из-за коттеджа появился Андрей Осокин в синем рабочем халате.

– Счастья молодым! – провозгласил он и стал разбрасывать у крыльца стеклянные глаза, пригоршнями доставая их из карманов халата.

Превратившись в соляной столб, как жена Лота, я не мог ни двинуться с места, ни ответить, а только смотреть. Содом и Гоморра царили в моей душе.

На широкий балкон вышел комендант гостиницы в обнимку со своей голограммой, а за ними высыпала толпа агентов «Горизонта», одетых во все чёрное, как на похороны. Все смеялись, приветственно махали руками и бросали вниз громадные алые розы, которые, падая на землю, тут же превращались в глазастых устюпенд. Устюпенды моргали, медленно расползались во все стороны, и было непонятно, где живые глаза, а где стеклянные. С гребня волны разбушевавшегося прибоя на берег скользнула громадная студнеобразная масса и медленно поползла ко мне. По крутым бокам живого студня стекали свекольные ручейки столового хрена, а наверху торжественно восседал Мирон, успевший переодеться в чёрное длиннополое пальто. В одной руке он держал графин с водкой, в другой – икону. На иконе, как на семейной фотографии, была изображена Смерть, по-матерински обнимавшая льнущих к ней смертушек с маленькими косами.

– О! – воскликнул Иванов, возникая по левую руку от меня. – Свадьба с венчанием! Хотите, я буду свидетелем?

Багровое солнце замигало, и началось полное светопреставление. Перед глазами, как при стробоскопическом эффекте, замелькали всевозможные лица. Лица знакомых художников с рынка, постоянных клиентов, лица друзей, недругов, знакомых и незнакомых. Был здесь и дворник Михалыч, и мельком виденная красавица с улыбкой Джоконды, и бармен Серёжа с официанткой Светочкой, и свихнувшийся на спасении утопающих старичок, и продавщица цветов, и продавщица из универмага, продавшая мне серебряный гарнитур с бирюзой, и продавщица бутика, в котором я приоделся, и молчаливый сопровождающий из казематов «Горизонта», и дикторы телевидения, и политические деятели разных уровней, и даже Президент России. Мелькали и лица всех кукол, которых я когда-либо мастерил, но чаще всего мелькало деревянное лицо Буратино. Не было только одного лица.

Лица Любаши.

Напрягаясь до потемнения в глазах, я пытался сдвинуться с места, но тело окаменело, будто его сковал паралич, и ничего не получалось. Сердце бешено колотилось, сознание обволакивал ужас, и мне казалось, что я схожу с ума без какой-либо помощи психотехников Иванова. В отчаянии рванулся из последних сил, в глазах потемнело… и я очнулся.

Было позднее утро. Солнечный свет пробивался сквозь шторы, я сидел на тахте и очумело мотал головой, не понимая, где нахожусь и что со мной. Сердце продолжало неистово трепыхаться в грудной клетке. Ну и сон…

– Ишь, как тебя колбасит! – насмешливо заметил Буратино.

Так и не поняв, наяву прозвучал голос или это отголоски сна, я закрыл глаза и принялся растирать ладонями лицо. Сердце постепенно утихомирилось, и когда я снова открыл глаза, то узнал родную квартиру. Но радости при этом не испытал, потому что на журнальном столике сидел Буратино и поигрывал куском бельевого шнура, держа его за один конец. Руки у него не двигались, зато шнур вёл себя как живой. Он крутился кольцами, завязывался в узлы, иногда замирал в воздухе замысловатой спиралью.

– Ты сможешь сделать мне такие руки? – спросил Буратино.

Я ничего не ответил, снова обвёл взглядом комнату и оторопел. От ночного погрома не осталось и следа. Книжный шкаф как ни чём не бывало высился у стены, на полу не было ни соринки, мало того – разбитый ночью в щепу журнальный столик стоял на своём месте целый и невредимый, без каких-либо следов склейки. Неужели погром мне приснился?

Я внимательно посмотрел на Буратино. Может, и приснился погром, а может, это проделки Буратино. Что ему стоит восстановить столик, при его-то способностях? Плёвое дело…

– Так ты сможешь сделать такие руки? – повторил Буратино. Шнур метнулся ко мне, и его кончик охватил запястье стальным браслетом. – Это лучше, чем деревянные пальцы.

– Ничего я сейчас не могу, – буркнул я, тщетно пытаясь освободить руку. Если бы шнур на самом деле превратился в стальную проволоку, я бы опрокинул Буратино вместе со столом, но шнур ни на йоту не сдвинулся, будто был замурован в воздух, как в бетон.

– Почему? – недоумённо спросил Буратино.

– Отпусти!

Шнур соскользнул с запястья, выгнулся вопросительным знаком и заколебался, как кобра перед прыжком.

– Почему? – повторил вопрос Буратино.

– Потому! – раздражённо бросил я и показал ему указательный палец. И увидел, что никакой ногтевой гематомы на нём нет.

Я поднёс палец к глазам и принялся ошарашенно рассматривать ноготь. Неужели вчерашние похождения мне приснились? Но сидевший на столе Буратино был реальностью, и, мне показалось, что вечная улыбка деревянного рта приобрела ироничное выражение. Я вспомнил, как он лечил мои синяки, и всё стало на свои места. Интересно, есть ли что-нибудь на свете, чего он не умеет?

– Ну ты и тормоз! – фыркнул Буратино совсем как Оксана. – Третий раз повторять вопрос?

– Я не занимаюсь макраме, – пробурчал я, вставая с постели.

– А что такое макраме?

– Плетение из верёвок, – бросил я на ходу, направляясь в ванную комнату.

– Да-а? – недоверчиво протянул Буратино.

– Да.

Почистив зубы, я тщательно выбрился, принял контрастный душ и только затем вышел в комнату.

Буратино по-прежнему восседал на столе, свесив ноги, и зачарованно наблюдал, как шнур в его руках то завязывается замысловатыми узлами, то развязывается.

– Как посмотрю, – заметил я, – ты ещё больший тормоз, чем я.

– Это как посмотреть… – задумчиво протянул Буратино.

Шнур в его руках начал быстро завязываться узлами, пока не превратился в уродливое подобие фигурки человечка.

– Макраме – это вот так? – спросил он.

– Нет.

– А как?

– Не знаю, – злорадно осклабился я.

– Если не знаешь, почему говоришь, что не так? – резонно заметил он.

– Потому что видел готовые изделия, но сам никогда этим не занимался.

– Да?

– Да.

– Тогда ладно…

Узелки на шнуре развязались, и он змеёй скользнул в рукав курточки. Буратино спрыгнул со столика и, дробно стуча деревянными башмачками, побежал на лоджию.

Я проводил его взглядом, но следом не пошёл. Вырезать кукол для армии пришельцев по собственному желанию не хотелось. Прикажет, тогда буду. Куда я денусь… Однако, не позавтракав, в любом случае не примусь за работу.

Я направился на кухню, открыл холодильник и скривился. То ли дело холодильник в квартире Мирона, под завязку набитый деликатесами. У самого от денег карманы рвутся, а вот не догадался. Впрочем, когда бы я успел?

Не обращая внимания на шорох, доносящийся с лоджии, я достал из холодильника пару яиц, масло, поставил на плиту чайник, затем сковородку, и принялся готовить стандартный завтрак холостяка – кофе и яичницу.

Выложил яичницу на тарелку, налил кофе, сделал бутерброд с маслом… Но за стол так и не сел – насторожила полная тишина на лоджии. Чем там можно так тихо заниматься? В то, что Буратино самостоятельно обучается искусству макраме, не верилось. Да и нет на лоджии подручного материала. Я повертел вилку в руках, затем решительно отложил её в сторону и направился в мастерскую.

На лоджии было тщательно прибрано, куклы развешаны по стене, под верстаком высилась аккуратная поленница образцов древесины из собрания географического факультета, выбитое стекло стояло на месте. Причём именно выбитое – я узнал его по характерной царапине. Ещё одна загадка чудесного восстановления, как разбитые в щепу журнальный столик и стулья. А вот Буратино нигде не было. Опять ушёл сквозь стену, не удосужившись поставить меня в известность. А чего, собственно, ставить меня в известность? Кто я ему? В лучшем случае – временный соратник, в худшем – представитель земной пятой колоны, которого по окончании акции вторжения можно пустить в расход. За ненадобностью.

Я подошёл к верстаку и только тогда увидел, что ящик выдвинут и из него исчезли спичечные коробки со стеклянными глазами. Вначале я обрадовался: нет стеклянных глаз, нет и работы. Но, вспомнив, как бельевой шнур извивался в руках Буратино, содрогнулся, представив вместо стройных рядов деревянных кукол, шагающих по городу твёрдой поступью завоевателей, беспорядочный, как муравьиное нашествие, бег по улицам сплетённых из верёвок осьминогообразных тварей, чьи мягкие на вид щупальца в одно мгновение могли превращаться в стальные удавки. Весёленькое зрелище… С другой стороны – хрен редьки не слаще. Но если стройные колоны деревянных человечков, палящих из бластеров, навевали ужас, то вид неотвратимой лавины осьминогих верёвочных монстров добавлял к ужасу ещё и омерзение.

И ведь найдётся какой-то подонок, который согласится плести из верёвок осьминогов!

Гм… М-да. Сам-то чем лучше? Долларов настриг немерено… У меня ёкнуло сердце. Не будет работы, задаток придётся возвращать!

Стремглав выскочив в прихожую, я сунул руку в карман куртки. Деньги были на месте, и от сердца отлегло. Всё-таки есть в каждом человеке что-то от Иуды.

Я вынул деньги, бросил их на стол, сел рядом и вперился в них долгим взглядом. Если не ошибаюсь, здесь чуть меньше двадцати тысяч. Сколько мне лет куклы делать, чтобы заработать такую сумму? Столько я не проживу… Если только Буратино не вернётся и не отберёт. С другой стороны, зачем ему отбирать? Насколько я понял, цены деньгам он не знает. Скорее всего, они фальшивые, но настолько, что от настоящих не отличишь. Читал фантастику, имею представление о копировании на молекулярном уровне.

Но мне-то что с ними делать?! Заработай я их честным трудом, пусть даже Иудиным, производя деревянных кукол, совесть меня бы не терзала, нашёл бы им применение. А так… Есть во мне что-то гнилое интеллигентское, наряду с Иудиным, и что из этого хуже, я не знал.

Так и не придумав, что делать с деньгами, свалившимися как снег на голову, я вышел на кухню, съел холодную яичницу, запил остывшим кофе. А когда допивал кофе, голову наконец-то посетила светлая мысль. Нашлось применение деньгам.

Я помыл посуду, оделся, сунул деньги в карман куртки и вышел из дому.

Ночью с неба падала снежная крупка, затем подморозило, и теперь наледь на асфальте напоминала собой рашпиль, из-за чего было не так скользко. И на том природе спасибо.

В обменном пункте я разменял двести долларов, сел в трамвай, доехал до Центральной библиотеки, вышел… Но зайти в библиотеку не смог. Понял, не возьмёт Любаша деньги. Ни при каких обстоятельствах.

Я потоптался у остановки, поглядывая на окна читального зала и раздумывая, стоит или нет передавать деньги через Леночку Изюмову. В конце концов решил, что не стоит. Непременно заглянет в конверт, и начнутся пересуды. Тогда уж точно Любаша не возьмёт деньги. И что тогда делать? Больше отдать некому… Не знаю почему, но появилась стойкая убеждённость, что этими деньгами мне никогда не воспользоваться.

Я развернулся и, нахохлившись, медленно побрёл по улице прочь от библиотеки. Странно, почему до сих пор никто из агентов «Горизонта» не объявился? Пора бы. Не верил я, что меня так просто оставили в покое.

– Огоньку не найдётся? – спросил кто-то.

– Не курю, – буркнул я, не поднимая головы.

– Денис Павлович, с вами хочет поговорить Евгений Викторович, – вкрадчиво сказал всё тот же голос.

От неожиданности я поскользнулся и едва не упал, но меня поддержали под руку. Передо мной стоял комендант Затонский собственной персоной. Вместо брезентовой робы на нём был модный полушубок, на голове – каракулевая шапка-пирожок. Борода была аккуратно подстрижена и расчёсана.

То никого из «Горизонта» и близко рядом не было, а стоило о них подумать, как они тут как тут. Накликал на свою голову.

– Э-э… – протянул я, запамятовав, как к нему обращаться.

– Александр Михайлович, – подсказал он.

– Вы настоящий или голограмма? – спросил я, проигнорировав подсказку.

– Голограмма? – переспросил Затонский, но тут же понял. – Ах, вы о фантоме… А как по-вашему?

Он усмехнулся и отпустил мой локоть. Лишь сейчас я ощутил, что хватка у него железная. Голограмма, помнится, была бестелесной.

– А мне всё равно, кто вы.

– Тогда зачем спрашивать? – сказал он, но всё-таки снизошёл до объяснения: – Мой фантом может существовать только в гостинице. Он своего рода компьютерная программа, и для его трёхмерной проекции нужна соответствующая аппаратура. Так как насчёт встречи с Ивановым?

В этот раз я не стал рубить с плеча и упрямо отказываться, а подумал. Что-то вежливыми они стали – нет, чтобы, как вчера, взять за руки, за ноги и зашвырнуть в микроавтобус. К чему бы это? Надеюсь, не к дождю – хватит с меня вчерашней гололедицы. Сыт по горло.

– Что ему надо?

Комендант развёл руками.

– Понятно… – кисло поморщился я. – До такой степени секретная организация, что сотрудникам доверяют только морды бить да быть на побегушках. Когда?

Комендант нисколько не смутился.

– Сейчас.

Я чуть было не согласился, но в этот момент в голову пришла светлая мысль, как передать деньги Любаше.

– Обобьётся! – отрезал я. – Через час-полтора, не раньше.

– Как вам будет угодно, – согласно кивнул Затонский, развернулся и пошёл по улице.

Я проводил его удивлённым взглядом. Никак не ожидал, что комендант так легко согласится. Вчера «приглашение» было оформлено без моего согласия, а сегодня передо мной чуть ли не бисером рассыпаются в любезностях. Чем я заслужил такое обращение? Тем, что Буратино в моей квартире повязал агентов «Горизонта», а я затем вышвырнул их сквозь стену? Хороши у них в таком случае нормы галактической дипломатии.

Со спины комендант Затонский был очень похож на дворника Михалыча. Фигурой, походкой. Кстати, и бородой, и разрезом глаз… Между прочим, и отчество одно и то же. Я попытался вспомнить фамилию дворника, но ничего не получилось. Михалыч да Михалыч, скорее всего, и его фамилии никогда не слышал. Да и какое мне, собственно, дело, родственники они или нет? Что это изменит? Одним сотрудником «Горизонта» больше, одним меньше.

Я поймал такси и поехал на квартиру к Любаше. Она на работе, дочка в школе, и надо успеть сделать дело до прихода Оксаны. Вот уж с кем не хотелось встречаться один на один в пустой квартире, так с Оксаной. Такое наплетёт матери, что на наших отношениях можно сразу ставить крест. Если он уже не стоит.

В салоне такси у ветрового стекла подёргивалась на ниточке кукла-скелет моей работы. Я покосился на таксиста, но не узнал – мало ли покупателей проходит перед моими глазами, всех не упомнишь. Он меня тоже не признал. И не мудрено – трудно соотнести человека в модной куртке из бутика и «багратионовской» шапке с мастером-кукольником в тулупе и облезлой шапке-ушанке.

Таксист попался на редкость словоохотливый. Видимо, оценил мою одежду и надеялся на щедрые чаевые. Машину он вёл лихо, хотя и жаловался на скользкую дорогу, кляня городские службы, которые налоги берут, а наледь антигололёдными реагентами не обрабатывают. Уже подъезжая к дому Любаши, он словно невзначай рассказал, как вчерашней ночью повезло его другу-таксисту. Подвозил он двух пьяных бизнесменов, и те вместо двухсот рублей дали сто долларов. Друг решил, что деньги фальшивые, хотел набить бизнесменам морды, но один из них попросил подождать. Мол, проводит товарища, вернётся, они поедут к нему домой, и там он расплатится рублями. Таксист ждал-ждал, но не дождался. Злой, как чёрт, уехал, а потом оказалось, что купюра настоящая!

Я понял чересчур прозрачный намёк на чаевые, но признаваться, кем были эти самые «бизнесмены», не стал. А когда рассчитывался, заплатил точно по счётчику. Хоть и не знал, куда деньги девать и не был уверен, что смогу ими воспользоваться, но не люблю, когда здоровые мужики цыганят. Небось не на паперти таксист стоял.

В дверь я на всякий случай позвонил, опасаясь, что Оксана уже могла прийти из школы. Никто не ответил, и тогда я, оглядевшись по сторонам, как вор, прошёл сквозь дверь.

В квартире было чисто прибрано и по-домашнему уютно. Сказано, женщины. У меня чуть слёзы не навернулись на глаза при мысли, что, быть может, нахожусь здесь в последний раз.

Тяжело вздохнув, я переборол себя, подошёл к серванту и открыл ящик, в котором Любаша хранила деньги и документы. Поверх платёжек за квартиру лежала тоненькая пачка десятирублёвок – вся Любашина зарплата. Я нашёл ручку, лист бумаги, написал: «Подарок на день рождения», затем завернул в записку нераспечатанную пачку долларов и положил в ящик.

Я прекрасно понимал, что этим наши отношения никак не наладишь, но как поступить иначе, не знал. Надо было уходить, однако вместо этого я подошёл к двери в комнату так и не состоявшейся дочери и заглянул. Одёжный шкаф, застеленная кровать, письменный стол со стопками учебников и тетрадок. Аккуратистка… Впрочем, как и большинство девчонок.