Текст книги "Амана звали Эйхман. Психология небанального убийцы"

Во многом суд напоминал театральное действо. Это не только потому, что в общих чертах был известен сюжет «спектакля», но и потому, что суд происходил в Народном доме [Beit Ha’am], на театральной сцене, в зале, где проводились концерты и представления различного рода. Разумеется, зал был переполнен журналистами, дипломатами, представителями общественных организаций. И, как водится тогда, когда должен состояться популярный спектакль, на улице люди жаждали получить входной билет. Безусловно, запоминающимся элементом декорации была стеклянная будка, в которой за письменным столом, заваленным документами и книгами, сидел Адольф Эйхман. Из этой будки он лишь однажды вышел по просьбе генерального прокурора. Да и сам генеральный прокурор, Гидеон Хаузнер [Gideon Hausner], был склонен к театральности в своих допросах Эйхмана, жестикулируя, крича и насмехаясь над ним.[237]237
  Op. cit. Р. 11–12.


[Закрыть]

Вполне ясно, что присущая суду театральность принижала профессиональный облик юридической системы Израиля. Если бы судопроизводство велось на государственном языке Израиля, иврите, то это только усилило бы эффект театральности. Судьи, для которых немецкий язык был родным, предпочитали допрашивать подсудимого на его родном языке, что, очевидно, не оставляло Эйхману времени на обдумывание ответа, и его реакция поэтому была более непосредственной.

Вся обстановка самого процесса и вокруг него создавала понятное напряжение, которое было не сравнимо с лицезрением пьесы или фильма с неизвестным финалом. В этом случае, хотя финал и был практически ясен, сюжет суда, его интрига были неведомы, поскольку конкретное содержание формировалось по ходу «пьесы».

Вполне очевидно, что в этих обстоятельствах подбор действующих лиц, участвующих в процессе, в определённом свете отражает и личность того, кто сидит на скамье подсудимых, вернее – в бронированной стеклянной будке. Через интеракцию Эйхмана с судьями, прокурором, отмечая его реакции на выступления свидетелей, можно рассказать многое о личности злодея. Разумеется, можно увидеть только один элемент пазла, который не стоит принимать за всю личностную конструкцию. По-видимому, это и произошло с Ханной Арендт. Впрочем, она увидела в личности Эйхмана то, что хотела увидеть. Представленные на суде доказательства убедительно свидетельствуют о том, что Эйхман был лжецом, ненавидел евреев и одержимо стремился к их уничтожению; таким образом, он не был «банальным» (в смысле Арендт), и её аргумент, что «он просто не осознавал, что делал», ошибочен. Возможно, Арендт права, когда говорит: «Они все были такими», но Ландау обращает внимание на это в решении суда: «Мы не имеем в виду, что жестокость обвиняемого была исключительной в рамках режима, который его продвигал. Он был верным последователем режима, который был всецело порочным и злонамеренным».[238]238
  Op. cit. Р. 27–28.


[Закрыть]

Итак, следом за назначением судей встал вопрос о защитнике Эйхмана. Сложность заключалась в том, что адвокат мог превратиться в обвинителя, если его прошлое было отягощено смертью близких ему людей в Катастрофе. Кроме того, защитник Эйхмана мог вызвать праведный гнев людей. Семья Эйхмана предложила в качестве защитника Роберта Серватиуса [Robert Servatius], который был адвокатом на Нюрнбергском процессе против главных нацистских преступников. Он не вступал в нацистскую партию. Семья Эйхмана не могла себе позволить заплатить адвокату гонорар в 30 000 долларов США,[239]239
  Эта сумма эквивалентна почти 1,1 миллионов долларов США: https://www.statbureau.org/ru/united-states/inflation-calculators.


[Закрыть] а Германия отказалась платить по вполне понятным причинам.[240]240
  Эйхман сбежал из Германии и скрылся от судебного преследования.


[Закрыть] Все расходы согласился оплатить Израиль.

Для судебного расследования, допроса Эйхмана и сбора доказательств против него было создано «Бюро 06» под руководством Авраама Зелингера [Avraham Zellinger]. В него вошли тридцать лучших следователей, которые свободно владели немецким языком, а некоторые из них пережили Холокост. Их эмоциональное состояние передаёт выживший в Катастрофе еврей из Чехословакии Менахем Зафир [Menachem Zafir], который эмигрировал в Израиль в 1948 году:

Я маленький жид из Карпатских земель, где евреи ощутили всю силу тяжёлой эйхмановской руки, где евреев считали жалкими существами, не заслуживающими даже воздуха, был переполнен чувством огромного удовлетворения потому, что я здесь, чтобы увидеть, как колесо возвращается на круги своя, чтобы я участвовал в подготовке ко дню мести. Все те годы страданий и унижений, которые я претерпел под нацистами в венгерских исправительно-трудовых лагерях, промелькнули перед моими глазами, и в моих ушах звенели крики тысяч евреев – стариков, женщин и младенцев – исходящие из крытых вагонов для перевозки скота, которые проезжали мимо нас. Один из этих вагонов для скота, несомненно, унёс мою жену и троих наших детей… и теперь мне дали возможность сыграть свою роль в том, чтобы заставить этого человека, который приводил колёса этих вагонов для скота в движение, отчитаться о своих поступках.[241]241
  Yablonka H. Preparing the Eichmann Trial: Who Really Did the Job? – Theoretical Inquires in Law. – Vol. 1. No. 2. – Beersheva, 2000. – Р. 371.


[Закрыть]

~

Судебному процессу предшествовало следствие, которое вёл 45-летний немецкий еврей, эмигрировавший из Германии в 1938 году, капитан полиции Авнер Лесс [Avner Less]. Его отец, участник Первой мировой войны, награждённый Железным крестом, был умерщвлён в Освенциме. Можно только предположить, что чувствовал Авнер, допрашивая того, который был не просто причастен, но, по сути, и виноват в смерти его родителя. По существу, каждый из выходцев из Европы, выживших в геноциде, нёс тяжелейший груз потерь родных и близких людей.

Безусловно, опыт непосредственного общения с Эйхманом у Лесса был больше, чем у кого бы то ни было с момента доставки Эйхмана на землю Израиля. В течение 9 месяцев, начиная с 29 мая 1960 года, на протяжении в общей сложности 275 часов он вёл допросы. В силу этого следует внимательно отнестись к комментариям Лесса.[242]242
  Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле. – М., 2002.


[Закрыть] Следователь, обладая наблюдательностью, высветил многие черты личности Эйхмана, которые сложно было увидеть при поверхностном взгляде на него даже во время судебных заседаний.

Первое впечатление, которое произвёл на него Эйхман, разочаровало Лесса. Он ожидал увидеть человека арийского типа, «высокого, блондина, с пронзительными голубыми глазами, жестокими чертами лица и… властным высокомерием», а нашел «худого, лысеющего человека… [который] выглядел совершенно обычным» и который непрестанно дрожал на первых этапах допроса. Лесс предполагал, что Эйхман испытывал большой страх, полагая, что его ожидает то обращение с заключёнными, которое демонстрировали его коллеги-эсэсовцы, гестаповцы. Этот страх является ярким и бесспорным индикатором реальности того, что вменяется в вину лично ему и его коллегам, «заплечных дел мастерам». Несмотря на то, что он так и не признал свою личную роль в истреблении евреев, он, несомненно, понимал, что содеянное им заслуживает расплаты. И неважно, действовал ли он против человечности, повинуясь приказу или по собственной инициативе.

Месяцы допросов были состязанием следователя с Эйхманом, который, безусловно, придерживался определённой стратегии, призванной убедить его vis-à-vis, а затем и судей в ничтожности своей роли в окончательном решении. По представлению Эйхмана, его деятельность сводилась к техническим функциям диспетчера по отправке железнодорожных составов. Трудность ведения допроса Лессом и его советников заключалась в необходимости различения правдивых и ложных показаний. В искусстве обмана Эйхман был специалистом, как утверждали даже его сотрудники. Вернее сказать – он был мастером игры. Он вполне убедительно мог говорить неправду, и так, что ему можно было поверить. Наблюдательный следователь заметил, что когда Эйхман активно отрицает что-либо: «Нет! Нет! Никогда…» или «Этого не было никогда…» – он лжёт и в этом месте допроса требуются документальные свидетельства. В тех случаях, когда предъявляемые ему документы опровергали сказанное им на допросе, он ссылался на плохую память. Именно этот – несомненно, мнимый – дефект впечатлил Ханну Арендт. Рассмотрение материалов допросов и затем суда показывает несостоятельность ссылок Эйхмана на слабую память. Память Эйхмана была весьма и весьма неплохой, но, разумеется, избирательной для других. Когда он надиктовывал свои воспоминания в Аргентине, он свободно оперировал датами, событиями и именами людей с их званиями и должностями, будучи, по естественным причинам, лишённым необходимых документов и соответствующей литературы.

В то же время у Эйхмана также возникла проблема противостояния ложным свидетельствам, поскольку на послевоенных судебных процессах против нацистских преступников многие его сотрудники и коллеги пытались – и не безуспешно – сделать из него козла отпущения, т. е. того, на ком лежит вся вина за реализацию окончательного решения в его убийственной форме. При этом доказать свою правоту Эйхману было сложно – слово против слова – из-за отсутствия во многих случаях документальных подтверждений. К сожалению для Эйхмана, даже при всём мастерстве обмана, которым он владел, сложившийся за послевоенные годы в его отсутствие образ монстра, чудовища ему было не под силу поколебать.

~

Суд над Эйхманом начался 11 апреля 1961 года, через одиннадцать месяцев после его похищения. Его обвинительное заключение состояло из 15 пунктов – ни по одному пункту обвинения Эйхман не признал себя виновным, так же, как не признали себя виновными его «коллеги» на Нюрнбергском процессе. Но он выразил удовлетворение тем, что суд фактически предоставил ему «возможность публично опровергнуть ложь, которая исходила от многочисленных свидетелей в послевоенные годы в военных судах и от журналистов». Когда защитник спросил Эйхмана, чувствует ли тот себя виноватым, подсудимый заявил, что:

…может чувствовать вину только человек с юридической точки зрения, который несёт ответственность за политическое решение… Там, где нет ответственности, нет и вины…

Вступительное слово прокурора Хаузнера производило драматический эффект, было пронизано историческими аналогиями и представляло Эйхмана как одного из действующих лиц еврейского многотысячелетнего прошлого и иудейского эпоса. Особо следует отметить, что, отклоняясь от юридической практики, Хаузнер ознакомил с текстом своей речи премьер-министра Израиля, Давида Бен-Гуриона, который прочитал только 1/5 часть и сделал свои замечания.[243]243
  Yablonka H. Preparing the Eichmann Trial: Who Really Did the Job? // Theoretical Inquires in Law. – Vol. 1. – No. 2. – Beersheva, 2000. – Р. 389.


[Закрыть] Обвиняя Эйхмана, Хаузнер клеймил не только нацизм, но антисемитизм как одно из его проявлений:

Стоя здесь перед вами, Шофтей Исраэль, судьями Израиля, выступая как главный обвинитель Адольфа Эйхмана, я не одинок. Вместе со мной в этом месте и в этот час стоят шесть миллионов обвинителей. Но они не могут подняться на ноги и, обвиняя, указать пальцем на человека, который сидит за стеклом на скамье подсудимых, и кричать: «Я обвиняю!» Их прах развеян над холмами Освенцима и над полями Треблинки или снесён водами рек Польши; их могилы разбросаны по всей Европе. Их кровь взывает, но их голоса не слышны. И поэтому мне выпало быть их представителем и выдвигать от их имени страшное обвинение.[244]244
  Lipstadt D. The Eichmann Trial. – NY, 2011. – Р. 61–62.


[Закрыть]

Книга летописей народа Израиля пропитана страданиями и слезами. Заповедь «в твоей крови моя жизнь» сопровождает этот народ с момента его появления на исторической арене. Фараон в Египте решил истязать их своими ст раданиями и бросить их сыновей в реку; Аман приказал уничтожить их, убить и сгубить; Хмельницкий истреблял их; Петлюра устроил им погромы. Но на всём кровавом пути этого народа, от язычников до наших дней, не было ни одного человека, которому удалось бы причинить столько зла, сколько сделал Адольф Эйхман, как рука гитлеровского режима, для истребления еврейского народа. В истории народов нет другого примера тому, что подобный обвинительный акт, услышанный здесь, был бы предъявлен. Даже самые ужасные деяния, леденящие кровь и вздымающие от ужаса волосы, Нерона, Аттилы и Чингисхана – эти ужасающие фигуры варварства и кровожадности, которые, были позором – их зверства бледнеют перед ужасами, представленными вам в этом суде.

…Убийство не является новым явлением на Земле и известно человечеству со времён Каина и Авеля. Но нужно было дожить до XX века, чтобы своими глазами увидеть убийство нового типа: не из-за сиюминутной инстинктивной вспышки или душевной депрессии, а из-за обдуманного решения и безупречного планирования. В грандиозный преступный заговор были вовлечены тысячи людей, не в отношении одной жертвы, убийца которой решил увести его из мира, а в отношении целой нации.

В этом суде мы также встретим убийцу нового типа, того, кто вершит кровавое ремесло из-за своего стола, который редко делает это своими руками. Мы точно знаем один случай, когда Адольф Эйхман забил до смерти еврейского мальчика за то, что он осмелился украсть вишни с дерева во дворе его дома в Будапеште, но его слово заставляло действовать газовые камеры, его телефонный звонок – приводил в движение поезда к центрам уничтожения. Его подпись – приговоры тысячам, десяткам тысяч и миллионам.

…Эйхман называл себя неженкой, белым воротничком, для которого решение об уничтожении было листом бумаги, содержание которого требовало исполнения. Но именно он планировал, инициировал, организовывал и приказывал другим проливать кровавый океан всеми способами убийств, грабежей и пыток. Таким образом, его судят так, как будто он собственноручно затягивал петлю, как будто он загонял людей в газовые камеры, как если бы стрелял в спину человека и бросал в могилу каждого из миллионов убитых. Вот как его судят в глазах закона, и так его судят по всем критериям нравственности и совести. И его сообщники в преступлении – не просто гангстеры или преступники, но лидеры нации, в том числе профессора и учёные, одетые в тоги и с академическими степенями, люди, знающие языки, образованные, те, кого называют «интеллигенцией». Мы встретим их, врачей, юристов, учёных, банкиров, экономистов, в тех советах, где было решено уничтожить Израиль, а также среди командиров и мастеров в искусстве убийства во всех воплощениях террора и ужаса.

…Бедствие народа Израиля в этом поколении обсуждалось в некоторых судебных процессах, последовавших за крушением нацистской Германии во Второй мировой войне, когда человечество решило принять меры защиты, в том числе посредством правосудия и работы судов, чтобы гарантировать, что войны и ужасы, которые происходят сегодня, не возвратятся, но только еврейский Холокост не был никогда в центре ни одного из этих судов. Это был один из поднимаемых вопросов, иногда респектабельный, всегда ужасающий, но никогда не центральный, потому что преступников обвиняли в грехах против многих разных народов. Был только один человек, который приложил руку почти исключительно к евреям, чьим делом было их уничтожение, его участие в системе злодейского режима – было связано с ними. Это Адольф Эйхман! Если мы также обвиняем его сегодня в преступлениях, которые он совершил сегодня против неевреев, которые он совершил почти случайно и по неосторожности, то это потому, что мы не делаем различия между кровью и кровью. Но мы будем помнить, что роль подсудимого, которую он годами видел, как призвание и миссию, над которыми он работал с бесконечным энтузиазмом и самоотверженностью, заключалась в истреблении евреев.[245]245
  גדעון האוזנר. פתיחת דבר התביעה במשפט אייכמן. נאום לכל עת. האוניברסיטה הפתוחה. 1993.


[Закрыть]

Хаузнер включил Эйхмана в число известных антисемитов, пытавшихся истребить еврейский народ, таких как египетский фараон, Аман из Персии, Хмельницкий с Украины. Можно сказать, что в некотором смысле Эйхман добился желанного величия – вошёл в пантеон гонителей и врагов евреев. Безусловно, речь Хаузнера была политическим обвинением нацистского режима в уничтожении еврейского народа в доселе невиданных масштабах. Конечно, присутствовало определённое преувеличение роли Эйхмана, но пафосность речи произвела на общественное мнение сильное впечатление. Действительно, суд над Эйхманом имел историческое значение – впервые в истории евреи судили своего губителя.

Судебный процесс прежде всего интересен с точки зрения раскрытия личности подсудимого, поскольку на заседаниях суда заслушивались свидетели, встречавшиеся с Эйхманом во время отправления им служебных обязанностей офицера гестапо. Кроме того, Эйхман менял свои личины: на допросах он демонстрировал слабость и податливость, а в зале суда он был подготовленным к защите обвиняемым. Основная линия защиты, разработанная им вместе адвокатом Серватиусом, была предельно проста – сводить все вменяемые Эйхману преступления к действиям под давлением, по приказу в ситуации, когда у него не было возможности уклониться от выполнения указаний вышестоящих начальников. Если же некие документы свидетельствовали об обратном, он ссылался на свою плохую память (!). Он всячески принижал свою роль в реализации окончательного решения. Своё участие в Ванзейской конференции он свёл к чисто секретарской функции – предоставление статистической информации и ведение протокола. Свою роль исполнителя приказов он уподобил роли римского прокуратора Понтия Пилата, осудившего Иисуса, но считавшего себя невиновным в казни праведника, поскольку исполнял то, чего требовала его должность в Иудее. Как тонко заметила Дебора Липштадт, Эйхман говорил об этом «всего в двух шагах от того места, где Пилат вынес приговор Иисусу, и что он делал это перед судом, состоящим из евреев, которых Новый Завет считал ответственными за судьбу Иисуса».[246]246
  Lipstadt D. The Eichmann Trial. – NY, 2011. – Р. 110.


[Закрыть]

Бесспорно, ссылка на подчинение приказам, на опасность ослушания была до некоторой степени легитимной. Эйхман вполне мог ссылаться на документальные источники, подтверждавшие его удалённость от непосредственных акций по умерщвлению евреев. Разумеется, были и другие материалы, которые он мог трактовать в свою пользу. Однако последний период его службы в Венгрии позволяет дать однозначную оценку деятельности Эйхмана во главе эсэсовской зондеркоманды, которую так и называли – «зондеркоманда Эйхмана». В венгерский период Эйхман представлял себя как наблюдателя, который должен был информировать своих начальников в Берлине о происходящем в Венгрии. Факты же свидетельствовали о его активной, инициативной роли в депортации евреев в лагеря смерти. Эйхман держал в своих руках судьбу венгерских евреев, предпринимая усилия для их искоренения, увеличивая счёт жертв геноцида. Именно он, а не его начальники, распоряжался жизнью, а точнее – смертью предназначенных к уничтожению в газовых камерах Освенцима и Треблинки. Но даже при столкновении с явными свидетельствами его вины Эйхман, отвечая на вопросы, изъяснялся на сложном бюрократическом языке, читал лекции вместо ответов, раздражая тем самым судей. Однако ему не всегда удавалось сохранять спокойный тон бюрократа, попавшего не по ранжиру на скамью подсудимых. Его гнев при чтении свидетельств его сослуживцев из СС выдавал настоящего Эйхмана…

Дуэль между государственным обвинителем Гидеоном Хаузнером и обвиняемым Адольфом Эйхманом[247]247
  Ещё раз замечу, что ни этого этапа судебного процесса, ни других Ханна Арендт не наблюдала.


[Закрыть], казалось, выиграл Эйхман, который так и не признал себя, несмотря на все усилия Хаузнера, виновным. Более того, поведение Эйхмана, который давал уклончивые, запутанные, пространные «как бы ответы», вызывало у Хаузнера раздражение, проявлявшееся в словесных выпадах против Эйхмана, на которые приходилось реагировать судье Ландау. Некоторые наблюдатели говорили о том, что Эйхман превзошёл Хаузнера, который оказался «одновременно хитрым и отчаянным человеком».[248]248
  Lipstadt D. The Eichmann Trial. – NY, 2011. – Р. 123.


[Закрыть]

Хаузнер проиграл Эйхману эмоционально, но выиграл содержательно. Помогли ему и расшифровки записей Эйхмана, сделанных Сассеном в Аргентине и отредактированных им. В этих записях Эйхман был предельно откровенен, говоря о маршах евреев из Будапешта в Освенцим и о своей решимости их продолжать, несмотря на бомбёжки союзников, разрушивших железнодорожные пути. При перекрёстном допросе, который длился две недели, Хаузнер не добился признания вины от Эйхмана, но показал, что многие оправдания того были надуманными, что особенно важно, учитывая его великолепную память: «Он помнил свою зарплату, когда он служил в Дахау; он вспомнил особый бренди, который ему подал коллега; даже его собственный адвокат удивлялся тому, что он помнил, что он ел на обеде СС в 1934 году, – но не помнил количество евреев, которых он заставил сесть в поезда для депортации».[249]249
  Op. cit. Р. 127.


[Закрыть]

~

Следующим актом судебного процесса был допрос подсудимого. Причём один из судей, Биньямин Халеви, судил за несколько лет до этого (1953–1955) венгерского еврея Малхиэля Грюнвальда, обвинившего Рудольфа Кастнера в сотрудничестве с Эйхманом, обеспечивавшего спокойствие евреев в обмен на спасение группы избранных евреев, по иску правящей партии «МАПАЙ». Суд оправдал Грюнвальда, но затем этим делом занялось правительство и Верховный суд. В результате разразился правительственный кризис, фактически связанный с обвинением видного партийного функционера в сотрудничестве с нацистами. Именно этот факт профессиональной биографии Халеви воспрепятствовал его назначению на пост главного судьи на процессе Эйхмана. Вполне естественной была попытка Халеви взять реванш, используя то, что под судом оказался партнёр Кастнера – Эйхман.

В суде над Грюнвальдом под обвинением оказался не только и не столько сам Кастнер, сколько движение, которое он представлял. Были задеты слишком высокие фигуры, роль которых могла всплыть в ходе разбирательства. Этого опасался и Хаузнер, поскольку ориентировался на власть предержащую в Израиле. Однако Халеви всё-таки удалось вскрыть проблему взаимоотношений руководителей еврейских общин и нацистов:

Халеви: На еврейских функционеров были возложены обязанности… что значительно облегчило эмиграцию…

Эйхман: Да, сэр.

Халеви: А потом это можно очень быстро и просто переключить на депортацию.

Эйхман: Да, сэр.

Халеви: [В] Польше… Венгрии… в Амстердаме…

Эйхман: Да.

Халеви: Как инструменты немецкой политики в отношении евреев эти еврейские советы, можно сказать, значительно облегчили осуществление мер против евреев?

Эйхман: Да.

Халеви: И сэкономили много рабочей силы и персонала.

Эйхман: Да.

Халеви: Это сделало возможным, вводя жертв в заблуждение, облегчить работу, а также заставить самих евреев работать на своё собственное уничтожение.[250]250
  Op. cit. Р. 133–134.


[Закрыть]

Судья Халеви, несмотря на сопротивление суда, смог показать, что еврейские функционеры «продали душу дьяволу». Но это говорит не только о тех, кто пошёл на сделку с Эйхманом (Бог им судья!), но и о способностях Эйхмана, сумевшего заставить «врагов» работать на реализацию своих изуверских целей. Евреи под руководством Эйхмана работали на машину уничтожения своих собратьев. Он брал не числом, а уменьем… Есть доля правды и в обвинениях еврейских советов, выдвинутых Ханной Арендт… Эйхман действовал нестандартно – решая задачу освобождения немецкой земли оккупированных стран от евреев, он для достижения этой цели восстанавливал разрушенные его коллегами еврейские общинные структуры, и тем самым рядился в тогу сиониста. Понятно, что это была гениальная манипуляция. Когда дело было сделано – еврейские функционеры выполнили свою роль в обеспечении эмиграции, а затем депортации, их можно было отправить по известному маршруту. Справедливости ради следует отметить, что многие из бывших в ближайшем окружении Эйхмана еврейских функционеров спаслись от печальной участи, понятно, что не без его помощи. В частности, спасся и Рудольф Кастнер со своей семьёй, который на послевоенных процессах против нацистов свидетельствовал в пользу ближайших сотрудников и коллег Эйхмана. Кастнера убил 3 марта 1957 года Зеев Экштейн, мотивы которого остались неизвестными, но о которых можно догадаться. При этом смерть Кастнера сделала невозможным его участие в процессе Эйхмана. Таким образом, остаётся вопрос о возможном поведении Кастнера на процессе Эйхмана. Весьма цинично звучал бы в этом контексте комментарий о своевременности убийства. Живой Кастнер мог быть опасен как для обвинения, так и для защиты. Он мог бы быть главным свидетелем, поскольку в «звёздный час» Эйхмана в Венгрии находился в тесном контакте с ним.

То, что были такие евреи, которые так или иначе участвовали в деятельности Эйхмана, позволило впоследствии говорить о том, что «если Эйхман был виновен… разве эти евреи не виноваты?» Конечно, были и такие евреи, которые надеялись, что «их крокодил съест последними»[251]251
  Высказывание о миротворце, приписываемое Уинстону Черчиллю: «Это тот, кто кормит крокодила в надежде, что тот съест его последним».


[Закрыть]. Однако факты показывают, что таковые терялись в массе тех, кто сражался с нацистами, порой в безнадёжных условиях, кто воевал в рядах армий союзников по антигитлеровской коалиции, кто бился с врагами в партизанских отрядах, кто шёл дорогами смерти в Бабий Яр и Освенцим, не имея возможности сопротивляться. Суд дал возможность говорить выжившим в Холокосте. И не столь важно, что их голос нарушал строгую, сухую юридическую процедуру. А важно то, что не только народ Израиля, но и другие народы мира из первых рук получили информацию о зверствах нацизма. Зло на процессе Эйхмана было опредмечено – встретились две стороны: жертвы из числа миллионов безвинно загубленных евреев и один из их палачей. То, что выжившие, уцелевшие получили трибуну, несомненно, имело огромный общественный резонанс. Но не меньший отклик получила возможность увидеть на скамье подсудимых одного из тех, кто замышлял, планировал и осуществлял истребление еврейского народа, такое зверство, что для его обозначения которого было придумано слово геноцид.

Председательствующий судья Ландау всячески старался держать процесс в рамках чисто юридической процедуры, по возможности сдерживая политические порывы обвинителя Хаузнера.

11 декабря 1961 года Адольф Эйхман был признан виновным и приговорён к смертной казни. Приговор[252]252
  JUDGMENT. IN THE DISTRICT COURT OF JERUSALEM Criminal Case No. 40/61 (https://www.asser.nl/upload/documents/DomCLIC/Docs/NLP/Israel/Eichmann_Judgment_11-12-1961.pdf).


[Закрыть] вызвал протест у весьма уважаемых людей в Израиле (М. Бубера, Х. Бергмана, Г. Шолема, Э. Саймона, Н. Лейбовича и Н. Ротенштрайха) и мире, утверждавших, что он вызовет ложное чувство искупления одной жизнью за потерю шести миллионов и подтвердит миф о мстительности евреев. За Эйхмана просили британские историки Арнольд Тойнби, Бертран Рассел и другие, которые считали глупостью убийство уникального свидетеля истории.[253]253
  Cesarani D. Becoming Eichmann. Rethinking the Life, Crimes and Trial of a «Desk Murderer». – Boston, 2007. – Р. 321.


[Закрыть] Безусловно, историков интересовало не столько воздаяние злодею, сколько возможная потеря важнейшего источника информации о событиях не столь отдалённого прошлого. Несмотря на общественный протест, возмутивший Бен-Гуриона, приговор был одобрен кабинетом министров, хотя предпринимались попытки снизить накал страстей – уговорить Бубера отозвать своё возражение, но безрезультатно. К совершению приговора израильская юстиция не была готова технически (не имелось приспособлений для казни через повешение), поскольку Израиль до суда над Эйхманом, да и после него не казнил ни одного преступника.

В 8 часов вечера 31 мая 1962 года Эйхман спокойно выслушал сообщение об отклонении его просьбы о помиловании президентом Израиля Ицхаком Бен-Цви. Он попросил бутылку вина и сел писать последние письма… Казнь состоялась в полночь того же дня. Его последние слова:

Да здравствует Германия, да здравствует Аргентина, да здравствует Австрия! Это три страны, с которыми я был связан больше всего и которые я никогда не забуду. Приветствую жену, семью и друзей. Я готов. Скоро мы встретимся снова, такова судьба всех людей. Я умираю, с верой в Бога.[254]254
  Op. cit. Р. 321.


[Закрыть]

Отношения Эйхмана с религией складывались непросто. Он вырос в религиозной семье, после вступления в СС старался свою связь с религией не подчёркивать, хотя демонстративно сочетался браком в церкви. По-видимому, его религиозное чувство основывалось на понимании Бога как Природы, к которой он был, несомненно, привязан. С этим, вероятно, связано его принятие своей смерти как чего-то естественного. Его вера не цеплялась за священные книги. К Священному Писанию он относился избирательно. В беседе с преподобным Халлом за пару месяцев до казни Эйхман сказал, продемонстрировав и своё отношение к еврейской теме:

Я не буду читать Ветхий Завет; это не что иное, как еврейские сказки и басни. Я отказываюсь их читать.

Тело его было сожжено, а прах развеян над Средиземным морем.

Эхо судебного процесса в Иерусалиме слышно до сих пор. Не остывает интерес и к Эйхману. Что же раскрыл суд над ним в личностном плане? Какие выводы могут быть сделаны на основании наблюдения за ним в ходе судебных заседаний?

Первое, с чем пришлось столкнуться многим наблюдателям, – разочарование по поводу внешнего облика Эйхмана. Его вид не соответствовал представлению о свирепом убийце, о палаче миллионов евреев. Он являл собой образ бухгалтера, которого по недоразумению посадили в стеклянную будку, чтобы оградить от возможных покушений его жаждущих мести жертв. В суде Эйхман сыграл роль «волка в овечьей шкуре», который был беспрекословно послушен воле пастуха – читай: Гитлера. Это была заранее проигрышная роль, но, вероятно, её выбор диктовался всё-таки крохотной надеждой на избежание сурового приговора.

С другой стороны, он проявил себя стойким борцом за свою жизнь в дебатах с прокурором и судьями. Он серьёзно готовился к заседаниям – не театральным атрибутом была большая стопка документов на его столе. Безусловно, он понимал безнадёжность своей позиции, но держался до конца и так и не признал себя виновным, хотя его вина была судом доказана. Ханна Арендт даже наделила его уход из жизни на эшафоте эпитетом «достойный».

Эйхман в ходе предварительного следствия и судебного процесса при пристальном рассмотрении предстаёт незаурядной личностью, что, по-видимому, вполне логично. Совершить то, за что он был наказан смертью, не мог банальный человек. Такое было под силу только истинному злодею, который искренне радовался тому, что на его совести миллионы убитых евреев. В определённом смысле моментом истины была его отстранённая реакция на выступления свидетелей – жертв Катастрофы. Он взирал на них совершенно равнодушно и безучастно на фоне эмоционального напряжения, исходившего от публики, сидевшей в зале в ужасе от услышанного.

Вероятно, Эйхман на суде играл символическую роль не только нациста, обвиняемого в преступлениях против человечности, но и олицетворял собой антисемитизм в его крайней форме – геноциде еврейского народа. В этом смысле он являет собой ключевую фигуру для исследования феномена ненависти к еврейскому народу. Оставшиеся после него материалы различного рода ценны тем, что дают пищу для осмысления этого явления, причём на долгие годы, пережив физическую смерть злодея.