Текст книги "Амана звали Эйхман. Психология небанального убийцы"
Автор книги: Владимир Квитко
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
…план Кауфмана, возможно, был задуман только как средство провокации, чтобы добиться от Германии политики насильственного уничтожения евреев, чтобы получить еврейское государство с международными гарантиями. Если план Кауфмана был задуман как провокация, то можно только сказать, что евреи достигли своей цели.[435]435
Eichmann A. The Eichmann Tapes. My Role in the Final Solution. – London, 2018. – Р. 174.
[Закрыть]
В конце 1941 – начале 1942 года Гейдрих сообщил Эйхману о том, что наряду с приказом о «физическом уничтожении» евреев рейхсфюрер СС (Г. Гиммлер) также дал указание о запрете на эмиграцию евреев, которое должно было строго соблюдаться. Поэтому Эйхман был в курсе руководящих указаний относительно евреев и на практике видел их реализацию. В своих командировках он наблюдал не только расстрелы в танковых рвах, но и, например, подготовленные стационарные газовые камеры в специально построенных герметизированных домах в Люблине (Польша). В своих поездках он не раз посещал группенфюрера СС Одило Глобочника [Odilo Globocnik] который в 1941–1942 годах был личным представителем Гиммлера по созданию концентрационных лагерей в генерал-губернаторстве. С Глобочником Эйхман был знаком по работе в Вене, где тот служил гауляйтером. По словам Эйхмана, именно с ним связано переданное им Глобочнику сообщение Гейдриха о том, что по приказу Гиммлера «250 000 евреев должны были быть отправлены на ликвидацию». Подобное письмо Эйхман доставлял ещё один раз. Если доверять Эйхману в этом вопросе, то всё же существовали письменные приказы об истреблении евреев. Почему их не обнаружили, несмотря на немецкую аккуратность в ведении документации?
Эйхман полагает, что Глобочник их сжёг в соответствии с инструкцией, защищая секреты рейха. Эйхман отрицает и одну из версий, гласящих, что «он получил приказ, подписанный рейхсфюрером СС о физическом уничтожении евреев». Он утверждает, что «Гиммлер никогда не излагал ничего письменно – он всегда решал вопросы в устной форме».[436]436
Op. cit. Р. 188.
[Закрыть]
Общаясь с Глобочником, с которым у него установились дружеские отношения, Эйхман оказался осведомлённым о том, где и как происходили ликвидации. Он утверждал, что в районе Люблина, т. е. в зоне юрисдикции Глобочника облавами и ликвидациями в основном занимались латышские и литовские подразделения, отличавшиеся своей безжалостностью. Понятно, что Эйхман их жестокость объяснял местью за действия «большевистских евреев». Наряду с этим Эйхман отмечал, что карательные акции не встречали сопротивления нигде, кроме Варшавы (восстание в Варшавском гетто в апреле 1943 года).[437]437
Глобочник участвовал в уничтожении Варшавского гетто.
[Закрыть] Он писал, что «не мог даже представить, что евреи из гетто могут так сражаться». Хотя он как-то вскользь упомянул одно исключение из общего числа бескровных депортаций – восстание заключённых в одном из лагерей Люблинского района. Эйхман не обозначил наименование лагеря, хотя нетрудно догадаться, что речь шла об одном из трёх люблинских лагерей смерти[438]438
Эти лагеря были предназначены только для убийства заключённых – не предусматривалась трудовая повинность.
[Закрыть]: Белжеце, Майданеке и Собиборе, а именно о Собиборе. Именно восстание в этом лагере (октябрь 1943 года) было единственным успешным – руководил восстанием и побегом заключённых еврей Александр Печёрский, который выжил и после войны в Советском Союзе прошёл нелёгкие испытания, во многом связанные с его национальностью (перефразировав известное высказывание, можно сказать, что «награда не нашла героя при жизни»). С горечью приходится констатировать, что Печерский испытал как нацистский, так и советский антисемитизм…
По-видимому, восстание в Собиборе в силу его успеха не только озадачило нацистов, не привыкших к сопротивлению евреев, но и заставило задуматься о том, чтобы предотвратить подобные выступления в будущем. Несомненно, Эйхман извлёк урок именно из этого акта сопротивления, на что указывает и его неслучайная забывчивость – он не упоминает названия лагеря. В эту амнезию трудно поверить и потому, что лагерей в районе Люблина было всего три, а он там бывал не один раз. Кроме того, побег из Собибора был – безусловно, наряду с восстанием в Варшавском гетто – экстраординарным событием из ряда таких, с которыми нацистами пришлось считаться, поскольку их последствия было необходимо учитывать в практике окончательного решения. В некотором смысле прецедент восстания в Собиборе был для нацистов опаснее, чем восстание в Варшавском гетто. Защитники Варшавского гетто были обречены – им некуда было бежать, они могли только подороже отдать свою жизнь. Из Собибора же заключённые бежали с надеждой выжить на свободе – у них был шанс. Это удалось немногим – беглецов ловили не только немцы, но и местные жители (!), выдававшие их оккупационным властям. Эйхман, памятуя об этом неприятном для нацистов событии, строил свою деятельность в Венгрии в 1944 году так, чтобы минимизировать возможность сопротивления евреев депортациям в Освенцим. Во многих оккупированных нацистами странах были предприняты повышенные меры безопасности.
На заключительном этапе участия Эйхмана в окончательном решении в Будапеште ему слышалось эхо восстания в Варшавском гетто, куда после его разгрома Эйхмана послал Мюллер с напутствием: «Мой дорогой Эйхман, иди туда и посмотри, как плохо может быть». О своих впечатлениях он писал:
В гетто мне показали гнёзда сопротивления, которые можно было выкопать только с помощью зарядов взрывчатых веществ, и я также видел районы, где битва была тяжёлой. Я никогда не видел такого места, разрушенного в бою, как Варшавское гетто. Эти картины также оставались в моей памяти, когда я был в Венгрии, и поэтому Будапешт постоянно вызывал у меня очень большое беспокойство, на которое я неоднократно указывал даже своим подчинённым. …Восстание в Варшавском гетто было для евреев и для немцев катастрофой.[439]439
Eichmann A. The Eichmann Tapes. My Role in the Final Solution. – London, 2018. – Р. 214–215.
[Закрыть]
~
Большое место в записанных Сассеном воспоминаниях Эйхман уделяет состоявшимся и не состоявшимся депортациям евреев из разных стран Европы[440]440
Из Словакии, Сербии, Румынии, Болгарии, Греции, стран Прибалтики, Хорватии, Италии, Финляндии, Норвегии, Дании, Голландии, Бельгии, Франции, Венгрии.
[Закрыть]. Повествование об этом, расцвеченное деталями, занимает значительное место в тексте. При ближайшем рассмотрении оно оказывается попыткой опровержения активной роли Эйхмана в насильственных депортациях и ответом на обвинения в послевоенной иностранной прессе и во «враждебной литературе», с которыми Эйхман в какой-то мере был знаком, поскольку источники информации с трудом, но всё же доходили до Аргентины. Он отмечает свои провалы, т. е. случаи, когда намеченные депортации евреев не удавались, не достигали своей цели. Эйхман тяжело переживал свои неудачи. Любое отклонение от своих планов, но более всего их крушение вызывали у него глубокое недовольство.
Почему Эйхман акцентирует внимание на депортациях в своём сочинении?
Ведь не только для того, чтобы оправдаться. Ему, должно быть, было важно показать, что богопротивным делом занимались не только немцы, не только он, но и государственные деятели и чиновники стран-сателлитов Германии и местные власти оккупированных стран. Местные власти участвовали в облавах на евреев – например, в Словакии, Румынии, Венгрии. Кроме того, из описания депортаций можно уяснить себе и несомненные дипломатические способности Эйхмана, необходимые для взаимодействия с местными и оккупационными властями, поскольку, естественно, возникали трудности с местными органами власти при попытке собрать евреев для отправки их в концентрационные лагеря. Как ни странно, Эйхман утверждал, что депортации спасали жизнь евреев, особенно на последнем этапе войны, так как было приказано прекратить их физическую ликвидацию.
Наиболее детально Эйхман описал свою последнюю миссию в Венгрии. Он прибыл туда со своей командой в последней декаде 1944 года. Окончательное решение в союзной Венгрии поддерживалось влиятельными правительственными чиновниками. Особенно близко сошёлся Эйхман с государственными секретарями в министерстве внутренних дел Ласло Эндре [вен. Endre László] и Ласло Бакы [вен. László Baky], которые были его единомышленниками и которыми владела идея сделать Венгрию свободной от «еврейской чумы». Единство взглядов с руководством Венгрии, дружеские отношения с наиболее влиятельными особами избавили Эйхмана от многих сложностей, связанных с убеждением и даже давлением для достижения согласия на депортации евреев, а их было на тот момент более 400 тысяч. Поэтому Эйхман не должен был тратить время на уговоры, и первый вечер встречи с этими деятелями, по его словам, был посвящён не делам, а «дегустации различных токайских вин»:
Условия, в которых оказался Эйхман в Венгрии, чрезвычайно затрудняли выполнение его задачи – «молниеносно вывести евреев из Венгрии». Основные опасения были связаны с приближающимися советскими войсками – этот факт мог вызвать сопротивление намеченных к депортации евреев:
В Венгрии, как он уже ранее опробовал, к организации депортаций Эйхман привлёк еврейских функционеров. Он полагался на то, что с ними можно договориться, особенно с сионистами. Так, одним из влиятельных деятелей еврейской общины являлся д-р Рудольф Кастнер, который был, по словам Эйхмана, «фанатичным сионистом», задавшимся целью «освободить ценные слои еврейского народа в Венгрии и сделать возможной их эмиграцию в Палестину». Небезынтересно привести мнение Эйхмана о Кастнере, с которым в свой венгерский период он тесно общался:
Д-р Кастнер с самого начала заверил меня, что он не вызовет у меня никаких затруднений при проведении облав; он сказал мне откровенно, что он вообще не интересуется ассимилированным еврейством; он неоднократно обсуждал биологический аспект проблемы и требовал от меня, чтобы я дал ему биологически ценный, таким образом продуктивный, человеческий материал, а также только евреев, пригодных для работы. Он объяснил мне прямо, что он очень мало интересуется пожилыми людьми; ему нужны были только молодые евреи. Поскольку Кастнер пообещал мне своё содействие в выполнении моей задачи, я со своей стороны объяснил, что готов закрыть глаза и позволить нескольким тысячам молодых евреев и евреек нелегально эмигрировать в Палестину. Такая эмиграция должна была скрываться от венгерских властей, насколько это возможно так же, как нелегальная эмиграция евреев в Палестину от английских властей мандата. С самого начала возникли нормальные доверительные отношения между мной и д-ром Кастнером. Встречи множились, и его требования становились всё более тяжёлыми, но всё равно оставалось несколько сотен или тысяч евреев. Чтобы эти евреи не беспокоили венгерские власти, они были сосредоточены и «контролировались» солдатами Ваффен СС. Таким образом, они были готовы к призыву д-ра Кастнера к эмиграции через Румынию в Палестину.[443]443
Op. cit. Р. 277.
[Закрыть]
Упоминание контактов с Кастнером показывает не только коллаборацию Эйхмана с еврейскими функционерами, но и выводит его на весьма чувствительную для евреев тему – реакцию мирового еврейства на происходящее в Европе злодеяние. Он утверждает, что усилия властей Германии по выдворению евреев за пределы рейха провалились из-за того, что «никто во всем мире не хотел принимать этих евреев! Даже международное еврейство с еврейским Всемирным конгрессом во главе оказало лишь мизерную помощь». Он призывает в свидетели равнодушия к происходящему еврейских деятелей, которым он разрешил эмигрировать в Палестину, и всех тех евреев, которые работали с ним:
Последним свидетелем был д-р Кастнер, но Кастнер, несомненно, должен был умереть точно так же, как шведский Бернадот[444]444
Бернадот Фольке, граф Висборгский [швед. Folke Bernadotte af Wisborg] – шведский дипломат, один из руководителей международного Красного Креста.
[Закрыть]; поскольку оба, несомненно, знали слишком много о бесполезных усилиях еврейских политических функционеров, чтобы отправить евреев в значительных количествах куда-нибудь в мире с помощью международного еврейства или якобы проеврейских правительств. Все они слишком много знали о негативном результате наших усилий, и поэтому, очевидно, стали слишком неудобными для еврейских властителей того времени или для тех, кто интересуется еврейскими политическими событиями. Еврей Джоэль Бранд[445]445
Бранд Джоэль [Brand Joel] – член Будапештского комитета спасения.
[Закрыть] объездил полмира, чтобы найти жилье для миллиона евреев, т. е. всех венгерских евреев и остальных из Германии, Австрии и других стран, куда бы их ни захотели взять их собственные еврейские организации. Найти этих миллионов евреев действительно было задачей еврейских функционеров; они могли бы без труда найти молодых евреев, пригодных для работы. Джоэль Бранд описывает в своей книге, с каким сопротивлением он столкнулся в своих усилиях. В обмен на эти миллионы евреев мы потребовали только 10 000 подготовленных к зиме грузовых автомобилей с прицепами; без сомнения, я мог бы честно гарантировать, на основании указания рейхсфюрера СС, что эти грузовые грузовики будут без исключения использованы на восточном фронте.[446]446
Eichmann A. The Eichmann Tapes. My Role in the Final Solution. – London, 2018. – Р. 279.
[Закрыть]
Печально, но в словах Эйхмана содержится немалая доля правды – неоспоримым фактом является отсутствие необходимого давления на нацистское правительство Германии, чтобы облегчить участь евреев Европы, и закрытые для евреев двери стран мира:
~
Вполне очевидно то, что Эйхман возвращается всякий раз к антисемитской мантре – у немцев не было другого выхода для освобождения территории Великого Рейха от евреев кроме их истребления. То есть он опять подчёркивает, что в Холокосте виноваты не только немцы, но и вынудившие их к этому другие народы, страны, правительства, и даже международные еврейские организации:
Конечно, это манипуляция. Нет, я не имею в виду, что бремя вины несут не только немцы, что, по сути, верно. Я веду речь о том, что Эйхман намеренно меняет местами причину и следствие. Не извращённая психология толкала нацистов на массовые убийства евреев, а, следуя логике Эйхмана, евреи сами создали ситуацию, приведшую к необходимости их убивать. Получается совсем как в басне И. Крылова: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать»[449]449
Op. cit. Р. 277.
[Закрыть]. Эйхман пытается убедить людей в том, что фактически мировое еврейство отвергло бартер «евреи в обмен на товары» и тем самым вынудило нацистов избрать в качестве альтернативы убийство. Справедливости ради стоит сказать, что о таком «товарообмене» нацисты заговорили только в конце войны и только в Венгрии. До 1944 года нацисты планомерно истребляли евреев, и о торговле «живым товаром» речь вообще не шла.
Эйхман подводит своих читателей к мысли о том, что в который раз евреи были сами виноваты в бедах, устроенных нацистами, тем, что не смогли договориться, не воспользовались щедрым предложением палачей: 10 000 грузовиков в обмен на 1 миллион евреев.[450]450
Эйхман, возможно, только красного словца ради сказал о «миллионах евреев», так как на самом деле речь шла о миллионе евреев в обмен на грузовики. Что немаловажно, «в руках» Эйхмана в середине-конце 1944 года вряд ли набралось столько евреев – фактически их было, по меньшей мере, в два раза меньше.
[Закрыть]
Эйхман записывал свои воспоминания на магнитную плёнку через 12 лет после окончания войны, обладая неполной, но всё же достаточной информацией о событиях в мире, в Германии и на Ближнем Востоке. К этому времени существовало и развивалось государство, образованию которого противились как нацисты и арабы, так и британцы. Он знал в общих чертах о том, что происходило в молодом еврейском государстве, и сравнивал сионизм и нацизм, в сущности, отождествляя эти национальные движения:
У евреев-сионистов было то же самое идеальное чувство, что и у нас в Schutz-Staffel[451]451
СС (SS) – охранные отряды.
[Закрыть], когда мы слышали о трудовой этике, сначала среди молодежи HJ[452]452
Гитлерю́генд (нем. Hitler-Jugend, HJ) – молодёжная организация НСДАП.
[Закрыть], затем среди работников трудового фронта рейха или когда мы слышали о законодательстве о фермерских домах, поддержке и помощи, которую наше правительство национал-социалистического германского рейха предоставило каждому фермеру, потому что он действительно был любимым сыном нашего народа, потому что он пахал и работал на немецкой земле. В связи с этими параллелями я сказал…, что, если бы я не был немцем и национал-социалистом, а евреем, я, безусловно, был бы самым ярым сионистом.[453]453
Eichmann A. The Eichmann Tapes. My Role in the Final Solution. – London, 2018. – Р. 279–280.
[Закрыть]
~
Последнее[454]454
Оно заканчивается завещанием, в котором Эйхман просит определённым образом распорядиться его телом в случае его смерти.
[Закрыть] сочинение Эйхмана «Ложные боги»[455]455
Eichmann A. False Gods. The Jerusalem Memoirs. – London, 2015.
[Закрыть] было написано им в израильской тюрьме в Рамле во время судебного процесса. В этой работе он пытается переосмыслить свою жизнь, события, отстоящие от времени написания на 16–29 лет.[456]456
Op. cit. Р. 14.
[Закрыть] Он пересматривает своё мировоззрение и «прежние ценности выбрасывает как мусор». Так или нет – трудно судить. Перед нами написанный им текст, который говорит о его разочаровании теми деяниями, в которые он был вовлечён, надо полагать, не по своей воле. Понятно, что следует с осторожностью отнестись к мемуарам Эйхмана, даже несмотря на то, что он писал их по собственной инициативе. С какой целью? Можно вспомнить подобные случаи с военными преступниками, когда они также что-то писали в тюрьме. Но существенное отличие – они писали свои воспоминания не столько по собственному желанию, сколько по настоянию тюремщиков или в качестве реакции на допросы. Так, например, были созданы автобиографические записки коменданта Освенцима Рудольфа Гёсса, который часть своих воспоминаний[457]457
Гёсс Р. Комендант Освенцима. Автобиографические записки Рудольфа Гёсса. – Штутгарт, 1958.
[Закрыть] написал во время заключения в краковской тюрьме. Эти записки, с одной стороны, повествуют о жизненном пути и о переживаниях автора, а с другой стороны – представляют собой своеобразную реакцию на допросы, которым он подвергался. Мемуары Гёсса интересны и в связи с его личным общением с Эйхманом.
Буквально в первых строках своего сочинения Эйхман признаёт геноцид евреев, что является сильным аргументом против отрицателей Холокоста. По-видимому, это признание должно было обеспечить доверие ко всему написанному в его мемуарах.
Говоря о стиле мемуаров, следует отметить пафосность, возвышенность, метафоричность – словом, все особенности, которые, вероятно, по задумке Эйхмана, должны были обеспечить им нетленный характер. Вот примеры введения, предваряющего изложение мемуаров[458]458
Eichmann A. The Eichmann Tapes. My Role in the Final Solution. – London, 2018. – Р. 10.
[Закрыть]:[459]459
Eichmann A. False Gods. The Jerusalem Memoirs. – London, 2015. – Р. 14.
[Закрыть]
Как же отнестись к заверениям Эйхмана «говорить правду и ничего, кроме правды»? Ведь даже среди своих сослуживцев он слыл искусным лжецом. Кроме того, многое из того, что описывается в его мемуарах, трудно или даже невозможно проверить. На момент написания воспоминаний в Израиле Эйхман оставался, пожалуй, единственным из оставшихся в живых руководителей окончательного решения еврейского вопроса. Он был обладателем обширной информации, которую хранила его память, а при наличии необходимых литературных и документальных источников был в состоянии манипулировать ею в своих интересах. Естественно, стоит подходить к текстам мемуаров с известной осторожностью, учитывая и условия, в которых они были написаны.
«Ложные боги» были рождены в совершенно иных обстоятельствах, нежели воспоминания, записанные на магнитные ленты в Аргентине. В какой степени и какой из этих трудов заслуживает большего доверия, можно попытаться выяснить, сравнивая одни и те же эпизоды, которые Эйхман описывает, и размышления на одни и те же темы. Возникает и законный вопрос: а зачем нужно было вновь в условиях заключения возвращаться к воспоминаниям, которые по содержанию во многом идентичны, хотя аргентинские мемуары Эйхман писал не по принуждению, чувствуя себя свободным, в комфортной обстановке, безусловно, контрастирующей с обстановкой одиночной тюремной камеры?
В более позднем своём сочинении он оперирует информацией, знанием того, как развивались события после окончания Второй мировой войны. Он знал не только о преследовании нацистов, но и об американской атомной бомбардировке японских городов Хиросимы и Нагасаки, об образовании еврейского государства в Палестине и образовании двух германских государств, о противостоянии стран Запада и Советского Союза. Ему было известно и многое другое, что повлияло на формирование его послевоенного кредо, которое, по-видимому, он выразил в «Ложных богах». Хотел ли автор пересмотреть свои взгляды и оценки событий, в которых участвовал, можно попытаться понять, сопоставляя его сочинения, написанные «до» и «после» пленения. Разумеется, в самопрезентации Эйхмана всплывут некоторые темы, которые затрагиваются в других разделах книги, но, возможно, под другим углом.
~
Своё присоединение к националистическому движению Эйхман объясняет одним словом – «Версаль», позорный для Германии мирный договор по окончании Первой мировой войны (1919). В душах многих немцев кипело возмущение несправедливостью условий этого договора, накладывающего многочисленные ограничения на Германию, включая отдачу победителям некоторых территорий, уменьшение численности немецкой армии, а также выплату репараций, поскольку именно на Германию была возложена вина за Первую мировую войну.[460]460
В 1935 г. Гитлер отказался соблюдать Версальский договор.
[Закрыть] Унизительный характер Версальского договора вызвал естественный реваншизм, который во многом способствовал приходу нацистского режима во главе с Адольфом Гитлером к власти в Германии. Именно слово «Версаль», по словам Эйхмана, привело его к нацистам 1 апреля 1932 года.[461]461
Дата вступления Эйхмана в СС и НСДАП.
[Закрыть] Боги, которым он был обязан этим, как ни странно, проявили себя не в Германии, а в Верхней Австрии.
Не называя богов по имени, Эйхман преданно следовал за ними, покинул любимую им Австрию и свой дом и родных.
Служение богам не терпело возражений, протестов, несогласия, как бы оно ни было неприятно. В 1934 году Эйхман оказался в СД, в службе безопасности рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, в которой находился вплоть до окончания Второй мировой войны. Первое дело, которым его заняли, была работа с картотекой масонства. Эта работа была ему не по вкусу, но… боги повелевали, и он выполнял своё служение, которое ему никак не подходило. Другими словами, он своим поведением демонстрировал преданность богам и послушание.
В то же время свою душу он сохранял как «частную территорию», которая впоследствии побуждала его к решениям, противоречащим воле богов:
Душа, – которая входит, когда пришло время, и эти земные ценности перестают быть объектом надежды, веры и действия, – это я сохранил как частную территорию, на которой, в конце концов, только я мог и хотел решать. Сюда я не позволял приближаться даже богам независимо от моей преданности и веры в них. Здесь родительское воспитание и внутренняя привязка к ценностям, передаваемым из поколения в поколение, были всё ещё слишком сильны, чтобы поддаться попыткам вторжения. Здесь я был упрям. Упрям, как новые тяжёлые танки, явившиеся для возбуждения радости и как явные гаранты свободы. Упрям, как полёты новых бомбардировщиков, которые непрерывно гремели в берлинском небе.[463]463
Op. cit. P. 24–25.
[Закрыть]
Но не менее важна для Эйхмана была не только душа, но и тело. У него была «гимнастическая и спортивная жилка». Он мог преодолевать препятствия, выполнять упражнения на высоте, что давало ему возможность не попасть в списки старшего сержанта «ни на что не годных», которым предоставлялась обязанность убирать туалеты, чистить картошку на кухне. Вероятно, у многих после чтения книги Х. Арендт сложилось мнение об Эйхмане как о тщедушном канцеляристе, не державшем оружия в руках. Но это было совершенно не так. Он не был белоручкой, справлялся с тяготами казарменной жизни.
~
По-видимому, под влиянием ситуации, в которой он оказался после своего похищения, он на страницах воспоминаний пытался показать своё «истинное» отношение к еврейскому вопросу. Вероятно, звучит довольно странно то, что Эйхман, будучи знаком с программой НСДАП, реализовывал её пункты на практике, но отрицал свой антисемитизм. Хотя, может быть, его антисемитизм касался только его службы нацистскому режиму, ну, а в частной жизни он мог быть даже филосемитом или сионистом?
…хотя антисемитизм был зафиксирован в программе партии, я оставался невосприимчивым к нему не из-за знания или желания, а просто потому, что он не принадлежал миру моих идей, я не мог ничего с этим поделать. В те годы я ещё не успел прочитать много книг, к большому беспокойству моего отца. Я по праздности не боролся ни с какими «измами», и лично у меня не было врагов: ни евреев, ни неевреев.[464]464
Op. cit. Р. 34–35.
[Закрыть]
Обоснования, которые он приводит в пользу своей свободы от антисемитизма, не выглядят оригинальными. Они во многом схожи с тем приёмом, которым пользовались (возможно, и пользуются) антисемиты в России – притча о «своём Рабиновиче». Это означает, что некто не любит, терпеть не может евреев, но при этом есть евреи, близкие ему, которых он принимает, признаёт, может быть, и не равными себе, но во всяком случае достойными общения. Утверждая то, что он не был антисемитом, Эйхман вспоминал, что родственники его мачехи были евреями. Среди друзей его отца были евреи, среди его соседей были евреи – словом, его окружали евреи, а стало быть, следуя его логике, он никак не мог быть антисемитом. Как пример этому он приводит такой свой поступок:
Всё же судить об антисемитизме человека, с моей точки зрения, следует по его поступкам – в первую очередь, не по отношению к персонифицированным евреям из его близкого окружения, а по реальным действиям, которые могут трактоваться в таких терминах как «унижение», «оскорбление», «насилие», включая убийство, и определяются только еврейским происхождением людей, на которых направлены. Все остальные причины негативного отношения к евреям следовало бы признать рационализацией глубоко запрятанного на генетическом уровне взгляда на древнюю библейскую общность людей.
Эйхман говорит о своей толерантности к расовым и национальным различиям между людьми:
По-видимому, в тот начальный период службы в СД, когда он занимался масонскими делами, когда он женился и наслаждался жизнью и «радовался вину и пиву», его не интересовали еврейские проблемы. Однако это совсем не означает отсутствие в нём антисемитизма, который находился в латентном состоянии и пробудился ото сна в подходящих условиях. Эти условия появились, когда унтерштурмфюрер фон Мильденштейн пригласил его в основанный им еврейский отдел. Соглашаясь на переход от «масонов» к «евреям», Эйхман, с одной стороны, освобождался от надоевшей рутины масонского отдела. С другой стороны, его выбор был судьбоносным, отдавал ли он в этом себе отчёт или нет. Вся его дальнейшая служба прошла в статусе официального антисемита, специалиста по еврейской проблеме и сионизму, поставившего свои недюжинные способности на то, чтобы избавить человечество от евреев. В этом качестве он и вошёл в историю.
Совершенно не случайно Эйхман обращается к обвинениям его в антисемитизме. Ведь, если он на самом деле антисемит, то вполне логично его участие в геноциде евреев Европы. Однако он обосновывает свою причастность к истреблению евреев не только подчинением приказам, но и целесообразностью, необходимостью избавиться от влияния и, как следствие, от зависимости немецкой нации от евреев:
…вражда между принимающим населением и гостями, между еврейской частью населения и нееврейской частью населения росла до такой степени, что это, несомненно, привело бы к взрыву, поэтому руководство было озабочено тем, чтобы снизить напряжённость упорядоченным, нормальным, законным путём. Эта вражда уже давно существует в немецкой популяции, потому что евреи смогли обогатиться с помощью жестокости и насилия и позволили немецкому народу голодать. Особенно в период гиперинфляции возникли драматические события, и сами евреи частично признали, что они обогатились за счёт немецкого народа, принимающего их народа.[467]467
Eichmann A. The Eichmann Tapes. My Role in the Final Solution. – London, 2018. – Р. 39.
[Закрыть]
В своих сочинениях Эйхман практически не употреблял слово антисемитизм. Иное дело со словом враг, которое в большинстве случаев у Эйхмана является синонимом слова еврей. В аргентинских записях он употребляет это слово гораздо чаще, чем в израильских воспоминаниях. Здесь присутствует странная стилистическая особенность нацистов – не обозначать события и явления прямо, а не иносказательно, не называть вещи своими именами. Такое впечатление, что они следовали библейскому закону «…не упоминать имя Господа всуе». Нет сомнений в том, что в Аргентине Эйхман чувствовал себя в своей, дружественной среде, а потому мог позволить себе расслабиться, не так тщательно следить за высказываниями. Его высказывания тогда, хотя и могут содержать ложные элементы, которые он допускал с целью поднятия своего статуса в глазах слушателей, вероятно, заключают в себе больше правды, нежели израильские воспоминания. Можно, конечно, возразить, что за пятнадцать прошедших с окончания войны лет Эйхман мог пересмотреть свои взгляды, изменить своё мировоззрение. Безусловно, такое возможно. Нередко говорят: «Люди меняются…» Мне трудно с этим согласиться. Люди, скорее всего, не меняются, а раскрывают свою природу, тот потенциал, который в них заложен и реализуется при определённых обстоятельствах. Ведь и каинит Моисей обратился в праведника… Но не каждый наследник Каина может уподобиться Моисею. Можно безрезультатно спорить о том, шёл ли Эйхман по пути Моисея.[468]468
Понятно, что этот вопрос мог бы прояснить только (об этом можно рассуждать только чисто теоретически) приговор, сохраняющий Эйхману жизнь.
[Закрыть] Однако груз его преступлений был столь тяжким, что, несмотря на его практически невозможное, гипотетическое покаяние, у него не было шансов заслужить прощение даже, если бы он просил о нём. Он обвинил своих богов, которые подвели его, а потому у него не было оснований чувствовать себя виноватым во всём кошмаре, который он со своими коллегами организовал.
~
Обе свои работы – «до» и «после» – Эйхман предваряет не только обращением к «грядущим поколениям», но и декларативным утверждением о готовности излагать «полную правду». Своё сочинение, написанное в Аргентине, он именует завещанием, по сути, духовным:
В своих израильских мемуарах он прямо говорит о геноциде евреев и в предисловии обещает поведать, как это было.[470]470
Безусловно, признание им геноцида еврейского народа является важнейшим историческим фактом, обезоруживающим отрицателей Холокоста.
[Закрыть] Вероятно, уверения в искренности повествования в обоих случаях имеют разный вес. Может быть, и не стоит сомневаться в откровенности Эйхмана, но имеет смысл подвергнуть проверке излагаемые им факты и их интерпретацию.
Существенное отличие двух книг воспоминаний состоит в том, что документальная их основа различна. Если в Аргентине Эйхман полагался действительно на свою неплохую память и редкие печатные издания, с трудом доходившие до него, то, находясь в Израиле, он имел доступ ко всевозможным документам, книгам и периодическим изданиям. Кроме того, за годы, прошедшие с окончания Второй мировой войны, имело место много значимых событий, о которых Эйхман упоминал в своём сочинении. Хотя Эйхман писал своих «Ложных богов» в израильской тюрьме, но, с парадоксальной точки зрения, он творил в более благоприятных для писателя условиях – мог пользоваться разнообразными источниками, которые не были ему доступны в Аргентине. В силу этого его израильские мемуары более походили на исследовательскую работу, содержали полемику, связанную не только с личностью самого Эйхмана, но и с актуальными для того времени политическими проблемами в сопоставлении с ситуацией предвоенного и военного времени, особенно в связи с главным предметом и объектом его службы – еврейским вопросом и его окончательным решением.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
