Текст книги "Амана звали Эйхман. Психология небанального убийцы"

Тайная жизнь Амана

Стремление к самосохранению сильнее, чем любое так называемое моральное требование.

Адольф Эйхман, «The Others Spoke», 1956

~

Приближался конец войны и Третьего рейха. В последние месяцы войны многие знакомые и сослуживцы старались дистанцироваться от Эйхмана, справедливо полагая, что мрачная тень его личности накроет и их. Его попросту избегали, старались с ним не встречаться. Даже Эрнст Кальтенбруннер, который привёл его в партию и в СС, чтобы избавиться от присутствия Эйхмана, отправил его в несуществующую «Альпийскую крепость». И в дальнейшем его знакомец по Австрии и бывший начальник неуклюже пытался утверждать, что практически с ним не общался.

От него отрекались и после войны, поскольку он был, как говорят на сленге, токсичен. Так, главный редактор газеты «Der Stürmer» («Штурмовик») Юлиус Штрейхер, казнённый по приговору Нюрнбергского трибунала за антисемитскую пропаганду и призывы к геноциду, заявлял, что он никогда не слышал об этом Эйхмане. Но известно, что он посещал Эйхмана во время его «картотечной» деятельности, приглашал в 1937 году на съезд партии. Примеров подобного рода достаточно, чтобы понять, как все друзья и коллеги дружно «топили» Эйхмана. Формировалось мнение, что только Эйхман является главным архитектором Холокоста, виновником умерщвления миллионов евреев. Его сознательно делали единственным козлом отпущения – вот оборотная сторона медали его активности в «окончательном решении еврейского вопроса». Сваливать вину на Эйхмана было удобно: он не был пойман, он стал «нюрнбергским призраком». На Нюрнбергском процессе главный обвинитель от США Роберт Джексон [Robert H. Jackson] назвал Эйхмана «зловещей фигурой, который отвечал за уничтожение». Разумеется, его зловещая роль велика, но это преступление носило не индивидуальный, а групповой характер. И действующие лица хорошо известны, многие из них понесли суровое наказание, а многие остались в тени, избежав его или получив минимальные сроки.

Поражение нацистской Германии сказалось на известности Эйхмана. Из популярной, привлекательной и важной фигуры в нацистских кругах он стал одним из самых разыскиваемых военных преступников, контактов с которым следовало опасаться. Разумеется, Эйхман не был слеп и, памятуя о том, что потратил немало сил, чтобы добиться известности среди друзей и врагов, предпринял меры, чтобы постараться уйти в тень. Претерпеть такую метаморфозу: из популярной личности превратиться в невидимку удалось бы далеко не каждому. Но понятно, что такому актёру, как Эйхман, это оказалось под силу. Надо сказать, что ему удалось стать незаметным, скрыться ото всех. И если бы не его тяга к публичности, он мог бы безбедно и беспроблемно просуществовать не пятнадцать лет – что также немало, – а умереть не на эшафоте, а свободным человеком, как это произошло с более осторожным и не менее известным нацистским извергом в белом халате – Йозефом Менгеле [Josef Mengele], который пережил Эйхмана на пять лет, но окончил жизнь не на ожидавшей его виселице, а умер от банального инсульта во время купания в океане.

Однако прежде, чем исчезнуть из поля зрения преследователей, надо было провести подготовительную работу. Во-первых, попытаться скрыть следы преступлений. Как известно, нацистам это не удалось. Остались доказательства их зверств, которые они не смогли уничтожить, и, главное, остались живые свидетели, выжившие в Катастрофе европейского еврейства, которые помнили и своих палачей. После войны они посещали лагеря военнопленных немцев с целью опознания нацистских преступников. Эйхмана слишком многие его жертвы знали в лицо. Во-вторых, необходимо было подготовить пути отхода, новые документы, нелегальные адреса, связаться с нужными людьми. О деталях подготовки нет сведений, но понятно, что Эйхман занимался ею несколько последних месяцев, остающихся до капитуляции Германии. Кстати, то, что мы мало знаем о технологии и деталях перехода нацистов в подполье и отправки их в эмиграцию, говорит о высокой квалификации тех, кто готовил нацистскую элиту к новой жизни.

Нет сомнения в том, что Эйхман серьёзно и тщательно отнёсся к подготовке к будущей нелегальной жизни. Когда и как он готовился, неизвестно, но то, что он прожил под чужими именами в Германии (!) пять лет после разгрома Третьего рейха, не вызывая подозрений, говорит о его высочайшей компетентности. Для того, чтобы сбить со следа охотников за нацистами, Эйхман пустил в ход созданный им миф о том, что он выходец из Палестины и близок к Великому муфтию. Из этого можно было бы предположить, что наиболее логичное его послевоенное местопребывания – Ближний Восток, где действительно скрывалось немало бывших нацистов. Даже его ближайшие помощники не могли поверить в то, что Эйхман скрывается в Германии.

Понятно, что важным шагом к новой жизни было обретение нового имени (или даже имён). Для Эйхмана, по-видимому, отказ от своего имени и звания, даже временно, нелегко переживался.[201]201
  Это стало понятно, когда уже в Аргентине он, даря свои фотографии друзьям, подписывал их: Адольф Эйхман, оберштурмбаннфюрер СС.


[Закрыть] Однако не было выбора – имя и биографию нужно было менять. Он выбрал имя Адольф Барт [Adolf Karl Barth] – так звали бакалейщика в Берлине, услугами которого пользовалась его семья. Эйхмана взяли в плен американцы из 3-й армии Паттона. Отсутствие документов не вызвало у них подозрений, так как он сказал, что уничтожил их в соответствии с правилами в немецкой армии. Он оказался в американском лагере для военнопленных, затем в другом. Однако страх быть опознанным другими военнопленными, которые могут выдать его американцам, гнал его – он бежал в Мюнхен, где его через пару дней задержал американский патруль. На этот раз Эйхман назвался лейтенантом из «Ваффен-СС» – он быстро понял, что простым солдатом в плену быть не очень выгодно. Кроме того, принадлежность к СС объясняла шрам под мышкой, где была вытатуирована группа крови. Он снова поменял имя и стал унтерштурмфюрером СС Отто Экманом [Otto Eckmann] из Бреслау. По звучанию его новая фамилия стала похожей на его собственную. Поскольку он «стал» офицером, то освобождался от нарядов на работу. Кроме того, все документы в Бреслау были уничтожены (!). Разумеется, в лагерях существовала опасность быть узнанным во время посещения еврейскими комиссиями, которые искали мучителей и убийц. Он воспринимал эти визиты как игру, может быть, подобную «русской рулетке». Уже в Аргентине в интервью голландскому нацисту, журналисту Сассену он рассказывал об этих посещениях:

Еврейские комиссии приезжали в лагеря, и нам приходилось выстраиваться в шеренги. Они оценивали меня, да, смотрели, могут ли они заметить какие-нибудь рожи, которые они узнали… Нам пришлось выстраиваться в шеренги поротно, и… была комиссия, может быть, из 15 этих еврейчиков… Они осторожно ходили по рядам, пристально разглядывая каждого из нас, смотря прямо в физиономию, да, и меня тоже, прямо в физиономию, все улыбаются. Нам не разрешали говорить, иначе мы бы назвали их всевозможными именами, а когда они закончили, – два шага вперед и к следующей шеренге.[202]202
  Stangneth B. Eichmann Before Jerusalem. The Unexamined Life of Mass Murder. – NY, 2014. – P. 57.


[Закрыть]

Безусловно, это были опасные для Эйхмана коллизии, но, возможно, здесь он проявил себя как азартный игрок, играющий в смертельную игру, поскольку понимал, какая участь ему уготована в случае проигрыша, т. е., если его опознают. Опасность подстерегала его и с другой стороны – многие в лагере знали или догадывались, кем на самом деле был Отто Экман. Кроме опознаний бывшими заключёнными проводились и рутинные допросы, которые могли привести к раскрытию его действительной личности. Он чувствовал, что подозрения следователей усиливаются. Собравшись покинуть лагерь, он сообщил комитету лагеря, который возглавлял бывший полковник СС, знавший истинное имя Отто Экмана, своим собратьям по несчастью, что собирается отправиться к Великому муфтию. Для многих, знавших его, эта версия казалась вполне достоверной. Когда впоследствии офицеров из лагеря допросили по поводу местонахождения Экмана, они сообщили о его планах, связанных с Ближним Востоком.

На самом деле он не собирался покидать Германию, а, опираясь на помощь семьи и на немногих верных людей, в очередной раз сменил имя, став Отто Хенингером [Otto Heninger], жителем Люнебургской пустоши на севере Германии. Ему помог Вольдемар Фрейслебен [Woldemar Freiesleben], с братом которого Эйхман сидел в лагере военнопленных и который дал ему рекомендательное письмо и совет обратиться к нему за помощью. Брат Вольдемара, Ганс, работал лесничим на севере Германии и мог помочь Эйхману с работой. И он стал работать в лесном хозяйстве «Burmann & Co», где валил деревья. Эйхман не чурался тяжёлой работы. Следует заметить, что и в дальнейшем Эйхман, несмотря на то, что любил красивую жизнь и умел ею наслаждаться, брался за любую работу и мог заработать себе на жизнь.

Когда его бывший начальник, а затем и подчинённый Вислицени сообщил союзникам места, где мог бы скрываться Эйхман, даже он, несмотря на кажущееся знание Эйхмана за многие годы, не смог догадаться о его убежище на севере Германии.

Первые послевоенные годы были самыми опасными для Эйхмана. Его имя замелькало на страницах газет, в показаниях свидетелей и обвиняемых на многочисленных судебных процессах над нацистскими преступниками. По сути, кампанию против Эйхмана именно Вислицени и начал. После его показаний во все отделения CIC[203]203
  U.S. Army Counter Intelligence Corps (Корпус контрразведки армии США).


[Закрыть] был разослан циркуляр с приказом найти и арестовать Адольфа Эйхмана, человека, который вместе с главными нацистскими преступниками разделяет ответственность за убийство шести миллионов евреев. В нём содержалось предупреждение, в котором он описывался как «отчаявшийся тип, который, если его загонят в угол, будет отстреливаться».[204]204
  Stangneth B. Eichmann before Jerusalem. – NY, 2014. – P. 63–64.


[Закрыть]

В условиях, когда его известность как массового убийцы и творца геноцида еврейского народа – не без помощи его друзей и соратников – росла, Эйхман предпочёл оставаться в тени, в неизвестности, что, по-видимому, было для него мучительно и непривычно. В то же время жил своей жизнью его фантом, который затмил многих преступников и негодяев из числа нацистов. В 1951 году, когда Израиль предъявил свои претензии Федеративной Республике Германии на возмещение ущерба, нанесённого еврейскому народу, в первоначальном документе были названы пятеро виновных, одним из которых был Эйхман.[205]205
  Четверо других: Адольф Гитлер – фюрер Германии; Рудольф Гёсс – комендант Освенцима; Рейнхард Гейдрих – начальник главного управления имперской безопасности; Ганс Франк – генерал-губернатор Польши.


[Закрыть]

В своей жизни в лесной глуши он, вероятно, просчитывал свои вероятные действия в случае, если придётся отвечать перед судом. В беседе с Виллемом Сассеном он говорил о том, что был знаком с газетами, которые писали о нём, называя «массовым убийцей». Кроме того, он читал книгу о суде в Нюрнберге, т. е. он был в курсе настроений в послевоенном мире по отношению к нему и его сотоварищам «по цеху». В 1948 году Эйхман переехал из лесной пустоши в маленькую деревушку Altenzalzkoth, чтобы управлять птицефермой, находившейся всего в нескольких милях от бывшего концентрационного лагеря Берген-Бельзен [Bergen-Belsen], который на тот момент стал лагерем перемещённых лиц, а значит, тех, кто был его жертвами. Об этом периоде он рассказывал Сассену:

На Люнебургской пустоши, это было недалеко от того места, где был Берген-Бельзен, всё вокруг пропахло чесноком, и это были всё евреи, потому что кто, кроме них, покупал в то время? Только евреи, и тогда я сказал себе: «Я, я тот, кто торговался с евреями за древесину и яйца», я был ошарашен и удивлён, и я подумал: «Что я вижу – чёрт побери! Они все должны были быть убиты, но эти ребята торгуются со мной». Ты понимаешь?[206]206
  Stangneth B. Eichmann before Jerusalem. – NY, 2014. – Р. 72.


[Закрыть]

Этот эпизод в очередной раз показывает антисемитизм Эйхмана, от которого он старательно открещивался на суде в Иерусалиме. Единственно, что его заботило в той ситуации, так это вероятность встречи с кем-то из его жертв, знавших его в лицо. В той жизни он производил на деревенских жителей самое благоприятное впечатление (ещё одна роль!) тихого, скромного человека, который часто вечерами играл на скрипке Моцарта, Шуберта, Баха и Бетховена (на заметку Ханне Арендт – о серости Эйхмана). Односельчане ценили его технические навыки. Он мог починить сломанное оборудование, и, что немаловажно, у него единственного в округе был радиоприёмник, что позволяло следить за новостями. Никто не знал и не спрашивал, кем был Отто Хенингер. Он пользовался уважением. При всём этом ему было «скучно до смерти», пользуясь предположением Ханны Арендт.

Эйхман использовал свою деятельность на «курином фронте», продавая яйца своим несостоявшимся жертвам, чтобы подкопить денег на переезд в Аргентину. Это требовало времени. Он вёл себя очень осторожно – даже отказался от поездки к семье на Рождество. Перед отъездом, чтобы не вызвать подозрений у жителей деревни, сообщил, что перебирается в Скандинавию на работу инженером-механиком. Продал своё куриное хозяйство, рассчитался за аренду. Он не исчез внезапно, оставив вопросы о причинах побега. Он отбыл, оставив о себе впечатление как о приятном жителе и соседе. Очевидно, что в своих действиях он проявлял проницательность прямо-таки звериное чутьё и осторожность. Для него жить в безвестности было, вероятно, не только непривычно, но и некомфортно. Но стремление выжить дисциплинировало Эйхмана. Как видим, он обладал умением просчитывать ходы на много вперёд, учитывать социально-психологическую атмосферу в своём окружении, чутко реагировать на малейшие её изменения. Проявлял хладнокровие в сложных и опасных ситуациях, при принятии решений.

Если довольно поверхностно просмотреть высказывания Эйхмана, то, конечно, бросается в глаза искусство самопрезентации в период до капитуляции гитлеровской Германии, в период иммиграции в Аргентине, после похищения и во время суда. Если в начале карьеры его задачей было утверждение своей личности в глазах коллег и начальства, то в финале своей жизни он стремился преуменьшить свою роль в глазах не только судей, но и общественного мнения. На начальном этапе и потом самореклама работала на его имидж, способствовала эффективности его деятельности и удовлетворяла его эго. В конце войны и в послевоенное время Эйхман должен был в целях безопасности скрываться под личинами других людей, всё время мечтая открыть лицо, свободно заявить себя как того, кем он был на самом деле – Адольфом Эйхманом, оберштурмбаннфюрером СС. Именно так, с добавлением «в отставке» он подписывал свои фотографии, которые дарил единомышленникам в Аргентине.

Известность и популярность Эйхмана как архитектора окончательного решения сыграла с ним злую шутку в послевоенное время. Вследствие того, что многочисленные подельники сваливали на него вину за убийство миллионов евреев, будучи живым, он представлял серьёзную опасность для своих сослуживцев, так как в случае поимки смог бы предать гласности факт Холокоста, которого не хотели признавать или принижали чудовищность содеянного нацистами. Появлялись работы, в которых отрицалась гибель шести миллионов евреев, использование газовых камер и душегубок. Главным свидетелем, который мог бы подтвердить реальность произошедшей трагедии еврейского народа, был Адольф Эйхман. Понятно, что, кроме его жертв было достаточно тех, кто желал ему смерти, тех, кто хотел скрыть жуткую правду. Не следует думать, что только среди выживших нацистов имелись те, кто категорически был против появления Эйхмана как живого свидетельства правды Катастрофы европейского еврейства. Имелись и среди израильского общества те, кого обвиняли в сотрудничестве с Эйхманом. Одним из известных послевоенных судебных разбирательств в Израиле (1953) было дело Рудольфа (Rezső, Израэля) Кастнера.

В описании жизни Эйхмана есть один довольно щекотливый момент – его отношение к деньгам и роскоши. Нет сомнения в том, что у него были широкие возможности для обогащения. Но, по-видимому, он ими не воспользовался в отличие от многих его коллег. В последние дни войны, когда он был в Альпах, в его распоряжении имелись и деньги, и золото. Своими возможностями он, скорее всего, не воспользовался, но пишет о том, что они у него были, и немалые. Одно из его объяснений – состояние шока, в котором он находился: «Я тоже мог бы надёжно завернуть свою семью в очень удобный кокон из иностранной валюты и золота. На самом деле я мог бы легко отправить их в самые дальние, самые нейтральные страны. Задолго до конца любой из евреев, с которыми я имел дело, установил бы для меня обмен валюты в любой стране, которую я назвал бы, если бы я пообещал им какие-то особые привилегии». Даже его ближайший сотрудник Дитер Вислицени, который, будучи под следствием в 1946 году, обвинил его во многом, отводя вину от себя, утверждал: «Образ жизни Эйхмана по своей сути был скромным. У него было мало потребностей… С финансовой точки зрения я убеждён, что Эйхман был чист».[207]207
  Op.cit. Р. 124.


[Закрыть]

В своей послевоенной жизни Эйхман зарабатывал на жизнь и на последующий переезд в Аргентину своим трудом. И, скрываясь от преследователей, в послевоенной Северной Германии и в Аргентине он постоянно трудился: то управлял птицефермой, то работал менеджером на строительстве электростанции, то был руководителем транспортной службы крупной фирмы, то управляющим кроличьей фермой… Разнообразие мест приложения его сил совершенно неординарно, но везде он был управленцем и, что наиболее вероятно, справлялся со своими обязанностями. Последнее перед похищением место работы – филиал компании «Мерседес-Бенц». Однако в вопросе материального состояния Эйхмана, по мнению Беттины Штангнет, нельзя игнорировать и то, что ему удалось привезти семью в Аргентину, оплачивать школьное обучение детей, финансировать домашние расходы и отдых в курортном месте, и, главное, он смог купить земельный участок и построить свой дом – всё это требовало немалых денег… Правда, дом был настолько скромный, что агенты Моссада, которые должны были его похитить, не могли поверить, что в этом жилище обитает такой известный преступник. Поэтому можно поверить в его высказывания в Иерусалиме о «жизни, полной лишений и одиночества». «Я был идеалистом, – говорил Эйхман, – а идеалист работает ради чести, а не ради денег и роскоши». Возможно, неким заменителем стремления к обогащению для него было стремление к власти. Он предпочитал окончательное решение вымогательству, которое имело место в конце войны в среде его сослуживцев. Далеко не все думали так, и поэтому «есть ещё много евреев, наслаждающихся сегодня жизнью, которые должны были быть отравлены газом». И он не гнушался ложью, различными трюками, шантажом, особенно в отношении руководителей еврейских общин, для достижения своей (во многом личной цели) – истребления еврейского народа под корень, без шансов на возрождение. Он откровенно в этом признавался в интервью Сассену.

~

Во время своей нелегальной жизни в деревушке Altenzalzkoth Эйхман, по-видимому, встречался со своими соратниками по СС, с помощью которых подготовил и совершил свой побег из Германии за границу. Для этого необходимо было подготовить маршрут и необходимые документы и, самое главное – выбрать конечную цель. Было совершенно ясно, что искать убежище в каком-то уголке Европы небезопасно. В то же время Эйхман внимательно следил за политической ситуацией в мире и в Западной Германии. Вероятно, нарастающие противоречия между западными союзниками и Советским Союзом, приведшие к холодной войне, обнадёживали бывших нацистов, рассчитывающих, что конфронтация между Западом и Востоком позволит им как борцам против большевизма выйти из подполья на свет божий. К их сожалению, надежды не оправдались. Различные организации искали бывших нацистов и, по-видимому, с разными целями. Одни – для того, чтобы вершить суд и справедливым возмездием воздать палачам; другие – для того, чтобы выудить немалые секреты; третьи – чтобы завербовать на службу профессионалов и т. д. Но так или иначе шёл интенсивный поиск. Эйхмана искали многие: организация «Гелена» (предшественница Федеральной разведывательной службы Германии, BND); охотник на нацистов Симон Визенталь; австрийская полиция; израильские агенты – в общем, на одну душу Эйхмана хватало охотников. И, зная об этом из прессы и из других источников, какое-то время Эйхман посчитал за лучшее отсидеться в глуши.

Время он потратил не зря. Благодаря различного рода сообщениям, в том числе в пронацистских изданиях Аргентины, и благорасположенности к бывшим нацистам режима президента Хуана Перона [Juan Perón], Эйхман остановился на Аргентине как на цели своей эмиграции. В своём выборе он был не единственным. Многие бывшие нацисты бежали в Южную Америку, в частности в Аргентину. Он получил краткосрочную визу в Аргентину, которую выдал Хорст Фулднер [Horst Carlos Fuldner], контрабандист. Кроме того, он получил документы, удостоверяющие личность, из коммуны Termeno в Южном Тироле. Там же получали документы и те, с кем он встретится в Аргентине, тоже известные лица: врач (хотя правильнее сказать – врач-палач) из Освенцима Йозеф Менгеле и главный адъютант Гиммлера Людорф фон Альвенслебен [Ludolf von Alvensleben]. Эйхман в очередной и уже в последний раз получил новое имя и фамилию прежде, чем вернуться к своим настоящим при трагических для него обстоятельствах. Он стал Рикардо Клементом [Riccardo Klement], не без помощи священнослужителя из Ватикана.[208]208
  Любопытно, что фамилия Клемент, под которой Эйхман эмигрировал в Аргентину, созвучна со словом «милосердие» на испанском и на английском – clemency. Именно милосердия жертвам Эйхмана недоставало…


[Закрыть]

Своё отправление в Аргентину он ускорил, поскольку срок его визы истекал. Он обставил свой отъезд из Altensalzkoth так, чтобы не вызвать подозрений у соседей. Он продал своё куриное хозяйство. Объяснил своей домовладелице, что уезжает в Скандинавию работать инженером-механиком. И даже написал письмо своей любовнице, сообщив, что едет к русским (!). Оказывается, бывало и такое. Подобное намерение приписывали шефу гестапо и бывшему начальнику Эйхмана, Мюллеру. Такая версия имела огромное преимущество – проверять её правдивость и искать кого-то у русских было нереально.

Обстоятельства поиска Эйхмана осложнялись и тем странным фактом, что при всей популярности в руках охотников за ним не было его фотографий. О нём писала иностранная пресса, начиная с середины войны, но по каким-то причинам его облик остался неизвестным. Первую фотографию Эйхмана опубликовал Леон Поляков [Léon Poliakov] в своей статье в 1949 году.[209]209
  Stangneth B. Eichmann before Jerusalem. – NY, 2014. – Р. 97.


[Закрыть] Но это была фотография Эйхмана, сделанная до его вступления в СС, т. е. на тот момент семнадцатилетней давности. Факт отсутствия фотографий имел место и у других известных нацистов, но говорит ли он об осторожности и предусмотрительности Эйхмана или о случайности – сейчас невозможно сказать.

У тех, кто активно разыскивал Эйхмана, было подозрение, что он скрывался в Египте, куда действительно направилось немало нацистов. Это предположение имело под собой основания, связанные как с тем, что в Каире находился Великий муфтий, с которым он был знаком и который высоко ценил его достижения в деле истребления евреев – они были единомышленниками, – так и с мнимым происхождением Эйхмана с Ближнего Востока. Контакты муфтия с Эйхманом подогревались интересом арабского лидера к деталям деятельности Эйхмана по уничтожению евреев: как совершались массовые убийства, как работали крематории. Муфтий сказал то, что звучит совершенно современно и как обращение к ненавистникам Израиля: «…проблема Палестины будет решена не на дипломатической конференции, а другими средствами – простыми и радикальными, такими как газовые камеры».[210]210
  Reinolds Q., Ratz E. & Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. – NY, 1960. – P. 174.


[Закрыть] Эйхман, уже будучи под судом, видел в арабах продолжателей своего дела – избавления человечества от ненавистного племени, евреев.

Кроме того, была известна общность целей нацистов и националистически настроенных арабов. В своё время директор канцелярии фюрера, барон фон Фрицкер [von Fritzker] направил письмо муфтию, где кроме всего прочего говорилось: «У Германии и арабов два общих врага – англичане и евреи. Наши две нации должны быть объединены в борьбе с ними».[211]211
  Op.cit. P. 173.


[Закрыть]

Популярность восточной версии, по-видимому, была не случайной. Она намеренно подогревалась, отвлекая внимание от других вероятных мест-убежищ, где Эйхман мог скрываться. Отвлекающие манёвры разного рода были весьма своевременными, поскольку поиск вели не только официальные службы, стремящиеся поймать Эйхмана для последующего осуждения в соответствии с существующими юридическими нормами, но и «вольные стрелки» – отряды возмездия, которые расстреливали палачей без суда и следствия. Так что Эйхману грозила не только опасность быть пойманным и осуждённым, но и участь быть убитым безо всякого суда и возможности выступить в свою защиту.

Постоянное избегание встреч со смертельными опасностями было не только результатом умной тактики выбора укрытий и нелегального поведения беглеца, но и до некоторой степени явилось следствием ложных представлений преследователей о личности Эйхмана. Мало кто верил, что такой публичный человек, как Эйхман, сможет долго хорониться в тени, анонимно – где-то он должен был проявиться или, как говорят, «засветиться». Такая ошибка была вполне естественна, ведь предположить такой резкий переход к диаметрально противоположной роли мог далеко не каждый из знакомых с Эйхманом. Кроме того, справедливо было и предположение о мучительности состояния анонимности для того, кто был известной фигурой в не столь далёкие времена. Но и в этом Эйхман разочаровал тех, кому казалось, что они знают о нём всё или считают себя достаточно прозорливыми. Способности имиджмейкера помогли ему внести сумятицу и разнобой в представлениях о нём, что способствовало появлению многочисленных версий о его нелегальной жизни, вплоть до предположений о пластических операциях. Всё это позволило ему скрываться до поры до времени, а именно до тех пор, пока он, не желая прозябать в тени безвестности, фактически пожертвовал собой ради нового выхода на сцену в Аргентине в роли защитника и апологета нацизма, ставящего в заслугу себе истребление миллионов евреев. Но финал этой роли будет поставлен с его похищением и последующей расплатой за содеянные грехи (каковыми, впрочем, он свои дела не считал).

Обсуждение конкретных деталей отправки Эйхмана в другое полушарие Земли находится за пределами моей работы. Одно можно сказать определённо – нацисты хорошо подготовились к поражению, тщательно разработали маршруты бегства («крысиные тропы»), всю логистику, включающую документы, визы, транспорт. Причём сопровождение беглецов не заканчивалось посадкой в Генуе на корабль «Giovanna C», оно продолжалось и на «земле обетованной», как называл Аргентину Эйхман. Известные события бегства Эйхмана могли бы стать сюжетом для приключенческого фильма с отрицательным персонажем в роли главного героя. Беттина Штангнет посвятила этому немало страниц своей книги, поскольку ей была важна фактография и лица, замешанные в этой истории, так как в ней имеется и политический аспект, актуальный и ныне. Кстати, вероятно, с этим связано и то, что тема Эйхмана в силу многих других обстоятельств не теряет значения и спустя более 60 лет после его казни.

Понятно, что самостоятельно осуществить побег Эйхману было бы непросто. Однако нет сомнений в том, что в этих обстоятельствах, особенно опасных для такого разыскиваемого высокопоставленного (не по чину!) нациста, Эйхман сохранял хладнокровие, не следовал за своими эмоциями. Так, он не поддался соблазну посетить на Рождество семью, справедливо полагая, что там-то его и ждут охотники (так оно и было!). Будучи на нелегальном положении, он также не выдал себя, сыграв роль приятного во многих отношениях соседа, мастера на все руки, музыканта, владельца куриной фермы, беженца – каких в то время было много – из Бреслау, который стал после войны польским городом Вроцлав.

~

В июле 1950 года Эйхман добрался до Аргентины, и первое ощущение, которое он запомнил, – чувство безопасности.[212]212
  Stangneth B. Eichmann before Jerusalem. – NY, 2014. – P. 105.


[Закрыть] Вероятно, в отличие от многих эмигрантов, его не страшила неизвестность жизни в новой стране, в которой он ни разу не был. Он не знал и не мог знать, что его ожидает в Аргентине, но был уверен, что ушёл от погони и оказался в кругу своих. Через некоторое время именно «кружком» назовут собрание единомышленников, на заседаниях которого под шуршание магнитной ленты он повествовал о своей жизни. Вероятно, он чувствовал себя свободным, и это притупило ощущение опасности, усыпило его бдительность. Ему казалось, что он вне досягаемости для своих многочисленных преследователей. Через десять лет ему придётся осознать, что охотники не бросили след – охота не была окончена. И в этот раз он не был бладхаундом – роли поменялись, жертвы стали его палачами.

Итак, на землю Аргентины сошёл с борта корабля Рикардо Клемент [Ricardo Klement], родившийся в 1913 году (стал моложе на 7 лет), католик, техник по профессии, холостой. Он недолго проработал слесарем прежде, чем устроился в компанию по постройке гидроэлектростанции для обеспечения электричеством города Тукуман у подножия Анд на севере страны в качестве менеджера. Новая компания, зарегистрированная через неделю после прибытия Эйхмана, получила название CAPRI – «Compañia Argentina para Proyectos y Realizaciones Industriales, Fuldner y Cía». Аргентинцы шутливо называли эту фирму «Compañia Alemana para Recièn Immigrados» («Немецкая компания для недавних иммигрантов»). В этой компании работало много немцев-иммигрантов, которым покровительствовал президент Перон. Местность, в которой работал Эйхман, напоминала ему Австрию. Он жил в прекрасных условиях в арендованном для него компанией доме, который обслуживали две горничные. До столицы было 800 миль – и он время от времени туда наезжал. В Буэнос-Айресе его окружали бывшие сослуживцы, которые знали его. Характерно и то, что, проводя много времени в разъездах по работе, в основном верхом на лошади, он перестал избегать фотографирования. Одним словом, он чувствовал себя свободным и расслабленным, даже счастливым среди своих собратьев по иммиграции. Однако для ощущения целостности ему не хватало семьи, которая находилась за тысячи километров от него, ожидая воссоединения.

~

В жизни Эйхмана семья в широком смысле, – не только его жена и дети, – занимала особое место и имела безусловную ценность. Нет сомнений в том, что он был предан своей семье. Поглощённый своей службой он, по естественным причинам, не проводил много времени с женой и детьми. Однако это не означало, что он пренебрегал ими. Довлеющий над ним «образ Отца» диктовал ему патерналистское поведение. Позже, уже в эмиграции он смог в полной мере восполнить своей семье роль её главы, заботливого мужа и отца.

В 1932 году Эйхман познакомился с симпатичной девушкой, которая была на четыре года моложе его – с Вероникой Либль [Veronika Liebel] из Mladé в Богемии (Чехословакия). Когда она была ребёнком, её семья переехала в Австрию и поселилась недалеко от Зальцбурга. Как было принято в СС, его суженая должна была пройти проверку на расовую чистоту, и Эйхман должен был получить согласие на брак. Разрешение было получено, и молодые поженились в 1935 году, когда жених уже служил в СД под началом Рейнхарда Гейдриха, обретя положение и экономическую стабильность. Эйхман венчался с Вероникой в церкви, несмотря на то, что в СС не поощряли религиозность. В этом проявилось его непослушание, приверженность своим внутренним нормам. С другой стороны, для карьеры в СС женитьба была важна. Два брата жены, которым немало помогло положение зятя, служили в гестапо. Осенью 1937 года Эйхман официально оформил свой разрыв с церковью, хотя это и не означало его разрыв с Богом. Он называл себя «верующим в Бога». Его отношение к религии зафиксировано в личном досье, где имеются и другие индивидуальные характеристики: