Текст книги "Амана звали Эйхман. Психология небанального убийцы"

Супруги Кульчар согласились с тем, чтобы Зонди отдельно представил изложение своего диагноза. Кроме того, они не следовали теории Зонди, но «убедились в её превосходстве в качестве клинического инструмента, особенно в лонгитюдных исследованиях, и последующего сопровождения с целью контроля всего клинического диагноза, а именно прогноза».

Я полагаю, что включение теста Зонди в тестовую батарею и привлечение самого автора к обработке результатов, было несомненной удачей супругов Кульчар. А также ещё одним доказательством методической силы теста Зонди. К сожалению, этот неоспоримый факт, именно в силу проведённого «слепого» диагноза, до сих пор остаётся, несмотря на всю его очевидность, неприемлемым по разного рода соображениям для немалого числа психологов.

Эйхман и Третий рейх

Необходимость в выделении темы, обозначенной в заголовке специалисты обосновывали наличием двух противоположных точек зрения на отношения человека и общества. Одни полагают, что личность несёт всю полноту ответственности за совершённые ею деяния. Другие представляют личность как продукт общественной системы, в случае Эйхмана – бесчеловечного тоталитарного нацистского режима; при этом роль личности нивелируется, низводится до уровня ничтожного обывателя, банального человека.

Именно второй подход продвигала Ханна Арендт, которая допустила фальсификацию, сообщив об осмотре Эйхмана «дюжиной психиатров». Специалисты весьма корректно отреагировали на подсчёт ею психиатров дюжинами, что до некоторой степени говорит о её пренебрежительном отношении к специалистам, которые в отличие от известного философа располагали конкретными материалами, добытыми не умозрительно из последнего ряда зала судебных заседаний, а из интервью и тестовых испытаний. К Ханне Арендт они, не называя её по имени, обращаются с настоятельным призывомNec sutor ultra crepidam [ «Не судить о том, чего не знаешь»], прямо говоря, что в их дни, да и в наши, к сожалению, тоже – социология и психология стали, увы, «делом каждого человека». С этим феноменом психологи постоянно сталкиваются – несведущие, непрофессиональные люди полагают зачастую, что чтение популярной литературы может заменить университетское образование. Как метко подмечено Ш. Руставели: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны»…

Для Эйхмана рейх не был некой абстракцией. Он являлся для него во всех смыслах чем-то устойчивым, комфортным, внушающим внутреннюю безопасность, что было противоположностью тому, что он чувствовал в себе. Государство для него было защитой против его собственной дезорганизации, незащищённости и беспокойства. Оно являло собой надёжный фасад, за которым он мог чувствовать себя в безопасности.

В то же время биологические элементы идеологии рейха, по мнению специалистов, Эйхман не разделял, поскольку его мир был неодушевлённым, механическим. Однако по своей должности он был ревнителем чистоты немецкой расы, т. е. служил высшей цели Гитлера – выведению высшей биологической расы. Понятно, что главным и единственным врагом на пути к достижению этой цели были евреи, а средством – геноцид еврейского народа. По-видимому, в точке геноцида сходился интерес нацизма и Эйхмана, которым двигал антисемитизм, наличие которого отрицают специалисты на основании своих материалов. Позднейшие исследования подтверждают антисемитизм Эйхмана. Специалисты полагали, что Эйхман был настроен на убийство, ненавидел жизнь и с одинаковым усердием истреблял бы русских пленных, польских патриотов или немецких коммунистов.

Ещё один важный момент характеризует Эйхмана как не соответствующего морали рейха – он не следовал основному требованию, а именно слепому повиновению. В детстве он не был образцовым, дисциплинированным ребёнком, не во всём слушался отца. Со временем Эйхман создал изощрённую систему защиты, позволяющую ему избегать открытого антагонизма. По сути, он прикрывался демонстративным конформизмом, а на деле были нередки случаи, когда он действовал вопреки приказам начальства. Специалисты отмечали, что не услышали от Эйхмана слов разочарования своими боссами, поскольку, как они полагали, у него не было причин для этого. Тем не менее в сочинении, написанном в тюрьме в Израиле, он поведал именно о своём разочаровании, о том, что его обманули его боги.[328]328
  Eichmann A. False Gods. The Jerusalem Memories. – London, 2015.


[Закрыть]

Его сосуществование с нацистским режимом было на редкость органичным:

Он жил в структуре нацистской организации как безразличный бактериальный организм, растущий в кишечнике. Взаимно они эксплуатировали и дополняли друг друга. Выбрав свою роль пунктуальности, безжизненности, холодности, цинизма и поверхностной приспособляемости, он мог удовлетворить свои деструктивные инстинкты, выполняя возложенную на него деструктивную задачу. Для Гитлера это был идеальный случай, когда нужный человек оказался в нужном месте.[329]329
  Kulscar I. S., Kulscar S., Szondi L. Adolf Eichmann and Third Reich // Crime, Law and Corrections. – Springfield, 1966. – P. 51.


[Закрыть]

Резюме

Привожу краткое резюме специалистов по результатам диагностики:

Тестирование проводилось в период: 20/01/1961 – 01/03/1961.

У субъекта сильные агрессивные импульсы и жажда власти. Его сексуальная идентичность неясна. Им одновременно двигают к исполнению судьбы его страсти и ситуация, созданная нацистским режимом. Принцип его бессознательной жизни – «Слабость – грех», и он находит рамки, в которых агрессия имеет явную положительную ценность. Его неполное отождествление с другими и его чисто рациональная мораль позволяют ему безудержно разряжать свои побуждения. Его склонность к проекции позволяет ему винить других в своих неудачах, а его относительно хороший уровень интеллекта помогает ему занимать высокое положение в механизме разрушения.

Мы убеждены, что обвиняемый не был антисемитом. Если бы он был сориентирован на другую нацию, даже на немецкую, он достиг бы своей столь же жестокой цели с фанатизмом.

Заключительный отчёт:

Дисгармония между различными функциями ума

После серии встреч с Эйхманом профессор Кульчар составил проект отчёта, представленный Гидеону Хаузнеру, прокурору по делу Эйхмана, под названием «Заключение о психодиагностических тестах». Отчёт является научно-профессиональным и представляет серию диагнозов обследованного.[330]330
  הצצה לנשמתו של השטן. פרסום ראשון ובלעדי לדו»חות פסיכיאטריים של אדולף אייכמן. מעריב – 10/03/00..


[Закрыть]

«Амбициозный, садомазохистский человек, – пишет Ш. Кульчар, – с хорошим уровнем среднего интеллекта, лишённый моральных ценностей, действует в соответствии со своими эгоцентрическими и импульсивными эмоциями и ищет реального и рационального оправдания своих действий».

Уровень интеллекта субъекта средний, умеренно хороший, но между различными психическими функциями наблюдается заметная дисгармония. Функции активного внимания и концентрации очень слабы по сравнению со способностью к абстракции, суждению и координации.

Все интеллектуальные действия субъекта можно охарактеризовать следующим образом: он пытается приспособить себя к принятым в обществе форме и содержанию и делает это радикальным и навязчивым образом; впрочем, ему удаётся быть точным в своём формальном восприятии и достигать хороших результатов, пока он остаётся на поверхности и ему не нужно вникать в вещи, чтобы понять более глубокий смысл происходящего.

Внутренняя жизнь субъекта довольно богата, и у него развита способность смотреть на себя, он может комбинировать внешние раздражители и внутренние переживания и создавать устойчивое внутреннее отношение к миру и к себе, с помощью которого он может фильтровать возникающие у него эмоциональные запросы. Такое стабильное положение также служит амортизатором психических травм извне, и его содержание: попытка спрятаться, играя роль, требуемую внешним миром. Это сопровождается презрением и цинизмом, направленным как на общепринятые ценности, так и на самого себя. Хотя эта позиция проистекает из глубинных сил чувствительной личности и таланта спонтанного сочувствия, но теперь она отрезана от этих сил и действует как независимая единица и даже служит сдерживающим фактором для самих этих сил. То есть с помощью эмпатии и фундаментальной чувствительности по отношению к людям, которыми он наделён, он чувствует то, что от него ожидается, но после того, как он обработает своё чувство, он занимает жёсткую позицию, через которую он может относиться к этому человеку. Он не может создавать и чувствовать непосредственные межличностные отношения.

Несмотря на развитую способность субъекта к интроспекции, в нём также есть силы, которые он не желает или не может распознать, и эти бессознательные силы вызывают у него незащищённость, что выражается в проекции и обвинении внешнего мира. Определённые импульсы, которые действуют в нём против его воли, ответственны за внутреннее напряжение, которое он в настоящее время ощущает, и частично связаны с давлением, возникающим из окружающей среды, в которой он находится и к которой ему трудно адаптироваться. Эта среда оказывает на него сильное эмоциональное давление, и из-за своего тяжёлого состояния он подавлен, разочарован, отказывается от деятельности и не одобряет её (следует отметить, что его оговорки относительно активности неполны, поскольку он имеет психологическую подготовку к деятельности). Его эмоциональная жизнь ограничена, во всех тестах нет признака тонких, адаптированных, чувств. Эмоции, если они появляются, грубые, и ему трудно приспособиться к реальности. Они лабильные (нестабильные) и эгоцентричные, склонны к импульсивности и могут определять его поведение без учета законов логики. Агрессивные побуждения приводят его, например, в такое сильное замешательство, что он не может даже организовать свои мысли (из этого можно сделать вывод, что он полон агрессии; не может работать и наслаждаться, но выражает себя только открыто и грубо). Нет никаких намёков на невротические защитные механизмы против этих лабильных эмоций, кроме слабой и безуспешной попытки сублимации и особенно рационального оправдания нестабильного явления. В нём нет внутреннего морального запрета на грубое раскрытие эгоцентрических эмоций, и если вообще есть ограничения на проявление, то они являются реалистичными, логическими ограничениями.

Конфликт, в котором он в настоящее время находится, является реальным ограничением, и практическая невозможность обнаружить действующие в нём эмоции в их истинной и прямой форме мобилизует в нём бессознательные и нежелательные силы, силы мазохизма и пассивности, появление которых вызывает у него большое напряжение. Это напряжение указывает на основные конфликты личности, в основном связанные с его отношением к отцу. Это отношение амбивалентно: субъект видит в нём сильную и успешную фигуру, но также и враждебную фигуру, а не образ того, кто поддерживает, проповедническую и отстранённую фигуру. Он стремится достичь отца и идентифицировать себя с ним, но чувствует, что ему не хватает таланта по сравнению с ним, нет никакой надежды быть таким, как он. Поэтому он уступает своим требованиям, т. е. отказывается от своей мужской идентификации, и, не имея выбора, его идентификация становится пассивной, женской. Хотя он чувствует себя жестоким, но слабым и нерешительным, недостижимый идеал, образ отца, таким образом, становится фигурой врага, агрессора. Он стремится найти убежище от агрессора в отдалённом месте. Естественным прибежищем в таком случае является лоно матери, но в случае с испытуемым нет материала, указывающего на образ личности матери с личным содержанием. Её фигура абстрактная, общая и архаичная, и он ищет убежища на лоне природы.

Его пассивные стремления, слабость и незащищенность вызывают чувство вины, от которого он пытается избавиться, проецируясь на внешний мир в форме вины, и он ищет безопасности в сверхкомпенсации. Не совсем понятно, как эти конфликты отражаются на его сексуальной жизни. Но, учитывая его страх перед «ненормальным» в этой области, его смущение, когда он вступил в контакт с этой проблемой, и его попытку избежать сексуальных стимулов в максимально возможной степени, оказывается, что хотя он также использует здесь проекцию и сверхкомпенсацию, он даже не нашел относительного баланса в этой области. Таким образом, в этих глубоких слоях обнаруживаются намёки на «мораль», которые запрещают ему быть слабым, нуждаться в помощи или отклоняться от нормы в сексуальной жизни.

Видно, что у мотива сокрытия имеется определённое значение, разное в разных слоях личности. В глубине он пытается скрыть свою слабость и беспомощность, в которых он находится перед фигурой сильного отца, а в сексуальной сфере – свою пассивную мазохистскую идентификацию. В слоях, более близких к сознанию, он пытается скрыть свой эмоциональный подход к миру и выглядеть как человек разума и логики. Хотя он позволяет себе лабильные эгоцентрические выражения и даже импульсивное выражение эмоций, но всегда под видом рационального оправдания. Конфликт окружающей среды и его эмоциональные трудности в адаптации к его нынешнему состоянию включают сознательную попытку и желание на самом деле спрятаться и казаться отличным от своей истинной сути. Подозрительность и жёсткое и циничное внутреннее отношение препятствуют спонтанному развитию изначальных качеств, присущих ему, отождествления с человеческим образом и способности к эмпатии. Они направляют их в другой канал и делают их средством выражения его проблем в его межличностных отношениях.

Иными словами, люди в его глазах не субъекты, они не имеют собственного значения и характера, его отношение к ним похоже на отношение к статистам в личной драме, драме, которая время от времени повторяется. Защитные механизмы личности – это проекция и сверхкомпенсация слабости и пассивности, а также рационализация эмоциональных всплесков и их оправдание с помощью циничной философии жизни при неуважении к человеку и самому себе.

Обобщение

Амбициозный садомазохист, с хорошим средним уровнем интеллекта, лишённый моральных ценностей, действующий в соответствии со своими эгоцентрическими и импульсивными эмоциями и ищущий реальное и рациональное оправдание своих действий вместо морального согласия, и это оправдание, реальное, также выражается в его мировоззрении. Основанием структуры его личности являются его сложные отношения с образом отца. Из этих отношений выясняется, что быть пассивным и слабым – это опасность; он может и должен доказать свою мужественность посредством активности и демонстрации силы. С другой стороны, это отношение выражается в том, что он, по-видимому, формально адаптируется к тому, что от него требуется, когда как на самом деле он восстаёт и выполняет свою волю.

Естественно, между авторами исследования личности Эйхмана не было полного, абсолютного согласия и единомыслия, поскольку взгляд психиатра отличается от подхода психолога, но в окончательном отчёте они представили согласованную позицию.[331]331
  Kulcsar S. Psychiatrist’s Report on Adolf Eichmann. Yad Vashem Archives File No. TR-12/80, at 1 (1961) (Hebrew).


[Закрыть] Главное, что можно выделить из отчёта, – динамический характер личности Эйхмана, который напоминает актёра, меняющего роли соответственно той или иной пьесе. По мнению супругов Кульчар, «обвиняемый несколько месяцев или лет тренировался, выполняя определённую роль, отождествляя себя с ней в такой степени, что сомнительно, что он все ещё может быть откровенным, даже если бы захотел». По их мнению, для Эйхмана «…ролевая игра была… не просто попыткой защитить себя, но глубоко укоренившейся чертой личности».[332]332
  Brunner J. Eichmann’s Mind: Psychological, Philosophical, and Legal Perspectives // Theoretical Inquiries in Law 1.2 (2000). – P. 433–434.


[Закрыть] На способность к ролевой игре указывает и в позднейшем исследовании д-р Б. Штангнет.[333]333
  Stangneth B. Eichmann before Jerusalem. The Unexamined Life of Mass Murder. – NY, 2014.


[Закрыть] Непонимание игры Эйхмана подвело Ханну Арендт и многих других, увидевших в нём на судебном процессе «канцелярскую крысу». Скрывая от всех и от себя самого свои слабости, он научился играть роль сильного человека. В то же время он страшился того, что агрессия, которой он был полон, может выйти наружу, поскольку он не сможет справиться с ней. Он ощущал опасность в том, что может быть наказан за выход неконтролируемой агрессии. Поэтому маска преданного идее нацизма, гитлеровскому режиму бюрократа, координатора транспортировки железнодорожных составов очень соответствовала его психологической сущности. В лице Эйхмана нацистские «боги», как он уже в тюрьме в предсмертных мемуарах именовал своих начальников, имели идеального исполнителя их воли. С одной стороны, Эйхман непосредственно не участвовал в убийствах людей, что он постоянно подчёркивал. С другой же стороны, он действительно был «убийцей за канцелярским столом»[334]334
  Справедливости ради следует отметить, что основное время Эйхман проводил не в кабинете, а в бесчисленных поездках, занимаясь переговорами, координируя, согласовывая и т. п.


[Закрыть], поскольку, чем более интенсивной и «продуктивной» была его деятельность, тем больше евреев отправлялось в мир иной через трубы крематориев в созданных нацистами концентрационных лагерях смерти.

Cупруги Кульчар в своих материалах пытались показать сложность и противоречивость личности Эйхмана, а обвинение в первую очередь было заинтересовано в констатации, силами психиатра и психологов, облика агрессивного субъекта, нацеленного на убийство. Понятно, что диагноз, данный австро-венгерско-швейцарским психологом Леопольдом Зонди, наиболее соответствовал мнению прокурора. Хотя, так или иначе, при всех сложностях и методических ошибках следует чрезвычайно высоко оценить профессиональную работу супругов Кульчар и Зонди, материалы которой позволили их последователям вновь взглянуть на протоколы «минувших дней», чтобы убедиться либо в правильности интерпретации личности Эйхмана, либо отвергнуть её или скорректировать. Далее я покажу некоторые повторные толкования тестов.

Но прежде надо ответить на вполне законный вопрос: почему обвинение, обладая профессиональным мнением о личности обвиняемого, обратилось к свидетельству стороннего психолога, который увидел Эйхмана только в стеклянной клетке в зале суда в Иерусалиме? Таким приглашённым психологом был Густав Гилберт [Gustave Gilbert], профессор и заведующий кафедрой психологии Лонг-Айлендского университета в Бруклине.[335]335
  The Trial of Adolf Eichmann. Session 55–56. The Nizkor Project. State of Israel Ministry of Justice.


[Закрыть] Во время Нюрнбергского процесса он являлся тюремным психологом (так он себя представил на суде Эйхмана). Вместе с ним там же работали ещё четыре психиатра (Douglas M. Kelley, M.D., Leon Goldensohn, M.D., Donald Ewen Cameron, M.D., Paul L. Schroeder, M.D).

Протокол допроса свидетеля обвинения Г. Гилберта убеждает в том, что генерального прокурора (несмотря на то, что ему были предоставлены материалы психологического тестирования Эйхмана) главным образом интересовала информация свидетеля о его контактах с подсудимыми во время Нюрнбергского процесса и их мнения по поводу Эйхмана и его роли в массовых убийствах. Гилберт, беседуя с фигурантами процесса, говорит об Эйхмане, что поскольку в автобиографии Рудольфа Гёсса, коменданта Освенцима, его «имя всё чаще и чаще появлялось, постепенно до меня дошло, что этот человек должен быть ключевой фигурой во всей программе истребления». По словам Гёсса, Эйхман был руководителем программы истребления, ведущим валом в машине, а не винтиком.[336]336
  The Trial of Adolf Eichmann. Session 55–56. The Nizkor Project. State of Israel Ministry of Justice.


[Закрыть] Вероятно, именно это хотел услышать генеральный прокурор – Эйхман был не «чиновником для поручений», а активным деятелем окончательного решения еврейского вопроса в его исключительной форме – в форме особого обращения. Понятно, что в предположении о смерти Эйхмана на момент Нюрнбергского процесса, у некоторых обвиняемых был соблазн, свалить на него всю вину за массовые убийства. Однако Г. Гилберт всё же говорит о том, что «не было и речи о спланированном заговоре, чтобы возложить всю вину на Эйхмана».

И всё же появление имени Эйхмана в высказываниях весьма высокопоставленных нацистов уже говорило о многом – во всяком случае, о том, что он был весьма заметной фигурой в окончательном решении. Однако с точки зрения психологического анализа личности Эйхмана, разумеется, Г. Гилберт не смог ничего существенного сказать о его мотивах, побуждениях, интеллекте и эмоциональности. Он, как и многие, наблюдал Эйхмана на расстоянии, сидящим в своей стеклянной будке. О протоколах тестов из обследования Эйхмана и их интерпретации в допросе свидетеля речь вообще не шла. В ходе допроса у председателя суда даже возникало недоумение, однажды выразившееся в его вопросе прокурору: «Неужели нам нужен психолог для выяснения вопроса о виновности обвиняемого?»

Продолжение следует…

Только через годы после судебного процесса в Иерусалиме у психологов появилась возможность ознакомиться с протоколами тестирования Эйхмана, а следовательно, и заманчивая перспектива обработать их самим и сравнить с результатами, которые получили супруги Кульчар и Зонди. В этом разделе пойдёт речь об исследованиях психологов, которые попытались провести ревизию результатов тестирования подсудимых в Нюрнберге и Эйхмана в Израиле.

Психологическое тестирование Адольфа Эйхмана в некотором смысле продолжило исследование нацистских преступников, начатое в Нюрнберге, где были обследованы высшие германские нацисты (21 человек) и рядовые нацисты и датские коллаборанты (209 человек). Те, кого судили на Нюрнбергском процессе, безусловно, были элитой нацистского режима в Германии. Так, из двадцати одного хорошо образованного преступника трое имели степень доктора философии, их средний IQ был равен 128. У психологов и психиатра, привлечённых к суду над Эйхманом, было довольно много эмпирического материала от их нюрнбергских предшественников, который позволил использовать выводы и обобщения методического характера для отбора тестов и составления тестовой батареи, которая, если и не давала стопроцентной гарантии, но с большой долей вероятности могла способствовать раскрытию личности подсудимого.

Ниже будут отмечены основные находки, обнаруженные психиатрами и психологами, работавшими с главными нацистскими преступниками в Нюрнберге, так как в определённой степени выводы, сделанные ими, могут послужить базой сравнения с результатами психологической диагностики Адольфа Эйхмана. Однако следует заметить, что, строго говоря, в лучшем случае можно определить тенденцию, которая могла бы указать на общность личности Эйхмана с подсудимыми на Нюрнбергском процессе, поскольку с точки зрения математической статистики эта группа слишком мала для того, чтобы получить достоверные результаты сопоставления психологических параметров. В то же время нюрнбергская группа нацистов представляла собой элиту, к которой, без сомнения, относился и незначительный – только по званию – оберштурмбаннфюрер СС Эйхман. Эта принадлежность играет, как представляется, немаловажную роль в поиске психологических особенностей нацистской личности, о чём будет сказано дальше. Понятно, что нацисты не представляли собой однородную группу. Они были разнородной общностью, разнообразной по многим критериям. Меня интересовал вопрос об отношении нацистов к таким понятиям, как ненависть и склонность к убийству, и насколько сильно эти побуждения коррелируют с реальным («своими руками») умерщвлением людей. Как известно, среди нацистов были те, кто отдавал приказы, координировал, организовывал, т. е. действовал «в белых перчатках». А были и те, кто самолично расстреливал свои жертвы, бросал кристаллы циклона Б в газовые камеры, убивал людей всевозможными способами… те, о которых говорили, что у них «руки по локоть в крови». Стало быть, имеются две противоположные категории нацистов на шкале «близости» к физическому истреблению людей. Что их различает и что у них общего в личностном смысле? Этот вопрос, безусловно, стоял перед психологами и психиатрами, которые использовали различные психодиагностические методы, чтобы на него ответить и объяснить такой феномен как личность нациста, в существование которого многие верят.

Д-р Г. Гилберт дал следующую характеристику личности нациста:

бесчувственный, механический исполнитель приказов о разрушении, независимо от того, насколько они ужасны, который продолжает и продолжает эту ужасную работу, как если бы он был простой машиной, сделанной из электрических проводов и железа вместо сердца и разума, без угрызений совести или сочувствия, способных удержать его, когда кто-то нажал бы кнопку, чтобы заставить его действовать с помощью команды.

Кроме того, д-р Гилберт предположил, что этот тип личности во многом являлся отражением симптомов больного общества. Он полагал, что нацисты были клинически ненормальными людьми. Однако есть все основания из практики, чтобы не согласиться с этим выводом, который превратился в своего рода миф. Разумеется, названные Г. Гилбертом черты, по сути, не являются с клинической точки зрения патологическими. Конечно, исходя из общих соображений, можно сказать, что такие личности, подобные роботам, малосимпатичны, неприемлемы для многих людей. Но в то же время они являются психически нормальными. Да, они отличаются от многих людей, и, если мы говорим о нацистах, то чертами, отмеченными Гилбертом, их личность не ограничивается. Исследования показали, что среди нацистов имелись широкие вариации личностных характеристик. В то же время, как показывает практика, есть отличия между нацистской элитой и рядовыми нацистами, хотя присоединение к национал-социалистскому движению кроме внешних факторов (карьера, власть, материальное состояние и т. д.), безусловно, определяется и внутренними факторами, которые не раскрыты, но нет сомнения в их реальном влиянии на выбор нацистской судьбы, служения гитлеровскому режиму. Другими словами, среди общей популяции всегда будут те, кто с большей вероятностью примкнёт к нацистам.[337]337
  Zillmer E. A., Harrower M., Ritzler B. A. et al. The Quest for the Nazi Personality. A Psychological Investigation of Nazi War Criminals. – NY&London, 1995.


[Закрыть] Это верно и для настоящего времени. Среди нацистской элиты, верхушки режима не было случайных людей. Эйхман пытался представить своё вступление в НСДАП и СС как случайное событие, однако трудно с этим согласиться. С точки зрения теории вероятности его присоединение к этим организациям было таковым. Но если взять в расчёт его личностную природу, социальную среду в Австрии, пропитанную духом национализма, то его выбор можно признать закономерным и даже судьбоносным. Нацизм для Эйхмана оказался естественной средой, которую он скорее чувствовал, чем осознавал на идеологическом уровне, хотя и пытался разобраться в своих взглядах на финальном отрезке своей проклятой евреями жизни в своих последних сочинениях. Он не преуспел в этом, и не потому, что близок был его смертный час, а потому что он был до самого конца уверен в своей невиновности: виноваты были обманувшие его боги. А без покаяния нет прощения, нет спасения – его душа, несомненно, заслуженно страдает в Аду.

Точку зрения психолога Г. Гилберта не разделял психиатр Д. Келли, который вместе с ним обследовал заключённых в Нюрнберге.[338]338
  Между ними возник сильный конфликт, который помешал в своё время публикации протоколов нацистских преступников, полученных после их тестирования тестом Роршаха.


[Закрыть] Келли утверждал, что нацистские преступники:

…в основном вменяемые и хотя в некоторых случаях несколько отклонялись от нормы, тем не менее точно знали, что они делали в годы безжалостного господства. …мы должны сделать вывод не только о том, что такие личности не уникальны или безумны, но и что они могут быть воспроизведены в любой стране мира сегодня. Мы также должны понимать, что такие личности существуют в этой стране и что есть, несомненно, определённые люди, которые охотно переступили бы через трупы одной половины населения Соединённых Штатов, если бы таким образом они могли получить контроль над другой половиной. Осознание этого факта и понимание типов личности, способных к подобным действиям, является важным шагом на пути предотвращения такого явления.

В своём интервью журналу «New Yorker»[339]339
  С этим журналом через много лет сотрудничала Ханна Арендт, по заказу которого она писала репортажи с судебного процесса над Эйхманом.


[Закрыть], в статье под названием «Нет гениев» («No Geniuses») (1946) он писал:

По сути, моя работа заключалась в том, чтобы определить, был ли кто-нибудь из них [подсудимых] ненормальным, и предсказать любую возможность сбоя во время судебного разбирательства. За исключением доктора Лея, среди них не было ненормальных. …Вот что делает это испытание важным – есть двадцать один безжалостный человек с коллегами по всему миру, ни один из них не отклоняется настолько, чтобы быть изолированным от общества. В своё время я встречал неких странных людей, но я никогда не встречал 21 человека, которые считали бы себя такими кристально чистыми и незапятнанными.

Несмотря на то, что Келли говорил о вменяемости обследованных им нацистов, он полагал, что некоторые из них демонстрировали отклонения от нормы, но недостаточные для того, чтобы признать у них патологию, несовместимую с дееспособностью.

~

Даже не приступая к обработке ответов Эйхмана на тест Роршаха, можно заметить одну тему, которая, по-видимому, возникла не случайно. И, как увидим далее, она звучит и в протоколе ТАТ. Эта тема – южноамериканская (см. карты V и VI) – очертания Южной Америки, упоминание об ацтеках. Можно предположить влияние факта жизни Эйхмана в эмиграции в Аргентине. В связи с этим правомерно поставить вопрос о том, в какой мере результаты теста отражают глубинные, относительно стабильные личностные процессы, а не переработанные внешние обстоятельства настоящего и недавнего прошлого.

Предварительная, весьма грубая общая оценка ответов Эйхмана, сделанная на основании метода обработки автора[340]340
  Роршах Г. Психодиагностика. – М., 2003.


[Закрыть], характеризует его как находящегося в пределах среднестатистической нормы. Нормы, выведенные Роршахом относительно восприятия формы пятен, движения, деталей, характеристик описываемых объектов или субъектов, цвета пятен, оригинальности воображения испытуемого и т. д., сравнивались с ответами Эйхмана. В первом приближении без использования современных методов обработки получился такой портрет Эйхмана:

интеллект от среднего до высокого, практический интеллект, педантичный, с депрессивным и маниакальным настроением, малообразованный, склонен к фантазированию, честолюбив, практик, предпочитает здравый смысл учёности.

Из этого следует заключить, что Эйхман вписывается в нормативную группу, т. е. банален, обычен как человеческий индивид. Такой вывод согласуется с представлением Ханны Арендт об Эйхмане.

Глубокий анализ, проведённый специалистами по тесту Роршаха, всё же показывает, что в нормальности Эйхмана есть и нечто патологическое.[341]341
  Peralta A. A., Kramer R., Stassart M. Le T.A.T. de Adolf Eichmann: Une personnalité démythifiée par les tests projectifs // Szondiana. – 2013. – Vol. 33. – No. 1, December.


[Закрыть] Усовершенствованные методы обработки по прошествии более чем ста лет с момента создания теста, естественно, могут не только уточнить полученные выводы классическим авторским способом, но и добыть новую информацию. По сути, этот процесс напоминает обогащение руды, которую извлекли из земли и получили из неё некое полезное ископаемое, а через какое-то время появились способы извлечения из пустой породы необходимых веществ, которые до этого были недоступны.

Только на первый взгляд можно было бы сказать, что Эйхман предстает как банальная личность через свои протоколы Роршаха: действительно, большая часть количественных показателей достигает более или менее нормативного уровня, но при внимательном динамическом рассмотрении становится очевидным, что его общий протокол содержит своего рода тревожный дисбаланс между двумя его половинами: первая – «банальная», а вторая – существенно менее адаптированная, что создаёт откровенную асимметрию, воплощенную в некоторых его конкретных ответах (II и особенно IX). Поскольку я полагаю, что неуместно ссылаться на конкретные детали и параметры проведённого анализа, так как это потребовало бы изложения методического аппарата анализа протоколов теста Роршаха, который в настоящее время содержит сотни страниц[342]342
  Exner J. E. A Rorschsch Workbook for the Comprehensive System. Third Edition. – Asheville, 1990; Exner J. E. The Rorschsch a Comprehensive System. Vol. 1: Basic Foundations. Third Edition. – NY, 1993; Exner J. E. The Rorschsch a Comprehensive System. Vol. 2: Interpretation. Second Edition. – NY, 1991.


[Закрыть], то предлагаю выводы, которые как изюм из булки я извлёк из текстов, перегруженных конкретными параметрами и цифрами, составляющими базу для толкований.