Текст книги "Амана звали Эйхман. Психология небанального убийцы"

SPE Зимбардо

Почти через десять лет (1971) после экспериментов Стэнли Милгрэма в Стэнфордском университете его одноклассник и коллега Филип Зимбардо провёл Стэнфордский тюремный эксперимент [Stanford Prison Experiment – SPE], который по своей сути был гораздо жёстче. В этом эксперименте, как и в предыдущем, ad hoc меня прежде всего интересовала правомерность ассоциации результатов с выводами Ханны Арендт относительно личности Эйхмана.

Цель эксперимента заключалась в исследовании реакций людей на насилие в условиях лишения свободы и поведения людей, облечённых властью в соответствии с заданной ролью. По смыслу это была игра, которая порождала в силу известных социально-психологических закономерностей у её участников иногда не свойственные им в их обычной жизни эмоции и формы поведения. «Сценой», на которой проходило «действо», был подвал факультета психологии Стэнфордского университета, переоборудованный в тюрьму с камерами и даже тюремным двором. По замыслу Ф. Зимбардо, в этой импровизированной тюрьме должна была развернуться тюремная жизнь, включающая, как и в обычной тюрьме, различные коллизии между заключёнными и надзирателями. По объявлению были набраны добровольцы-студенты, согласившиеся за плату в 15$ в день участвовать в эксперименте. Всего было 24 участника, которых разделили на две равные группы – охранников и заключённых, – членство в которых определялось жребием (орёл-решка). Вся предварительная процедура была организована весьма близко к реальной, начиная с арестов студентов-участников, проживавших в Пало-Альто, что вблизи от Стэнфордского университета (Калифорния), с предъявлением обвинения. Охранники получили все соответствующие их роли атрибуты: палки, наручники, ключи от камер. Руководитель задал жёсткие правила распорядка для заключённых, которым были присвоены номера и одинаковая тюремная одежда.

Разумеется, в рамках заданных ролей действие развивалось, вызывая реальные эмоции и проявление жестокости у охранников по отношению к заключённым. Довольно быстро возник конфликт, который вылился в восстание заключённых. Причём градус во взаимоотношениях двух лагерей повысился настолько, что эксперимент, рассчитанный на две недели, пришлось прекратить уже через шесть дней, поскольку ситуация вышла из-под контроля психологов, охранники стали проявлять садизм в отношении заключённых, а у одного из участников появились симптомы психоза. То, что происходило, я могу в некоторой степени не только понять, но и способен сопереживать этому в силу того, что в первые годы после окончания университета мне приходилось быть участником динамических групп различного рода. В том числе в практике групповой жизни случались ситуации, весьма похожие на те, которые возникали в SPE. Тяжесть переживаемого отразилась даже на соматическом уровне – на протяжении полугода у меня была нарушена терморегуляция. Безусловно, мной двигал исследовательский интерес. Конечно, было полезно, по моему мнению, для последующей психологической практики на себе испытать силу группового давления и мощь авторитета, требовавшего подчинения. Хотя именно этот пережитый мной многократно опыт убедил меня в необходимости отвержения подобных опасных для психического здоровья пациентов экспериментов вне зависимости от декларирования благородных целей. Психологи, полагаю, должны иметь опыт переживаний, подобных тем, которые испытывали заключённые в SPE, чтобы не допускать опасного поведения во взаимодействии со своими клиентами, пациентами, чтобы, не дай бог, психолог-терапевт не превратился в охранника по версии SPE.

По поводу SPE существует огромный спектр мнений. Этот эксперимент вошёл во все учебники социальной психологии. Однако в последние годы появляется немало свидетельств о том, что SPE всего лишь одно из научных заблуждений в области психологии ХХ века.[294]294
  Le Texier T. Histoire d’un mensonge. Enquête sur l’expérience de Stanford. – Paris, 2018.


[Закрыть] Однако не вдаваясь в обсуждение и критику, – вполне вероятно, что даже справедливую, – так или иначе даже те результаты, которые были получены, если к ним отнестись с некоторой осторожностью, всё равно говорят о том, что Система, которую построил и запустил Ф. Зимбардо с коллегами, способна модифицировать поведение людей, провоцируя у них проявление насилия. Если представить аналогию экспериментам Милгрэма, то роль Эйхмана, безусловно, исполнял сам автор SPE – Филип Зимбардо.

Банально ли Зло?

Возможно, до некоторой степени правы и С. Милгрэм, и Ф. Зимбардо, говорившие о приоритете внешних условий, ситуации и системы для побуждения субъектов к агрессивным действиям, даже к убийствам. Однако эти субъекты являются подневольными исполнителями, а по существу настоящими убийцами (а точнее, не прямыми насильниками, а заказчиками) являются строители Системы и условий, принуждающих одних людей убивать других.

Если обратиться к экспериментам С. Милгрэма и Ф. Зимбардо, то мне представляется, что при интерпретации результатов в контексте подхода Х. Арендт в обоих случаях произошло смещение. По существу, не только авторы экспериментов, но и их последователи рассматривали в случае С. Милгрэма «учителей», в SPE – «охранников» как двойников, клонов Адольфа Эйхмана. Однако эта аналогия в корне ошибочна. Сам Эйхман справедливо заявлял, что он никого не убивал, не вешал, не расстреливал.[295]295
  Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. – М., 2002. – С. 104.


[Закрыть] Этим занимались конкретные исполнители в карательных отрядах, охранники и надзиратели в концентрационных лагерях. В свою очередь Эйхман и сотрудники его отдела осуществляли логистику, направленную на то, чтобы у исполнительных органов была возможность делать свою кровавую работу. Разве в принципе не подобным же делом занимался С. Милгрэм при организации своего эксперимента? Такой же вопрос можно адресовать и Ф. Зимбардо. По сути, их действия создавали ситуацию, провоцирующую банальных, обычных людей на насилие. У тех же, на кого это насилие было направлено, возникало травмирующее ощущение беспомощности. Какую же роль выполняли в своих экспериментах названные и действительно незаурядные социальные психологи?

Ответ при таком взгляде вполне понятен – это роль Адольфа Эйхмана как одного из многих деятелей нацистской Системы. И если принять такой взгляд на эксперименты над живыми людьми[296]296
  Не буду говорить об этической стороне таких экспериментов, проводимых даже при добровольном наборе испытуемых, поскольку так или иначе они были «наивными субъектами», объектами манипулирования.


[Закрыть], то их инициаторы никак не подходят под определение банальных личностей. В своей профессиональной жизни я однажды как наблюдатель принимал участие в групповой игре, напоминающей SPE. Когда я осознал возможность психологических последствий в ходе и результате развёртывающегося действия, я потребовал остановить игру. Поскольку моей специализацией в университете была социальная психология, многие эффекты, связанные с групповой деятельностью, хотелось попробовать на своей шкуре. И возникающие чувства далеко не всегда были приятными, некоторые оказывались весьма травмирующими. Вероятно, эксперименты Милгрэма и Зимбардо являются в некоторой степени доказательными в отношении испытуемых, оказавшихся в подчинённом состоянии, но никак не доказывают правомерность концепции «банальности зла», выдвинутой Ханной Арендт. Вместе с тем, говоря о проблеме подчинения народных масс вождям, следует подчеркнуть и общественную атмосферу в Германии во времена гитлеровского режима, способствующую этому явлению. По словам К. Юнга:

…система морального и политического образования в Германии уже сделала всё, чтобы люди прониклись духом слепого повиновения, верой в то, что любое желание может исполниться только свыше, от тех, кто божественным указом посажены на самый верх, над законопослушными гражданами, чьи чувства личной ответственности подавлены неумолимым чувством долга.[297]297
  Юнг К. Г. Нераскрытая самость (настоящее и будущее) // Синхронистичность. Сборник. – М. – Киев, 1997. – С. 47–48.


[Закрыть]

Эксперименты американских психологов, несмотря на то, что показали во всей красе эффекты индивидуального и группового давления, имели одно существенное отличие от реальной ситуации – подопытные заключённые совершенно точно знали, что их не убьют, чего не знали (а вернее, они знали наверняка, что будут убиты) узники нацистских лагерей. Да и охранники в SPE знали пределы своей власти над квазизаключёнными. Как это знание отразилось на результатах экспериментов – не дано проследить.

Х. Арендт пишет о новом явлении «обезличенного массового убийства без мотива, без ненависти». Выглядит привлекательно в своей новизне, но нет убийства без ненависти, нет убийства без какой бы то ни было причины или мотива. Однако следует различать убийство как некую запрограммированную деятельность и убийство спонтанное, внезапное, как результат взрыва эмоций. Можно убить человека в аффекте – разумеется, такое случается. Некоторые люди, – конечно, далеко не все – могут вспылить, взорваться, разбить посуду… и даже, к сожалению, бывает и такое – убить. Но планомерно уничтожать, истреблять массы людей совершенно отстранённо, равнодушно – это нечто другое. Дело в том, что речь идёт не о банальных личностях, а о маньяках, т. е. о преступниках, для которых убийство представляет собой некий способ самореализации или реализации определённой идеологической парадигмы.

Х. Арендт стала заложницей своей концепции. «Банальность зла» – по существу, ещё одна теория равенства, своеобразно уравнивающая людей в их потенции к убийству себе подобных. Конечно, этот смертоносный потенциал далеко не всегда разряжается, поскольку для разрядки, а иначе говоря, убийства, нужны определённые социальные условия. Действительно, если Гитлер говорит, что он всю ответственность за содеянное берет на себя, то это ещё не означает, что, получив разрешение от «высшего существа», люди будут убивать направо и налево, получая от этого удовлетворение, или будут делать это по приказу.[298]298
  Нечто подобное описано в книге Юлия Даниэля (псевдоним – Аржак). Действие этого небольшого по объёму произведения в жанре социальной фантастики разворачивается вокруг объявленного Указом Верховного СССР «Дня открытых убийств», когда гражданам разрешено убивать друг друга кроме детей, военных и милиционеров в форменной одежде и работников транспорта в определённый день – 10 августа 1960 года с 6 часов утра и до полуночи (Аржак Н. Говорит Москва: Повесть. – Вашингтон, 1962.)


[Закрыть] Нацисты осознавали пагубное влияние на личность совершённого ею убийства. Нацистская практика умерщвления стремилась лишить палачей непосредственного контакта с жертвами. О пагубном влиянии участия в расстрелах немецких солдат говорил Эйхман, впечатлённый зрелищем убийства евреев в Минске, в одной из бесед со своим начальником, шефом гестапо Генрихом Мюллером.[299]299
  Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. – М., 2002. – С. 76–77.


[Закрыть] Эйхмана потрясло то, что были расстреляны даже маленькие дети, кровь одного из которых попала на его плащ. Какие же способы находили нацисты для того, чтобы самим не пачкать руки кровью? Там, где это было возможно, привлекалось местное население оккупированных стран, причём было немало желающих пустить кровь евреям, хотя существовали и исключения, запечатлённые в списках израильского музея Катастрофы и героизма европейского еврейства Яд Вашем, как Праведники мира. И, конечно, в концентрационных лагерях использовался газ циклон Б.

Строго говоря, концепция «банальности зла», хотя и строилась на впечатлении от реального человека, но не имела прямого отношения к нему, к массовому убийце – Адольфу Эйхману. А его образ, размноженный многократно в различных изданиях, книгах, журналах, в средствах радио и телевидения, стал стереотипным, в истинности которого было даже неприлично сомневаться, так как это трактовалось бы как принижение незыблемого авторитета всемирно известного философа Ханны Арендт. Но и великие учёные, если позволительно отнести её к сонму таковых, совершали ошибки. Речь идёт не о покушении на научный авторитет, а о попытке выяснения истины, подвергая сомнению то, что многими принимается за аксиому. Здесь имеет смысл следовать за Рене Декартом: «Подвергай всё сомнению!»

Таким образом доказательства правомерности подхода Ханны Арендт повисли в воздухе, не получив желанного обоснования от социальной психологии. Послушный, беспрекословно подчиняющийся авторитетам – этот образ не похож на реального Эйхмана, однако вполне соответствует тому образу, который видела не только она, но и многие наблюдатели за поведением Эйхмана в ходе судебного процесса. Конечно же, не стоит отождествлять внешнее проявление личности с её глубинной сущностью, которая может модифицировать «видимое» в нечто другое и даже в противоположное. В раскрытии феномена личности Эйхмана стоит положиться на ролевую теорию личности[300]300
  Свенцицкий А. Л. Социальная психология. Учебник. – М., 2004. – С. 80–92.


[Закрыть], которая может до некоторой степени прояснить различное восприятие Эйхмана теми, кто его наблюдал, с кем он взаимодействовал в разные годы, в разных обстоятельствах и ситуациях. Многие свидетельства очевидцев описывают Эйхмана по-разному, так, что создаётся впечатление, что речь идёт не об одном человеке, а о многих людях. Даже аналогия с двуликим Янусом не подходит – Эйхман имел множество лиц, ликов, личин. На способность играть различные роли внимание обратили, по-видимому, первыми специалисты (супруги Кульчар), обследовавшие Эйхмана.[301]301
  Kulscar I. S., Kulscar S., Szondi L. Adolf Eichmann and Third Reich // Crime, Law and Corrections. – Springfield, 1966. – P. 16–52.


[Закрыть] Именно с точки зрения способности Эйхмана к ролевой игре рассматривает его карьеру в нацистской машине смерти Беттина Штангнет, автор капитального труда о его жизни в период до похищения израильской разведкой из Аргентины 11 мая 1960 года.[302]302
  Stangneth B. Eichmann Before Jerusalem: The Unexamined Life of a Mass Murderer. – NY, 2014.


[Закрыть]

Возможно, психология личности, индивидуальная психология или социальная психология подтвердят или опровергнут истинность концепции «банальности зла» как некой закономерности. Или найдётся область и условия, при которых эта концепция «работает». К личности Эйхмана идея Ханны Арендт явно не приложима. Далее рассмотрим данные психодиагностики, которые были получены от Эйхмана в ходе предварительного следствия.

Семь интервью

Известно, что отчёт, написанный супругами Кульчар, которые включили в него выводы, сделанные автором теста Зонди по результатам «слепой» диагностики, генеральный прокурор Гидеон Хаузнер не представил суду. Вместо этого он пригласил в качестве свидетеля Густава Гилберта [Gustave Gilbert], американского армейского психолога, обследовавшего со своими коллегами главных нацистских преступников на Нюрнбергском процессе. Приглашение Г. Гилберта не кажется логичным, так как об Эйхмане он мог судить только со слов тех подсудимых, с которыми был в контакте в Нюрнберге. Он не проводил с ним клинических интервью, не тестировал его. И при этом у Г. Хаузнера уже было в кармане психологическое заключение, подготовленное под руководством Ш. Кульчара.

Понятно, что суд занимался исследованием виновности Эйхмана, а не психологическими проблемами его личности. Судей интересовала доказательность фактов, подтверждающих вину подсудимого, а не мотивы, двигавшие им. Делая акцент на тождественности Эйхмана и его личности осуждённым и казнённым нацистским преступникам в Нюрнберге, Г. Хаузнер, по-видимому, хотел представить Эйхмана чудовищем, – каковым на суде тот явно не выглядел. В этом состояла и сверхзадача, которую разделял или даже, возможно, инициировал тогдашний премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион. Нет сомнений, что суд над Эйхманом был не только юридическим актом, но и имел социально-политический подтекст, который порой входил в противоречие с установленной судебной процедурой.

Тестирование Эйхмана проводил только д-р Шломо Кульчар в течение семи клинических интервью, каждое из которых заняло около трёх часов. Обработку результатов проводила его жена Шошана. Одним из недостатков процедуры было то, что по условиям, установленным властями, психолог не был допущен к прямому контакту с Эйхманом; кроме того, Ш. Кульчар был психиатром и не имел опыта в психологической диагностике. Непосредственный контакт психолога с испытуемым считается обязательным, поскольку во многих случаях необходимым является диалог для уточнения и объяснения ответов на тестовые задания особенно, если в процедуре используются проективные тесты.[303]303
  Бурлачук Л. Ф., Морозов С. М. Словарь-справочник по психологической диагностике. – Киев, 1989.


[Закрыть] Именно анонимность тестирования, т. е. отсутствие прямого контакта с обследуемым, едва не послужила причиной отказа Л. Зонди от обработки присланных ему протоколов. Однако, принимая во внимание во многом естественные, диктуемые ситуацией методические недочёты, были получены данные, которые послужили основой для выводов о личности Адольфа Эйхмана.

Кроме отчёта, посланного Г. Хаузнеру, существует личный архив д-ра Шломо Кульчара, которые содержит записи о беседах с Эйхманом, не полностью вошедшие в официальный документ.[304]304
  הצצה לנשמתו של השטן. פרסום ראשון ובלעדי לדו»חות הפסיכיאטריים של אדולף אייכמן. מעריב – 10/03/00


[Закрыть] Его сын, Адам, читавший дневники отца в оригинале, был уверен, что с детства знал, что тот думал об Эйхмане. «У него была неконтролируемая жажда убийства, и я не верил никаким историям о том, что тот получал приказы», – говорил ему его отец, профессор Кульчар, человек, который точно знал, о чём он говорил, когда дело касалось личности Эйхмана. Ш. Кульчар родился в Венгрии, скрывался от нацистов, а можно сказать, и от Эйхмана, памятуя о его роли в депортации венгерских евреев в Освенцим. Кульчар получил образование в рамках немецкой культуры, свободно владел немецким языком на уровне родного и вёл интервью с Эйхманом на естественном для него родном языке. Этот момент весьма существенен для проведения корректной психодиагностической процедуры.

Сын Ш. Кульчара вспоминал, как отец рассказывал ему, что сначала Эйхман относился к нему с подозрением. Он пришёл на встречу с массовым убийцей и нашёл своего рода мелкого чиновника по подоходному налогу. Тому, что был сломан лёд между психиатром и обследуемым, Ш. Кульчар был обязан тесту Зонди, который он предъявил Эйхману. Первый раз Эйхман вышел из состояния невозмутимости, когда увидел фотографии теста Зонди, выявляющего побуждения личности, имеющие генетическую природу.[305]305
  Szondi L. Experimental Diagnostics of Drives. – NY, 1952; Szondi L., Moser U., Webb M. The Szondi Test. – Philadelphia – Montreal, 1959; Deri S. Introduction to the Szondi Test. – NY, 1949.


[Закрыть]

В начале марта 1961 года Ш. Кульчар отправил заказчику, генеральному прокурору, краткое изложение диагноза. В нём говорилось, что:

…этот человек амбициозен, садомазохист, с хорошим средним интеллектуальным уровнем, при отсутствии моральных ценностей действует в соответствии со своими эгоцентрическими и импульсивными эмоциями и ищет реального и рационального оправдания своих действий вместо морального оправдания, и это, настоящее оправдание, также выражается в его мировоззрении. Мотивом его личности являются его сложные отношения с личностью отца. Из этих отношений выясняется, что быть пассивным и слабым – это опасно. Он может и должен доказать свою мужественность активностью и демонстрацией силы. В другом аспекте эти отношения выражаются в том, что он якобы формально приспосабливается к тому, что от него требуется, тогда как на самом деле он восстаёт и выполняет свою волю.

Одна примечательная заметка не вошла в отчёт, но представляется весьма существенной для характеристики Эйхмана: «Если бы его судьбе противостояла другая нация, даже немецкая нация, он осуществил бы своё садистское предназначение с такой же степенью фанатизма». Иначе говоря, его жертвами могли быть любые человеки. Однако это утверждение всё же не снимает полностью подозрение в антисемитизме Эйхмана, о чём говорят факты и наблюдения вне клинической беседы психиатра с ним. Сделаю небольшое отступление, чтобы несколько слов написать о д-ре Шломо Кульчаре.

Он был необычным человеком. Когда он лечил наркоманов, то сам принимал каннабис и LSD, чтобы понять, что это такое. Он родился в Будапеште в начале двадцатого века и воспитывался в немецкой и французской культурах, свободно говорил на немецком, венгерском, английском, французском и на идиш. Наряду с профессиональной работой, в которой он был последователем Карла Юнга, занимался политической деятельностью, был вице-президентом сионистского движения. Он встречался с доктором Кастнером, который сотрудничал с Эйхманом. Фактически от преследований последнего скрывался в венгерских лесах и в 1950 году оказался в Израиле. Он был социалистом, готовым к любой работе: строить дороги, убирать урожай. По некой случайности его определили как практикующего врача. И он в течение нескольких месяцев был акушером в палаточном лагере репатриантов в Эйн-Шемер до тех пор, пока не получил работу по специальности как психиатр в больнице в Акко. Затем он руководил психиатрическим отделением в больнице Тель-Ха-Шомер до выхода на пенсию в 75 лет.

~

Среди документов из архива Ш. Кульчара имеется одно заключение, сделанное на основе подхода, можно сказать, выпадающего из стандартных психодиагностических процедур. Документ, написанный на немецком языке, был озаглавлен «Экспериментальный хирологический[306]306
  Хирология, хиромантия (от греч. cheir – «рука», logos – «учение» и manteia – «гадание») – толкование по линиям и бугоркам ладони, позволяющее предсказать судьбу человека, искусство чтения руки. (Философский энциклопедический словарь, 2010)


[Закрыть] анализ», его автором, по-видимому, являлся Ханох Бен-Ари [חנוך בן-ארי]. Этот анализ был помечен двумя датами – июль 1961 года (Хайфа, Израиль) и июнь 1962 года (Цюрих, Швейцария). Думаю, что весьма любопытно ознакомиться с его содержанием[307]307
  הצצה לנשמתו של השטן. פרסום ראשון ובלעדי לדו»חות הפסיכיאטריים של אדולף אייכמן. מעריב – 10/03/00.


[Закрыть], поскольку характеристика, данная Эйхману, поражает в отдельных местах точностью проникновения в глубины его личности.

Материалом для анализа послужили две страницы, на которых были отпечатки пальцев и двух ладоней; примерно такие же отпечатки берут в полиции Израиля у преступников и подозреваемых в совершении преступлений. Помимо того, были фотографии ладоней. Итак, посмотрим, что говорит хиромантия об Эйхмане:

Характер

Самый заметный признак – это признак «бюрократической натуры», природы, ограниченной в своих возможностях развития. Раз за разом мы находим признаки того, что стремление к порядку и организованности, а также сознание ответственности развиваются далеко за пределы нормы. Это холодный человек в своих рассуждениях и расчётах, с систематической формой работы, с большой любовью к деталям, с педантичностью, граничащей с маниакальностью в точности к деталям, так что о нём можно говорить как о человеке с «приверженностью к послушанию». Он хорошо воплощает в жизнь идеи других, когда дело доходит до продиктованной формы работы. Он всегда (как настоящий чиновник) старается уйти от ответственности.

…С подозрением относится к новому, он провинциальный и лишенный оригинальности. Он может раздражаться из-за пустяков, но большие переживания беспокоят его гораздо меньше… Чувство порядка и систематичности относится только к материальным вещам в жизни. Полностью отсутствует духовный порядок, т. е. логика. У него медленное усвоение, его интеллектуальные способности ограничены, его интеллект развит не полностью. Его кругозор узок, ему не хватает духовного интереса, и он даже не подходит к какой-либо умственной работе (но вместо этого хорошо использует свои руки). Его воображение отличается бедностью, что неудивительно при такой степени умственной и эмоциональной примитивности. Полностью лишён деликатности. Многие признаки, особенно упрямство, несговорчивость, того, что на него трудно повлиять, так что он почти не отступает от решений, когда он их принял. Это упрямство идёт рука об руку с сильным эмоциональным холодом и эмоциональной грубостью. В его отношениях с окружающим миром полное отсутствие тепла, сострадания, милосердия, поэтому можно говорить об асоциальном отношении к окружающему миру

…Его самооценка и гордость низкие, а с другой стороны, он любит почести и признание. Поразительный дисбаланс, приводящий к разделению и без того скудной эмоциональной жизни: эмоции возникают в нём только в его ближайшем окружении, по отношению к себе и своей семье. В более широком окружении, напротив, демонстрирует жёсткость, отсутствие эмоций и жестокость, как было показано выше. Следовательно, это чёткое разделение на две части эмоциональной жизни. Однако это не единственный феномен подобного рода: подобное разделение на два мы находим, например, и в его сексуальной жизни: на самом деле он похотливый и сладострастный мужчина, женщины могут управлять им, но в браке он проявляет выраженный защитный механизм по отношению к своей жене, и здесь его любовная жизнь практична, т. е. лишена «романтики». В личной жизни он обычно капризен, его желания внезапно загораются и быстро угасают, но никогда не проникают в глубину. Он не способен дать настоящую любовь или настоящую дружбу. Черта, которая отличает его в сексуальной жизни и в целом, заключается в том, что его любовь окутана покровом тайны и секретности.

…В основном он не смелый, а боязливый: не раз он пребывал в страхе, он подозрителен, осторожен и страдает сильным чувством неполноценности, для чего он нашёл сверхкомпенсацию.

…Причины этого следует искать в его детстве: он обнаруживает необычайную привязанность к своим родителям, хотя нельзя сказать к кому больше – к отцу или матери. В любом случае, эта родительская привязанность играет первостепенную роль в структуре его характера… Из других черт характера, не имеющих большого значения для общей картины, также стоит отметить следующие: пунктуальность, строгое соблюдение стиля одежды, сильный фатализм. Понятно, что мужчина не искал для себя материальной выгоды и даже не стремился разбогатеть. Он одарён отличной памятью. Он из тех людей, которые никогда не учатся на собственном опыте. Нет никаких признаков интереса к искусству или даже эстетике или какой-либо чувствительности к этим сферам. Это изображение не может быть завершено без указания двух черт характера, которые кажутся отдельными от общего персонажа и не связаны с ним. Их сравнивают с инородным телом в среде, к которой оно не принадлежит. Одна из них – это склонность к рискованным предприятиям, авантюрная, почти богемная тенденция, которая проявляется только время от времени. Эта склонность к рискованным делам не обязательно ограничивается азартными играми и т. д., но её следует понимать в более широком смысле. Вторая – врождённая способность к душевной идентификации, хотя и слабая, которая не развивалась в течение жизни.

Судьба

Ниже речь пойдёт о реконструкции судьбы Эйхмана по ладони. Как утверждает автор хирологического анализа, на ладони можно обнаружить только важные для её обладателя события, которые субъективно важны, и они не всегда совпадают с событиями, которые объективно важны.

…В 20-летнем возрасте после кризиса его жизнь получает заметный импульс, материальный или физический рост. Только в возрасте 28–29 лет женщина (или женщины) начинает играть роль в его жизни. В возрасте 32 лет он переживает лёгкий и кратковременный кризис. В этот период его посещали смутные размышления, колебания, а также и отсутствие заботы. В возрасте 38 лет (конец войны) его снова мучил тяжёлый кризис.

…Примерно в 40 лет начинается серая и однообразная судьба. Это судьба человека, который сошёл со своего пути, человека, который переживает всевозможные смены окружающей среды и мест, а также профессиональные изменения, неуверенность и неудачи. В то же время его жизнеспособность ослабевает.

…С 45 лет до середины пятидесятых лет (около 55–56 лет) на его ладони виден знак, который обычно появляется только у знаменитостей: в данном случае, вероятно, знак, указывающий на геростратовскую натуру, славу разрушителя. Другими словами: в течение этих десяти лет он больше всего осознавал ту ужасную и одноразовую роль, которую сыграл в истории. У Эйхмана нет признаков, говорящих о продолжительности жизни. Но у него есть много знаков, указывающих на форму и обстоятельства смерти: a) преждевременная смерть; b) смерть на чужбине; c) внезапная преждевременная смерть; d) насильственная смерть, преждевременная, при драматических обстоятельствах.

Представленный выше материал хирологического анализа я привёл по двум причинам. Первая состоит в нетривиальности включения такого анализа в состав избранных методик для исследования личности Эйхмана. Вероятно, профессор Кульчар каким-то образом полагался на информацию, добытую с помощью хиромантии. Разумеется, он был вправе использовать те инструменты, на которые он мог рассчитывать, которым доверял (он или его жена-психолог). У меня нет намерения подвергать сомнениям в адекватности, пригодности или критике такой необычный для психологической практики инструмент. Но и не случайно этот анализ так и остался в личном архиве психиатра. Вторая причина, напротив, тривиальна. Пробежав глазами текст анализа, я подивился данным в нём характеристикам персонажа, о котором успел узнать очень много из разных источников, включая его самого, и совпадениям с личностными характеристиками, полученными другими методами, которые может оценить читатель. Его сексуальная жизнь закрыта от внимания других и тщательно сохраняется в тайне. Однако, как говорится, нет ничего тайного, чтобы не стало явным. Его секреты обнаруживались только в процессе розысков его местонахождения, чтобы арестовать его и предать суду.

Предварительные замечания

Прежде, чем подойти к представлению данных и интерпретаций психодиагностики Эйхмана, принадлежащих трём специалистам, совершенно необходимо выделить те сложности, которые содержал процесс тестирования именно этого конкретного персонажа. Известно, что задача определения вменяемости подсудимого в ходе клинических интервью была решена положительно – вменяем и может участвовать в судебном процессе. Однако для психологической науки и практики важен исследовательский аспект личностной диагностики Адольфа Эйхмана. Психологию интересует всё, что связано – пользуясь медицинским термином – с этиологией такого незаурядного явления как личность Злодея. Исследователям судьба преподнесла такой подарок – возможность получить разностороннюю информацию об одном из величайших злодеев человечества с тем, чтобы попытаться разобраться в природе человеческого Зла.

Поскольку психологическое обследование проходило в не совсем обычных условиях, которые диктовались как сложившейся ситуацией после похищения Эйхмана, важностью суда для израильского правительства, необходимо показать проблематичные точки в характере и процедуре тестирования, которые следует учитывать в той или иной степени при обсуждении полученных результатов. Специалисты, без сомнения, отдавали себе отчёт в том, что «…обдуманные ответы Е., а также и его реакции на неструктурированные стимулы проективных тестов должны рассматриваться как определяемые его фактическим состоянием и окружением. Того другого Е., который спланировал убийство шести миллионов человек, можно реконструировать только по результатам экспертизы». Таким образом, психологический анализ предполагает реконструкцию личности Эйхмана по состоянию на период, предшествующий его пленению.

Дальнейшее изложение профессионального мнения трёх специалистов об Эйхмане основано не только на их официальном отчёте, но в основном на их совместной статье, опубликованной через пять лет после представления отчёта генеральному прокурору Гидеону Хаузнеру.[308]308
  Kulscar I. S., Kulscar S., Szondi L. Adolf Eichmann and Third Reich // Crime, Law and Corrections. – Springfield, 1966. – P. 16–52.


[Закрыть] У авторов было время, чтобы ещё раз, а может быть, и более, переосмыслить добытые ими данные и сделанные ими выводы. Характерно, что в своей работе, посвящённой анализу, по сути, единичного случая, они именуют Адольфа Эйхмана инициалом Е., поскольку «он не заслуживает упоминания по имени».

Специалисты отдавали себе отчёт в том, что вряд ли удастся создать целостное представление о личности Эйхмана, поскольку исследование по необходимости предполагает выявление отдельных функций, что ведёт к фрагментарному описанию. В силу этого они предпочли говорить не о функциях, а об аспектах.