Текст книги "Злой город. Петрополь"

– Так вышло, – сказала она всё-таки. – Я училась в пансионе, но решила вернуться в Петрополь.

– Так ты отсюда родом? – спросила Тома, но, оглядевшись, покачала головой: – Знаешь, не место тут разговаривать, идём в чайную, заодно и отметим твою новую работу.

Она подхватила Анну за руку, но девушка мягко упёрлась.

– Извини, у меня же с деньгами никак, а до первой зарплаты ещё далеко.

Тома на секунду задумалась, её тонкие брови сошлись на переносице, взгляд скользнул по футляру скрипки.

– Идея! – Тома прищёлкнула пальцами. – Идём в парк, тут недалеко, за Грязной речкой. Ты сыграешь на скрипке, а я буду собирать с прохожих деньги. Гляди! – Тома сдёрнула с головы Анны шляпу, отступила на несколько шагов, сделав на удивление изящный поклон, притворилась, что обращается к какому-то прохожему: «Помогите юной талантливой скрипачке, сударь!» – Она протянула шляпу и улыбнулась так, что Анна решила, что, встретив Тому на улице в своей прежней жизни, точно подала бы – до того очаровательно смотрелась девушка.

– Но я никогда не занималась ничем подобным, – на всякий случай предупредила Анна.

– А что тут такого? Стой себе и пиликай! Об остальном позабочусь я. Уж на чай с ватрушками соберём!

Спорить было бесполезно, да Анна и не собиралась, идея показалась ей отличной. В самом деле, деньги нужны просто хоть режься, а способ, предложенный Томой, уж какую-то сумму мог принести, и дел до вечера всё равно никаких у Анны не было.

Девушки зашагали к парку.

– У меня до вечера работа не пойдёт, – пояснила Тома. – Клиенты днём на улице не подходят, им нужны сумерки. – Девушка хихикнула. – Думала попробовать податься в Дом терпимости, там ведь жить можно в тепле, одежду выдают, кормят хорошо, да и господа не чета уличной пьяни, – рассказывала Тома. – Только не приняли меня. Сказали, налицо ничего, но манерам не обучена, а там такие камелии обретаются, что – ах! Из бывших певиц, танцовщиц. Я им не чета. А ты ведь тоже так умеешь: ну, манеры, там?.. Может, научишь меня?

– Умею, – кивнула Анна. – Если хочешь, буду рада.

– Правда? – просияла Тома. – Вот здорово! А чему вас ещё в пансионе учили? Может, ты со мной позанималась бы?

Пока дошли до парка, обе продрогли продрогли: ветер продувал не по сезону лёгкие пальто. Но настроение сохранилось лихорадочно-приподнятое: Тома, как и Анна, раньше не участвовала в таких предприятиях и в предвкушении нового радовалась как ребёнок. Боялись, что людей в парке не окажется, но снегопад создавал настроение, располагающее к прогулкам, и по дорожкам прохаживались тепло одетые горожане. Выбрав место, Анна достала скрипку, раскрытый футляр оставила лежать у ног, по совету Томы. Подруга вооружилась шляпой и скомандовала:

– Сыграй что-нибудь заводное, заодно согреемся.

Секунду другую подумав, Анна кивнула, взмахнула смычком, погладила струны кончиками пальцев… И скрипка вспорола воздух резким, диссонирующим вскриком, оборвавшимся мгновенно, но зато заставившем остановиться прохожих. Тома вскинула руки, и скрипка ожила как по волшебству. Они не договаривались, но ещё прежде, чем Тома пустилась в пляс, Анна поняла, что та будет танцевать. Девушка закружилась по дорожке, её юбка взметнулась, а руки взлетели. Она танцевала как цыганка, смычок летал над струнами, скрипка отчаянно кричала, и из чёрной бури появлялся нос корабля, и ветер рвал парус, а по пустой палубе скользила белокурая девушка, бесновавшаяся и взлетавшая вместе с океанскими волнами. Прохожие замирали на месте, пригвождённые собственным воображением. Одни видели балерину в чёрном оперении, порхавшую над сценой в пустом зале, другие молодую дворянку в замке на утёсе. Скрипка пела об одиночестве и буре, о невозможном, неизбывном горе, и приговорённая к смерти молодая ведьма хохотала в подземелье под толстыми каменными сводами, а Снежная королева умирала над осколками зеркала, забытая и побеждённая. Музыка разрезала холодный воздух, и казалось, что даже падающие снежинки кружатся в стремительном танце. Когда мелодия достигла вершины и оборвалась, над дорожками повисла звенящая тишина. А затем люди начали апплодировать. Тома стояла раскрасневшаяся, её грудь высоко вздымалась, а на губах играла неуверенная улыбка. Она обернулась на Анну, и девушка тоже улыбнулась. Тома подбежала к ней и схватила за руку своими покрасневшими от холода пальцами.

– Аня, Аня, ты знаешь, мне ведь ещё никогда… Ты понимаешь? – Она оглянулась. – Давай ещё раз? А?

– Давай, – Анна с готовностью кивнула. Сейчас ей казалось, она ещё никогда так не играла в своей жизни, даже когда сдавала экзамен и очень старалась. Сегодня, сейчас скрипка жила. Она проснулась ещё там, в трактире, а теперь запела в полный голос. Было холодно, пальцы не гнулись, она ошибалась, но ещё никогда прежде ей не удавалось заставить скрипку разговаривать.

– Тома! – вдруг дёрнулась Анна, сжав руку подруги. Та мгновенно развернулась на каблуках и увидела двоих полицейских, шагавших к ним по дорожке, тех самых, с которыми они столкнулись накануне.

– Что, ласточки, народ веселим? – спросил толстяк, с лицом, будто сплюснутым на гладильном станке.

– Оставьте нас в покое! – выкрикнула Анна. – Вы позорите свои мундиры, подонки!

Может быть, дело было в музыке: она всегда что-то надламывала внутри неё, каждый раз Анна чувствовала себя на какое-то время иначе: смелее, сильнее. Тома дёрнула её за руку, но было поздно.

– Оскорбление полицейского! – обрадованно заявил второй, с изрытой мелкими ямками кожей. – Ну, всё, козочки, допрыгались, с нами поедете.

– Вы права не имеете! – возмутилась Анна.

– Имеем-имеем! – хохотнул мордатый. – Всё, пошли.

В полицейском фургоне сильно воняло горючим, спустя несколько минут дышать сделалось совсем невозможно, к горлу подступила тошнота. Анна прижалась к холодной стене, чтобы не так сильно мотало и постаралась вдыхать через рот маленькими порциями. Стало чуть-чуть легче, зато появилась икота. В какой-то момент она отстранённо пожалела, что так и не научилась терять сознание, сейчас было бы самое время.

Когда их засунули в машину, она ещё продолжала громко возмущаться, но Тома бесцеремонно оборвала поток брани, велев помолчать и не сотрясать зря воздух.

– Нужно написать жалобу! – Анна попыталась сдержать икоту, но икнула с особенным надрывом, сведя на нет пафос заявления. – Когда нас привезут в участок…

– Не повезут нас в участок, – хмуро проворчала Тома, пытаясь усидеть на полу фургона, который мотало на поворотах словно корабль в шторм. Да ещё и холод в железной коробке ощущался едва ли не сильнее, чем снаружи.

– Почему? – не поняла Анна.

– По качану! – сердито, но не зло передразнила блондинка. – А ты что думала?

Лицо у Анны вытянулось, глаза распахнулись, и Тома перестала возиться и ворчать.

– Я же шлюха, Ань, а ты со мной, значит, по их понятию, тоже. Да ещё и безбилетная. Мы никуда не пожалуемся – нас слушать не станут. Сейчас завезут куда-нибудь… Хорошо, если не на край острова, а то околеем потом назад добираться.

Закусив губы, Анна постаралась унять подступившие слёзы. «Не может быть, это происходит не со мной», – думала она. Страшнее всего показалось разрыдаться: стыдно, слишком стыдно реветь, особенно когда рядом кто-то сохраняет самообладание с такой невозмутимостью, особенно, если сама виновата в том, что случилось. Вот и бормотал теперь внутренний голос, причитал.

Она украдкой смахнула выступившую слезу и подобралась к закрытому решёткой окошку, чтобы понять, куда их везут. Тома тоже подползла ближе, и выглянула в окно.

– Мы рядом с Канатной фабрикой, это Фабричный конец, – сообщила она. – Тут доходные дома кругом. Не так уж далеко от центра острова. Хорошо.

– Я знаю, – хрипло ответила Анна, борясь одновременно с икотой и тошнотой. – Фабрика должна быть вон там.

– А ты почём знаешь? – недоверчиво нахмурилась Тома.

– Жила я здесь, – ответила Анна. – Не очень далеко отсюда.

– А! Точно… – Тома хлопнула себя по лбу ладошкой. – А чего уезжала?

Отвечать Анна не стала, потому что полицейский фургон как раз свернул с дороги. Кровь отхлынула у Анны от лица, и она принялась с ожесточением тереть щёки, чтобы было не так заметно, как она трусит. Но, когда дверь машины открылась, вся решимость разом улетучилась под дулом нацеленного на них револьвера. Толстый заржал при виде изменившейся в лице девушки и махнул оружием.

– Ты лучше делай, как твоя подружка, и не жужжи, – посоветовал он.

Тома держалась с завидным спокойствием, даже равнодушием, будто ничего особенного не происходило. Анна подобным хладнокровием похвастаться не могла: вылезла следом за Томой пошатываясь не то из-за быстрой поездки, не то от страха. Однако, когда рябой схватил её за плечо и дёрнул к себе, веля поторапливаться, выяснилось, что она не так уж слаба, как ей казалось: едва выровнявшись, Анна размахнулась и раскрытой ладонью влепила полицейскому звонкую оплеуху. Полицейский выпустил девушку, и грязно ругаясь, схватился за вспухшее ухо. Анна, сама не ожидавшая от себя ничего подобного, стояла и растерянно моргала, потирая отбитые пальцы.

– Падаль! – с ненавистью прорычал полицейский и коротко ударил её кулаком под грудь.

Сложившись полам, Анна упала на колени, и её вырвало прямо под ноги полицейскому. Она стояла на четвереньках и давилась кашлем и рвотой, пока мужчина матерился поодаль, пытаясь снегом очистить ботинки. Тома бухнулась на снег рядом с подругой, обхватив её руками за плечи.

– Ань, ты как?

Вместо ответа Анна снова выгнулась. С утра она почти не ела, и рвало её одной желчью.

– Сейчас… сейчас… – пробормотала она, пытаясь отдышаться. Зачерпнув горсть снега, утёрла лицо, смывая выступившие слёзы.

– Слушай, – зашептала Тома ей в ухо, – когда приведут в дом, попросись в туалет, ясно? Сделай вид, что всё ещё плохо. Там дальше разберёшься, что делать, только не прощёлкай зазря клювом, поняла?

Анна вытерла посеревшие губы тыльной стороной ладони. Мысли слегка путались, а перед глазами всё расплывалось из-за слёз.

– А ты?

– А что я?! – прошипела Тома. – Тебе сказано, не зевай! Ясно?

Больше поговорить не удалось: девушек пинками заставили встать и погнали к дому, подталкивая в спины. Анна больше не огрызалась и не сопротивлялась: после удара дышалось тяжело, совсем как после памятного для неё падения с велосипеда в пятнадцать лет. Шла она, держась за Тому и больше уже не волновалась по поводу того, чтобы выглядеть достойно.

Их завели со двора. На лестнице воняло котами, в темноте Анна чуть не упала на крутых ступеньках, успела схватиться за перила и почувствовала под пальцами что-то склизкое.

– Господи… – прошептала девушка.

«Может, если закричать, нас услышат? – подумала она и горько улыбнулась. – Может, и услышат, только выходить и проверять не станут».

Вверх поднимались бесконечно долго, Анна считала пролёты, чтобы отвлечься от тошноты, и, когда остановились, немного удивилась, что всход до третьего этажа занял столько времени. Дверь в квартиру открыла древняя старуха, или, возможно, старик: определить пол под слоем лохмотьев оказалось задачей непростой, да и в прихожей стояла такая же темень, что и на лестнице. Голова существа, практически лишённая волос, мелко тряслась, а двигалось оно словно одурманенное. В квартире воняло ещё хуже, чем снаружи: кислой капустой, пылью, гнилью и снова котами. Анну опять замутило. Она зажала рот ладонью, но подумала, что если начнёт тошнить, нужно целиться на ноги мордатому.

– Федя, принеси бутылку, – велел один из полицейских древнему существу и толкнул девушек, чтобы не задерживались у порога.

Старик повернул в замке ключ и зашлёпал прочь, исчезнув за драной занавеской, закрывавшей вход на кухню.

– Ей же плохо, – заметила Тома, кивнув на Анну. – Сейчас опять блевать начнёт.

Полицейские брезгливо покосились на девушку, державшуюся одной рукой за стену и едва стоявшую на ногах.

– Мне… нужно в уборную… – пробормотала Анна.

– Давай, только быстро, – сморщился мордатый. – Вон дверь.

Полицейские увели Тому дальше по коридору, она не сопротивлялась и держалась так, словно ничего не происходило. Анна проскользнула в уборную, закрыла дверь и зашарила по стене в поисках выключателя. Нашла, повернула, и рожок рядом с зеркалом вспыхнул, задрожал огоньком под мутным стеклом. Комнатка оказалась маленькая, в два на полтора шага, без окон. Жуткого вида унитаз утопленный в стенной нише с перекошенным бачком, с которого на цепочке свешивался медный колокольчик без языка, жестяная раковина с вмятинами, будто по ней били молотом, вспучившаяся краска на стенах и ржавые разводы на потолке вокруг трубы.

Анна трясущейся рукой попыталась отвернуть кран: труба коротко взревела, кран дёрнулся, плюнул ржавчиной, и из него потекла тонкая струя воды. Анна плеснула в лицо холодной водой, подняла глаза: из потрескавшегося зеркала над раковиной на неё смотрел бледный призрак с огромными глазами. Почти месяц назад она вот так же стояла в своей комнате и смотрела на себя, но при свете яркого дня, и кожа её не имела тогда трупно-зелёный оттенок, а под глазами не чернели такие страшные синяки. На ней было то же самое платье и то же пальто, что и теперь. Через три минуты она зашла в кабинет дяди, взломала ящик письменного стола ножом для бумаги и вышла из дома с чемоданом в руках и пятью сотнями рублей в кармане. Через полчаса купила на станции билет до Петрополя. За несколько последних лет она не изменилась так, как за три минувших недели.

Может быть, виновато было мутное зеркало.

Анна вытерла лицо рукавом и взглянула на дверь: уходить нужно было сейчас, через пару минут её долгое отсутствие вызовет подозрение. Она выскользнула в коридор и бросилась к двери, однако тут же вспомнила, что та заперта, а ключ… Анна нерешительно взглянула на занавеску, перекрывавшую вход на кухню: отнять у старика ключ не поднимая шума не выйдет, и как быть? За занавеской послышались шаркающие шаги, Анна отступила в тень прихожей, под заваленные одеждой вешалки, и задержала дыхание. Широко раскрытыми глазами она следила за сгорбленной фигурой, медленно двигавшейся вдоль стены. В одно руке старик держал за горлышко бутыль с мутной жидкостью, видимо, с самогоном. Остался ли ключ при нём, или он положил его где-то, в любом случае воспользоваться им Анна не могла: в комнате старик надолго не останется, отдаст бутылку и пойдёт обратно. Можно подкараулить его и оглушить, только Анна сомневалась, что сможет ударить пожилого человека. Пропустив старика мимо себя, девушка юркнула на кухню.

Здесь всё было таким же заплесневелым и обветшалым, покрытым слоем грязи и пыли, на столах высились пирамиды из тарелок и кастрюль, занавеска на окне не годилась даже в половые тряпки. Анна отдёрнула её в сторону и принялась переставлять банки, занимавшие подоконник, на стол. Последняя едва не выскользнула, Анна успела перехватить её. Руки тряслись, пот катил гадом и лез в глаза. Она вцепилась в задвижку и попыталась повернуть, но десятки слоёв краски намертво заклинили её. Анна принялась дёргать ручку, пытаясь расшатать, потом схватила со стола нож, но тут же поняла, что на то, чтобы расковырять краску, уйдёт слишком много времени, а она и так уже провозилась. Она снова, что было сил, дёрнула ручку, услышала треск, возликовав, потянула сильнее и в ту же секунду крутанулась на месте, услышав за спиной шорох. В дверном проёме стоял страшный старик, стоял, и пялился на неё выцветшими, запавшими глазами, и казалось, будто он совсем не видит девушку, и даже, может, не понимает, где находится и что вокруг. В горле у Анна пересохло, она сглотнула и затравленно глянула по сторонам, прикидывая, не поздно ли попытаться оглушить деда, а тот вдруг сунул руку под одежду и вытащил ключ. Несколько мгновений Анна стояла, уставившись на ключ, лежащий на протянутой ладони, затем быстрым шагом пересекла узкую кухню, схватил его, пробормотала «спасибо» и кинулась к двери.

Через минуту она уже бежала прочь со двора. Остановилась только в воротах. Дом, чёрный, замкнутый, тесный, он был ловушкой, на секунду Анне показалось, что она маленькая, как мышь, а над ней нависла странного вида мышеловка, необычная, умная, способная затянуть её внутрь и проглотить. Взгляд отыскал окно. Может быть, оно выходило совсем из другой квартиры, но какая разница? Дом являлся одним целым, даже люди, жившие в нем, были единым разумом, многоликим и вместе с тем безликим существом.

Девушка закусила губы и несколько раз с силой ударила ладонью по растрескавшемуся камню ограды, со злостью смахнула выступившие слёзы и бросилась бежать, не оглядываясь.

Счастье, что их в самом деле не увезли далеко, но остановиться Анна смогла не сразу – в районе заводов места были не то, чтобы беспокойные, скорее, очень тихие, и всё, что здесь случалось, проходило за закрытыми дверями, в глубине, и за пределы района не выносилось. Полиции хватало работы, и в дела заводских районов без надобности никто не совался. Найти полицейского или, хотя бы, городового, в Фабричном конце задача не из простых.

Анна увидела синий мундир: человек вышел со двора дома и неспешно зашагал в сторону «цивилизованной» части Княжьего. Она хотела закричать, но от быстрого бега захлебнулась и раскашлялась.

– Стойте! – прохрипела девушка, побежав через улицу. – Остановитесь!

Полицейский заметил ей и даже сделал несколько шагов навстречу, Анна чуть не налетела на него, громко кашляя, пытаясь отдышаться и одновременно говорить.

– Помогите!

– Успокойтесь, барышня, – мягко попросил полицейский. – Что у вас приключилось? Давайте, отдышитесь, потом рассказывайте.

– Они… они…

Анна снова закашлялась, взгляд её остановился на погонах полицейского. Нужно собраться и отвечать по существу, в таких ситуациях промедление всегда из-за потерпевших, которые истерят и не могут толком изложить суть дела.

– Сержант, моя подруга осталась там! С ними, в том доме! Её изнасилуют!

Из участливого взгляд полицейского вмиг сделался серьёзным.

– Ведите, барышня.

Анна побежала обратно. В боку уже кололо, она только теперь поняла, что где-то потеряла шляпу и оставила свою скрипку в машине, но гораздо больше её занимало то, сколько времени она потратила на поиски полицейского и что происходило в доме за время, пока она отсутствовала.

Сержант бежал так быстро, как мог, следовало отдать ему должное, хотя возраст и комплекция не слишком способствовали бегу, но решимости в нём не убавилось даже когда лицо побагровело от натуги и заблестело от пота. Зато он не придал значения полицейскому фургону, оставшемуся во дворе.

На второй этаж они взбирались словно в гору, хватаясь за перила, и Анне уже было глубоко безразлично, что пальцы прилипают к чему-то липкому и мерзкому. Дверь в квартиру девушка открыла ключом, который унесла с собой – она до сих пор сжимала его в кулаке. На шум в прихожей из-за занавески высунул нос старик, разглядел, кого принесло, и спрятался обратно. Не останавливаясь, Анна побежала в комнату. Сержант отставал всего на пару шагов.

Дверь распахнулась, грохнув о комод и опрокинув вазу, разлетевшуюся по полу цветными черепками. Анна на миг остановилась на пороге, будто уткнулась в невидимую преграду: лицо исказилось, взгляд непроизвольно скользнул в сторону от постели и зацепился за пистолет, лежавшей на тумбочке рядом с фуражкой и носками. Девушка в два шага оказалась рядом, схватила оружие, отшвырнула в сторону кобуру, щелчком сняла с предохранителя и направила на подонков.

– Слезь с неё! – заорала она. – А ты, – она перевела оружие на второго, державшего девушку за руки, – отпусти её! Вы, оба! Вы не поняли?!

Полицейские скатились с кровати, как раз, когда к месту действия подоспел сержант. Оценив обстановку, он ладонью накрыл руки Анны.

– Барышня, это лучше отдайте-ка мне.

– Нет.

Анна резко высвободилась и отступила на шаг, не опуская оружия.

– Хорошо-хорошо! – Успокаивающе выставив вперёд ладони, сержант тоже отошёл. Оглядел комнату, задержавшись на полицейских мундирах, валявшихся на кресле и под столом.

– Тома? – дрогнувшим голосом, окликнула подругу Анна.

– Всё нормально. – Девушка выбралась из постели, одной рукой натягивая на плечо лямки нижней рубашки, склонилась за платьем, лежавшем на полу. Под глазом у неё уже расплывался синяк, на плечах и запястьях остались отметины от пятерней, нижняя рубашка оказалась порвана.

– Заставьте эту психичку вернуть пистолет, – заговорил толстый, выпрямившись и сверкая белым пузом. Пытаясь держаться с достоинством, он определённо не учёл факта, что отсутствие трусов и вздрагивающий живот сводят усилия на нет.

– Сержант Котов, – представился сержант, приложил руку к фуражке. – Одевайтесь, вы арестованы.

– Всё не так, – быстро произнёс мордатый, облизнув пересохшие губы. – Они проститутки. Работали в парке, без билетов, да ещё приставали к прохожим, так что это их надо арестовать. А мы из полиции, сержант.

– Тем хуже для вас, – ответил Котов.

– Да они лгут! – в сердцах перебила сержанта Анна. – Мы… мы не работали, мы выступали. Тома танцевала, я играла!.. Вы же видите, что они с ней сделали? Господи Боже! Они же…

– Она безбилетная, – заявил рябой. – В участке её знают, сержант. За что нас арестовывать? Вы хоть раз слышали об изнасиловании проститутки? – Он ухмыльнулся. – Да судья вас засмеёт. А ту глазастую ещё проверить надо.

– Мой отец служил в полиции Петрополя, здесь, на Княжьем острове! – выкрикнула Анна. – Капитан Анчаров! Погиб при исполнении, был застрелен бандитами, можете проверять, сколько угодно: над попыткой изнасиловать дочь погибшего полицейского судья точно смеяться не станет!

Полицейские переглянулись – дело принимало совершенно иной оборот, если дойдёт до разбирательства, могут полететь не только погоны, но и головы.

– Не будем поднимать шум, – примиряюще поднял руки толстый, – дочку геройского капитана никто не тронул, а нашу безбилетную ласточку мы, так и быть, в участок не поведём. Вот, – он подтянул к себе брюки, достал из кармана рублёвую бумажку и кинул на кровать рядом с Томой, – держи. Видите? Всё честно.

Едва взглянув на деньги, Тома присела на краешек кровати и начала обуваться.

– Ну, так как? Мир? – полицейские обращались к сержанту, на Анну они даже не глядели, боясь провоцировать.

– Обойдётесь, подонки, – с ненавистью прошипела Анна.

– Тогда мы твою подружку упрячем, далеко и надолго, – ничуть не смутился толстый. – Можем обвинить её в воровстве, или повесим убийство.

– Вам не поверят, – Анна неуверенно взглянула на сержанта.

– А мы найдём свидетелей, – ухмыльнулся полицейский. – Зайка, даже если сержант встанет на вашу сторону, проститутку не оправдают. Ты уж поверь, мы и улики найдём, и свидетелей, а «висяков» у нас хватает – разом на всё спишем. Или забудем обо всём и разойдёмся как порядочные люди.

Анна хотела ответить, но Тома не позволила.

– Хватит, – сказала она. – Пойдём отсюда.

Беспомощно закусив нижнюю губу, Анна взмахнула рукой, державшей пистолет, и на секунду показалось – выстрелит, но девушка перевела предохранитель в прежнее положение, грохнула оружием о тумбочку и выбежала в коридор.

– Сударыня, я имею полное право арестовать их обоих, – обратился сержант к Томе. – Если вы дадите показания, мы заведём дело.

Покачав головой, Тома направилась к двери следом за подругой.

– Хорошего дня, сержант, – оскалились полицейские.

Тяжело глянув на коллег, Котов вышел за девушками.

Во дворе Анна забрала из фургона скрипку и шляпу. Все трое молча вышли на улицу. Анна украдкой поглядывала на подругу, не отваживаясь заговорить: Тома выглядела уставшей и отрешённой, угадать по застывшему выражению лица, о чём она думает, было невозможно.

– Спасибо за помощь, господин сержант, – поблагодарила Тома, когда они уже достаточно удалились от проклятого дома. – Не хотим больше отвлекать от службы.

– Могу проводить вас, – предложил тот.

– Мы дойдём, – заверила девушка. – Спасибо.

Небо над Петрополем замёрзло, время остановилось. Город переживал новый холодный день незаметно: скрытое за тонкой белой плёнкой солнце, невидимое глазу, совершало свой путь втайне, и вечер подкрадывался незаметно. Снег больше не шёл, ветер стих.

Анна шагала, уткнувшись взглядом себе под ноги. В голове крутились обрывки мыслей, менялись, исчезали, не позволяя ухватиться.

– Только не вздумай жалеть меня, – предупредила Тома.

– Послушай… – начала Анна, но горло сжалось, не позволив договорить.

– Они всё равно прицепились бы, даже если бы ты ничего не сказала. – Помолчал, Тома прибавила: – Не думала, что ты вернёшься.

На белой от холода коже синяк багровел как след ожога. Они шли вдоль улицы, город смыкался у них над головами: подняв голову, Анна увидела железные арки креплений, державших мост, похожие на окостеневшие щупальца спрута. По мосту, в шлейфе дыма, с оглушающим грохотом ехал состав. В окнах лица пассажиров казались лицами призраков. Девушки поднялись по винтовой лестнице и зашагали по навесной дороге.

«Никто не назвал бы этот город бездушным, – подумала Анна. – Он живой. Он куда более настоящий, чем я, чем любой из нас. Только жизнь его похожа на жизнь морского чудовища: оно наблюдает за тобой, но ты не сможешь угадать его мысли, не сможешь предвидеть движение. Холодные и тёмные глубины океана… В конце концов всякого, кто сунется сюда, раздавит толщей воды. Если только ты сам не сумеешь эволюционировать в чудовище».