Текст книги "Мировой ядерный клуб. Как спасти мир"

Глава 15
АТОМНАЯ ЭНЕРГЕТИКА – МАГИСТРАЛЬНЫЙ ПУТЬ РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА…

Судьбу человека тоже можно сравнить с симфоническим произведением. Детство – это прелюдия к взрослой жизни. Юность, молодость, зрелость и старость – те же насыщенные звучанием повседневных событий своеобразные части Великой симфонии бытия. А связывает их воедино волевой настрой и внутренняя целостность человека, которые выражаются в конкретных поступках и отношении к людям. Таким образом, у каждого из нас не только свой особенный характер, цвет глаз, волос и тембр голоса, но также и присущая только нам концептуальная и моральная основа. То, что с полным основанием можно считать нашей жизненной темой, избранной сознательно и бесповоротно.

В послевоенные годы в древнем русском городе Сарове под руководством Юлия Борисовича Харитона был выкован ядерный щит России. После американских атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки для всех, кто осознавал реальности, наступившей атомной эры, быстрое создание советского атомного оружия, нужного для восстановления мирового равновесия, стало непреложной необходимостью. С этой целью под руководством И.В.Курчатова и непосредственной «опекой» Берии был организован Атомный проект России, предусматривающий создание множества научно-производственных центров, целого архипелага объектов для получения ядерного горючего и разработки атомного оружия. По прогнозам американцев, для этой цели России должны были потребоваться десятилетия, фактически же атомное оружие было создано за три года – с 1946 по 1949-й.

Наш строго засекреченный объект играл ключевую роль в разработке атомного, а затем водородного оружия. За колючей проволокой объекта находилась разоренная войной страна, а наука угнеталась лицемерной борьбой с космополитизмом, менделизмом-морганизмом и прочими «измами». Совершенно иная, отличная от той, что творилась на «Большой земле», атмосфера царила на нашем объекте, который по справедливости можно назвать «затерянным миром Харитона». В значительной мере это определялось личностью его бессменного научного руководителя – Юлия Борисовича Харитона, а также, конечно, И.Е. Таммом, А.Д. Сахаровым, Е.И. Забабахиным, другими учеными, входившими в мозговой центр объекта. В коллективе объекта, собранном без этнических предрассудков, развивались цепные реакции идей, конечным продуктом которых были ядерные заряды.

В первые годы на многих угнетающе действовали изоляция от внешнего мира, так как выезд с объекта в личных и даже служебных целях был очень затруднен. К Ю.Б. Харитону, А.Д.Сахарову и Я.Б. Зельдовичу, представлявшим для государства особую ценность, одно время были приставлены вооруженные телохранители, сопровождавшие их повсюду. Помню такой эпизод. Юлий Борисович в сопровождении охранника идет по коридору института, и в одной из комнат, мимо двери, которой они как раз проходили, раздается резкий хлопок. (Там проводили опыты с высоким напряжением, и это был электрический разряд.) Охранник немедленно бросается к двери, вышибает ее плечом и наставляет на испуганного экспериментатора пистолет.

В 1951 г. произошла следующая история с высококвалифицированным математиком М.М. Агрестом, участником Великой Отечественной войны. В связи с каким-то кадровым вопросом в Отделе режима внимательно перечитали его вступительную анкету. Открытым текстом там было написано, что в возрасте 15 лет, в 1930 г., он окончил высшее еврейское духовное училище и получил диплом раввина. Работники режима пришли в ужас. Ведь это означало, что у нас на объекте несколько лет жил и работал человек, сохранивший прямые контакты с ветхозаветными пророками, по понятным причинам не имевшими допуска к секретной информации. Поступило распоряжение в 24 часа удалить Агреста с объекта. Активное вмешательство ДА Франк-Каменецкого, Н.Н. Боголюбова, И.Е. Тамма позволило продлить этот срок до недели, а также получить ему новое назначение на менее секретный объект в Сухуми. В последние дни пребывания Агреста на объекте сотрудники и коллеги вели себя с ним очень различно. Одни проходили мимо, не замечая его. Другие не захотели проститься. А И.Е. Тамм демонстративно кончал работу на полчаса раньше, говоря: «Я пошел помочь Маттесу Менделевичу паковаться». А.Д. Сахаров поселил Агреста с его большой семьей в своей московской квартире. Там он и жил несколько месяцев до отъезда на новое место работы в Сухуми. А много позже – осенью 1992 г. М.М. Агрест вместе со всей большой семьей был вывезен на забитом, как автобус в час пик, военном самолете из уничтожаемого кровавой междоусобицей Сухуми. Вскоре они все эмигрировали в США.

Впрочем, были обстоятельства, от которых не могло уберечь даже ограждение объекта с вспаханной полосой между двумя радами колючей проволоки. 1952 год – в Москве разворачивается «дело врачей». У нас к «жертвоприношению» были намечены основоположник теории горения ДА Франк-Каменецкий, автор многочисленных экспериментальных методов В.А. Цукерман и я. Цукермана надуманно обвинили в нарушении режима и в том, что его опыты противоречат марксистской диалектике. Франк-Каменецкого – в пессимистической проповеди о наступлении через столетие энергетического кризиса, а меня – в несогласии с линией партии в вопросах музыки и биологии. Но «жертвоприношение» не состоялось, так как наступило 5 марта 1953 г. – умер Сталин.

Широко известны опубликованные в предвоенные годы классические работы Ю.Б.Харитона и Я.Б.Зельдовича, относящиеся к делению урана, и «критерий Харитона» о критическом диаметр зарядов взрывчатого вещества. Однако ни в одной из публикаций ВНИИ экспериментальной физики в числе соавторов фамилии Харитона не встретишь, хотя все научные проблемы института многократно с ним обсуждались, и, это естественно, делало его фактическим участником проводимых исследований. В этом проявлялась исключительная скромность и полное отсутствие тщеславия Юлия Борисовича. Иначе, традиционно, к этому относились многие руководители научных центров, оказываясь соавторами сотен публикаций. Высочайшая ответственность за выполнение государственных задач сочеталась у Юлия Борисовича с высокой мерой человечности и чуткости. Каждый сотрудник института ощущал эти качества в отношении Юлия Борисовича к себе и своей семье.

В полной мере облик Харитона и мое отношение к нему отражают известные строчки Некрасова: «Природа-мать! Когда б таких людей / Ты иногда не посылала миру, / Заглохла б нива жизни…». Так писал Л. Альтшулер[7]7
  Автор – Лев Владимирович Альтшулер, 1913 г.р., участник советского атомного проекта в 1946–1969 гг., в последние годы главный научный сотрудник Института высоких температур РАН, доктор физ. – мат. наук, профессор, лауреат Ленинской (1962), Государственных премий (1946,1949,1953) и Премии Правительства РФ (1999), лауреат премии Американского физического общества (1991).


[Закрыть].

* * *

А вот что писал другой автор – Вл. Губарев в своем материале «Звезда Харитона», и упоминает в книге «Зарево над Припятью».

Как жаль, что нет «машины времени»! Включил бы ее счетчик и перенесся в 20-е годы в Петроград и, подобно студенту Юлию Харитону, отправился из центра города на окраину, в Политехнический институт. Пришел бы на лекцию чуть раньше, осмотрелся. Да, довольно пестро выглядит студенческая аудитория – кто в бушлате, кто в армейской шинели, кто в телогрейке.

– Мне повезло: я попал в поток, где курс физики читал Абрам Федорович Иоффе, – рассказывал Юлий Борисович. – Прослушал две-три его лекции и понял, что самое интересное – не электротехника, которой я в то время увлекался, а физика. И не я один, а буквально вся аудитория замирала и с волнением слушала то, что говорил Иоффе. Под влиянием его лекций я перешел на другой факультет.

Ленинградский Физтех… В те далекие годы в его стенах собрался весь цвет будущей отечественной физики. Семенов, Капица, Курчатов, Александров, Алиханов, Кикоин, Курдюмов, Френкель, Шальников – да разве возможно даже упомянуть их всех! Пройдут годы, и эти молодые ученые возглавят крупнейшие научные центры страны, откроют новые направления в науке, выведут физику на передовые рубежи научно-технического прогресса. Но это будет через два десятка лет, а тогда…

– Что помогало выявлять таланты, давать им крепнуть, расти?

– Прежде всего, надо было приметить талант, атакой способностью обладал не только Иоффе, но и его ближайшие помощники. И в первую очередь Николай Николаевич Семенов.

После первого курса Семенов предложил студенту работать в лаборатории, которую он создает в Физтехе.

– Я согласился, хотя жил в центре Петрограда, а до института было восемь километров. Частенько приходилось идти пешком туда, а иногда и обратно. Время от времени, когда, бывало, заработаешься допоздна, оставался на работе на ночь и спал на лабораторном столе. Но в 17 лет это не слишком трудное дело… Если человек работает по 12–16 часов в сутки, его иногда с осуждением называют «фанатиком». Да, они были фанатиками, но никто не заставлял их, не принуждал – это было упоение трудом, высшее наслаждение, доступное человеку. Но они не стали аскетами. Влюблялись, веселились, разыгрывали друг друга, в общем, жили радостями, доступными в то время молодым людям. И эти ощущения молодости каждый пронес сквозь годы.

– Одно из самых ярких впечатлений юности, – вспоминал Харитон, – встреча в Доме литераторов с Маяковским. Я не очень любил его стихи, не понимал их… Но вот поэт вышел на сцену и начал читать. Это было потрясающе! Вернулся домой, достал томик его стихов и уже по-иному увидел Маяковского. С тех пор он стал для меня одним из самых любимых поэтов. Мне посчастливилось слышать и Блока, видеть на сцене Качалова… Да, мы были увлечены физикой, много работали, но тем не менее старались увидеть и узнать побольше…

1928 год. Гитлер еще не пришел к власти, но в Германии уже появились фашистские листовки. Молодой физик, приехавший в Берлин в служебную командировку, интересовался у немецких ученых, как они относятся к нацистам. Те только посмеивались: эти «опереточные мальчики» не опасны, серьезно к ним не следует относиться.

– Мы были подкованы политически получше, чем наши немецкие коллеги, и прекрасно понимали, какую угрозу несет фашизм. Но наших опасений немецкие интеллигенты тогда не разделяли. К сожалению, свою ошибку они поняли слишком поздно.

Вечером 21 июня 1941 г. шли на банкет: Н.Н.Семенову была присуждена Сталинская премия. Вместе с друзьями ученый отмечал это событие. Был теплый летний вечер. Ю.Б. Харитон со своим другом Я.Б. Зельдовичем размышляли о том, что, вероятнее всего, в этом году война не начнется, так как уже середина лета, а если бы Гитлер решил напасть на нас, то сделал бы этой весной…

Они уже давно работали вместе. Встречались чаще всего по вечерам, так как расчеты нейтронно-ядерных цепных реакций были для них «внеплановыми». Харитон в то время руководил лабораторией взрывчатых веществ, а Зельдович вел теоретические исследования. Конечно, никто и не думал о ядерной бомбе, однако физики уже обнаружили и наблюдали ядерные превращения, да и в Физтехе произошли перемены: Игорь Васильевич Курчатов «оставил» физику твердого тела и занялся новой областью науки.

Поразительно, насколько быстро Игорь Васильевич пошел в новую область. Он был человеком, удивительно подходившим для осуществления намеченной грандиозной программы. Великолепный физик, выдающийся организатор и исключительно доброжелательный человек. Эти черты привлекали к нему не только умы, но и сердца людей…

Физики Ленинграда заняли свое место в строю защитников Родины. Многие ученые ушли на фронт, трудились на оборонных предприятиях. Курчатов и Александров вели работы по размагничиванию боевых кораблей. Харитон работал в одном из институтов, создававших новые взрывчатые вещества и боеприпасы, сначала в Ленинграде, потом в Казани, а в 1 942 г. – в Москве.

– И вот однажды меня приглашает к себе Игорь Васильевич и предлагает перейти работать к нему. Война в разгаре. Мы занимаемся нужным для победы делом – и вдруг такое предложение! Я возражаю: считаю своим долгом до конца войны работать для фронта… А Курчатов объясняет: мы должны заботиться о будущей безопасности страны, нельзя упускать время. Уговаривать Курчатов умел, даже мою жену убеждал, что мне необходимо перейти к нему. Естественно, я согласился… перед физиками и физикой стояла совсем новая, а значит, и очень интересная задача.

– Мне довелось видеть ядерный взрыв не в кино, а наяву. Это был ад… И американские физики, описывавшие первые испытания ядерного оружия, подчеркивали, что им было очень страшно. А вам?

– Дело не в страхе. Не забывайте, у нас была сверхзадача: в кратчайшие сроки создать сверхмодное оружие, которое могло бы защитить нашу Родину. Когда удалось решить эту проблему мы почувствовали облегчение, даже счастье, ведь, овладев новым оружием, мы лишили другие страны возможности применить его против СССР безнаказанно, а значить, оно служит миру и безопасности. Все, кто принимал участие в Атомном проекте, сознавали это и работали, не считаясь ни со временем, ни с трудностями, ни со здоровьем… Ну а ядерный взрыв? Он способен и созидать. У него есть мирные профессии: укрощать газовые фонтаны, создавать в пустыне искусственные водоемы и многое другое.

…Отмечался юбилей ленинградского Физтеха. Вечером на вокзале в Москве за пять минут до отхода «Красной стрелы» встретились академики Келдыш, Александров, Миллионщиков, Капица, Семенов, Харитон, Арцимович, Зельдович – делегация Академии наук СССР.

Ученые набились в одно купе и рассказывали анекдоты, предусмотрительные Александров и Зельдович достали «резерв главного командования» и разливали по очереди. Анатолий Петрович Александров предпочитал «беленькую», а Яков Борисович Зельдович настаивал на том, что «отъезд всегда надо отмечать коньячком». Так как к единому мнению не пришли, то пришлось ликвидировать обе бутылки. Тогда свою лепту внес Юлий Борисович: на стороне Александрова…

Было удивительно тепло, весело, непринужденно. Убеленные сединами ученые словно сбросили груз лет и вновь оказались в своей юности – такой незабываемой и неповторимой. Редко им доводилось видеться, много заботу каждого, а теперь – всего на два дня – они освободились от них и ехали «домой», в Физтех, который вновь собрал их вместе.

Некоторые документы Атомного проекта СССР рассекречены совсем недавно, уже после ухода Юлия Борисовича из жизни. Убежден, что он и не подозревал, насколько часто его имя встречается в них.

По-настоящему старт Атомного проекта был дан сразу же после атаки американцев на Японию. Первое заседание состоялось 27 августа 1945 г. В сентябре собирались уже пять раз – 5,6,10,16 и 24-го. Именно в эти дни были определены главные направления работы. Будущие атомные бомбы начали называть «изделиями», и этот термин сохраняется до сегодняшнего дня. Ну а «главный бомбоделом» стал Юлий Борисович Харитон.

15 октября 1945 г. он выступил на Техническом совете. Это можно считать началом биографии ядерного научного центра «Арзамас-16», основателем и бессменным научным руководителем которого был Ю.Б. Харитон.

– Современная структура ядерного центра родилась при его закладке?

– Пожалуй… Когда организовывали институт и КБ, я посчитал, что недостаточно хорошо разбираюсь в организационных вопросах. Чтобы использовать свои возможности максимально и заниматься только наукой и техникой, то есть быть по-настоящему главным конструктором, нужен был еще один руководитель, который взял бы на себя все остальное. Так появилась должность директора. Я посоветовался с Курчатовым, а затем обратился с такой просьбой к Берии. Директором назначили Павла Михайловича Зернова, заместителя наркома.

Нас тогда было немного, вместе с Зельдовичем всего несколько человек. Мы понимали, что для атомной бомбы потребуется много взрывчатых веществ, а потому место должно быть уединенным. Ванников посоветовал объехать заводы, которые производили боеприпасы.

– Насколько мне известно, вы были в Германии сразу после Победы?

– В составе комиссии, которую возглавлял Завенягин. Вместе с Кикоиным мы начали искать в Германии уран. Обнаружили, что на одном из складов он был совсем недавно, но военные вывезли его как краску, ведь окись урана ярко-желтого цвета. На границе с американской зоной нам все-таки удалось найти 100 тонн урана. Это позволило сократить срок создания первого промышленного реактора на год… Однако я вскоре вернулся в Москву, необходимо было разворачивать работы по атомной бомбе.

– Уже здесь, в «Арзамасе-16»?

– Да. Курчатов одобрил выбор места, и началась энергичная работа по созданию лабораторий и набору кадров. Мы с Щелкиным составили первый список научных работников – 70 человек. Поначалу казалось, что это слишком много, ведь никто тогда не представлял масштабов работы.

Сразу после испытаний первой атомной бомбы специально для И.В.Сталина были подготовлены документы. Естественно, существовал один экземпляр, который хранился «за семью печатями». Просматривали его всего два человека – Сталин и Берия. Эти документы позволяют представить масштабы нашего Атомного проекта. Особо секретные сведения, как и положено, вписаны от руки.

Из Справки о строительстве специальных объектов:

«За период времени с конца 1945 г. и по 1 сентября 1949 г. Главпромстроем МВД СССР построено и введено в действие 35 специальных объектов, в том числе научно-исследовательских институтов, лабораторий и опытных установок – 17, горнорудных и металлургических предприятий – 7, комбинатов и заводов основного сырья – 2, химических предприятий – 5, машиностроительных и прочих предприятий – 4.

Продолжается строительство 11 научно-исследовательских и промышленных объектов, а также жилых домов и коммунально-бытовых сооружений. Наряду с этим ведутся дальнейшие работы по развитию и наращиванию новых мощностей на введенных в действие объектах».

Пожалуй, впервые мы можем представить, как именно создавалась атомная промышленность страны. Особую роль в этом процессе конечно же занимало «хозяйство Харитона». Впрочем, оно также именовалось и «хозяйством Зернова». Все зависело оттого, какие специалисты направлялись на работу в КБ № 11. Если это были физики, то они ехали «к Харитону», а инженеры и конструкторы – «к Зернову».

Но насколько «ошибся» Харитон, когда выбирал место для «Объекта», дает представление еще один секретный документ, направленный Сталину. В нем сообщается, что общая численность людей, занятых созданием атомного оружия, составляет 230 671. Естественно, военные строители и заключенные не учитывались.

Наш вечерний разговор с академиком Харитоном продолжался. Он сказал:

– Как известно, мы получили довольно подробную информацию от Фукса. Он дал описание первой атомной бомбы, и мы решили сделать нашу, аналогично американской.

– Копировать, конечно, легче…

– Я решил создать две группы, которые должны были работать параллельно: первая дал заключение – изделие сработает, вторая – не сработает. Оказалось, что права первая группа…

На определенном этапе потребовались уже не физики, а взрывники. На должность заместителя главного конструктора пригласили Духова из танковой промышленности. Все и всех, если это было необходимо, нам предоставляли без промедления. Масштабы работ становились все шире и шире, особенно при создании водородной бомбы.

– Вас часто называют «отцом атомной бомбы». Это так?

– Это неправильно. Создание бомбы потребовало усилий огромного количества людей. Реакторы, выделение плутония – это гигантская работа! Так что нельзя никого называть «отцом атомной бомбы». Я руководил непосредственно созданием бомбы, точнее, всей ее «физикой»… Сначала нам предстояло сжать материал с помощью обычной взрывчатки, чтобы получить надкритическую массу. В 1940 году мы с Я.Б.Зельдовичем считали, что для этого потребуется десять килограммов урана-235, на самом деле оказалось, что его нужно в несколько раз больше, а получить уран необычайно сложно…

То количество плутония, которым мы располагали, позволяло нам не сомневаться, что будет так, как мы рассчитывали. Провала не боялись. Экспериментально все было проверено.

– На первом этапе вы постоянно дублировали американцев?

– Нет, конечно. Пожалуй, лишь при создании первой бомбы. В последние годы появились статьи, где американцы пытаются представить, будто мы ничего не сделали сами, а все украли у них. Но недавно их специалисты побывали у нас и убедились, что работы идут на равных. На первых порах мы использовали данные Фукса, это так, но дальше шли своим путем. А что касается водородной бомбы, то главное сделали Тамм, Сахаров и другие. У нас было два отдела, одним руководил Сахаров, другим – Зельдович. Они работали вместе, поэтому неверно приписывать все достижения Андрею Дмитриевичу. Бесспорно, он – гениальный человек, но создатели водородной бомбы – это и Сахаров, и Зельдович, и Трутнев… А американцы в конце 1949 – начале 1950 года наделали много ошибок и не смогли найти дальнейший путь…

– Вы были на испытаниях водородной бомбы?

– Конечно. Наблюдательный пункт находился на расстоянии 70 километров от эпицентра. На краю поселка стояло здание, а внизу амфитеатром были расставлены скамьи. Там собралось много военных, они наблюдали за взрывом и только еще пытались понять, что такое атомная бомба… Мы с Игорем Васильевичем стояли наверху. Бомбу сбрасывали с самолета, и взрыв был в воздухе. Ударная волна пришла через три минуты, сорвала с военных фуражки. После испытаний мы поехали на место, то есть под точку взрыва, и увидели, как «вздулась» земля… Очень страшное это оружие, но оно было необходимо, чтобы сохранить мир на Земле. Я убежден, что без ядерного сдерживания ход истории был бы иным, наверное, более агрессивным. По моему убеждению, ядерное оружие нужно для стабилизации обстановки, оно способно предупредить большую войну, потому что в нынешнее время решиться на нее может только безумец.

– Понятно, что у нас, обывателей, есть страх перед бомбой: не может ли с ядерным оружием произойти то же самое, что случилось в Чернобыле? Ведь даже в канун катастрофы физики утверждали, что ее произойти в принципе не может! И тут же – крупнейшая авария…

– Мы никогда не говорили, что наши «изделия» абсолютно безопасны! Наоборот, всячески подчеркиваем, что они опасны, и поэтому необходима очень высокая тщательность в работе и в обеспечении доступа к ядерному оружию. Речь идет не о ядерном взрыве. Приходится, например, возить наши «изделия» по железной дороге, где возможны аварии. Бывают и сходы составов с рельсов, и пожары. Поэтому мы постоянно призываем к максимальной бдительности, сокращению перевозок и так далее. Этой гранью безопасности мы специально занимались. Поскольку заводы разбросаны, пришлось провести некоторую перекомпоновку производств, чтобы наши заряды в собранном виде перевозить на минимальные расстояния…

Если, к примеру, злоумышленник или террорист решится выстрелить в «изделие», то в ряде его конструкций это может вызвать детонацию взрывчатого вещества, что приведет к распылению ударной волной плутония и, как результат, возникновению радиоактивного облака. У американцев, как известно, над Испанией случилась авария – самолет потерял атомную бомбу, произошел взрыв обычной взрывчатки, и распылился плутоний. Очистка местности потребовала гигантских затрат…

Вопросы безопасности должны находиться на первом плане. Но не так легко этого добиться, ведь кроме понимания нужны и определенные финансовые затраты.

…С точки зрения «ведомства Берии», у Харитона грехов было вполне достаточно, чтобы до конца жизни находиться в одном из заведений ГУЛАГа. И дело не только в национальности – преследование евреев с присущим сталинизму размахом началось уже после того, как Харитон и многие его коллеги были прикрыты «ядерным щитом», который они же и создавали. Нет, были у семьи Харитона «грехи» более значительные…

Отца в 1922 г. выслали из страны как «идеологически вредный элемент». Он обосновался в Риге. В 1940 г. после вступления в Прибалтику советских войск был арестован и отправлен в лагерь, где и погиб. Мать – актриса. Работала в Художественном театре. Уехала на гастроли в Германию и не вернулась. Сестра оказалась на оккупированной фашистами территории, что в те времена считалось преступлением. Да и сам Юлий Борисович выезжал в Англию, где работал у Резерфорда. На пути домой он побывал в Берлине, а там, вполне вероятно, мог встречаться с матерью…

В общем, одного из руководителей Атомного проекта любой, даже самый заурядный следователь «ведомства Берии» мог обвинить и в шпионаже, и в предательстве Родины. Не сомневаюсь, что с таким ощущением Харитон жил и работал. Но вспоминать об этом не любил.

– Вы часто контактировали с Берией?

– Сначала все проблемы решали через Курчатова. А потом приходилось и мне общаться…

– Он считался с вами?

– Вынужден был… Берия знал, что в нашем деле он ничего не понимает… и, повторяю, вынужден был выслушивать нас… К примеру, был такой случай. Где-то в начале 50-х приехала к нам комиссия по проверке кадров. Члены комиссии вызывали к себе руководителей на уровне заведующих лабораториями. Расспрашивали и Льва Владимировича Альтшуллера. В частности, ему был задан вопрос: «Как вы относитесь к политике советской власти?» Альтшуллер резко раскритиковал Лысенко, сказал, что он безграмотный и опасный человек, а власть его поддерживает. Естественно, Альтшуллера распорядились убрать. Ко мне пришли Зельдович и Сахаров, рассказали эту историю. Я позвонил Берии. Тот сказал: «Он вам очень нужен?» «Да», – ответил я. «Хорошо, пусть остается», – нехотя, как мне показалось, распорядился Берия. И Альтшуллера не тронули… Кстати, в присутствии Сталина Берия сразу же становился другим, спесь мгновенно с него слетала…

– Вам приходилось это наблюдать?

– Однажды… Меня пригласили к Сталину. Захожу в кабинет, а Сталина не вижу – там было много народа… Берия как-то засуетился, потом пальцем показывает. Смотрю – Сталин. Я впервые его увидел. Очень маленький человек, рост его удивил меня… Попросили рассказать о первой бомбе. «А нельзя ли вместо одной большой сделать несколько маленьких?»– спросил Сталин. «Нет», – ответил я. Все были удовлетворены.

– Сколько вы видели ядерных взрывов?

– Точно не помню. Все – до 1963 год, пока испытания не ушли под землю. Честно скажу, страха, ужаса не было. Ведь все можно рассчитать, а значит, не бояться неожиданностей.

– Всю жизнь вы создавали атомные бомбы, а теперь мир борется за уничтожение атомного оружия. Вам не кажется, что ваш труд…

– …напрасен? Нет… Поначалу думалось о возможности войны, и она была реальна. Кто знает, что могло случиться, не будь у Советского Союза «ядерного щита»… Не буду скрывать и иной аспект: мы не думали тогда о возможности гибели человечества. Важно было, чтобы потенциальный противник тебя не обогнал… А сейчас человечество может погибнуть, поэтому нужен иной подход к оценке последствий атомной войны…: Меня сегодня больше волнует другая сторона вопроса – борьба с АЭС. Людьми движет страх. Но не атомные станции грозят гибелью человечеству, а парниковый эффект. И с этой реальной катастрофой, очертания которой видны, можно бороться только с помощью АЭС. Безопасные отходы – реальность атомной энергетики. Эти проблемы нужно решать. А вот выступать против АЭС, демонтировать, запрещать их – безумие. Нельзя делать ошибки при проектировании, строительстве, эксплуатации – это ясно, но разумное и серьезное использование атомной энергии – вот главное направление. Надо заниматься и термоядерной энергетикой.

Абсолютно! Атомная энергетика – магистральный путь развития человечества…

…В последние годы жизни Юлий Борисович Харитон ослеп, восстановить зрение врачам как в России, так и в Америке не удалось, но это не мешало ему четко «видеть» будущее[8]8
  Губарев Вл. Звезда Харитона. «Еврейские вести», 2004. № 2, февраль.


[Закрыть].

…Генерал-полковник Борис Львович Ванников умер 22 февраля 1962 г. Похоронили его со всеми воинскими почестями на Красной площади у Кремлевской стены.

* * *

…Ежегодно 14 декабря отмечается День памяти академика Сахарова.

Академик Сахаров не был политиком, но играл огромную политическую роль. И тогда, и сейчас государство, следуя своей природе, старалось установить полный контроль над гражданским обществом. Сейчас это получается лучше: на смену гражданину Сахарову пришли члены Общественной палаты. Но традиция назначения «гражданами»– своеобразное производство общественников – будет работать вхолостую, поскольку у гражданского общества всегда есть выбор. В декабре две символичные даты – на выбор. День рождения Иосифа Джугашвили и день памяти Андрея Сахарова. Первый, безусловно, смог бы внести значительный вклад в ныне развернувшуюся борьбу с незаконными мигрантами. Голос второго наверняка бы потонул в хоре националистов, как когда-то смолк в Верховном Совете под хлопки «агрессивно-послушного большинства».

В этот день Андрей Дмитриевич свой рабочий день начал с того, что написал текст на тему «О внесении изменений в Уголовный кодекс СССР», для выступления на II съезде, потом работал с другими рукописями. Днем работал на заседании межрегиональной депутатской группы, а вечером, как и планировал накануне, поехал на интервью в гостиницу «Москва», в номер к казахскому писателю Олжасу Сулейманову, в котором его ждала съемочная группа. В то время по заказу Министерства обороны снимался фильм «Полигон», запечатлевший испытания атомного оружия на Семипалатинском полигоне. На всех материалах стоял гриф «совершенно секретно». В широком прокате фильм, вероятно, так и не был показан. Раскрывая эту тему, никоим образом, наверное, нельзя было не представить мнение о произошедшем одного из самых активных участников создания водородной бомбы.

Завершая свое последнее интервью, Сахаров сказал: «Я думаю, что XX век – это действительно век науки. Во всех областях произошли колоссальные прорывы, имевшие огромные последствия в жизни человеческого общества. Но благодаря тому, что это произошло в очень критический период человеческой истории, последствия эти был неоднозначны. Две главные опасности, угрожающие жизни на Земле, – всеобщее уничтожение в ходе термоядерной войны и уничтожение от экологических последствий – тесно связаны с прогрессом науки и техники. Но я считаю, что в целом прогресс есть движение, необходимое в жизни человечества… Человечество вне прогресса существовать не может. Это его форма существования. Я надеюсь, что этот критический период человеческой истории будет преодолен. Это некий экзамен, который человечество держит. Экзамен на способность выжить».

После интервью журналист Владимир Рерих привез Сахарова на машине к дому на улице Чкалова. Было тепло, падал мягкий, совсем новогодний снег. Рериху хотелось сказать на прощание что-то значительное, проникновенное, но у него на языке вертелась какая-то выспренняя чепуха, и он как заведенный бормотал только слова благодарности. Сахаров улыбнулся, протянул руку. Его глаза без очков утратили всегдашнее выражение предельной сосредоточенности и едва заметной настороженности. Он повернулся и пошел к подъезду… Высокий, немного сутулый, но до неузнаваемости моложавый в своей куртке и пушистой меховой шапке…