Текст книги "Мировой ядерный клуб. Как спасти мир"

Глава 24
ОНИ ОТСТАИВАЛИ ПРИОРИТЕТ И ПРЕСТИЖ СТРАНЫ СОВЕТОВ!

Конечно, если утверждать, что каждый еврей умен и талантлив от рождения только потому, что он еврей, то это не столько реализм, сколько идиотизм. Нет, это даже далеко не так: глупых и бездарных среди евреев нисколько не меньше, чем среди любых других народов, а вот талантливых или, вернее, способных к активному творческому умственному труду – больше. Часто задают один и тот же вопрос, что сделало евреев узнаваемыми и специфически отличными от окружающих других народов? Еврейские сообщества всегда характеризовались своей ученостью и, уж во всяком случае, образованностью, как правило, превосходящей уровень образованности коренных народов, что вызывало со стороны последних постоянное ревнивое раздражение. А для живущих в России это было особо характерно во все времена.

Отсюда – процентные нормы, вводимые царским правительством в России, унаследованные в годы сталинского диктата. Все эти возмутительные рассуждения и расчеты руководителей партии и правительства по отношению к молодежи еврейского народа были направлены, в первую очередь, на то, чтобы перекрыть им доступ в самые престижные вузы – электроники, кибернетики, ядерной физики. («Евреев в вузах – в процентном отношении – должно быть столько, сколько их вообще в стране и, уж во всяком случае, не больше, чем шахтеров, рабочих на заводах и фабриках!» Или: «Сколько лет вам понадобиться, чтобы полностью избавиться от евреев в армии? А в оборонной промышленности? А в науке вообще?»). Эта проблема мучила и мучает юдофобов…

До сих пор в Московском, да и Киевском университетах евреев обучается намного меньше, чем в дореволюционное время, а на отдельных престижных факультетах их, похоже, вообще нет. Для евреев были плотно закрыты гуманитарные научные учреждения, включая академические и партийные, не говоря уже о партийных комитетах всех уровней в высших учреждениях. Сначала 50-х годов XX века после зверской расправы коммунистических властей с лучшей частью еврейской интеллигенции, еврейская национальная жизнь здесь практически прекратилась.

В атмосфере господствовавшей юдофобии казалось, что евреи не могут получить поддержку внутри страны. Но против антисемитизма выступила самая передовая часть интеллигенции – диссиденты. Один из них С.И. Караванский поднял свой голос в защиту евреев после второго ареста в 1965 году. Он отправил письмо Председателю Совета Национальностей Верховного Совета СССР, в котором, в частности, писал:

«В первую очередь обращаю Ваше внимание на дискриминацию еврейского населения. В первую очередь потому, что отношение к еврейской национальности – это та лакмусовая бумажка, которая свидетельствует о степени интернациональной сознательности данного общества. Закрытие еврейских культурных учреждений: газет, школ, театров, издательств, расстрел деятелей еврейской культуры, дискриминация на практике евреев в высшие и средние учебные заведения – все это явления, которым, наряду с осуждением культа, должен быть положен конец дискриминационным мерам. Но, к сожалению, этого не произошло. Н.С.Хрущев для успокоения общественного мнения за границей (на общественность внутри страны он мало обращал внимания) вынужден был реабилитировать невинно расстрелянных и невинно осужденных деятелей еврейской культуры. На этом он поставил точку. А где еврейские театры, газеты, издательства, школы? В Одессе, где живет 150 тысяч еврейского населения, нет ни одной еврейской школы. А практика приема в вузы? Снова-таки в Одессе, где числится 25 процентов еврейского населения, в вузах учится 3–5 процентов евреев. Это та норма, которая негласно существует при приеме в вузы. Еврейской молодежи, которая подавала документы в высшие учебные заведения других городов Союза, отвечают: „А в Одессе есть такой же вуз – поступайте в „свой институт““. И это тогда, когда молодежь с Урала, из Сибири, Москвы, Тулы, Саратова учится в вузах Одессы – им предоставляют специально построенные для этой цели общежития, а местная еврейская молодежь (равно как украинская и молдавская) имеет весьма ограниченные права на образование.

Разве эти факты могут способствовать дружбе народов? Наоборот, эти факты способствуют формированию у евреев сознания, что они неполноценная, неравноправная национальность, и толкают ее на путь сионизма. И нужно признать, что никогда еще идеи сионизма не имели такой популярности среди еврейского населения, как сейчас. Это – результат дискриминации еврейского меньшинства».

Это письмо датировано 10 апреля 1966 года.

Но, несмотря на чинимые преграды, евреи все-таки выходили благодаря своей настойчивости, образованности на первые места по этим самым пресловутым процентным соотношениям даже в самые неблагоприятные периоды еврейской истории. Еврейские юноши и девушки после успешного завершения учебы в школе оставляли давно обжитые места где родились и выросли, и мчались с Киева, Одессы, Житомира, Львова, Симферополя, Черновцов в Новосибирск, где открыли только что филиал академии наук. Они успешно выдерживали вступительные экзамены на факультеты атомной физики, кибернетики, электроники и др. Их неохотно принимали вузы Дальнего Востока, Сибири, Урала. Иногда в документах приходилось менять фамилию на более подходящую, даже национальность. Иногда отделы кадров вузов в своих отчетах не выпячивали еврейские фамилии, а заносили их в графу представителей других национальностей, чтобы избежать неприятностей со стороны контролирующих комиссий. Иногда это проходило гладко, но и были в этом вопросе всякие неурядицы. И несмотря на чинимые, казалось бы, непреодолимые преграды еврейские юноши и девушки овладевали самыми престижными профессиями программистов, электронщиков, специалистами в области кибернетики, ядерной физики, компьютеризации.

Нет никакого специфического «гена талантливости», который «вручался» бы каждому еврею при рождении, эта склонность к творчеству вырабатывается повседневным упорным трудом. Евреям суждено оставаться малым народом, щедро осеменяющим своим генофондом и своими духовными ценностями практически все человечество, на всех континентах. Уж так заложено природой в еврейском характере докопаться до истины. Об этом образно написал Борис Пастернак:

 
Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной службе.
До их причины,
До основанья, до корней,
До сердцевины.
Все время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.
 

Тысячи и тысячи евреев трудились и трудятся в самых разных сферах мировой науки и технологии практически во всех развитых странах.

В России всегда в критические изломы истории находились люди, которые знали, куда и какими путями вывести страну из критической ситуации. Но беда в том, что не всегда к ним прислушиваются, считая их предложение заманчивым, но опасным или преждевременным для исполнения. Гениев не бывает, их выдумали и использовали в критической ситуации. Нельзя отрицать очевидное: задолго до того, как начали работать наши разведчики и поставлять в СССР уникальные материалы, основные принципы создания А-бомбы прощупывались физиками и теми, кто стоял рядом с ними. К счастью, в нашей стране всегда были провидцы, способные проникать в далекое будущее. И среди них – Харитон, Зельдович, Кикоин, Курчатов, др.

1942-й год стал рубежом в истории создания ядерного оружия. В прологе «Атомного проекта» была поставлена точка. Уже с января 1943-го начинает разворачиваться первый акт драмы, который будет называться в США «Манхэттенским проектом», а у нас – «Атомным проектом». Именно тогда человечество осознало, что стоит перед началом использования новой формы ядерной энергии.

* * *

Среди документов «Атомного проекта СССР» есть и такие, которые помогают лучше понять, в каких условиях приходилось работать ученым. Очень многое зависело от того, как они умели отстаивать свою точку зрения, а, следовательно, и самих себя. А ведь их окружал «мир НКВД», то есть мир страха, репрессий, лагерей, тюрем и унижений.

Как удалось им выстоять?

Случай с Исааком Константиновичем Кикоиным показывает, насколько трудно было тем ученым, которые стояли во главе Проекта и которых окружали «люди Берии».

23 января 1948 года на заседании Специального комитета И.В. Курчатов сделал доклад о ходе работ по «Атомному проекту». Было решено представить его И.В.Сталину. В докладе подробно рассказывается о работах по получению урана-235 для бомбы. В частности, Курчатов отмечает:

«Завод № 813, научным руководителем которого является чл. – кор. Академии наук т. Кикоин, является заводом выделения при помощи диффузионного метода легкого изотопа урана из уранового газообразного соединения – шестифтористого урана.

Хотя у нас и была уверенность в том, что положенный в основу завода № 813 принцип разделения изотопов урана пропусканием газа через мелкопористую сетку и является правильным, в 1946 году мы не располагали еще опытным доказательством осуществимости процесса…»

Курчатов пишет так подробно и популярно не случайно: он прекрасно понимает, что его доклад ляжет на стол Сталину, а значит, нужно писать так, чтобы вождю все было ясно и понятно.

«В 1947 году в Лаборатории № 2 были созданы два каскада из 20 диффузионных машин, осуществлен процесс обогащения урана-235 и показано, что полученное обогащение соответствует расчетному…

Отличительной особенностью завода № 813 является гибкость управления. С завода № 813 можно по желанию получить либо чистый (90 %) уран-235, который непосредственно является атомным взрывчатым веществом, либо обогащенный до любой концентрации полупродукт, в случае необходимости использования его в т. н. обогащенных котлах…»

Но это будущее, а пока И.В. Курчатов отмечает: «При введении в строй всего завода он будет выдавать около 150 граммов 90 %-ного урана-235. Срок пуска завода № 813 согласно решению Правительства определен ноябрем 1948 года. Этот срок будет выдержан только при условии форсирования работ со стороны МВД…»

Естественно, что все намеченные планы срывались. Признать свою вину работники МВД не могли – в этом случае наказание было бы для них жестоким, а потому они сделали попытку найти «козла отпущения». Лучшей кандидатурой, с их точки зрения, был Кикоин. И не только из-за национальности, но из-за явного нежелания иметь прямые контакты с органами безопасности. Когда-то Берия предложил ученых, занятых в «Атомном проекте», зачислить в НКВД, присвоить офицерские звания и выдать форму. Этому воспротивились почти все ученые, но наиболее активным противником был Кикоин. Безусловно, Берия запомнил это.

Может быть, имеет смысл напомнить ему об этом?!

У начальника ПГУ Б.Л. Ванникова прошло совещание о положении дел на комбинате № 813. Председательствующий, отличавшийся резкостью и бесцеремонностью, обрушился на научного руководителя И.К. Кикоина со всеми возможными обвинениями. По мнению присутствующих, именно он виновен в задержке пуска предприятия.

В те времена считалось, что мнение высшего начальства – закон. Над Кикоиным начали сгущаться тучи – речь шла о смене научного руководства комбината.

Сразу же после совещания Исаак Константинович направляет резкое письмо Ванникову. Он, в частности, пишет:

«Итак… выяснилось следующее:

1. И.К. Кикоин лишен доверия руководителя проблемами атомной энергии.

2. Умственные способности И.К. Кикоина весьма ограничены и вклад этих способностей в порученное ему дело недостаточен.

3. И.К. Кикоин совершает подлости.

При таких обстоятельствах само собой напрашивается единственно возможный организационный вывод, который по Вашему представлению, несомненно, будет сделан – об отстранении указанного И.К. Кикоина от ответственного поста, который он занимает и который он дальше, очевидно, занимать не должен…»

Скандал начал развиваться. Б.Л. Ванников принадлежал к тому типу руководителей, которые не терпели издевательства над собой. А именно так он воспринял письмо ученого. Естественно, он сразу же доложил о ситуации Берии.

Кикоин по рекомендации Курчатова решил тоже обратиться к руководителю «Атомного проекта». Тем более что в конфликт начали вмешиваться и другие сотрудники ведомства Берии. Естественно, они поддерживали Ванникова.

9 марта 1948 года Кикоин пишет Берии: «По дошедшим до меня сведениям, уполномоченный Совета Министров СССР по Лаборатории № 2 АН СССР тов. Павлов официально заявил Специальному комитету СМ, что я не верю в возможность осуществления диффузионного завода, в частности строящегося завода № 813.

Это настолько не вяжется со всей моей работой в течение последних четырех лет, что я счел необходимым дать по этому поводу объяснения, тем более что обвинения исходят от правительственного уполномоченного по лаборатории, заместителем начальника которой я являюсь.

В действительности дело обстоит как раз наоборот…»

Далее И.К. Кикоин подробно рассказывает обо всех перипетиях рождения нового метода и о ситуации со строительством завода. Свою точку зрения он высказывает предельно объективно.

В заключение ученый пишет: «Ввиду того что тем не менее столь дискредитирующее меня заявление было тов. Павловым сделано и это необыкновенно осложнило условия моей работы, прошу Вас принять меня для дачи Вам лично объяснений по всей совокупности вопросов, с этим связанных».

Судя по пометкам, Берия читал записку Кикоина очень внимательно. Неизвестно, принимал ли он ученого, советовался ли с Курчатовым или кем-то другим – в архивах таких свидетельств нет, но атмосфера вокруг Кикоина резко изменилась: никто теперь не смел разговаривать с ним грубо, резко и оскорбительно. Никто, кроме Берии.

Пройдет много лет. И именно «гибкость управления комбината № 813» позволит стране обеспечивать ядерным топливом не только наши атомные станции, но и американские. «Жемчужиной атомной промышленности России» будут названы разделительные производства, которые начнут создаваться на Урале под руководством академика, дважды Героя Социалистического труда И.К. Кикоина.

О секретности «Атомного проекта» уже сказано немало, но еще явно недостаточно, потому что для каждого человека она была особенной, своей. В зависимости от собственного склада характера, от воображения, эмоций, наконец, даже национальности режим секретности приобретал разные черты, а потому описывается участниками событий по-разному.

Внес свою лепту и профессор Л.В. Альтшулер – один из пионеров «Атомного проекта». В своих воспоминаниях о «затерянном мире Харитона» – так он называет КБ, где создавались первые образцы ядерного оружия, – Лев Владимирович пишет:

«Угнетающе действовал и режим секретности. Это был не просто режим, а образ жизни, определявший манеру поведения, образ мысли людей, их душевное состояние. Преследовал меня один и тот же сон, от которого я просыпался в холодном поту. Снилось мне, что я в Москве, иду по улице и несу в портфеле документы СС (совершенно секретно). И я погиб, так как не могу объяснить, как и с какой целью они туда попали. Но это всего лишь сон. А однажды почти так же случилось со мной наяву. Придя вечером с работы (по счастью, не в Москве, а на объекте) и развернув газеты, которые нам заботливо доставляли на работу, я с ужасом обнаружил среди них секретные документы, которые я был обязан сдать в конце рабочего дня в первый отдел. Однако вместо этого я по рассеянности вместе с газетами положил их в портфель. Моим первым импульсом было доложить о допущенном нарушении режима секретности и сдать документацию. Спасла меня мой добрый гений, моя жена Мария Парфеньевна Сперанская, бывшая, кстати, первым взрывником объекта. Она категорически воспротивилась этому, понимая, конечно, что честность в данном случае наказуема, и очень серьезно. Ночью я держал документы под подушкой, а утром, явившись на работу первым, положил их в сейф, после чего пошел в отдел режима и „сознался“, что вчера не успел сдать эти документы и оставил их в сейфе. Такое нарушение, очевидно, не было серьезным и мне его простили».

Во сне ученый «видел» Москву. Родной город в те годы снился многим, так как они уже не надеялись вернуться туда. Строки из песни, написанной физиками, – недвусмысленно предупреждали:

 
От Москвы до Сарова ходит самолет,
Кто сюда попал, обратно не придет…
 

По законам секретности с «Объекта» не выпускали не только в отпуска, но и на похороны отца и матери…

Замечательный классик еврейской литературы Шолом-Алейхем в свое время сказал: «Евреи и сами не станут отрицать, что они народ поставщиков, принявших на себя миссию поставлять всему миру знаменитостей, отдавая все, что у них есть лучшего и прекраснейшего…» Вся трагическая история еврейского народа подтверждает эти слова.

Глава 25
«СТРЕМЯСЬ К ЛУЧШЕМУ, НЕ НАТВОРИТЬ ХУДШЕГО»

Еще лет десять тому назад тихим погожим вечером на одной из Саровских улиц, отделенной от берега Сатиса узкой полоской сохранившегося леса, изредка можно было встретить трогательную пару скромно одетых пожилых людей. Оберегая друг друга, они неторопливо шли по неширокой асфальтовой дорожке и время от времени останавливались, чтобы отдышаться. Иногда он и она обменивались репликами, и случайные прохожие не могли не видеть, какой удивительной добротой светятся их лица.

Бывало, маршрут менялся, и тогда они шли в сторону реки, к могучей многоствольной иве. Теряясь под ее величественным шатром, они присаживались на один из доживающих свой век, приникших к земле ее стволов и замирали, растворяясь в тишине дремлющей реки и засыпающей ивы. Это старое огромное дерево они очень любили и говорили о нем, как о чуде.

Через некоторое время они возвращались домой, в свой коттедж. И только кое-кто из встречных, да и то, которые постарше, сознавали, что видели Юлия Борисовича Харитона и его сестру Анну Борисовну. Но мало кому было известно, что, оставив комнату в ленинградской коммуналке и переехав в 1988 г. в закрытый город физиков-ядерщиков Саров (Арзамас-16), Анна Борисовна до последних своих дней самозабвенно опекала Юлия Борисовича, когда он овдовел и потерял дочь.

Даже когда ей исполнилось 92 года (а она была на два года старше своего брата), Анна Борисовна продолжала заботиться о Юлии Борисовиче: сама готовила ему завтраки, обеды и ужины, по минутам следила за приемом лекарств и самоотверженно сопровождала брата при каждой его поездке в Москву, особенно оберегая сумочку с запасом разноцветных таблеток и глазных капель, прописанных врачами Юлию Борисовичу. Благодаря ей, сохранялся сложившийся в течение десятилетий распорядок: и в будни, и по выходным дням Юлий Борисович уже к восьми утра был на своем рабочем месте. Короткий перерыв на обед, и машина вновь везла его на работу. Не припомнить случая, чтобы вечером он сам вернулся домой без умоляющих телефонных уговоров Анны Борисовны, как раньше это делали жена Мария Николаевна и дочь Татьяна Юльевна.

Завидев его белую «Волгу», часовые, не останавливая ее и отдавая честь, пропускали машину через ворота охраняемой территории, а Юлий Борисович, сидя рядом с водителем, приветствовал их неизменным наклоном головы.

Так он делал всегда, даже когда его зрение настолько ослабло, что он с трудом различал лишь очертания крупных предметов.

Так поступал он и в последний, трагический год жизни, когда полная слепота обрушилась на него, став еще одним, но уже непереносимым испытанием для 92-летнего человека. Трагический, тем более, что он до конца сохранял ясный ум и невероятную выдержку. Всего за шесть дней до кончины он, сильно ослабевший и измученный слепотой, спокойно заметил: «До нового года я не доживу…».

Жизнь Юлия Борисовича практически совпала с XX веком: он родился 14 (27) февраля 1904 г. и умер 19 декабря 1996 г., не дожив двух месяцев до 93 лет. Пожалуй, трудно вспомнить имя другого ученого, жизнь которого охватила бы такой огромный период, насыщенный знаменательными историческими событиями и великими научными открытиями и изобретениями. Он появился на свет с первыми автомобилями, самолетами и примитивными механическими арифмометрами, а ушел из жизни, когда система Интернет, превращая мир в единое целое, быстро опоясывает земной шар своей «паутиной». Когда человек овладел энергией атомного ядра и океанскими глубинами, а полеты в космос стали обычным делом. Когда человечество вступило в эру спутников, электроники, всемирного радио и телевидения. Он видел и пережил не только яркие взлеты, но и чудовищные потрясения XX века.

На протяжении его жизни мир несказанно преобразился. И он сам стал одним из его великих преобразователей. Когда с ним прощались, многие говорили, что с ним уходит эпоха. Но изменившийся, преобразованный мир – вечный памятник таким людям.

Его юные годы не были легкими. Отец Борис Осипович Харитон – видный петербургский журналист. Он играл одну из самых заметных ролей в издании и подготовке материалов ежедневной газеты «Речь»– центрального органа Партии народной свободы и тесно сотрудничал с такими лидерами кадетов, как П.Н. Милюков, И.В. Гессен, В.Д. Набоков, И.И. Петрункевич.

После 1917 г. Б.О. Харитон попал под подозрение органов советской власти. В 1922 г. вместе с десятками других отечественных либералов – писателей, ученых и мыслителей – он был выслан на «философском пароходе» за пределы Родины. Обосновавшись в Риге, издавал там газету для русскоязычных читателей. После включения Латвии в состав СССР был репрессирован и погиб в лагере.

Мать будущего ученого, артистка Мирра Яковлевна Буровская, была известна под сценическим псевдонимом Биренс. В 1911 г., когда сыну было семь лет, она уехала в Германию и вышла замуж за видного психиатра, ученика 3. Фрейда.

Когда в Германии надвинулась фашистская опасность, она покинула ее и обосновалась в Иерусалиме. Со времени отъезда матери за границу Юлий видел ее только дважды: в середине двадцатых годов, когда он, направляясь в научную командировку в Англию, следовал через Германию, и через, два года на обратном пути, когда возвращался из Англии домой.

В 1929 г. он женился, и его брак с Марией Николаевной Жуковской оказался необыкновенно счастливым.

Наличие родственников за границей привело к тому, что впоследствии, особенно в тридцатые-сороковые годы, Юлий Борисович оставался под особым наблюдением ведомства государственной безопасности СССР. Но заинтересованность государства иметь под рукой столь выдающегося ученого сыграла, как видим, не последнюю роль в его судьбе.

После отъезда матери за рубеж Борис Осипович взял детям бонну: от первого брака, после смерти жены, у Б.О. Харитона остались две дочери – Лида и Аня, которые были старше Юлия соответственно на четыре и два года. Именно своей воспитательнице дети были обязаны хорошим знанием немецкого языка, что в дальнейшем Юлию Борисовичу особенно пригодилось. Не попав в гимназию из-за наличия процентной нормы для лиц, как тогда писали, «иудейского вероисповедания», Юлий учился в коммерческом, а затем в реальном училище.

С пятнадцати лет, трудясь в различных мастерских, он стал зарабатывать на жизнь.

В 1921 г. поступил в петроградский Политехнический институт и вскоре, будучи студентом, оказался в лаборатории Физико-технического института. Здесь ему посчастливилось пройти выдающуюся научную школу у А.Ф. Иоффе и Н.Н. Семенова.

Путь к атомному ядру. Входе космического телемоста между двумя студенческими аудиториями – советской и американской, состоявшегося 5 марта 1988 г., Ю.Б. Харитон, фактически впервые оказавшись перед мировой телеаудиторией, сказал: «Должен признаться, что я начал работать над атомной бомбой… в 1926 году.

Звучит это довольно странно, но это утверждение не лишено смысла. В 1926 г. мне было 22 года, и я работал в лаборатории электронной химии ленинградского Физико-технического института».

Именно тогда один из основоположников химической физики Николай Николаевич Семенов заинтересовал сотрудника своей лаборатории Юлия Харитона исследованием выхода света при реакции окисления паров фосфора. Проводя опыты вместе с З.Ф. Вальтой, молодые экспериментаторы обнаружили удивительное явление, от которого, по словам Юлия Борисовича, «сразу глаза на лоб полезли»: оказалось, что при достаточно низких давлениях кислорода пары фосфора не вступали в реакцию и никакого свечения не было. Но картина совершенно менялась, когда величина давления впущенного кислорода достигала некоторого критического значения.

Это открытие увлекло уже и Николая Николаевича. Оно привело его, в конце концов, к созданию учения о разветвленных цепных процессах, увенчанного в 1956 г. Нобелевской премией и ставшего научным фундаментом на пути овладения атомной энергией. На одном из экземпляров своей книги о цепных реакциях Н.Н. Семенов сделал надпись: «Дорогому Юлию Борисовичу, ты толкнул мою мысль в область цепных реакций». Спустя много лет Ю.Б. Харитон вспоминал: «Поскольку Н.Н. сам работал с разветвляющимися цепными реакциями и нас приучил к этой культуре, к этому мышлению, нам было легко после исследований фосфора перейти к работам с ядерными цепными реакциями деления. Весь прошлый опыт работы Института химфизики позволил очень быстро войти в новую область».

Таким образом, атомная тематика в научной биографии Юлия Борисовича оказалась как бы предопределенной уже в молодости.

Вскоре после замечательных экспериментов с парами фосфора Ю.Б. Харитон в 1926 г., при содействии П.Л. Капицы оказался в двухлетней научной командировке в Великобритании, в Кавендишской лаборатории Эрнеста Резерфорда – великого физика, основоположника науки об атомном ядре. Там, под непосредственным руководством будущего первооткрывателя нейтрона Дж. Чедвика Юлий Борисович увлекся, казалось бы, совсем неожиданной для себя темой – предельной чувствительностью глаза к световым квантам. В результате в 1928 г. он защитил диссертацию на степень доктора философии «О счете сцинтилляций, производимых альфа-частицами».

Пребывание в легендарной лаборатории Резерфорда стало важной вехой в формировании Юлия Борисовича как физика: он оказался в одном из лучших мировых центров науки.

Находясь в постоянном контакте с выдающимися физиками, он впитал демократические традиции европейской научной школы. В свою очередь, все это оказывало самое благотворное влияние на людей, с которыми он в дальнейшем взаимодействовал в рамках советского атомного проекта. Его представление о мире и, в частности, восприятие им политических реальностей расширилось благодаря тому, что перед возвращением на Родину он смог посетить ряд европейских стран. В Германии он уже тогда увидел пугающие ростки фашизма и пришел к мысли о неизбежной войне СССР с ней в будущем. Это обстоятельство произвело столь сильное впечатление, что, говоря его словами, он «после непродолжительного экскурса в область биофизики (проведение совместно с Г.М. Франком измерений длин волн и интенсивности митогенетического излучения) перешел к систематической работе над вопросами теории взрывчатых веществ».

В начале тридцатых годов XX века Ю.Б. Харитон создает отдел взрывов, преобразованный затем в специализированную лабораторию только что организованного Института химической физики. Как отмечал Я.Б.Зельдович, «Юлий Борисович сознательно выбрал изучение взрывчатых веществ. В этом выборе проявились гражданские качества Харитона: ощущалось приближение пока еще далекой войны; очевидным было и народнохозяйственное значение взрывной техники. В не меньшей мере выбор взрывчатых веществ в качестве дела жизни свидетельствовал о смелости Харитона, о его окрыляющем чувстве научной силы. В лаборатории Харитона исследования взрывчатых веществ развернулись во многих направлениях». Пройдет время, и он станет признанным авторитетом в науке о взрыве. Война с фашистской Германией предъявит новые требования, и Ю.Б. Харитон вместе с С.Б. Ратнером уже в 1942 г. разработают противотанковые гранаты большой бризантной силы с оригинальной конструкцией спускового механизма взрывателя.

Казалось, Юлий Борисович навсегда посвятил себя изучению процессов горения и взрыва, детонации конденсированных взрывчатых веществ. Однако увлеченность физикой не проходила. Она заставляла обращаться все к новым ее разделам, превращая его в энциклопедически образованного ученого. Не случайно с 1929 г. по 1946 г. он был заместителем ответственного редактора «Журнала экспериментальной и теоретической физики». Как не удивляет и то, что в конце тридцатых годов он развивает общую теорию разделения изотопов методом центрифугирования и вместе с Я.Б. Зельдовичем факультативно, вне рабочего времени, выполняет и публикует серию пионерских основополагающих работ по теории цепной реакции деления урана, которые стали фундаментом современной физики реакторов и ядерной энергетики.

Интерес Юлия Борисовича к цепным реакциям, как и его обостренное восприятие мировых событий, оказались непреходящими. Поэтому, когда в 1943 г. И.В.Курчатов пригласил его участвовать в работе над советским атомным проектом, согласие Юлия Борисовича стало совершенно естественным шагом. Он включился в нее, говоря словами его учителя Н.Н. Семенова, как один из наиболее самоотверженных работников, исключительный по моральным качествам человек.

Обстоятельства сложились так, что этим делом он занимался потом уже всю жизнь. Его редкая интуиция, глубочайшее понимание физики взрыва и атомной науки, патриотизм привели к выдающимся результатам, которые признаны и у нас в стране, и за рубежом. Именно И.В. Курчатову и Ю.Б. Харитону наша страна в первую очередь обязана созданием ядерного оружия, ставшего основой ее оборонного могущества и средством предотвращения новой мировой войны. Даже в памятный, юбилейный день своего 90-летия Юлий Борисович, отвечая на многочисленные приветствия и обращаясь к участникам торжества, переполнившим зал Дома ученых в Сарове, с первых слов предпочел говорить о других: «В такой день я не могу не сказать несколько грустных слов. Потому что работа, которая была сделана в нашем институте, конечно, в значительной мере была связана с рядом замечательных людей, которых сейчас, увы, с нами уже нет. Работа по созданию ядерного оружия могла бы задержаться, если бы на их месте были другие. Я, прежде всего, хочу назвать двух потрясающих физиков-теоретиков: Якова Борисовича Зельдовича, с которым мы вместе начали работу над ядерным оружием в 1939 г., и Андрея Дмитриевича Сахарова, который в области создания ядерного оружия и в физике вообще сделал фантастически много. Сахаров был основным автором первой водородной бомбы, испытанной нами в 1953 году… Но кроме непосредственно разработки ядерного оружия, имеется еще огромный круг вопросов, без решения которых никакое ядерное оружие сделано быть не может. Всем этим, в том числе и вопросами ядерного оружия, ведал замечательный физик Игорь Васильевич Курчатов – человек поразительный, потрясающе талантливый и с удивительными организационными способностями, которыми я совершенно не обладаю. Ему и было поручено общее [научное] руководство всем комплексом работ, хоть как-то связанных с созданием ядерного оружия… Конечно, многие другие наши физики тоже внесли огромный вклад. Я хотел бы упомянуть о блестящих физиках-экспериментаторах, которые участвовали в нашей работе, и в значительной мере обеспечили ее успех… Я хочу подчеркнуть выдающуюся роль коллектива в целом. Весь наш коллектив содержит огромное количество талантливых людей… Без его невероятно целеустремленной, напряженной работы, в том числе многих молодых ученых, конечно, нельзя было бы за такой срок создать и испытать первый образец ядерного оружия… Это была коллективная работа, и только дружный коллектив мог ее сделать».