Текст книги "Мировой ядерный клуб. Как спасти мир"

Глава 18
ЛАНДАУ-АНТИСОВЕТЧИК В СОВЕТСКОМ АТОМНОМ ПРОЕКТЕ

Спасла теоретика Ландау – вытащила из Лубянской могилы – все же мудрая смелость экспериментатора. В письме в Кремль П.Л. Капица сообщил о своем открытии «в одной из наиболее загадочных областей современной физики», для прояснения которой ему требовалась помощь Ландау. И после года заключения, в канун нового Первомая 1939 г., новый шеф сталинской полиции Берия выдал замечательного теоретика на поруки замечательному экспериментатору.

Ландау действительно объяснил сверхтекучесть, открытую Капицей; и открытие, и объяснение принесли их авторам по Нобелевской премии, но это – спустя несколько десятилетий. А вот спустя несколько лет после освобождения Ландау был основан советский Атомный проект. После Хиросимы, скомандовав «полный вперед», Сталин поставил маршала Берию на капитанский мостик проекта.

Капица также был введен в высшее руководство проекта – Спецкомитет. Но уже через месяц с небольшим – познакомившись со стилем работы Спецпредседателя – попросил об отставке. Капица вовсе не был пацифистом, – для него было просто невыносимо под присмотром главного сталинского жандарма и в атмосфере секретности догонять американцев, копируя их путь. Его жизненный стиль был первопроходческие исследования, и при этом ограничивать свою свободу он был готов только необходимостью проверки полученных результатов. Поэтому Капица пошел на смертельный риск – вошел в конфликт с могущественным Берией, пожаловавшись на него Сталину. В результате, он лишился всех своих научных постов, включая и директорство в созданном им Институте Физпроблем. Сам институт остался включенным в атомный проект, и, в частности, Ландау, антисоветский преступник, выпущенный на поруки Капице, оказался вовлечен в дело высшей государственной секретности. Его вклад в супербомбы был достаточно весом, если его наградили двумя Сталинскими премиями (1949 и 1953 гг.) и званием Героя Соцтруда (1954 г.).

Получил он это за вычислительную математику, а не теоретическую физику. Его группа «вручную» справилась с проблемой, за которую не взялись американцы (отложив ее до наступления компьютерной эры), – расчет «слойки», проекта первой советской термоядерной бомбы, рожденного в ФИАНовской группе Тамма.

В то время как Ландау вносил свой вклад в успех советской супербомбы, КГБ получало недвусмысленные свидетельства того, что работал он за страх. КГБ, благодаря своим агентам и «оперативной технике», собрало впечатляющую коллекцию его высказываний, сохранившуюся в архиве ЦК.

До ушей ГБ дошло, что Ландау считал себя «ученым рабом». Могильный холод Лубянки произвел еще один фазовый переход в его взглядах (вслед за тем, который привел к листовке), если судить по сказанному им своему другу: «То, что Ленин был первым фашистом – это ясно», и: «наша система, как я ее знаю с 1937 года, совершенно определенно есть фашистская система, и она такой осталась и измениться так просто не может… пока эта система существует, питать надежды на то, что она приведет к чему-то приличному… даже смешно… Если наша система мирным способом не может рухнуть, то Третья мировая война неизбежна со всеми ужасами, которые при этом предстоят… Без фашизма нет войны».

Ландау занимался спецтематикой только для самозащиты. После смерти Сталина он заявил своему близкому сотруднику: «Все! Его нет, я его больше не боюсь, и я больше этим заниматься не буду…». И ушел из Спецпроекта.

Отношение Ландау к Советской власти и его нежелание работать над ядерным оружием были практически исключением (пока известен только еще один подобный пример – М.А. Леонтович). Исключительным, впрочем, были и его жизненный опыт, и его способность к критическому анализу идеализированное отношение к социализму особенно подходит теоретическому складу ума. У советского физика-теоретика были дополнительные причины лелеять социалистические иллюзии, поскольку в его стране физика процветала за счет государственной щедрости. Подобные чувства прекрасно сохранялись в условиях тотальной изоляции – изоляции от реалий западного мира, от политической жизни высшей советской иерархии, и – что важнее всего – от участи жертв Террора, которые исчезали за горизонтом. Беспримерная непрозрачность советского общества наряду с чистками среди исполнителей террора очень помогали объяснять себе «отдельные факты».

Многие занятые в советском Атомном проекте легко приняли официальную позицию, что после Хиросимы и Нагасаки Советский Союз не мог себе позволить остаться без ядерного щита. Другие просто пользовались предоставленной им возможностью делать интересное и хорошо вознаграждаемое дело.

Однако, говоря о таких выдающихся теоретиках и замечательных личностях, как Ландау и Тамм, недостаточно иметь в виду только специфически теоретическое восприятие социального окружения и разницу жизненных опытов. При объяснении их социальных позиций должны учитываться и стили мышления.

Различие стилей Тамма и Ландау можно охарактеризовать кратко, различая два способа восприятия реальности и два крайних типа теоретиков, «решатель» задач и их «сочинитель» (что вовсе не предопределяет величину реального вклада в науку). Решатель предпочитает заниматься конкретной проблемой, крепко стоя на почве эксперимента и пользуясь хорошо установленными первыми принципами, а сочинитель готов искать новое знание в тумане и на зыбкой почве.

Ландау был мастером решать задачи, распутывать сложные ситуации или, по его собственному выражению, «тривиализировать» вещи. Подобный дар помог когда-то Эйнштейну при создании Специальной теории относительности, когда он простой кинематикой заменил нераспутываемую динамику эфира Лоренца и Пуанкаре.

Дар внешне противоположного свойства, дар сочинителя – разглядеть сложность в тривиально-привычных, обычных вещах (которая приведет к простоте на более глубоком уровне) – не менее плодотворен. Эйнштейновская Общая теория относительности – хороший пример такого дара.

Стиль Тамма был гораздо ближе к «сочинительству». Это проявилось и в его идее 1934 г. объяснения ядерных сил, и, особенно, в его многолетней страсти – найти путь к новой фундаментальной теории, основанной на идее минимальной длины.

Для Ландау известное выражение «эксперимент – верховный судья теории»– значило гораздо большее, чем для Тамма. Одного можно назвать трезвомыслящим критическим аналитиком, другой был гораздо благожелательней к сырым, но обещающим идеям. Для Тамма физика была не собранием разнообразных трудных задач «со звездочками» целостность физической картины мира была для него предметом первой необходимости.

Это различие стилей мышления можно ощутить и за пределами науки, в сфере социального поведения.

«Основываясь на „экспериментальных“ данных, предоставленных ему судьбой при разгроме УФТИ и на Лубянке, Ландау тривиализировал Сталинский социализм до его фашистской сущности. Выдержать эту тривиализацию он смог потому, что был способен отделить родную науку от „родного“ государства.

Подобное раздельное восприятие мира было, похоже, невозможно для Тамма, который, с другой стороны, был способен выдерживать значительно более расплывчатую мысленную картину своего мира в надежде на ее прояснение в будущем. Если бы Тамм получил в свое распоряжение столь же убедительные свидетельства, как „посчастливилось“ Ландау, он, скорее бы, действовал подобно Сахарову после 1968 года».

Хотя позиции Тамма и Ландау кажутся социально противоположными, психологическими они, скорее, перпендикулярны друг другу, подобно их научным стилям. И обе эти позиции перпендикулярны третьей, наиболее обильно заселенной оси в пространстве социального поведения их коллег – привычному, повседневному конформизму.

Социальная геометрия советской физики была достаточно неевклидова, если психологически перпендикулярные Тамм и Ландау были весьма близки в жизни науки. Достаточно сказать, что один из любимых учеников Тамма, В.Л. Гинзбург, свою самую известную работу сделал вместе с Ландау.

А открывшиеся советские архивы свидетельствуют, что компетентные партийные органы считали Тамма и Ландау принадлежащими к одной и той же группе, противостоящей их «линии» в советской науке.

Где бы ты, матушка Россия, сегодня была, если умела бы ценить и лелеять свои человеческие таланты! А поэтому не стоит удивляться и возмущаться, что истинные таланты вынуждены оставлять Россию, ибо в этой стране ученые – изгои, они часто остаются невостребованными, да и жить пристойно им не на что, за те копейки, которые им выплачивают за столь напряженный творческий труд, умственно совершать глобальные открытия просто невозможно. А что касается денег на необходимое оборудование лабораторий научно-исследовательских институтов, то, в основном, они остались в своем развитии на уровне 70—80-х годов прошлого века. Что можно ожидать от такой «заботы» о науке? Идет валовая эмиграция востребованных ученых в Америку, Германию, Канаду, Австралию и другие страны, где создаются все условия для проведения научно-исследовательской деятельности. Подумать только, за последние годы из страны выехало по контрактам и без контрактов академиков, профессоров, кандидатов наук более пятисот тысяч. Кто-либо задался подсчетом, сколько понадобиться лет России, чтобы восстановить потерянный потенциал ученых, а ведь целый ряд технических вузов, причем престижных даже в столице, остались без высоко эрудированной профессуры. Уезжают из страны не только ученые-евреи, но и русские, армяне, татары, белорусы и представители других национальностей, а гонит их вынужденная нужда, отсутствие возможности себя и свои планы воплотить в реальность.

Горбачевские реформы резко ускорили процесс эмиграции, увеличили ее масштабы. Если подвести окончательный итог, то получается, что больше миллиона евреев оставили Советский Союз всего за семь лет. А среди них была большая часть высококвалифицированных специалистов, ученых высшей категории. Эти ученые были признаны как в США, так и в Израиле, да и не только признаны, но и востребованы, правда, далеко не все, но все же большинство. Следует обратить внимание, каким стало значение евреев в политической и культурной жизни стран их обитания.

Если взять государство Израиль и новое качество диаспоры, то она представляет собой два разных, но взаимодополняющих способа включения евреев в жизнь человечества в двадцатом и начале двадцать первого века, которые, невзирая на все его трагедии, оказались, в конечном счете, поразительно плодотворны. Вывели страну на самую высокую орбиту по новейшим технологиям XXI века!

Идеологические и культурные процессы в современном мире не могут не отразиться и на всей системе международных отношений. В первую очередь, они ставят новые сложные задачи перед внешней политикой России. Но в сегодняшней России есть Интернет и студенческая молодежь пока еще не отравленная эпигонами. И, самое главное, есть миллионы граждан, для которых жизненно важно чувствовать себя, пользуясь выражением Владимира Путина, «свободными людьми в свободной стране».

Глава 19
ИСААК КИКОИН – «ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ ГЕНИЙ КОМАНДЫ КУРЧАТОВА»

Еще об одном выдающемся ученом уж очень хочется поведать читателям. Фамилия Кикоин неизбежно вызывала если не удивление, то интерес: как она появилась? Исаак Константинович объяснял охотно:

– Я еврей. В Петровские времена фамилий у евреев не было, но царь распорядился провести перепись. Именно тогда и появились в стране фамилии, которые нынче на слуху. Один из моих предков был человеком образованным, он хорошо знал Библию. Там говорилось о растении, которое укрыло пророка Иону от палящего солнца. На иврите оно называлось «КИКОИН».

Исаак Константинович знал древнееврейский язык, историю народа, к которому принадлежал, изучал Талмуд и Кумранские рукописи. Он не был религиозен, но однажды написал молитву на иврите, и не единожды показывал ее своим друзьям, – тем, кто интересовался Библией и религией.

Он был физиком по призванию. Хотел заниматься историей, но так случилось, что ему было суждено делать иное… Именно о нем академик Л.З. Сагдеев сказал: «экспериментальный гений команды Курчатова». Впрочем, несмотря на выдающиеся успехи, достигнутые им в «Атомном проекте», на исходе жизни он, выступая перед школьниками, признавался:

«За долгую жизнь я не успел насладиться любимой своей физикой, не хватило мне времени, ясно вижу теперь – не хватило. А ведь не было ни одного дня в жизни, ни выходного, ни праздника, ни отпуска, когда бы ею я не занимался. Часто я сны вижу о физике». Он мечтал, чтобы школьники окунулись в тот мир физики, который он так любил. Привить любовь к науке со школьных лет весьма сложная проблема и не каждому это дано… даже ученому… «Именно об этом мы говорили с ним, – вспоминает известный журналист Владимир Губарев, – сначала в институте, а потом и дома. Было это летом 1967 г., а поводом для встречи послужила информация о том, что академик Кикоин обещает создать учебник по физике для школьников.

По понятным причинам об „основной“ работе ученого я расспрашивать не мог, хотя уже знал, что Исаак Константинович сыграл выдающуюся роль в создании ядерного оружия. Насколько я знаю, академик И.К. Кикоин избегал встреч с журналистами, не давал интервью. Исключение он сделал для меня по двум причинам. Я работал в „Комсомолке“, и это была прекрасная трибуна для обращения к молодым, а в то время у ученого была такая потребность. И второе, у меня был допуск к секретным работам, так как приходилось постоянно летать на космодромы и бывать в „закрытых институтах“ и лабораториях. Отчасти и поэтому Исаак Константинович был со мной откровенен. Он оценил и то, что я не расспрашивал его об „Атомном проекте“. Хотя и обещал „в соответствующее время“ рассказать об этом… К сожалению, этого не случилось».

Как пишет Владимир Губарев: Спустя сорок лет, перечитывая записи той нашей беседы, я вновь и вновь удивляюсь: насколько актуальны многие идеи и мысли, высказанные тогда академиком И.К.Кикоиным. Наверное, только гении обладают удивительной способностью размышлять о будущем так, будто оно открывается им до мелочей.

Беседу я начал так:

– Вы постоянно окружены учениками. Что более всего импонирует вам в их научных устремлениях?

– Они стараются заниматься проблемами фундаментальными. Мировыми проблемами. И даже приходится сдерживать немного молодежь, потому что мировых проблем не так уж много. Надо работать над решением «земных» вопросов.

– В последнее время говорят о некотором застое в физике…

– Не совсем так. Все ждут новой теории, нового Бора.

– Но пока он не появляется. Чего не хватает?

– Сейчас труднее, чем раньше. Ныне очень мало физиков-индивидуалистов. Крупные открытия делаются на больших машинах, а значит, коллективно. Характер работы экспериментаторов резко изменился: физиков стало много. В этом большую роль сыграло появление ядерной энергетики и развитие атомной промышленности.

– Многие молодые ученые утверждают, что физика стоит во главе точных наук. Действительно, можно ли так говорить?

– Физика имеет некоторое право на такое определение. Эта наука дает представление о мироздании, решает фундаментальные вопросы естествознания. Методы физики универсальны и с успехом применяются в других областях знания. Например, современные отрасли радиотехники были раньше разделами физики, а теперь существуют как самостоятельные науки. Подобных примеров много.

– А стремление некоторых молодых физиков занять «особое» место?

– Это издержки воспитания. Настоящие физики не хвастаются: им некогда. Будничная работа физика – это обычный кропотливый труд. Я могу привести много примеров в подтверждение этой аксиомы. Гельмгольц говорил, что на обдумывание того, как согнуть кусок латуни, иногда уходит больше времени, чем на создание целой теории. И после того, как он его согнет и что-то хорошее получится, попробует другие варианты, чтобы проверить, не случайно ли у него так хорошо получилось. Мне отрадно, что мои ученики начинали понимать эту «будничность» физики уже на втором курсе.

– Вы сейчас преподаете в МГУ?

– В этом году – нет. Я работаю над учебником физики для средней школы. Раньше, когда писал учебники для вуза, я уложился в три отпускных «сезона». А сейчас занимаюсь уже целый год и еще не написал первой части. Это очень трудная задача. Она отнимает много времени. Сделать ошибку в учебнике для вуза не так страшно, ее исправят профессора. Учебник же для средней школы будет издаваться тиражом в пять миллионов, и любая ошибка превращается в пять миллионов ошибок. Учебник – дело важнейшее. Надо поднять уровень средней школы. Научные работники старшего поколения не могут быть в стороне от этой важнейшей государственной проблемы.

Не могу удержаться от современного комментария к словам Кикоина! Нынче учебники для школы пекутся как блины на масленицу. Считается, что писать их: легко и просто – достаточно иметь звание «кандидат наук» и хорошие связи с издателями. Что греха таить, участие в создании учебников для школы сегодня – одно из самых выгодных коммерческих предприятий. В борьбе за учебники случаются даже убийства. Так что можно смело утверждать, что образованием современной молодежи занимаются даже киллеры…

Вот почему так актуальны сегодня слова и мысли академика Кикоина:

– Поиски одаренных ребят идут по всей стране. Как вы думаете, не делаем ли мы ошибку, когда в 13–14 лет говорим молодому человеку, что путь в физику или математику ему закрыт?

– Конечно, этого делать нельзя! Только в 20–21 год можно определить, на что способен человек. И если он не годится для науки, можно и нужно ему честно это сказать. В этом случае вероятность ошибки очень мала. У А.Ф.Иоффе в институте неспособные не уживались.

Я видел, как в институт приходят новые люди, но через некоторое время многие из них тихо, без шума исчезали. Как Абрам Федорович сумел создавать в институте такую атмосферу, неизвестно. У него были только хорошие ученые. Из его учеников вышло пятнадцать академиков, тридцать член-корреспондентов. Сейчас много крупных молодых ученых вышло и выходит из института, руководимого академиком П.Л. Капицей. Это его большая заслуга.

– Это уже зависит от личных качеств человека. И, очевидно, от способности молодых ученых работать?

– Конечно. Мы приучаем нашу молодежь работать помногу. За семь часов ничего не сделаешь. Если руководитель приходит в лабораторию рано и уходит поздно, то это действует на всех лучше всяких нотаций. В самом деле, уходить раньше меня как-то неудобно. И молодые постепенно привыкают к труду. Втягиваются.

– Но без таланта все же не обойдешься!

– Говорить о таланте нельзя. Молодой человек должен уверовать в себя. А для этого ему необходимо рисковать. Без риска ничего не сделаешь. Но нужно, чтобы ученик не разбрасывался. У него может быть много хороших идей, но сразу браться за все нельзя. Лучше выбрать что-то самое ценное. Вот здесь роль руководителя очень велика.

– Он должен верить ему?

– Вера – вещь в науке неплодотворная. Я не требую, чтобы мне слепо верили. Доказывать надо. И личным примером, и знаниями… Но самое важное, конечно, заключается в том, что у молодежи огромная тяга к науке.

– А что в молодых вам не нравится?

– Многие из них хотят, а иногда даже требуют, чтобы их опекали. Мне часто приходится слышать жалобы, что старшие не заботятся о молодых специалистах, не руководят ими. Не думаю, что это наша вина. Многие молодые специалисты слишком уж долго хотят быть молодыми. А мы в свое время, наоборот, старались как можно быстрее стать самостоятельными. И это приносило свои плоды. Сейчас средний возраст кандидата наук – тридцать лет. Мы в эти годы становились уже докторами. В наше время (я имею в виду работу в институте А.Ф. Иоффе) это было массовым явлением.

– Может быть, современная коллективная работа в науке сковывает индивидуальность?

– Отчасти это верно. Но индивидуальность не должна теряться. Причина, на мой взгляд, в другом: люди поздно начинают работать. Студент приступает к научной работе на последнем курсе, когда диплом пишет. А ведь практической наукой студенты должны заниматься, как только начинается специализация, и даже раньше… В первую очередь мы должны приучать студентов думать и размышлять.

Академик Н.Н. Семенов как-то сказал, что он получил главное свое образование не в университете, а на научных семинарах. На них многие студенты приобретают настоящее образование и сейчас. Довольно трудно заставить человека с увлечением набирать знания впрок. Причем ему еще неизвестно, для чего они пригодятся и пригодятся ли. Когда же студент работает над конкретной задачей, ему необходимо знать многое, а не просто повышать образование. Поэтому нужно уже со второго курса ставить определенные научные задачи перед студентами, тогда они и запоминать будут больше, и знания у них будут прочными.

– Иногда взаимоотношения учителя и ученика в науке становятся болезненными. Я имею в виду банальную истину: ученик превосходит своего учителя…

– Древняя восточная мудрость гласит: «Никогда отец не завидует успехам сына, а учитель – успехам учеников». Это очень мудрые слова. Я всегда радуюсь, когда мой ученик сделает что-то важное. Это очень приятно. Ведь в том, что ученик чего-то достиг, есть и заслуга учителя. У меня появились ученики, когда я сам был еще очень молодым человеком.

Мне было тогда 32–33 года. Это произошло накануне войны, когда мне понадобилось быть на Магнитогорском заводе. Я получил большое удовольствие, когда группа молодых людей, обступившая меня, люди, которые уже сами были инженерами-энергетиками, сказали, что они мои ученики. Они учились у меня в Ленинградском политехническом институте. Теперь работали в Магнитогорске. Приятно было сознавать, что мои ученики работают и командуют производством!

Исаак Константинович Кикоин – человек удивительный, интеллигент, как говорится, «высшей пробы». Его манера вести беседу, дискуссии – спокойная, выдержанная, аргументированная – поражала. Были очень трудные времена в Свердловске-44, ничего не ладилось с центрифугами. Туда приезжал Берия.

Об этом повествует врач А.Г. Гуськова, которая ехала в одном вагоне с Ванниковым и Славским, сопровождала их. Берия учинял допросы, разбирательства. Обвинял всех в саботаже. И в такой ситуации Исаак Константинович сохранял спокойствие, проявляя выдержку, успокаивал людей, твердо и выдержанно спорил с Берией. Он доказывал, что пройдет еще пара испытаний, завершится еще один эксперимент, и все наладится.

На него давили, его обвиняли во всех немыслимых грехах, а он упорно шел своим путем. Такая позиция вызывала уважение.

Академик Кикоин знал, что во всей атомной промышленности работают сотни его учеников, которые занимаются разделением изотопов урана. Под его руководством они совершат, казалось бы, невозможное: создадут самые совершенные в мире газовые центрифуги. Эти уникальные производства будут называть «жемчужиной атомной индустрии России». Даже в XXI веке им не будет равных!

Но тогда в нашей беседе он не мог даже упомянуть об этом, хотя я сразу же сказал ему, что знаю об их создании. Академик лишь пожал плечами, мол, время еще не пришло – «все секретно». К сожалению, при жизни Исаак Константинович так и не узнал, что потомки по достоинству оценивают его вклад в историю «Атомного проекта СССР», а, следовательно, и в историю нашей Родины.

В «Атомном проекте» работал выдающийся ученый, академик, выходец из деревни, забытой Богом и людьми, его имя Герш Ицикович Будкер.

В 1918 г. в селе Мурафа Шаргородского района Винницкой области родился Герш Ицикович (Андрей Михайлович Будкер).

Родители будущего академика были сельскохозяйственными рабочими. Отец умер, когда Герш был маленьким. Несмотря на далеко не безоблачное детство, он сумел окончить школу и в 1936 г. поступил в Московский университет.

Уже в годы учебы проявились блестящие способности юноши. В 1941-м он ушел добровольцем на фронт (в кармане лежала бронь). Находясь в армии, предложил эффективное усовершенствование зенитных орудий. После демобилизации Будкер работает с Игорем Курчатовым и Аркадием Мигдалом в так называемой Лаборатории № 2 – будущем Курчатовском институте. Он один из создателей ядерного ускорителя в Дубне под Москвой. В 1949-м получил Сталинскую премию за участие в решении «атомной проблемы», в 1950-м он доктор наук, в 1953-м – возглавляет группу ученых для работы на ядерных ускорителях.

В 1958 г. Будкер возглавил созданный им Институт ядерных исследований в новосибирском Академгородке. Институт этот в те годы становится редким образцом демократического управления коллективом ученых.

Основные работы Будкера касаются теории ядерных реакторов, теории ускорителей, физики плазмы и проблем управляемого термоядерного синтеза. Он автор теории циклических ускорителей. Им предложены: метод удержания плазмы с помощью магнитных ловушек, новый метод термоизоляции плазмы, создано новое направление физики высоких энергии – метод встречных пучков.

Под руководством Будкера построены первые отечественные ускорители на встречных электрон-электронных и электрон-позитронных пучках. Он воспитал целую когорту молодых ученых.

В 1968-м Будкеру присуждена Ленинская премия за «встречные пучки» (взаимодействие вещества и «антивещества» в ускорителях). Чем труднее задача, тем больше она его увлекала. Решения, которые он находил, были оригинальными, неожиданными, простыми и эффективными.

Художник Орест Верейский рассказывал о Будкере:

«Он поразил меня с первой встречи красочностью, сочностью натуры, юмором. Сама внешность его была необычна. Что-то вечное, точно его создал художник школы Рембрандта. С него можно было бы писать героев классических мифов. Не то пророк, не то фавн… И юмор его был особенный. В его взгляде были и мудрость, и мальчишество. Только очень хорошим людям удается сохранить в себе до седых волос ясное, незамутненное детство».

Среди друзей он слыл авторитетом в вопросах музыки, живописи, театра, литературы.

Будкер всегда уважительно отзывался о других ученых. В частности, о Ландау он говорил как о «самом обыкновенным человеке… но из цивилизации на порядок выше, чем наша, земная…».

Он был номинирован на Нобелевскую премию, но умер в 1977 г., не дождавшись ее, не дожив до своего 60-летия. Его имя носит созданный им институт в новосибирском Академгородке и улица в Европейском ядерном центре в Швейцарии.