Текст книги "Мировой ядерный клуб. Как спасти мир"

На улице Чкалова в доме номер восемь Сахаров и Боннэр занимали две квартиры. Верхняя принадлежала матери Елены Георгиевны. А вторую, ниже этажом, Андрей Дмитриевич получил от Горбачева после возвращения из горьковской ссылки. Он вошел в нижнюю квартиру, переоделся, вымыл руки. Потом поднялся наверх. Елена Георгиевна пригласила его и Ефрема Янкелевича, мужа ее старшей дочери, недавно приехавшего из Америки, к столу. Они пообедали, и Андрей Дмитриевич собрался спуститься вниз. Ефрем остановил его вопросом о качестве подарка, привезенного им для Сахарова. Это была небольшая электропила известной фирмы. Подарок был привезен по просьбе Андрея Дмитриевича. Ученый в то время загорелся идеей самостоятельно установить в стенной нише деревянные стеллажи.

«Что-то я очень сегодня устал, Люсенька, – через несколько минут сказал Сахаров. – Пойду, посплю. Разбуди меня часа через два, и мы снова будем работать». Ефрем, продолжая беседовать с Андреем Дмитриевичем, вышел на лестничную площадку, и Сахаров, уже спустившись на две-три ступеньки вниз, вдруг не в тему сказал: «Ты знаешь, Ремка, меня заверили, что если вращать головой, то можно избежать инсульта». Ион странно повернул голову больше чем на 90° с каким-то чудным наклоном вниз и стал похож на большую птицу.

В квартире наступил «тихий час». Только Елена Георгиевна шумела водой: мыла посуду. Ефрем тоже задремал и проснулся оттого, что в открытую дверь их квартиры вбежал сосед и сказал загадочную фразу: «Она там кричит». Спросонья Рем не понял, в чем дело, но побежал вслед за ним, и, ворвавшись в нижнюю квартиру, они увидели лежащих на полу Андрея Дмитриевича и Елену Георгиевну. Они лежали в темном коридорчике, в глубине у тупичка, где Андрей Дмитриевич строил полки. Она билась головой о его грудь и кричала: «Ты меня обманул! Ты же обещал мне еще три года»! Дело в том, что Сахаров почему-то был уверен в том, что умрет в 72 года, как и его отец. Его ожидания не оправдались…

…Страшная весть распространилась с невероятной скоростью. Буквально через несколько часов Москва знала, что умер академик Сахаров. Начались звонки, выражения соболезнований. Похороны Андрея Дмитриевича превратились в манифестацию, на которую пришли сотни тысяч людей. Так потихоньку уходили из жизни светила науки, гордость и слава атомной России.

Глава 16
КЕМ БЫЛ АКАДЕМИК ХАРИТОН ДЛЯ СОВЕТСКОГО АТОМНОГО ПРОЕКТА?

Анализируя события тех лет, мы понимаем: среди начальных импульсов для американского и советского атомных проектов было и опасение, что фашистская Германия, обладавшая перед войной наиболее передовыми и совершенными технологиями и первоклассной наукой, способна опередить всех в создании атомного оружия. Заявление Гитлера об оружии возмездия звучало зловеще.

В этой эпохе атомная энергия определяет не только технологический уровень общества, но и влияет на культуру, политику и будущее. Значит, влияет на ход исторических событий. Это особенно становится ясным, если вспомнить знаменитую работу Иды Ноддак, опубликованную в немецком журнале прикладной химии в 1934 г.

Ида Ноддак усомнилась в интерпретации опытов Э. Ферми, который облучал уран нейтронами, и эта мудрая женщина высказала мысль, что на самом деле происходит не образование «трансуранов», а расщепление тяжелого атомного ядра урана на части. Она даже прислала свою статью Э. Ферми, но он не воспринял ее точку зрения. В 1936 г. предположение о распаде урана называл абсурдным и Отто Ганн.

Тем временем, на Западе события, подогреваемые страхом, что в решении урановой проблемы фашистская Германия может вырваться вперед, развивались необычно быстро. Вскоре там было выяснено, что задача может быть решена в более короткие сроки.

Надо сказать, что и в Америке в это время начал работать над этими же проблемами Л. Сциллард, венгерский ученый, приехавший в США. Сциллард понял, что обратить внимание правительства на эти работы можно только нанеся какой-то сильный удар. Он пошел к А. Эйнштейну, который, разобравшись в вопросе, написал письмо лично президенту США Ф. Рузвельту. Нужен был авторитет Эйнштейна, чтобы в Америке начали заниматься проблемами урана.

Интересно то, что выдающийся физик Эрнест Резерфорд открыл само существование атомного ядра, понял, что явление радиоактивности есть превращение атомного ядра, осуществил первые реакции, вызванные альфа-частицами, в его лаборатории был открыт нейтрон, осуществлена на ускоренных протонах ядерная реакция с положительным энергетическим балансом. До конца своей жизни (октябрь 1937 г.) Резерфорд категорически негативно высказывался по атомной проблеме. Он не ограничивался отрицательными отзывами на неквалифицированные фантастические предложения. Известно, что в 1934 г. Резерфорд буквально выгнал из своего кабинета Л. Сцилларда, который пришел рассказать ему об идее цепной реакции размножения нейтронов. Уязвленный Сциллард назло Резерфорду получил патент на изобретение. Позже, после войны, правительство США купило Л. Сцилларда этот патент по сходной цене, за двадцать тысяч долларов.

В чем же дело? Можно ли объяснить позицию Резерфорда только тем обстоятельством, что он был лучше, чем кто-либо информирован, лучше всех знал ядерную физику. Сколько истин в шутке: «Пессимист – это хорошо информированный оптимист»? На первый взгляд Резерфорд имел все основания для пессимизма. Л. Сциллард в 1934 г. не мог указать такого ядра, чтобы попадание в него нейтрона вызвало бы испускание двух нейтронов примерно той же или большей энергии. Деление урана еще не было открыто.

Заметим, впрочем, что здесь были предтечи: о возможности деления ядер писала Ида Ноддак в 1934 г., но физики не прислушались к ней.

Можно только повторить, что Резерфорд – великий ученый, сделавший в ядерной физике больше, чем кто-либо другой. Но, по выражению Капицы, «суждения Резерфорда о практических последствиях ядерной физики не имели ценности, эти вопросы лежали вне круга его интересов и вкусов». Новая эпоха в ядерной физике, в проблеме атомной энергии началась, как известно, в 1939 г. с открытием деления урана. Появилась принципиальная возможность осуществления ядерной цепной реакции и всего, что с ней связано. Академия наук СССР создала «урановую комиссию» во главе с академиком В.Г. Хлопиным, в которую вошел Абрам Федорович Иоффе. Юлий Борисович Харитон, также входивший в эту комиссию, вспоминал активность и энтузиазм, с которым Иоффе развивал план развертывания работ.

Оглядываясь в прошлое, мы знаем, что фундаментом стремительного продвижения к труднейшей цели – создание отечественного атомного оружия – стали два главных обстоятельства: превращение атомного проекта в СССР в дело исключительной, первостепенной, государственной важности и предвоенные достижения советских физиков, занимавшихся изучением атомного ядра и проблемой урана.

В 1939 г. Ю.Б.Харитон и Я.Б.Зельдович начинают публиковать результаты проведенного ими анализа механизма деления урана, идущего по схеме разветвляющей цепной реакции. В работах 1939–1941 гг. авторами исследованы условия осуществимости цепной реакции распада в природном уране, в гомогенной смеси его с различными замедлителями нейтронов, и, что особенно существенно, в обогащенной изотопом 235 смеси. Авторы рассмотрели проблему устойчивости ядерного реактора и выявили факторы, ее определяющие, в частности, указали на роль запаздывающих нейтронов для регулирования цепной реакции и, с другой стороны, выяснили условия, выполнение которых обеспечивало бы получение ядерного взрыва.

С первых дней Великой Отечественной войны Ю.Б. Харитон целиком отдается оборонным работам, связанным с взрывчатыми веществами. Затем, в 1943 г., он привлекается И.В. Курчатовым к исследованиям по урановой проблеме. Газета «Правда» 26 января 1983 г. емко характеризовала значение его исследований, начатых в рассматриваемое время: «Особо важное государственное и научное значение имеют работы академика в области атомной энергии и ядерной техники, проложившие новые направления и пути для экспериментальных и теоретических исследований в широкой области явлений, представляющих исключительный интерес». Когда мы радуемся тому, что наша Родина сильна и вот уже почти пятьдесят лет никто не осмеливается напасть на нас, будем помнить, что в этом есть большая заслуга и Юлия Борисовича Харитона.

Последние годы Юлий Борисович Харитон успешно занимается также проблемами термоядерного лазерного синтеза. Круг его физических интересов чрезвычайно широк.

Юлий Борисович Харитон – выдающийся советский ученый и государственный деятель. С 1950 г. он – депутат Верховного Совета СССР, много времени уделяющий своим депутатским обязанностям. Имея образованный и острый ум, он умел говорить обыкновенное, добираясь до существа проблемы, и каждый слушал его с большим вниманием. Он трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий.

Технические достижения Юлия Борисовича Харитона определяются прочной научной основой, на которой они получены. Академия наук СССР отметила выдающиеся научные исследования Юлия Борисовича Харитона медалью им. И.В.Курчатова (1974) и медалью им. М.В.Ломоносова, этой высшей награды Академии он удостоен в 1982 г. Его поистине титанический труд отмечен многими высокими правительственными наградами.

Многотысячный коллектив, которым руководил Юлий Борисович Харитон, характеризует его как человека исключительно скромного, деликатного, внимательного к своим коллегам, невзирая на занимаемую должность. Деликатен – но эта деликатность не противоречит твердому, целеустремленному и успешному руководству работами огромного масштаба. Бесконечно добр – всегда готов оказать помощь нуждающимся в ней.

Как вспоминает директор ВНИИЭФ, доктор физико-математических наук, академик Российской академии ракетно-инженерных наук Илькаев Радий Иванович, что с Ю.Б. Харитоном были знакомы все физики, приходившие в начале шестидесятых годов на работу в теоретические сектора А.Д.Сахарова и Я.Б.Зельдовича (секторами называли тогда нынешние отделения): «Для нас тогда именно академики А.Д. Сахаров, Я.Б. Зельдович и Ю.Б. Харитон олицетворяли научную мощь института и страны.

Юлий Борисович Харитон воспринимался как руководитель, стоявший наверху и несколько в стороне от нас и отвечающий, в некотором смысле, за всю оборонную атомную проблему страны. Основные идеи Юлия Борисовича, с которыми он вошел в науку, были им разработаны существенно ранее того периода, когда я имел удовольствие знать Юлия Борисовича и работать в институте, который он создал и которым так долго и продуктивно руководил. Поэтому мои воспоминания о нем носят характер воспоминаний как о руководителе и чрезвычайно интересной личности…

Прежде всего, поражала его преданность делу. Каждый из нас, занимаясь важными для страны проблемами, безусловно, понимал меру своей ответственности за порученную работу. Но как работал Юлий Борисович, как он откликался на все научные, технические, производственные вопросы, как выслушивал предложения, от кого бы они ни исходили, вне зависимости, был ли это молодой ученый или опытный руководитель, как он всегда находил время, чтобы обсудить все вопросы, касающиеся работы института, – это несравнимо ни с кем, кто работал тогда наряду с ним в атомной отрасли.

У него был глубокий, неподдельный и постоянный интерес к работе всех сотрудников, что привлекало к нему весь научный и технический коллектив института. Все это сочеталось с широким кругозором и глубоким пониманием основных направлений деятельности. Это была не просто обычная линия поведения трудоголика (и они есть всегда), это была богатая, глубокая философия талантливого человека, посвятившего себя очень важному для государства делу.

Эта философия интуитивно воспринималась сотрудниками института, они всегда старались как можно быстрее выполнять просьбу или поручение Юлия Борисовича Харитона. У нас считалось за честь работать по личному заданию научного руководителя.

В середине шестидесятых, после того, как из института из трех гигантов двое (А.Д. Сахаров и Я.Б. Зельдович) уехали в Москву, в институте остался лишь один– Ю.Б. Харитон и более молодая генерация специалистов. Сам факт ухода выдающихся ученых из института можно было воспринимать по-разному. Некоторые могли считать, что для гигантов не осталось крупных задач, другие могли подумать, что академики, достигшие впечатляющих результатов в оборонной тематике, хотели сделать работы такого же масштаба в фундаментальной физике.

А что же в такой ситуации сделал Ю.Б. Харитон? Он продолжал упорно, настойчиво работать. Невозможно себе представить Юлия Борисовича Харитона, ушедшего из института в другое место. Это был бы нонсенс. Потому что в его сознании и сознании всех научных лидеров институт и Ю.Б. Харитон неразделимы. Так писалось в труде „Человек столетия. Юлий Борисович Харитон“ (М., „Издат“, 1999).

Интересно проследить, в каком направлении стал развиваться институт дальше. Во ВНИИЭФ всегда существовало два типа работ. С одной стороны, успешно велись конкретные разработки ядерных зарядов и ядерных боеприпасов, с другой, достаточно широко проводились исследования по физике высоких плотностей энергий. По существу, институт был ответственен не только за создание наиболее важных образцов ядерного оружия, но и за создание ядерных технологий, не только необходимых сейчас, но и способных быть востребованными в будущем. Для этого необходимо было развивать расчетную и экспериментальную базу. И это делалось постоянно. ВНИИЭФ превратился в один из самых мощных физических центров страны, для которого вполне по силам было ответить на возможный вызов в широком спектре самых современных оборонных технологий.

Безусловно, расширение объема научных работ сделало институт более привлекательным для ученых и гарантировало, по существу, стабильность научного коллектива на многие и многие годы. Юлий Борисович Харитон сделал главное в этом процессе – выбрал правильную стратегию развития ВНИИЭФ, и в этом его большая заслуга перед всем коллективом. Здесь сработала его интуиция ученого и руководителя.

Главный конструктор первых образцов ядерного оружия и бессменный научный руководитель Российского Федерального ядерного центра – Всероссийского (Всесоюзного) НИИ экспериментальной физики, Юлий Борисович Харитон – создатель ядерного щита и научных основ ПРО нашей Родины. Имея образованный и острый ум, он умел говорить обыкновенное, добираясь до существа проблемы, и каждый слушал его с большим вниманием. Перед нами возникает цельная и светлая фигура ученого и руководителя высокого уровня, всю свою жизнь отдавшего науке и обороноспособности государства. И все мы, кому повезло в жизни продолжительное время работать с ним, гордимся этим и теми замечательными результатами, которые были получены вместе с Юлием Борисовичем Харитоном и под его руководством.

Общение с Юлием Борисовичем Харитоном доставляет необычайную радость, обсуждение с ним физических проблем, а также вопросов, связанных с искусством и литературой, стимулирует мысль, расширяет горизонты его собеседников. Он глубоко чувствует и прекрасно знает поэзию и прозу. Страстный путешественник, Юлий Борисович изъездил многие европейские страны (во время стажировки в Англии Юлий Борисович побывал во Франции, Германии и Голландии) и, можно сказать, объездил весь Советский Союз. Он остро чувствует красоту природы: во время долгих пеших прогулок природа является для него неиссякаемым источником наслаждения и вдохновения, дополняющим живопись и музыку.

Возглавляя такой огромный научный коллектив, чувствуя ответственность за обороноспособность страны, конечно, как и все люди, в чем-то он ошибался, в чем-то был неправ. Но когда вспоминаешь о нем, эти мелочи кажутся несущественными. Перед нами возникает цельная и светлая фигура ученого и руководителя высокого уровня, всю свою жизнь отдавшего науке и обороноспособности государства.

Как отмечает и сам Юлий Борисович Харитон, есть интересные параллели между ним и Оппенгеймером. Оба родились в 1904 г., были тезками, оба унаследовали от своих матерей любовь к искусству, поэзии и музыке. Оба родились в ассимилированных, образованных еврейских семьях; Юлий Борисович Харитон об этом не упоминает. Оба в 1926 г. работали в Кавендшиской лаборатории в Кембридже (но не познакомились там). Самая же главная параллель состоит, конечно, в том, что они были первыми руководителями первых ядерных оружейных центров своих стран.

В то же время, они существенно отличались друг от друга – личностью и судьбами. Роберт Юлиус Оппенгеимер обрел всемирную известность после Хиросимы, Юлий Борисович Харитон оставался „секретным“ до конца восьмидесятых годов. Оппенгеимер подвергся унижению в 1954 г., когда его лишили допуска к секретным данным; Юлий Борисович Харитон продолжал руководить Арзамасом-16 до 1992 г. Оппенгеймер был сложным человеком, который открыто писал о своих тяжелых переживаниях; Ю.Б. Харитон был более целостной личностью, хотя находился в сложных и драматических обстоятельствах. Отец Юлия Борисовича Харитона, который был выслан из России и жил в Риге, погиб от рук НКВД после оккупации Прибалтики Красной Армией в 1940 г.

Юлий Борисович Харитон произошел из той же еврейской интеллектуальной среды, что и многие видные физики его поколения. Параллели между его биографией и биографией Оппенгеймера не совсем случайны. Сообщество физиков двадцатых и начала тридцатых годов XX века было международным. Физики не только читали одни и те же журналы и занимались одними и теми же проблемами, они собирались и работали в одних и тех же крупных научных центрах. Они считали себя частью широкого международного сообщества. Но когда возникла необходимость, они с готовностью стали служить своим отечествам.

Юлий Борисович Харитон был удостоен многих высших наград Советского Союза. Но мало кому известно о том, что даже наши соперники по атомной бомбе из США вынуждены были признать огромные заслуги советских атомщиков в создании ядерного щита. Так американский физик-теоретик, один из руководителей американской атомной программы, „отец“ американской водородной бомбы Теллер Эдвард, в своем ходатайстве по поводу представления к награде Юлия Борисовича Харитона к награде премией Ферми, на имя министра энергетики США Вашингтон, округ Колумбия 20545, писал 17 января 1995 г.:

„Уважаемая госпожа министр!

Я пишу Вам, чтобы выдвинуть академика Юлия Борисовича Харитона из России на награждение премией Ферми. В связи с благоприятным окончанием холодной войны, мы теперь имеем возможность пополнить ряды лауреатов премии Ферми наиболее выдающимся российским ученым, работавшим в области атомной энергии. Сейчас не только устранены фундаментальные политические препятствия на пути подобного признания, но есть возможность публично обсудить тот вклад, который внесли отдельные представители России в „разработку, применение или контроль за атомной энергией“ в то время, когда эта работа имела военное значение“.

Премия Ферми по своему исходному предназначению и на практике носит международный характер (в число лауреатов входят Беннет Льюис из Канады, Рудольф Пайерльс из Англии и Лиза Майтнер, Фритц Штрассман и Отто Ганн из Германии).

Сама премия носит имя величайшего итальянского ученого нашего времени, который бежал из фашистской Италии и внес свой наибольший вклад в науку, находясь в США.

Юлий Борисович Харитон был одним из немногих первых настоящих пионеров в области атомной энергетики в России, коллегой и соавтором Курчатова и Зельдовича, а также учителем и руководителем многих других, более молодых ученых, в том числе Сахарова. Сам Харитон начинал свою профессиональную деятельность как ученик русского нобелевского лауреата Н.Н. Семенова.

Научные работы Харитона включают в себя впервые опубликованные количественные оценки возможностей получения энергии из атомного ядра с использованием цепной реакции нейтронов в присутствии урана, сделанные, в основном, совместно с Зельдовичем. За этим последовало длительное сотрудничество с Курчатовым, результатом которого (несмотря па военное время и послевоенные трудности в России), стал первый советский ядерный взрыв. Он был произведен с использованием конструкции, которая, как теперь уже точно стало известно, была добыта из Лос-Аламоса через Клауса Фукса по личному указанию Сталина.

Буквально за последний год широкой общественности стало известно, что первый успех программы Курчатова – Харитона стал решающим фактором, убедившим Сталина не осуществлять уже запланированных мер против сообщества российских физиков, которые привели бы к уничтожению современной физики в России. А над физикой действительно нависала угроза „чистки“, подобной той, что произошла в области генетики, не будь первый российский эксперимент столь успешен.

Харитон и его сотрудники были действительно учеными мирового уровня. Это подтверждается тем, что второй ядерный взрыв последовал за первым менее чем через два года. Весьма правдоподобным выглядит недавнее публичное утверждение, что Сталин и Берия, учитывая огромное политическое значение первого успешного ядерного испытания, временно отказались от полностью независимой советской конструкции, разработанной в середине сороковых годов, в пользу первой американской конструкции, добытой разведкой. Независимый характер стремительного прорыва СССР в область термоядерных взрывов подчеркивает исключительность работ, организованных и возглавленных Харитоном. (То, что работа эта была действительно независимой и проведенной без помощи каких-либо сведений, поступающих из-за границы, ясно из той не рассекреченной информации, к которой я имею доступ.) Несмотря на то, что часть этой информации субъективна или имеет косвенный характер, а часть – неоднозначна, основная ее суть вполне достоверна, тем более что все имеющиеся сведения согласуются между собой.

Лица, которым я склонен доверять, подтверждают, что Харитон, благодаря своей исключительной технической интуиции и физическим знаниям, внес вклад в ускорение и обеспечение успеха этих работ, и не меньший, чем вклад Оппенгеймера в Лос-Аламосе, в дело ускорения, разработки и применения теории имплозии. Также совершенно заслуженна высокая оценка его научного вклада в разработку более поздней Советской программы лазерного термоядерного синтеза. В прежние времена Харитон получил высшие награды советского правительства и Академии наук. Выдвижение его на премию Ферми было сделано также руководством Арзамасского института, которое просило меня передать его в соответствующие правительственные инстанции США. Кстати, это выдвижение нашло искреннюю и широкую поддержку руководителей конкурирующего института в Челябинске-70, который я посетил в сентябре 1994 г.

Уместно отметить, что во времена деспотического Советского режима была создана атмосфера гнетущей напряженности как внутри самого научного сообщества, так и между этим сообществом и советскими государственными органами, особенно со службами безопасности. В связи с моими двумя визитами в Россию в августе 1992 г. и сентябре 1994 г. я получил возможность проверить до мельчайших подробностей ту информацию, которая ранее попадала ко мне извне. Харитон заслужил и сохранил уважение практически всех своих коллег и является, пожалуй, единственным крупным физиком, о котором можно утверждать подобное. Его исключительная честность отмечалась даже теми, что имел мало причин для восхваления основателя и технического руководителя Арзамасской лаборатории в течение почти полувека. Мне лично это обстоятельство представляется чем-то вроде обязательного условия для этого необычного выдвижения.

Юлий Харитон – единственный ныне здравствующий основатель российской программы в области ядерной энергетики. Он и его сотрудники опубликовали в открытой научной литературе работы, открывшие новую эпоху в фундаментальном и прикладном аспектах этой проблемы, сравнимые с лучшими работами на Западе. Затем он принимал активнейшее участие в технических программах военного времени (как ядерных, так и неядерных), направленных против нацистской агрессии. По окончании войны, в возрасте 41 года, он основал и затем возглавлял в течение 46 лет первый советский институт, связанный с разработками в области ядерной энергии. Возможно, это мировой рекорд по продолжительности технического руководства любого типа, когда-либо или где-либо осуществившийся. Высокое качество исследований и разработок этого института, имеющих международную ценность, прекрасно сохранится и в будущем. Я был восхищен возможностью встретиться и обсудить с Харитоном различные аспекты наших научных работ, когда впервые посетил Москву в 1992 г. Признание важных достижений Харитона могло бы значительно расширить поддержку российской науке и технике в трудное время и упрочило бы дружественное сотрудничество между российскими и западными научными сообществами.

Создав план Маршалла, Соединенные Штаты внесли беспрецедентный вклад в трансформацию устрашающих, в том числе психологических, последствий военного времени в длительное содружество для поддержания стабильности.

Награждение Харитона премией Ферми должно иметь подобный же эффект. Я думаю, мой друг Энрико Ферми был бы рад, что премия, носящая его имя, присвоена такому человеку и с такими целями.

Я предлагаю, чтобы Юлий Харитон получил премию Ферми со следующей формулировкой: „За оригинальный изначальный вклад в концептуальное и теоретическое обоснование получения энергии атомного ядра, за весомый личный технический вклад в осуществление прикладных разработок в области ядерной энергии для мирных и военных целей в исключительно сложных условиях, и за полувековое высокоэффективное техническое руководство научными исследованиями и прикладными разработками, включая независимое создание термоядерных взрывчатых веществ“.

Премию Ферми традиционно получают только здравствующие номинанты. Харитону 90 лет. Поэтому я прошу рассмотреть это представление своевременно. Искренне Ваш, Эдвард Теллер».

Звезда Харитона горит на небосклоне XX века столь ярко, что мы очень часто обращаемся к ней не только в памятные даты, как, к примеру, 50-летие со дня первого испытания советской атомной бомбы, но и в буднях, стоит только заговорить о ядерном оружии. И сразу же спрашиваем себя: «А что по этому поводу подумал бы Юлий Борисович?» В зависимости от ответа, принимается соответствующее решение…

Впрочем, сам Юлий Борисович Харитон однажды сказал:

«Сознавая свою причастность к замечательным научным и инженерным свершениям, приведшим к овладению человечеством практически неисчерпаемым источником энергии, сегодня в более зрелом возрасте я уже не уверен, что человечество дозрело до владения этой энергией. Я сознаю нашу причастность к ужасной гибели людей, к чудовищным повреждениям, наносимым природе нашего дома – Земле.

Слова покаяния ничего не изменят. Дай бог, чтобы те, кто идет после нас, нашли пути, нашли в себе твердость духа и решимость, стремясь к лучшему, не натворить худшего».

Это было сказано на финише жизни, когда академик Харитон стал чуть ли не Богом в физике. Он как звезда первой величины горел в науке, тем самым ярко освещая весь XX век. И таких звезд немного, может быть, несколько десятков, но меньше сотни – это точно! А Юлий Борисович Харитон вместе с Курчатовым, Зельдовичем, Щелкиным встал вровень с Оппенгеймером и Теллером 29 августа 1949 г., в день испытания первой атомной бомбы в СССР, хоть и похожей на американскую, но все же сделанную своими руками и сотворенную своими головами… И это дало возможность работать дальше уже спокойнее, ну, а присмотр Сталина и Берии стал мягче, он уже не висел дамокловым мечом над ними. По крайней мере, над теми, кто был отмечен за августовский взрыв Звездами Героев. Но это уже итог гонки, а в самом ее начале фамилия «Харитон» не фигурирует в документах «Атомного проекта СССР».

Уже приняты наиважнейшие решения и в правительстве, и в Академии наук СССР работы по атомному ядру расширяются: неутомимый Курчатов забрасывает правительство письмами, он не дает покоя руководителям Академии наук. В документах мелькают известные имена физиков: от академиков (Вернадский, Иоффе, Вавилов, Капица, Хлопин) до будущих научных светил (Скобельцын, Арцимович, Курчатов, Алиханов), но фамилии Харитона нет.

Он врывается в эту область вместе с Зельдовичем в 1939 г., и впервые об их работе говорят в превосходной степени на обсуждении доклада «Об итогах конференции по атомному ядру в Харькове». В стенограмме записано так: «…здесь возникает вопрос: нельзя ли осуществить такую цепную реакцию.

Такого рода расчеты производились целым рядом исследователей и, в частности, французские исследователи – Жолио, Перрен и другие пришли к выводу, что такая реакция возможна и, следовательно, мы стоим на грани практического использования внутриатомной энергии.

Однако на самом деле вопрос оказался значительно сложнее. Дело в том, что в этих расчетах не был учтен целый ряд добавочных и практически очень важных обстоятельств. На совещании как раз этому вопросу было уделено большое внимание, в частности, детальный и очень интересный расчет был выполнен и доложен сотрудниками Института химической физики Зельдовичем и Харитоном. Оказалось, что практически использовать внутриядерную энергию таким способом, во всяком случае, нелегко. Выводы, сделанные в этом докладе, вообще говоря, на данный момент надо считать пессимистическими».

С этого дня Яков Борисович Зельдович и Юлий Борисович Харитон уже не могли «раствориться» во времени, они оказались на виду. Естественно, что оба были привлечены к «Атомному проекту»: оба оказались на «Объекте», и уже вместе шли к созданию атомного и термоядерного оружия.

Впрочем, весьма странно, что именно таким оказался путь Харитона! Вдумчивого исследователя не может не поражать «странность» этой судьбы: казалось бы, все было против того, чтобы Юлий Борисович стал носителем высших государственных тайн в СССР – по крайней мере, нас всегда учили, что люди с таким происхождением и такими родственниками, как у Харитона, в лучшем случае работали дворниками, но в подавляющем большинстве вкалывали на Колыме или Крайнем Севере.

Судите сами, свидетельствует Главный конструктор А.А. Бриш:

«С раннего детства маленький Юлий был лишен постоянного общения с матерью. Она, будучи актрисой Московского художественного театра, встречалась с мужем и сыном только в летнее время на даче под Петербургом. Когда Юлию минуло шесть лет, мать уехала в Германию и обратно не вернулась… Отец в 1922 году был выслан из России с группой идеологически чуждой интеллигенции, поселился в Риге, и Юлий Борисович с ним больше не встречался. В 1940 году, после присоединения прибалтийских республик к СССР, отец Ю.Б. был арестован и погиб в заключении…