Текст книги "Прощай, «почтовый ящик»! Автобиографическая проза и рассказы"

Я без всяких ожиданий сняла трубку и услышала в ней властный и возбужденный голос Марианны, директора рекламного издания. Будто и не прошло полтора месяца после моего поспешного бегства из агентства, будто она знала, что я сижу на мели и буду рада любой работе.

– Галина! Вы сейчас свободны? – сразу после приветствия спросила она. – Срочно приезжайте в офис, возьмете расходники и прочую мутотень и сразу к заказчику: делать интервью. Журналистская работа, то, что вы хотели!

Я пообещала приехать через два часа, определив себе час на сборы и час на дорогу.

Сияющие оазисы благополучия

Слякотная зима в городе медленно преображалась в худосочную весну. На тротуарах лежало серое месиво из растаявшего снега, но асфальт уже был расчерчен ручейками, бегущими от водосточных труб. Торопясь в рекламный офис, я перепрыгивала ручейки, будто школьница через рисованные мелом классики. И солнце уже пригревало так заметно, что я шла, расстегнув куртку.

И снова громоздкое здание бывшего советского учреждения. Быстро оформляю пропуск в офис рекламной газетки «Всем привет!», поднимаюсь на третий этаж. Марианна встретила меня приветливо, ни о чем не спросила, а сразу же вручила бланки, штампы и квитанции, необходимые для оформления рекламы. И уже готово для меня еще одно журналистское удостоверение. Твердые красные корочки частного издания выглядят солиднее, чем помятый листок от государственной газеты. Запись подтверждала, что я – менеджер по рекламе и специальный корреспондент издания «Всем привет!».

Выходя из офиса, столкнулась на площадке лестницы с редактором Синицыным. Поздоровались. Опять на его лацкане белела крошка, быть может, от печенья. Теперь, чувствуя себя более независимой, я мимоходом указала полусогнутым пальцем:

– У вас пылинка к пиджаку пристала.

Он, равнодушно смахнул ее, и спросил тоже с доверительной простотой, кивнув головой на дверь рекламного агентства:

– Рыба ищет, где глубже, да?!

Мы спускались рядом один пролет, и я задала ему свой вопрос:

– А почему мой гонорар за последнюю заметку не включили в ведомость?

– Я в курсе, получите в следующем месяце.

На следующей площадке он свернул в коридор и побежал по своим делам, а я заторопилась к выходу.

Когда ехала в метро, продолжала мысленный диалог с Синицыным, укорившем меня в прагматичности. Ну да, устала я от грязи и сомнительных сенсаций, надоело рыскать по городу в поисках негативной мелочевки. Притом, и выплаты задерживают. Переключусь на рекламные статьи, эту тоже достойная работа, ведь людям нужна информация о товарах и услугах.

Адрес, куда я направлялась, отложился в памяти еще в тот день, когда полтора месяца назад я обдумывала судьбу своего ваучера. Та самая финансовая компания: «Наш фонд – самый надежный сейф для ваших ваучеров! Обеспечите себя и будущее своих детей». Свою личную проблему с чеками я до сей поры не решила, зато теперь ехала в качестве корреспондента рекламного издания, чтобы взять интервью у руководства Фонда. И в этом совпадении я тоже увидела Божий промысел, хотя всегда находилась на позициях материализма, мистикой не увлекалась.

Офис компании располагался на одном из этажей научно-исследовательского института и выгодно отличался свежестью интерьера от остальной части здания. Та половина коридора, что находилась в ведении фонда, была обновлена евроремонтом: светлые стены и полы, остропахнущие свежим лаком двери. Однако, входя, я ненароком задела плечом косяк двери, вытерев об него куртку. Но секретарша помогла мне быстренько оттереть его, после чего проводила к директору.

В кабинете за большим и почти пустым письменным столом, сидел элегантный молодой человек, в безупречном костюме, белой рубашке, галстуке – мода стричь волосы почти наголо еще казалась диковинкой, потому что ассоциировалась с заключенными советской поры. Однако крутой открытый лоб мог принадлежать и Сократу, а глаза хозяина кабинета светились умом и проницательностью. Это был сам директор фонда, и фамилию он имел «говорящую» – Копейкин. Пока секретарша готовила нам кофе, он подарил мне блокнот и авторучку с фирменным логотипом.

Я собралась спросить, с чего началась деятельность фирмы, но Копейкин прервал меня. Сказал, что времени у него в обрез, поэтому он сам изложит всё необходимое, а я должна буду вставить вопросы в его монолог позже. Интервью должно быть по форме, но не по сути. Это заявление меня слегка обескуражило, и стало новым опытом в журналистике, в рекламном ее варианте.

Краткая лекция крутолобого директора расширила мой финансовый кругозор. Я включила диктофон, но при этом ловила каждое слово Копейкина – услышанное казалось мне полезным и в личном плане. Мне открылось, что одни фирмы элементарно предлагали только финансово-информационные услуги; другие, без всякого риска для себя, играли средствами граждан – брокерские конторы; а третьи тупо аккумулировали приватизационные чеки… На этом месте он слегка скривил губы, воздержавшись от дальнейших комментариев.

Оптимальным в рассказе директора вырисовывался лишь Фонд, где я сейчас находилась. Копейкин подчеркнул, что у них – инвестиционно-финансовая компания. То есть, они, собирая деньги и ваучеры у граждан, вкладывают их в акции динамично развивающихся предприятий. Рискуют не только средствами вкладчика, но и своим благополучием. Сведения об учредителях Фонда тоже вызывали почтение: трое, включая и самого Копейкина, – кандидаты физ. – мат. наук из того самого НИИ, что доживало последние дни на верхних этажах этого здания. И ответил, собственно, на мой первый вопрос, рассказав, как поначалу они с друзьями организовали технический кооператив, а впоследствии переключились на работу с акциями. Под конец беседы директор предъявил мне лицензионное разрешение на деятельность компании.

Затем я побеседовала с посетителями, стоявшими в очереди в коридоре. Фонд рекламировал себя уже несколько месяцев, и самые первые вкладчики, приобретя акции, уже успели получить какие-то дивиденды.

И в заключение визита я сама обменяла предусмотрительно захваченные из дома приватизационные чеки своей семьи на красивые, с водяными знаками, акции перспективного сибирского предприятия.

Мой гонорар за это интервью, как и рекламную площадь, финансовая компания оплатила авансом в тот же день. Оплата шла «налом», так что выходила я из центра с толстой пачкой денег в сумочке на ремешке, висевшей на шее под курткой. Поэтому, несмотря на жаркую погоду, пришлось застегнуться на все пуговицы. Мой процент, гонорар за будущее интервью, был впятеро больше, чем я получила за статью о бомжах в городской газете. Я отвезла деньги в офис, передала их своим хозяевам, прикинув про себя, что таких денег хватило бы на недельную оплату сотрудников целой лаборатории. Вскоре вышло мое рекламное интервью с броским заголовком: «Сегодня акционер – завтра миллионер». И сама я с надеждой смотрела в будущее, пристроив так удачно свои ваучеры, и радовалась текущему дню, давшему мне такой потрясающий заработок.

Дома снова занялась курткой, решила, что пора снять с нее ватин, но зато пришила большой внутренний карман с застежкой-молнией для казенных денег.

Но вскоре стало ясно, что крупный заказ – это редкость. Моей рутинной обязанностью было просто собирать рекламно-информационный материал. Я моталась за копейки из конца в конец огромного города, изнуряя себя в душном, битком набитом людьми, метро и выстуженных салонах наземного транспорта. Отдельные заказчики запросто «кидали»: вызвав агента и поговорив со мной о ценах на услугу, отказывались от рекламы. Тогда я вовсе оставалась ни с чем. А большинство рекламодателей оформляли малые блоки газетной площади, размером с два пальца. Реклама дешевая, и мой процент куцый.

Поэтому я не разрывала отношений и с «Городскими новостями», отражая в статьях для них свои впечатления о жизни города. И было в моих метаниях с черных клеток поля журналистки на стерильно белые что-то противоестественное. Черное поле, поле белое – туда и обратно. И не удавалось совместить все стороны жизни воедино – или сама жизнь становилась такой несовмещаемой.

Поиски золотой середины

Летом пришлось купить жилетку в секонд-хенде, чтобы безопасно перевозить деньги. Я надевала ее на платья, и чувствовала себя и бодро, и легко. Лицо и открытые части тела покрылись темноватым, как у сельских жителей, загаром, хотя я проводила время не в поле, а бегала по запыленным городским улицам. Других изменений в моей жизни не происходило.

Однажды я получила через рекламное агентство вызов в маленький частный театр – такие театрики тоже стали приметами нового времени. В отличие от дотируемых государством эти труппы находились на самоокупаемости, ютились в полуподвалах и нередко гастролировали по области, чтобы свести концы с концами.

Особой выгоды я от этого заказа не ожидала, догадываясь, что театр потянет, дай бог, мелкий рекламный блок. Мои предчувствия оправдались: самый дешевый вариант. Однако следом случился приятный сюрприз.

Заказывая мне рекламу, артистка и менеджер в одном лице – женщина средних лет со скорбными складками у губ – посетовала, как трудно мотаться по области. Но только гастроли позволяли театру держаться на плаву. Выступали они в санаториях и пансионатах. Оказывается, этим учреждениям государство выделяло средства на культурные мероприятия. И на следующий неделе артисты собирались посетить дом престарелых, расположенный в ближайшем пригороде. Во мне сразу навострил уши пройдоха-журналист, взращиваемый редактором «Городских новостей»! Я уже думала, как напишу репортаж о жизни обездоленных стариков.

Спросила у собеседницы, можно ли и мне поехать с ними.

Моя визави отвела взгляд и с сомнением в голосе произнесла:

– Даже не знаю. Это учреждение режимное, закрытое. Это не рядовой интернат, а Дом заслуженных ветеранов, туда всех подряд не пускают.

То, что речь шла об элитной богадельне, укротило мою буйную фантазию, однако не убавило желания попасть туда. Я сообщила, что являюсь корреспондентом не только рекламного, но и солидного городского издания. Тут же достала из сумки сложенное фантиком удостоверение городской газеты. Разгладила пальцем полосы-сгибы на тонком листе бумаги. Логотип известной газеты произвел на менеджера впечатление, и она позволила мне присоединиться к труппе, сказав, куда и когда следует прийти.

И вот я вместе с шестью актерами трясусь в стареньком, дребезжащем автобусе по колдобинам грунтового шоссе. Наконец сворачиваем в тупичок: нараспашку ворота среди железных прутьев ограды, за ними старая поросль запущенного сада, в глубине его двухэтажный старинный особняк. Это и есть таинственный закрытый объект – Дом заслуженных ветеранов.

Запыленный автобус остановился у разбитых временем ступеней особняка с колоннами, покрытыми разводами влажных пятен и отвалившейся штукатуркой. На каменное крыльцо тотчас вышел вальяжного вида доктор, в белоснежном халате и накрахмаленном колпаке: видимо, нас заметили в окно. Знакомая мне артистка шепотом пояснила, что это – главврач учреждения.

Артисты, громогласно переговариваясь, выбрались из автобуса, вытащили реквизит – несколько объемных ящиков и потянулись в сторону входа. Мужчины несли ящики, женщины шли почти налегке. Поравнявшись с главврачом, радостно приветствовали его, очевидно, приезжали сюда не впервые. Я проследовала с толпой, как-то особо не представляясь администратору учреждения. В вестибюле, умноженные отражением в зеркалах, мы производили впечатление значительной толпы. Главврач обогнал гостей и приветливым жестом пригласил артистов пройти на второй этаж. А я, краем глаза, заметив справа от входа фланирующих по коридору старушек, отделилась от труппы и свернула в их сторону.

Самая бойкая, увидев меня, приблизились. Узнав, что я журналист, затащила в свою комнату, где стояло четыре койки – на одной из них лежала с открытыми глазами древняя морщинистая старуха, три других кровати были гладко, без единой морщинки заправлены суконными одеялами. Активная обитательница зашептала мне на ухо, поглядывая на дверь, свои претензии к жизни здесь: нянька вымогает деньги за помывку, еда невкусная, сестры грубы. И, не стесняясь, лежащей старухи, уже в полный голос стала жаловаться на нее. Оказалось, что немощная соседка, вставая ночами в туалет, двигалась туда, толкая перед собой стул, вместо ходунков, чем будила остальных. Немощная старуха, когда я невольно повернулась в ее сторону, ласково улыбнулась мне, кажется, она не слышала жалоб соседки на себя.

Понимая, однако, что времени у меня в обрез, что в любой момент может появиться администрация и прервать эту спонтанную пресс-конференцию, я осторожно сняла руку жалобщицы со своего плеча и вышла в коридор. Хотелось взглянуть и на другие комнаты. Вошла в ту, дверь которой была приоткрыта.

Вторая комната удивила меня тем, что в ней стояла только одна кровать – никаких соседок! Помимо кровати имелся двухстворчатый шкаф и маленький столик, на котором громоздилась ручная швейная машинка со старинной крутящейся ручкой. Крепкого вида обитательница лет семидесяти, склонившись над машинкой, крутила ручку и одновременно удерживала заправленное под иголку полотенце. При виде меня, она испуганно замерла, возможно, приняв за проверяющую инстанцию, но успокоилась, узнав, что я журналист. Встала, подошла к двери и плотно закрыла ее. Заметив мимоходом, что соседки очень настырны и норовят к ней влезть без приглашения, а дверь все время открывается из-за сквозняка.

На мои вопросы отвечала скупо, говорила, что всем довольна: и едой, и персоналом. Я спросила, как ей удалось получить отдельную комнату. Она с гордостью пояснила, что долго ожидала, стояла в очереди, но получила как передовик швейной мастерской. Показала груду вафельных полотенец, края которых она «подрубала» на машинке. Взглянув на подшитые ею полотенца, я выразила свое восхищение лишь междометием – строчка была идеальная! Тогда я поинтересовалась, есть ли у нее родственники и что привело ее в этот дом. Ведь внешний вид хозяйки комнаты никак не увязывался с дряхлостью. Ответ ее поразил меня:

– Представляете, – она виновато улыбнулась, – я всю жизнь жила в тесноте, с мужем и двумя сыновьями в одной комнате: трусы под одеялом переодевала. Вот и уехала сюда, когда мужа не стало, а старший сын невестку привел. Решила, что им посвободнее будет без меня. И у меня тут условия хорошие, а дальше, как Бог управится…

Я не нашлась, что ответить, и вскоре попрощалась с ней. Машинка снова застрекотала за моей спиной, прогоняя иглу по краю полотенца.

Едва я вышла в коридор, как вновь ко мне подскочила старушка-жалобщица. Теперь она кляузничала на обитательницу одиночной палаты, утверждала, что комнаты здесь выдают лишь тем, чьи родственники деньги главному врачу заплатят. А остальным, хоть расшибись в швейной мастерской, хоть по три нормы выполняй, фигу получишь. Интересуюсь, работает ли моя собеседница сама в мастерских. Она ускользает от ответа, что-то начинает говорить о своей немощи. На сей раз нашу беседу прерывает внезапно появившийся главврач и, улыбаясь, обращается ко мне:

– Ах вот вы где! Мне только сообщили, что к нам приехала журналистка!

Он легонько взял меня под локоть и увел от словоохотливой бабушки.

– Не знаю, что тут вам наговорили наши обитатели, но советую делать поправку на их состояние. У одних – склероз, у других – старческие конфабуляции: выдумывают неведомо что, но сами верят в свои выдумки.

– И то, что отдельные комнаты в этом доме распределяют за взятки, тоже вымысел? – задаю провокационный вопрос, зная, что он все равно выкрутится.

– Надеюсь, вы не поверили в эту чушь?! Комнаты им захотелось! Я уже молчу о том, что помещений не хватает, но как врач, замечу, что отдельные комнаты большинству противопоказаны. За ними нужен пригляд, даже за теми, кто еще держится на ногах. Впрочем, регресс происходит очень быстро. Я вам сейчас покажу палату, где лежачие пребывают. Они почти невменяемы, очень сложный контингент. Но у нас и за ними уход образцовый.

В огромной, как зал, палате сложного контингента – это опять женщины – чисто и мертвенно тихо, никто не переговаривается между собой, не обсуждают даже качество завтрака. Он уже закончился, и посуда убрана. Только на тумбочках, где у каждой стоит по белой эмалированной кружке, кое-где лежит по одной конфетке. Старухи, седые и не очень, старые донельзя и помоложе, но, все без исключения, с землисто-бледным лицом, лежат, преимущественно, на спине. Глаза у большинства открыты, но взгляды пусты. На наше появление с главврачом они никак не реагируют. Создается впечатление, что спокойствие обитателей поддерживается успокоительными уколами. Высказываю свое предположение врачу. Он с ходу отвергает мои домыслы.

Тогда пытаюсь втянуть хоть кого из лежачих в беседу. Поймав случайный взгляд бесцветных водянистых глаз, спрашиваю о жизни. Отвечает глухо и отстраненно:

– Кормят хорошо. Дают конфетку. Несколько других отвечают так же стандартно. Мои подозрения об успокоительном укрепляются, хотя возможно, что скованность больных старушек объясняется присутствием начальства.

С разрешения главврача заглядываю в тумбочки – внутри абсолютная пустота. Что сверху, что внутри – никаких личных вещей, напоминающих о прошлом: ни фотокарточек, ни милых безделушек. Узнаю, что это требования санитарной гигиены. Вспомнилось, что и в комнате труженицы швеи тоже никаких фотокарточек не заметила, но там на стене висел хотя бы красочный календарь.

Пройдя внутренним овалом мимо двух десятков кроватей, стоящих в два ряда спинками к стенам, покидаем эту, похожую на казарму, палату.

Врач продолжает контролировать мое передвижение, преграждает путь при любом самовольном шаге в сторону. Разрешил зайти лишь в пустую сейчас столовую, пояснил попутно, что вечерами старики могли смотреть и телевизор. Затем передал меня под надзор старшей медсестры, и плотная женщина отвела меня в актовый зал.

Концерт артистов выездной бригады подходил к концу.

Зрителей в зале было не густо – два-три заполненных ряда, зато среди них я впервые заметила и мужчин. Если на женщинах были надеты цветастые халаты, то мужчины выглядели гвардией больничного войска – все в байковых, белесо-голубых застиранных пижамах. Но поговорить мне с ними не удалось. После концерта их сразу увели на обед. А мои артисты, быстро сняв грим, заторопились к автобусу. Я последовала за ними. К сожалению, мне самой поесть не удалось: пока я бегала, брала интервью у старушек, бригаду перед спектаклем покормили. И теперь мои кишки играли в животе, играли увертюру без всякой надежды на пир.

Я вернулась домой голодная, но донельзя довольная собой. Предвкушала, как выдам Синицыну ударный эксклюзивный материал. Уже видела свой репортаж в «подвале», на третьей полосе – самое выигрышное место.

Писать вечером сил не было, и наскоро поужинав, легла спать, поручив мужу проверить дочкины уроки.

Утром уселась за пишущую машинку – недавно приобрела на заработки рекламного агента. И уже задумывалась о персональном компьютере: в магазинах новые еще не продавались, но украденные с предприятий, подержанные, уже предлагались в частных объявлениях.

Бодренько, хотя и двумя пальцами, настукала страничку репортажа. Но едва я вставила следующий лист, как зазвонил телефон. В трубке хрипел рассерженный бас редактора Синицына:

– Не ожидал, что вы злоупотребите нашим доверием! Как вы могли, не посоветовавшись со мной, врываться в дом престарелых закрытого режима?

Я виноватой себя не чувствовала, напротив – почти героем:

– Вы же сами говорили: горячие факты искать, проникать через черный вход, – парировала я, недоумевая, что так возмутило редактора. – Это будет репортаж на социальную тему, читателям должно быть интересно.

– Я посмотрю ваш материал, привозите, – сказал он, чуть понизив тон, – но гарантировать, что поставлю его в номер, не обещаю.

Вечером того же дня я привезла в редакцию готовый репортаж. Синицын смотрел текст, а я разглядывала его. На этот раз на его лацкане вместо крошек красовалось еще не высохшее пятнышко, может быть, от кофе или пива. Закончив чтение, он и заявил:

– Написано неплохо. Но какие у вас основания считать, что палата старух пребывает в прострации под действием успокоительных средств? И упоминание о злоупотреблениях с распределением отдельных комнат тоже бездоказательны. И, вообще, материал об этом интернате не может быть опубликован.

– А если убрать эти два сомнительных абзаца?

– Нет, этот репортаж не пойдет.

– Почему же?

– …., – развел он руками.

Редактор возвратил мне рукопись. Этот набег в дом престарелых, по-партизански, с черного хода, но без санкции начальства, заставил меня задуматься о барьерах в журналистике. Писать о радостном – заподозрят в рекламе, и читатели заскучают. Приоткрыть изнанку явления – и сверху одернут, и доказательства требуются. И хуже всего то, что за каждой статьей, не всегда явно, маячит фигура заказчика.

Куда ни кинь, всюду клин

Несколько месяцев безуспешной охоты за чернушной мелочевкой плюс неудачная попытка сделать убойный материал, выйдя за рамки негласной цензуры, развеяли мое романтическое отношение к работе в социальном направлении. Обстоятельства примирили меня с рекламной журналистикой. Эта «накрашенная барышня», во всяком случае, не скрывает, что любит свой товар за деньги.

Отныне я бралась за любые заказы. Торопливые пробежки вдоль пыльных городских улиц стали привычнее, чем физзарядка по утрам. Незаметно промчалось лето. В сентябре зарядили дожди, потемнел асфальт, дети снова пошли в школу, а у меня прибавилось работы. Пряча голову от моросящих капель под капюшоном вконец обветшавшей куртки, я пешком накручивала километры по огромному городу. Многие частные фирмы – строительные конторы, оптовые склады и магазины, автомобильные предприятия – находились далеко от остановки общественного транспорта, арендуя опустевшие помещения заводов и фабрик, расположенных на окраинах. Прочитав текст, предложенный заказчиками, я ужимала его в «архивный файл», втискивая в малую площадь максимум информации. Рутинная работа, без всяких эмоций.

Приближалась зима, и я раздумывала, ставить ли куртку снова на ватин. С пристрастием разглядывала свое рукотворное произведение: нелепые кожаные нашлепки на рукавах, хлястики с пряжками, затертое, но до конца не сведенное пятно… Нет, притом что несколько лет это носилось как обычное пальто, ходить в такой куртке становилось неприлично. К тому же, имея теперь почти регулярные заработки, я могла купить себе новый пуховик. Следовало только дождаться приличного заказа.

Выгодный заказ появился очень скоро! За последний год я перестала удивляться тому, что высшие силы откликаются на мои потребности. Хотя этому везению нашлось бы и простое объяснение: начиналась новая предвыборная кампания.

Марианна сообщила мне по телефону, что меня просит приехать президент финансового Фонда господин Копейкин. Он готов оплатить спецвыпуск газетки, четыре полосы, потому что решил баллотироваться как независимый кандидат в своем округе.

То, что Копейкин пригласил меня вторично, не удивляло: вероятно, он остался доволен моей предыдущей работой, нашим с ним интервью. Меня поразило другое. За годы перестройки мы привыкли видеть совсем других кандидатов. Один слой – это диссиденты и демократически настроенная интеллигенция: юристы, врачи, артисты. Вторая группа – бывшие члены КПСС, принявшие новую веру. И вдруг возник деятель из новой сферы – бизнесмен! Он готов тратить собственные деньги и время ради участия в скучной бюрократической работе! Что за альтруизм? Я решила, что обязательно задам Копейкину этот вопрос при встрече, хотя и помнила, что в рекламных интервью корреспондента инициатива не приветствуется: ракурс освещения темы задается заказчиком.

Я приехала по уже знакомому адресу, вошла в обветшалое здание НИИ, свернула в блистающий евроремонтом отсек, где размещался Фонд. Но красавица-секретарша отвела меня не к президенту, а к его референту. Глава компании теперь поднялся так высоко, что не снисходил до бесед с корреспондентом. Строгого вида дама в очках – мне сразу вспомнилась моя вузовская преподаватель по марксизму-ленинизму – жестом руки показала мне на стул. Я села. Она вручила пухлую папку с тесемочками и попросила ознакомиться с материалом на месте. Раскрыв папку, я увидела пачку машинописных листов. Мне предстояло их оформить блоками. Она указала, как именно: биография кандидата, интервью с ним, немного о бизнесе и полосу на благотворительные его дела. Я все же попыталась задать хотя бы ей мучивший меня вопрос – почему Копейкин выдвигается в депутаты? Она поправила очки и холодно заметила, что все ответы на любые вопросы я должна искать в переданной мне папке.

Я бегло просмотрела записи. Обычная биография: родился, закончил вуз, женился, дети. О фонде самую малость. Зато пространно о благотворительности. Построил в соседнем дворе горку для детей, для пенсионеров – скамейку. Не забыл упомянуть и хобби: коллекционирует фигурки солдатиков.

Объем работы был значителен, но понятен. Референт предупредила, что я должна буду завизировать у нее готовую верстку.

И снова фирма оплатила авансом и рекламную площадь, и мою работу.

Как обычно, отвезла деньги за рекламу в офис и поехала домой. На обратном пути я думала о Копейкине уже без прежнего пиетета. Он уже не казался мне романтическим финансовым первопроходцем, как при первой встрече. И верилось в его бескостные мотивы выдвижения в депутаты с трудом. Почему он отказался от личной встречи с журналистом? Не слишком ли приторно выстроена его пиар-кампания? Однако отступать было поздно: деньги уже выплачены, и в редакции ждут мой материал. Кто ни шел на компромисс со своей совестью, оправдываясь обстоятельствами?

Приехав домой, я взялась за работу. Распределила материалы по полосам, прикинув размер текста для отдельных блоков. Здесь скупая информация о будущем депутате, там – отклики жильцов, на видном месте как бы наше с ним интервью. И предусмотреть пустой прямоугольник, где будет портрет Копейкина – приветливого улыбающегося финансиста, с подкупающе детским ежиком на голове.

Теперь само интервью. Подставляю вопросы к уже готовым ответам:

– Где вы родились?

– Я родился вдали от этих мест, но Ленинград-Петербург стал мне родным городом. Здесь я окончил университет, здесь повстречал свою любовь.

– Почему вы решились выставить свою кандидатуру на выборы?

Не удержалась, вставила-таки тревожащий меня вопрос в интервью, тем более что имелась подходящая фраза для ответа:

– Я хочу, чтобы мой город стал еще краше, а люди жили бы в нем еще лучше.

И все же я полный валенок, не могу понять, зачем Копейкин идет в депутаты, когда занят в таком интересном и важном финансовом бизнесе!

Мой гонорар за газетку, расхваливающую Копейкина, составлял немыслимую для меня сумму, и я купила новый пуховик! Только ходить в нем было пока некуда: как-то вдруг прекратись заказы.

Шокирующие новости обрушивались на головы обывателей: то банкротился крупный завод, то терпела крах туристическая фирма. И через неделю я прочитала в «Городских новостях» очередное, разоблачение. Оно затрагивало и мои интересы: финансовая компания почти депутата Копейкина оказался обманной пирамидой! Тысячи разгневанных вкладчиков осаждали запертые двери Фонда, но сам Копейкин оперативно скрылся за рубежом.

Закрытие фонда и для меня означало крушение воздушного замка. Не судьба обогатиться мне через ваучеры! Однако, я заметила, что массовые поражения переносишь ровнее, чем личные неудачи. Хотя красочные сертификаты, выписанные почившей компанией, потеряли всякую ценность, это не стало для меня трагедией! И, возможно, когда-нибудь нам вернут…. Здесь я прерывала радужные фантазии.

С большим скепсисом я выслушала по телефону версию Марианны о том, что Копейкина свалили кандидаты-соперники, но звонила-то ей по другому поводу. Меня беспокоило, почему давно ко мне нет обращений на рекламные заказы. Так что куда болезненнее я восприняла другую ее новость: издание «Всем привет!» тоже приостанавливает свою деятельность.

Я снова томилась и бедствовала без работы. Снова выискивала полезные объявления, листая так и не ставшую родной газету «Городские новости».

Вакансий не попадалось, но однажды я наткнулась на нечто любопытное! С портрета, размещенного в центре страницы, на меня смотрел главврач Дома заслуженных ветеранов! Сдвинутая на лоб докторская шапочка, понимающий взгляд, темный галстук в контрасте с лацканами белого халата – фотограф потрудился на славу. Тут же биография: родился, учился, женился, дети. Целый столбец о работе подведомственного ему учреждения. Высказывания обитателей дома, подтверждающие, что быт и обслуживание на высоте, что все живут в уютных малонаселенных комнатах, и досуг их разнообразен. Упомянуты театральная студия, кружок кройки и шитья, секция игры в домино и кинолекторий. И лишь одно критическое замечание разнообразило благостную картину: жильцы сетуют об отсутствии бесплатного телефона. Притом, жалоба обращена не к руководству больницы, прилагающей все усилия по его установке, а к администрации района.

Мимоходом сообщалось, что главврач идет в депутаты, и звучал призыв отдать за него голоса. Я сразу обратила внимание, что выдвигается он по тому же округу, что и сбежавший за границу Копейкин.

Аромат заказной статьи чувствовался сразу, ведь у меня имелся богатый опыт написания таких статей. Но никакой звездочки – знака рекламы – я рядом не увидела. И подписана статья хорошо знакомой мне фамилией: Синицын. Материал размещался в рубрике: «Герой дня»!

Городская газета становится рекламной? Или реклама меняет облик? Я отложила газету, не в силах читать очередное вранье. Чтобы отвлечься, взяла с журнального столика авантюрный роман. Но грустные мысли о реальности не позволяли сосредоточиться на вымышленной истории.

Взгляд упал на куртку, приготовленную на выброс. Я планировала распотрошить ее, изъять полезные детали – сохранялась привычка из времен тотального дефицита. И, хотя теперь рынки ломились от китайского ширпотреба, у меня по-прежнему не было уверенности в завтрашнем дне. Взяв бритву, срезала пуговицы, выпорола застежку-молнию, стянула с хлястиков металлические пряжки. И кожаные нашлепки с локтей рукавов отодрала, прикинув, что ими можно обшивать пуговицы. Осмотрела это добро с пристрастием купца-коробейника и переложила в корзинку для рукоделия. Авось, еще пригодится для чего-нибудь.

Глянула в окно. Над крышами соседнего дома плыли сумеречные облака, то разрываясь на клочки, то сцепляясь в причудливые образы. Распад и хаос повсюду!