Текст книги "Прощай, «почтовый ящик»! Автобиографическая проза и рассказы"

Хитроумный план

Лет пять назад, суровым февралем, попал любимый муженек в больницу. Пытался перемочь на ногах ангину, однако все плохо обернулось: прихватило на работе сердце. И прямо с работы его скорая и увезла. В больнице он оказался впервые в свои сорок пять лет, и сразу начал названивать по мобильному, грузить просьбами. Все утро следующего дня хрипел в трубку: «Принеси то, принеси это, и почему сама не приходишь».

Почему, почему?! И сам ведь прекрасно знал, что свирепствует карантин по гриппу, что на отделение посетителей не пускают, а передачу потрошат, как багаж в аэропорту, все недозволенное вынимают. А он свою линию гнет: сунь на вахте, кому следует, и пройдешь, и пронесешь, что купила – другие-то ведь как-то проходят! Решила я последовать его совету, робко так охраннику, здоровому молодцу, сую купюры, а он отводит мою руку. Не знаю, то ли честным оказался, то ли мало предложила. Но я сама без работы уже полгода, с деньгами в семье и без того трудно, а тут еще и муж вышел из строя.

Села в уголке вестибюля, пригорюнясь, голову кулаком подпираю. Разглядываю людей, смотрю на тех, кто через турникет проходит. Вот девушка пропуск предъявила – должно быть, к тяжелому больному идет. Делового вида мужик закрытый паспорт охраннику сунул, а из страничек полоска бакса вылезла, зеленеет – и его пропустили. А следом тетка в байковом больничном халате и в тапках без задников прошла, на нее охранник ноль внимания: каждому ясно, что своя, из ходячих больных – вышла из отделения в аптечный киоск или газетку купить, а теперь назад возвращается.

И сразу мне стало ясно, как действовать!

На другой день еще дома надела ветхий халатик, выцветший узор из маков на нем напоминал застиранные пятна крови. Собиралась уже выбросить его, а тут для больницы в самый раз сойдет. Замотала перед зеркалом горло бинтом и положила в сумку с гостинцами тапки без задников, что обычно предлагала гостям.

Приехала в больницу в самое суетное время, между завтраком и обедом, когда в вестибюле не протолкнуться: тут и посетители у справочного окна толкутся, и врачи куда-то торопятся, санитары лежачих на каталках везут, и ходячие больные у торговых палаток прилавки рассматривают. А самые смелые покуривают в тамбуре между входными дверями, под табличкой «курить запрещено». Я, пока охранник отвернулся, пуховик и сапоги сняла, под скамейку их затолкала и в своем застиранном халате и тапках уже в сторону турникета отправилась.

Мимо охранника иду, на него не смотрю, зато он на меня взглянул и пригрозил:

– Сказано вам, больным, на улицу не выходить, в тамбуре не стоять! А ты, смотрю, шибко румяная, небось курить на мороз выходила? Еще раз замечу, главному врачу сообщу.

Пообещала не нарушать. Сама радуюсь, что за больную признал. Поднялась на лифте, нашла нужное отделение. Иду по коридору не спеша, тапочками шаркаю. Мимо врачи, медсестры снуют, здесь меня и вовсе не видят: кто в больнице станет на больных внимание обращать?!

Осталось палату найти, где милый лежит. Вчера по телефону говорил, в коридор его положили, поскольку в палатах мест не было, но в коридоре его не увидела, значит, уже устроили его. Только где теперь его искать, в отделении, видно ремонт недавно сделали, так и запах краски еще не выветрился, и табличек на дверях нет. Приоткрыла одну дверь – по виду, сестринская, девушки в голубеньких халатах у чайника толпятся. В другую заглянула, вижу топчан и столик с пузыречками, похоже на процедурную или лабораторию – тоже не то. Я назад, но сестрица, что в кабинете сидела следом за мной в коридор выскочила, за рукав назад тянет:

– Быстро раздевайтесь! Я уже уколы заканчиваю, последняя фамилия осталась.

Что-то там пробурчала, отметку в своем листе назначений сделала, а на меня, разумеется, не смотрит, и уже шприц заполняет.

Я, чтобы в пояснения не вдаваться, халат задрала, на топчан животом вниз улеглась. Медсестра уколола, ватку на уколотое место приложила, и к раковине, руки мыть. В общем, обо мне уже и думать забыла.

Вышла я из процедурной, прихрамывая, потирая уколотое место. Спохватилась, можно ведь мужу на мобильник позвонить! Только достала телефон, как навстречу мне сестра-хозяйка толкает тележку с бельем. Остановила тележку у меня на пути и так безапелляционно заявляет:

– Девушка, ты из третьей палаты? Отнеси-ка комплект белья на койку у окна, из приемного отделения позвонили, чтобы койку приготовили.

Не знаю уж, за кого она меня приняла, но не в этом суть. Видит же, что у меня одна рука занята сумкой, так нет, нагружает свободную руку пододеяльником и простыней. И спорить мне с ней неудобно: пожилая женщина, тучная к тому же, ей лишний шаг сделать затруднительно, а я – стройная газелька, как милый меня называет, и в дочери к ней гожусь. Направилась, куда она велела.

– Дочка, ты и заправь постель-то, – услышала за спиной.

Занесла я белье в третью палату, постелила его. Пока одеяло в пододеяльник заправляла, пока наволочку натягивала, пришлось поддерживать беседу. Больные-то скучают без общения, из-за карантина, посетителей не пускают, вот на нового человека и накинулись. Но расшифроваться перед незнакомыми людьми я не решилась, а ну как кто возмутится, завотделению доложит – люди-то ведь разные бывают. В общем, короткими да-нет, отделываюсь, а сама думаю, как побыстрее смотаться отсюда. Но побыстрее не удалось.

Наступило время обеда, потому что из коридора донесся зычный голос буфетчицы. Она объявляла, что обед привезен, чтобы больные выходили за едой и не задерживали ее, поскольку у нее много работы.

Те, кто лежали в больнице долго, уже были выдрессированы и вскочили с кроватей, как солдаты по сигналу тревогу. Распахнув двери палаты, поспешили в коридор, к раздаточной тележке. А женщина с ближайшей койки слабым голосом попросила меня принести ей обед, объяснив, что после операции еще не встает. Я кивнула ей, вышла следом за всеми.

– Мне, пожалуйста, порцию для нашей лежачей, она после операции.

Буфетчица щедро, большим половником, налила супа в двери тарелки, разумно предположив, что я тоже законная единица и заслуживаю обеда. Я отнесла суп в палату, поставила тарелки на тумбочку, вернулась за вторым блюдом.

Затем, пообещав вернуться и покормить ее, выбежала снова в коридор, чтобы осмотреть все палаты, пока двери их были распахнуты настежь, и больные общались с буфетчицей. Обежать пятнадцать палат на отделении не составило труда, тем более, что среди них мужских было только половина. Я осмотрела их все, но мужа не нашла.

Вернулась обессиленная, покормила лежачую соседку, и, присев на подготовленную для новой больной постель, поела сама. Только сейчас я поняла, как устала за полдня, проведенные в этой круговерти.

Обед завершился. Женщины стали укладываться под одеяла – по распорядку дня наступил тихий час. И только сейчас снова вспомнила про телефон, вызвала мужнин номер, но он не отвечал. Было ясно, что в тихий час и не ответит, тетки в комнате тоже уменьшали звук или выключали свои мобильные.

Я решила, что не стану больше маскироваться. И пошла к сестринскому посту, узнать, куда перевели моего мужа, почему его нет в отделении. Но у столика дежурной никого не было. Догадалась, что теперь и у них наступил обеденный перерыв.

Поняв, что в отделении я только теряю время, решила вернутся в вестибюль и узнать в справочном окне о местонахождении моего мужа. Заодно проверить, на месте ли пуховик, который я запихнула под скамью. Он хотя и старенький, но еще пригодится.

Однако охранник у турникета, хотя и был в хорошем настроении, меня не выпустил:

– А-а, румяная, краснощекая! Я же тебе еще утром сказал, что выходить на улицу нельзя. А в тихий час больным и в вестибюль спускаться запрещено, ты должна лежать в своей кроватке. Баю-баюшки, как говорится.

– Да, выпустите меня наконец! Я вам не больная, и ваши порядки-беспорядки меня не касаются! – рассердившись, я сделала шаг в сторону, хотела обойти весельчака и убраться восвояси.

– Ладно, в больницу посторонних не пускал, это его обязанность, но назад выйти я имею право?!

Наверно, я бы тут же и оказалась на свободе, но на мою беду мимо шла та медсестра с нашего отделения, что делала мне укол. Услышав мои препирательства с охранником, остановилась.

– Ну как не стыдно, девушка! Я ваш халат с бурыми, как кровь, маками уже приметила. И на уколы опаздываете, и в тихий час режим нарушаете. Зачем в вестибюль рветесь в тихий час?

– Да, не больная я. Вон под лавкой мой пуховик и сапоги лежат!

Я показала рукой в направлении скамьи у двери, и сердце мое ухнуло: одежда пропала. То ли украли, зашедшие погреться бомжи, то ли служба безопасности унесла, но факт был налицо: одежды нет.

– Ну, как не стыдно! Взрослая женщина, а ведете себя так недостойно, врете на каждом шагу. Вот что, отведу вас к лечащему врачу, пусть он с вами разбирается. У нас больница образцовая, и таких безобразий мы не потерпим.

Пока мы поднимались в лифте, она выпытывала у меня фамилию лечащего доктора, но я не могла ее назвать, потому что просто не знала. Разумеется, я пыталась втолковать ей, как и почему я оказалась в их отделении, но ведь всем известно, как внезапно глохнут медсестры или врачи, когда ты говоришь им о каких-то проблемах.

Врачей в ординаторской не оказалось, в больнице проходила какая-та международная конференция, и уборщица сказала, что сегодня уже врачей не будет, только в экстренном случае можно вызвать дежурного. Я думала, что теперь сестра отведет меня в «мою» палату, где придется ждать до завтрашнего утра, но получилось все гораздо хуже.

В наказание за мою строптивость, сестра перевела меня в изолятор, поселила в одиночке, снаружи заперла на ключ. Однако не забыла сообщить на пищеблок, чтобы мою порцию мне доставляли и туда. Для чего в двери было проделано маленькое окошко.

Так я до сих пор в этом изоляторе и живу, если помните, вначале я сказала, что началась эта история пять лет тому назад. С любимым я так и не смогла связаться, поскольку медсестра, закрывая меня, отобрала мобильник. И саму ее я больше не видела – скорей всего, она ушла сразу в отпуск или уволилась, а про меня забыла. Я пыталась передать на волю весточку, когда в окошко двери мне просовывали миску с едой, но дверца быстро захлопывалась, потому что персонал боялся инфекции, боялся заразиться.

Вначале мне было смешно, что я попала в такую ситуацию, я даже составила инструкцию для посетителей, как проникать в больницу, если не впускают. Но теперь мне не до смеха, ведь меня превратили в песчинку огромного контингента больных, а значит лишили права голоса. Больные в больнице бесправны, особенно те, кто лечится бесплатно. И выбраться из массы уже не получается.

* * *

Терапевтическое отделение через два года после того, как мнимая больная оказалась в заточении, перепрофилировали для лечения психических пациентов, и часть больных из тех, кто вовремя не выписался, попали на баланс нового учреждения. И многие, как героиня рассказа, так и не поняли, где оказались.

Еще один шанс
Повесть

1.

В купе поезда дальнего следования я оказалась одна. В это время года, на исходе осени, люди предпочитают сидеть дома, но мое путешествие было вынужденным. Оскверненная любовь, порушенная семья, разбитая жизнь – все это, вместе взятое, подтолкнуло меня в дорогу. Куда я еду? Зачем? Колеса вагона ритмично постукивают на стыках рельсов: «Од-на, од-на, одна-на-на». На столике лежал прозрачный контейнер с завтраком – обслуживание в пути было на высоте, но есть мне не хотелось.

Я сидела у столика, и мой единственный друг, старый чемодан из натуральной кожи, слегка ударялся о мои колени. Надо бы убрать его в рундук, но удобнее, когда все под рукой. Да и лежит в нем одно барахло. Унесут, и ладно. Теперь, когда вся жизнь полетела под откос, время ли думать о таких мелочах? Развела в стороны фирменные занавесочки на окне, но за окном нависла непроглядная ночь. Даже мелькание пейзажа не замечалось. В темном стекле отражалось мое собственное лицо, и на нем пугающе чернели глаза, нарисованные ночным туманом. Вообще-то, глаза у меня слегка разные по цвету: один карий, другой зеленоватый. В юности я стеснялась этого несоответствия, однако мужчины находили в нем определенное очарование. Стоп. О мужчинах я запрещаю себе думать. Лучше немного почитаю.

Я достала из чемодана купленную на вокзале книжку «Мифы древней Греции» – специально выбрала сказки, чтобы отвлечься – и, вытянувшись на полке, погрузилась в чтение. Пролистала несколько страниц, но думы о собственной жизни неумолимо вытесняли похождения мифических героев. Мысль о неправильно сделанном двадцать лет назад выборе не давала мне покоя. Я связала свою жизнь с этим негодяем, когда вокруг было столько хороших парней. И ведь все началось тоже в дороге. Тот поезд не был ни фирменным, ни скорым. Это сейчас я еду с комфортом, но одна. А тогда в переполненном плацкартном вагоне вокруг меня кипела жизнь.

* * *

Я впервые ехала в поезде дальнего следования, хотя была уже взрослой девочкой – закончила второй курс института. Нам подали дополнительный состав с плохо убранными вагонами и неисправными форточками, но в разгар сезона и этот поезд брали штурмом. Мое место – на верхней полке.

Поначалу я чувствовала себя неуютно от столь близкого соседства с посторонними людьми и затаилась на своем месте. Прежде я проводила свои каникулы на даче у бабушки с дедушкой – там простор и свобода. Хотя и на даче, и дома я всегда под строгим надзором. Мама требует, чтобы я приходила домой не позже одиннадцати, я должна ее знакомить со своими друзьями и прочее, прочее. Поэтому я вообще сижу дома, и мальчиков у меня тоже нет. Да и кто обратит внимание на меня, незаметную мышку с хвостиком на затылке и выпуклым прыщавым лбом, даже не прикрытым челкой. Только когда кому-то нужны конспекты, вспоминают обо мне. Хорошо, что у меня появилась хоть одна подружка – с ней вместе мы готовимся к семинарам. Именно эта девочка, чьи родители живут у моря, и пригласила меня к себе.

Я прижалась спиной к стенке вагона и сверху поглядываю на своих попутчиков. На меня никто не обращает внимания – лишь иногда вскинет взгляд в мою сторону чудаковатая тётя без возраста, сидящая внизу напротив. В ее облике полная отстраненность: занята своим делом – как поезд тронулся, так и машет спицами безостановочно. Спину держит прямо, лишь голову слегка склонила над вязаньем, волосы, присобранные лентой убраны назад. С глубоким вырезом бледно-серое платье, почти до пят. Из-под кромки подола видны ступни босых натруженных ног. Она что, не соображает? Ведь на полу – сор и крошки. Разгильдяй-проводник только вид сделал, что подмел – разогнал пыль по углам.

Пожилой мужчина, на полке под моей, сидит у окна, видно, дремлет: никаких движений. При посадке он помог мне убрать чемодан на багажную полку, но разговаривать нам было не о чем. Вид у него простовато-деревенский: белая в полоску рубашка, застегнутая на все пуговицы, но галстука под воротником нет. Темный старомодный пиджак он сразу снял и повесил на вешалку. Вот он зашевелился, достал книгу, выложил на столик, склонился над ней – розоватая плешь светится сквозь редкие, гладко зачесанные волосы. Трудно себе представить более скучную внешность. Этот мужик похож на военрука в нашем институте. Может, он деревенский учитель?

Место на второй полке напротив пустует уже второй час, а жаль. При посадке шикарный парень, рост обалденный, как у баскетболиста, забросил на свое место какие-то мешки и коробки и сразу куда-то исчез. Где же он?

Тощий паренек-проводник, небрежно бренча стаканами, снова остановился у нашего купе. Поезд кинуло в сторону, брызнул кипяток на мою голую, как и у вязальщицы, пятку, торчащую в проходе. Я ойкнула, вытаращив глаза от испуга, подтянула ногу под себя. Парень со стаканами замер, видно испугавшись моего вскрика, даже не извинился, невежа. Нам не слишком повезло с этим оболтусом, летом в проводники берут кого ни попадя. Сделав еще шаг, он поставил стаканы на матово-коричневый столик и повернулся к тем, кто ехал на боковых местах. Похожий на деревенского учителя пассажир стал раскладывать рядом со стаканами свои припасы. Но тетка с вязаньем не прервала своей работы, а лишь подкатила поближе к себе клубки разноцветного шелка. Впервые я видела, чтоб вязали не из шерсти. Мне не хотелось распивать чаи в компании со старым занудой, и я осталась лежать на своей верхней полке. Но тут в наше купе влетел до сей поры отсутствующий «баскетболист» и тоном, не терпящим возражений, он приказал проводнику:

– Постой, друг, поставь еще два стакана. Чай с лимоном для меня и для девочки, – он кивнул в мою сторону.

Я быстро соскочила вниз. Пристроились рядом с «баскетболистом», отодвинув вязальщицу на самый край. Она безропотно потеснилась. «Учитель» быстро выпил свой чай и куда-то вышел. А я достала припасы, заботливо приготовленные мне в дорогу мамой, и мы принялись поедать их с «баскетболистом», запивая душистым чаем. Мне не приходилось задумываться, о чем говорить с моим красивым попутчиком. Он без умолку болтал сам. Оказалось, он и впрямь спортсмен, правда занимался не баскетболом, а греблей на шлюпках, тоже командный вид. А сейчас ехал с товарищами на летние сборы, в то же местечко на берегу моря, что и я. Но билетов в один вагон им в кассе не хватило, и мой спортсмен оказался вдали от своей команды, в нашем купе.

«Однако это чудненько, – сказал он, обращаясь ко мне. – Теперь мне будет не так одиноко, у нас ведь одни мужики. А ты, как майская розочка, – подарок судьбы». Сейчас меня бы покоробило от такого пошлого сравнения, но тогда… Я впервые слышала комплимент в свой адрес. Мое лицо запылало смущенным румянцем, замаскировав розовые прыщики на лбу. Затем мой спортсмен покопался в своих мешках и вытащил из футляра гитару. Лирический перезвон гитарных струн окончательно растопил мою скованность. Я стала подпевать Спортсмену.

Может, это кому-то покажется странным, но я не только ехала одна впервые в поезде, но и впервые сидела рядом с человеком, играющим на гитаре. Ведь на институтские вечеринки я не ходила. Не передать словами, как велика разница между исполнителем, увиденным в рамке телеэкрана и человеком, перебирающим струны у тебя на глазах. Его длинные пальцы, мечтательно прикрытые глаза, хрипловатый, задушевный голос. Сейчас бойкий спортсмен превратился для меня в артиста, человека, понимающего мою душу. Звучащие слова любви не были для меня просто текстом песни – то были признания, адресованные лично мне. Когда спортсмен невзначай коснулся своим коленом моего, я почувствовала ожог, но не отодвинулась. Теперь мы были одно: широкоплечий статный спортсмен и я, щуплая девчонка, почти подросток. И сила этого человека подчинялась мне!

Сельчанин похрапывал, глаза чудаковатой дамы с вязаньем были невидяще обращены к потолку, губы ее шевелились, подсчитывая петли. Но мы со Спортсменом и не таились ничьих взглядов – кроме нас двоих, никого теперь не существовало в целом мире. Когда мелькающие за окном поезда картинки стали погружаться в сумеречную темноту, Спортсмен встал. Он взял меня за руку и повел узким коридором в другой вагон, где ехали его друзья. Толчки колес на стыках рельсов бросали меня от стенки к стенке, но я, не чуя ног, шла за Спортсменом.

Новый друг представил меня своей команде, ребята потеснились и дружелюбно приняли в свой круг. Меня окружала восьмерка парней. В институте Культуры, где я училась, почти сплошь девочки: красотки-искусствоведы. Среди них я терялась, так как красавицей себя не считала. Но здесь… Когда парни то в шутку, то всерьез осыпают тебя комплиментами, то становишься пьяной без вина. Однако и бутылка ходила по кругу. Кто-то пил прямо из горлышка, но мне налили в чайный стакан, и никогда я не пила ничего вкуснее, чем этот дешевый портвейн. Разумеется к своим восемнадцати годам я уже пробовала вино, но всегда в культурной обстановке, под закуску и под присмотром мамы. Но сейчас, все было гораздо интереснее. Мамы рядом не было, голова кружилась все сильнее и все тело наливалось приятным теплом. Однако на сей раз вместо мамы меня остановил Спортсмен. «Стоп, с нее хватит, – сказал он, когда я уронила голову на его плечо, – не люблю пьяных женщин!».

Я же была в том состоянии, когда с равной готовностью выпила бы еще вина или прильнула бы к груди к сидящего рядом Спортсмена. Случилось второе. Не обращая внимания на остальных ребят, мы соединились в долгом поцелуе с моим новым другом. Я отпрянула лишь тогда, когда ощутила его ладонь в совсем неприличном месте и увидела собственное, задранное доверху платьице. На миг мне показалось, что не тусклый светильник, а взгляд мамы направлен на нас с потолка вагона. Он заставил меня отодвинуться и одернуть подол.

Двое суток продолжалось наше со Спортсменом противостояние, я удерживала бастион своей невинности под неявным надзором мамы. Но утром третьего дня я не смогла найти в веселом купе свои трусики, и больше мама не беспокоила меня. Я не поехала на квартиру подруги, адрес которой лежал у меня в сумочке. Я поселилась вместе со Спортсменом в палатке, раскинутой на диком пляже, и стала его женщиной. Тренер команды смотрел сквозь пальцы на эти вольности, видно, эти сборы были у ребят вместо каникул.

Маме я отбила чинную телеграмму, что доехала благополучно, и, что мы ходим с подружкой на море, загораем, читаем книжки. Через несколько дней я навестила свою однокурсницу и попросила ее прикрыть меня, если мама вздумает позвонить ей сама.

В группе гребцов, принявших меня, не было профессиональных спортсменов. Ребята учились в каком-то экономическом вузе, но главной их задачей было выступать за этот вуз на соревнованиях. Мой Спортсмен числился на экономическом факультете неслыханно сколько лет. Но где-то я оправдывала его: тренировки, соревнования… То, каким он был шалопаем, мне стало ясно гораздо позднее. Но в это лето шквал любви лишил меня и глаз, и разума.

Когда осенью я вернулась домой, мама не узнала меня. Она лишь была довольна, что дочка хорошо выглядит. Я загорела, окрепла, и даже противные прыщи исчезли с моего лба. Перемены в моей жизни какое-то время оставались ей неведомы. Я по-прежнему допоздна засиживалась в библиотеке. Однако теперь я готовила не свои задания, а писала рефераты и курсовые для Спортсмена. Он учился в институте уже восемь лет, но пока он был в хорошей спортивной форме, его не отчисляли. Но могли. И я принялась тащить его к диплому. И хотя его задания были не по моему профилю, я с ними справлялась: моя школьная золотая медаль была заработана честно. Учиться я умела и любила. Довольно скоро я стала разбираться в финансовых схемах и экономике лучше, чем в древних летописях, изучаемых в моем институте. В зимнюю сессию я удивила маму первыми в жизни тройками. Зато мой Спортсмен наконец продвинулся на один семестр.

Следующие каникулы я снова провела с моим другом. Теперь нас окружали другие ребята. Прошлогодняя команда как-то вдруг распалась. Одни ребята сменили спортивный клуб, другие вообще сошли с дистанции, бросили спорт. Мой спортсмен оказался среди новичков стариком. И он уже тоже стал задумываться о своей карьере. Для профессионального спорта у него не было нужных достижений, в любительском заработки были очень скромны. И все меньше внимания мой Спортсмен уделял тренировкам. Однако и служба на ниве экономики мало привлекала его. И он загорелся новой идеей – выступать в музыкальном ансамбле. В этом сезоне он стал прирабатывать, играя на гитаре в курортном ресторанчике. Я принялась помогать ему, сочиняла слова песен, которые он подкладывал под музыку. Кончилась эта афера тем, что из команды моего спортсмена отчислили, теперь под угрозой стало и его пребывание в институте.

Во что бы то ни стало мы должны были защитить диплом. Я говорю «мы», но речь шла, разумеется, о его дипломе. На четвертом курсе я завалила сессию, зато мой Спортсмен, с моей помощью, получил квалификацию экономиста. К этому времени наши с ним отношения уже не были секретом для моей мамы. Теперь она мечтала лишь о том, чтобы он не бросил меня, а взял в жены.

Но вышло так, что в мужья пришлось взять мне его. Да, он оказался мужем на моем иждивении. Целый год он болтался без дела: из спорта ушел, в ансамбле не прижился, о серьезной работе экономиста не мог думать без отвращения. Я работала уборщицей. Но когда родился наш ребенок, ему пришлось взяться за ум. Он устроился вторым тренером в только что открывшийся фитнес-клуб (тогда они назывались иначе) и стал тренировать смазливых дамочек, жен кооператоров. Новые русские еще только нарождались. С его-то дипломом, в лихое время перестройки, он мог бы стать воротилой на финансовой бирже, но он абсолютно не разбирался в котировках, марже и прочих премудростях продвижения средств. Не разбирался и не пытался вникнуть. Зато, оказалось, что в женских прелестях он разбирается отлично. Скоро мне открылась одна интрижка, затем другая. Я не могла бросить ребенка, но он и не собирался уходить от меня. Я к тому времени закончила курсы бухгалтеров и стала прилично зарабатывать. Он по-прежнему бегал из клуба в клуб, принося домой крохи.

И вдруг он словно проснулся. Нашему сыну было восемь лет, когда отец взялся за него, решив сделать из ребенка профессионального гребца. Мой Спортсмен отвел мальчика в гребной клуб. Вначале тренировал его сам, потом определил к опытному наставнику. И сын тоже стал отдаляться от меня. Его включили в сборную города, затем страны. Я почти не видела своего мальчика. А теперь, став взрослым, он заключил контракт с зарубежным клубом и покинул родину. Каким-то пунктом сыну удалось включить в договор и присутствие рядом папаши.

Я осталась совсем одна – высохшая ветка, с колючками обид на стебле.

* * *

Мне не спалось. Колеса продолжали стучать на стыках, я бичевала себя: какой глупой и наивной я была в двадцать лет. Игра мускулов и перезвон гитарных струн затмили мне суть моего Спортсмена. А человек-то он был мелкий, подленький. Он использовал меня и выбросил вон. Конечно, я могу заработать себе на хлеб, но разве это главное? Мне просто не хочется жить, я еле удерживаюсь, чтобы не натворить глупостей. Все-таки следует подкрепиться. Я сходила в тамбур за кипятком и принялась ужинать. Фирменные упаковки твердокопченой колбасы и печенья пришлись кстати.

Поезд шел почти без остановок, по-прежнему я ехала одна. Вновь открыла приобретенную на вокзале книжку и стала разглядывать иллюстрации. Черно-белые оттиски были нечетки. Всесильные Мойры – богини, определяющие судьбы людей, не отличались красотой: лица их были усталы и невыразительны. А если бы эти мифические девы существовали на самом деле? Что стоило попросить их связать новый узор моей судьбы? Волнение охватило меня, как будто мне уже даровали эту возможность. Я перевернулась на другой бок и уставилась в стену. Если бы я сделала другой выбор?

2.

В поезде дальнего следования я еду впервые. Немного тревожно, но интересно ехать так далеко с незнакомыми мне людьми. Я только что закончила второй курс института, но голова моя напичкана фантазиями о неземной любви, о служении любимому человеку, о самоотдаче и чувстве долга. Все эти ценности как-то ненароком привил мне дедушка, профессор университета.

Дама внизу, на полке подо мной, вяжет длинный ажурный чулок. Примерила его на свою босую ногу – не нравится, тут же начинает распускать. Она ни с кем не вступает в общение. Пожилой мужчина у окна тоже молчит. Но мне кажется, что он вот-вот со мной заговорит, но пока не решается. Жаль. У него такой умный, проницательный взгляд, наверно, он многое повидал, мог рассказать что-нибудь интересное. А пока он читает книгу. На обложке угловатые буквы, по начертанию как греческие, я не смогла разобрать название. Может, он – учитель истории?

Парень на верхней полке напротив меня почти всю дорогу отсутствует. Он едет в другом вагоне со своими дружками-спортсменами. Вчера он заглянул сюда на полчасика, повыставлялся перед нами, даже под гитару спел пару песенок. Смех один: слуха нет, голос никакой, и все пение под один аккорд. Я таких трепачей терпеть не могу, за версту обхожу. Как будто в другой, неведомой мне жизни, я получила печальный опыт. Разумеется, я вчера отказалась пойти с ним в другой вагон, к его компании. Он вернулся под утро, вдрызг пьяный, потом безобразно храпел на своей полке. Но прежде, спьяну, завалился прямо на старушку, чей испуганный визг и разбудил все купе. Лишь к обеду он проснулся и снова ушел к своей компании балдеть. Еще перегар из купе не выветрился.

Я спустилась со своей полки и присела на нижнее место, чуть отстраняясь от пожилого мужчины. Он придвинул мне свою книгу ближе и прежде неясные буквы сложились в четкий заголовок: «Сонник Артемидора».

– Не читали, случаем?

– Нет, не читала. А вы умеете толковать сны?

– Боже упаси, – улыбается попутчик в седые усы. – Я преподаю в сельской школе историю. Так что греческие философы поневоле стали мне друзьями. А сны и толковать смысла нет. Это обычный разговор с самим собой.

Разговаривая со мной, мужчина приосанился, провел расческой по редким волосам, поправил несуществующий галстук. Спросил, не желаю ли я сесть к окошку. Слово за слово, выяснилось, что он вдовец, живет один, никто его не ждет. Дочь замужем, у той своя семья, своя жизнь. Заканчивал московский университет, правда, давненько. Работает, как уже сказал, в сельской школе. Сейчас возвращается из областного центра с учительской конференции, где, кстати, и сонник этот греческий прикупил. И снова попутчик стал нахваливать свой яблочный край, свежий воздух, и чистую речку. Робко улыбнувшись, он предложил мне сделать маленькую остановку в пути: сойти на его станции.

– Погостите у нас недельку. Белый налив уже поспевает, меду вдосталь, на рыбалку сходим на заре. Вы были когда-нибудь на рыбалке?

Я никогда не была на рыбалке, я ни разу не срывала яблока с дерева, и настоящей деревни тоже не видела. Дача, где живут бабушка с дедушкой, не в счет. Там растут только кусты крыжовника и цветы.

Тактичность, необыкновенная предупредительность, а также начитанность учителя заворожили меня. Я, как сомнамбула, последовала за ним, когда поезд замедлил ход у приземистого деревянного здания маленькой станции. Проводник неохотно вылез из своего купе – этот мальчишка почти всю дорогу спит – откинул ступеньки в тамбуре, и я спрыгнула на утрамбованную галькой узкую дорожку. Едва я коснулась ногами земли, как поезд тронулся вновь.