Текст книги "Венский бал"

Рихард Шмидляйтнер, фабрикант
Пленка 2

Коммерциальрата Шварца я посетил в его ложе около одиннадцати часов. Но Ян Фридль не пожелал идти со мной. Он сказал, что заглянет к министру по делам искусств. Не думаю, что он сделал это. Скорее, Ян ожидал увидеть министра в нашей ложе. Итак, я направился к Шварцу, его ложа находилась ярусом выше. Публики в ней как сельдей в бочке – в сборе было все семейство. Младшая дочка только что спустилась потанцевать. Они пили церковное вино – дар монастырских виноградников близ Гобельсбурга. Сначала мы говорили о листовках. Но и здесь никаких подробностей я не узнал. Листовки разбрасывали откуда-то сверху. Когда мы сдвинули бокалы, Шварц сказал, мол, ему есть что отпраздновать: у него на мази выгодная сделка с одной швейцарской торговой фирмой.

– У меня тоже, – ответил я, слегка оторопев.

Я не поверил ему.

Швейцарцы готовились открыть двенадцать филиалов с большим отделом свежей выпечки в каждом. Договор держали в строгой тайне от коллег по отрасли. В сбыте я уже достиг лимита, но раздаривать хлеб, естественно, не собирался. Необходимые объемы продукции могли давать и немногие большие пекарни. Флорисдорфскую, которая принадлежала Шварцу, я, по существу, сбросил со счетов. И был умерен: они только сбивали цену. Но я носом чуял, что опасность исходит прежде всего от двух хлебозаводов в федеральных землях: несмотря на готовность региональных властей оказывать им существенную поддержку, там нашли возможность открыть несколько рабочих мест. Вот такие дела. Они пойдут на более высокую оплату каждого рабочего места. Но деньги еще не истрачены, а места уже ликвидируются. Коммерции советник Шварц рассчитывал, таким образом, на дополнительный куш. Он вскользь упомянул об этом с видом человека, который, подняв бокал, вдруг вспоминает, что у сестры сегодня именины. Тут было что-то не так. Кроме того, решения должны были принять только неделю спустя. Смех Шварца раздражал меня.

Когда мы переключились на другие темы, я думал о том, какие средства он готов вбухать, чтобы ускорить решение и обратить его в свою пользу. Он стал скуп на комиссионные, приплачивал далеко не всегда. А с другой стороны, и многие швейцарские бизнесмены слыли скупердяями и, стало быть, охочими до комиссионных. Есть такой старый анекдот: «Каково назначение дырок в эмментальском сыре? – В них спрятаны комиссионные». Наиболее вероятным мне казалось предположение, что он занялся побочным бизнесом. Его сын не без успеха подвизался в фотоиндустрии. Я как раз собирался задать молодому Шварцу вопрос о его бизнесе, но тут коммерциальрат начал распространяться про расширение своего. Он сказал, что намеревается увеличить количество мест только для младшего персонала по обслуживанию оборудования, чтобы постепенно доверить ему производственные операции. Их не надо будет долго учить, поскольку они уже знают процесс.

Недавно он будто бы – и я постепенно стал сознавать серьезность положения – снова объявил о приеме нескольких человек для работы в качестве младшего обслуживающего персонала. Набралось 149 желающих. Со всеми было проведено телефонное собеседование, в конце концов для личной беседы отобрали четырнадцать. Восемь свободных мест, скорее всего, займут иностранки. Местные все равно уже не подходят для этой работы, так как имеют искаженное представление о денежном достатке. Я охотно согласился бы с ним, если бы не тягостное чувство, что он хочет мне сказать что-то совсем другое.

– Сегодня на двенадцать ноль-ноль, – продолжал он, – были назначены беседы с кандидатами. Мне хотелось побыстрее разделаться с этим. Как вы думаете, – на одном давнем празднике в Союзе промышленников мы договорились быть на «вы», – как вы думаете, сколько пришло человек?

– Только половина из отобранных, – ответил я, и мне вдруг стало ясно, что он, говоря о сделке, просто блефовал, чтобы в последней, решающей фазе отвести удары с моей стороны.

Мои отношения с сиятельной особой, то бишь с Катрин Пети, уже стали темой газетных сплетен. Должно быть, он предполагал, что я часто бываю в Швейцарии, а потому – и здесь был недалек от истины – мне легче завязать личные контакты с фирмой. Он хотел провести меня.

– Скорее всего, лишь половина, – добавил я, – у меня то же самое.

– Ни одной живой души! – горестно воскликнул он и поднял указательный палец. – Ни одного ситцевого платочка в двенадцать часов не пожаловало. Сто сорок девять заявок, и никого на собеседовании. А еще жалуются на безработицу. Как все это понимать?

– Уровень зарплаты младшего персонала у вас, вероятно, не выше, чем у меня.

Вид у него был озадаченный.

– Но это же лучше, чем ничего. Почему бы не заработать на уборке грязи? А им по телефону было ясно сказано: есть перспективы дальнейшего роста.

– Я бы и этого не обещал.

Вот теперь мне его лицо нравилось.

– А я что тебе говорила, – вмешалась его жена, известная своим сострадательным отношением к брошенным младенцам, – я всегда считала, что они должны больше зарабатывать.

До этого она наблюдала за танцующей дочкой, а тут повернулась к нам.

– При чем здесь это? – рявкнул Шварц. – Хоть одна из моих работниц принесла в подоле ребенка в твой фонд для оказания помощи?

– Тебе откуда знать? – сказала она. – Есть немало женщин, которым удается скрывать беременность. А к нам поступают в основном крохотулечки в два с половиной кило весом.

Должен признаться, ситуация не беспокоила меня. Всем было известно, что у коммерциального советника возникли проблемы с фондом его супруги. Как только был основан сей Центр помощи брошенным младенцам, именуемый в народе Бюро невостребованных находок, а именно в тот день, когда в Вене обнаружились сразу три подкидыша, все газеты пели дифирамбы госпоже советнице, которая к тому же предстала на фотографии с чужими детьми на руках. Изрядная доля пиаровских щедрот пришлась и на флорисдорфскую пекарню, которая в прямом смысле пожертвовала какие-то крохи самым беспомощным из неимущих, так что улыбка советницы перед объективами, видимо, была искренней. Однако вскоре последовала критика, придавшая улыбке госпожи Шварц некоторую напряженность. Со дня основания было заявлено, что Бюро находок заботится о найденышах до тех пор, пока благодаря строгому отбору не будут приисканы приемные родители. Но тут число подкидышей стало стремительно расти. Ночами к дверям Центра регулярно возлагались хозяйственные сумки и выложенные пенопластом коробки. Полиция усилила патрульный надзор. Были изловлены один дед, двое отцов, одна мать и какой-то мужчина, чье отношение к подкинутому ребенку выяснить так и не удалось. Этот тип почти не говорил по-немецки и не имел никаких документов. Куда его в конце концов дели, неизвестно, но ребенок остался.

Прошло не так много времени, и коробки с дырчатыми стенками стали находить на ближайших трамвайной и автобусной остановках. Чаще всего фирменные картонные ящики из-под стереоустановок и телевизоров, эти резервуары могли хранить тепло в течение нескольких часов. Криминалистический анализ картонок, даже при участии телевизионных спецов по розыску, ничего не дал, поскольку злоумышленники пользовались только упаковочной тарой самых ходовых аппаратов, которая мозолит глаза в каждом универмаге и часто употребляется для переезда на новую квартиру.

Даже среди служителей Католической церкви, с самого начала поддерживавшей проект и готовой включить госпожу советницу в очередь на причисление к лику святых как национальную мать Терезу, появились критики проекта, который, по существу, поощрял оставление матерями младенцев и, таким образом, покушался на нерасторжимость семейных уз. На что последовало возражение, адресованное одному нахальному журналисту, что Моисей, как известно, был подкидышем, коему потом Господь открыл священные заповеди. Упоминание библейского патриарха в этой связи отдавало кощунством. И уже не только в Союзе промышленников, но и в журналистской среде, о чем свидетельствовали зловещие намеки прессы, все увереннее поговаривали, что коммерции советник Шварц за милую душу похерил бы весь проект. Но для жены ее занятие было самой пылкой страстью, даже призванием. Она руками и ногами отбивалась от всех нападок. Фрау Шварц по-прежнему позировала репортерам, держа на руках преимущественно темнокожих детишек, хотя именно это укрепляло общество во мнении, что ее Центр вызывает приток чужеземцев, задумавших сбагрить своих младенцев в Вене. Поэтому она неустанно выступала за более строгий пограничный контроль. Тяжелее всего приходилось стражам южных и восточных рубежей, поскольку замотанным пограничным чиновникам всякая семья, въезжавшая в страну с маленьким ребенком, казалась подозрительной.

– Как видите, – сказал советник Шварц, – моя жена – неисправимая социалистка.

Суждение, однако, более чем неожиданное.

– Несколько лет назад, – сказал я, поднимаясь, – один молодой человек заявил мне, что при таких деньгах, которые я плачу своим работницам, мой завод надо взорвать к чертям собачьим. Я ответил ему: «В принципе вы правы».

Все семейство недоверчиво посмотрело на меня.

– Я могу процитировать это за «круглым столом» по тарифной политике? – спросил Шварц, когда я протянул ему на прощание руку.

– Разумеется. Тогда будет повышена зарплата младшего персонала. Но мы автоматизируем обслуживание техники, и вас, сударыня, возможно, порадует приток младенцев отечественного производства.

Мне самому понравилось, как я с ними расстался. Им придется приложить усилия, чтобы зализать свои болячки. А у меня не было желания после дешевого трюка Шварца льстить ему и его присным. Выходя из ложи, я встретил его дочь под ручку с рыжим молодым человеком. Она представила его мне. Я пропустил мимо ушей имя, но обратил внимание, что слова «Очень рад» он произнес с французским прононсом.

– К сожалению, меня ждут, – сказал я. – Попозже непременно увидимся.

Спускаясь вниз, я поприветствовал кое-кого из знакомых, но уже не останавливался. В этот момент я решил на следующий же день позвонить в Швейцарию и выяснить, как завертелось дело.

Однако в первую очередь мне было любопытно узнать, кого я застану в своей ложе. Когда я вошел в нее, до полуночи оставалось почти тридцать минут. Ложа была пуста. А дама из левой, соседней, торжествуя, сообщила:

– Я похитила у тебя художника.

Платье на ней было новее вечерней газеты, если можно так выразиться, прочий наряд тоже. Обычно она тратит на это кучу денег. Зеленая с мягко затененными полосами ткань. Кольцом из той же материи стянуты на затылке волосы. Ее звали Моника Долецаль, она лет на десять моложе меня. Истинно бальное знакомство. Их семья абонировала ложу с тех же давних пор, как и мы свою. Я помню Монику еще совсем юной на первом балу в ее жизни. Позднее она взяла в свои руки овощную торговлю отца. Замуж так и не вышла. В последние годы она всегда привозила на бал многочисленных друзей. И в их ложе никогда не умолкал веселый гул. Стоп. Ее ведь нет в списке? Стало быть, она жива? В таком случае я обязательно позвоню ей. Я целый год не видел ее, мы встречались только на балу.

Итак, Долецали. Они составляли… составляют весьма приятную компанию. Если сравнить обе ложи, Долецалей можно уподобить легкой музыке, а Хильцендорферов – серьезной, но эти два семейства принадлежат совершенно разным мирам. Долецали в общем-то не любители оперного искусства. Зато не пропускали ни одного мюзикла. Если мне не изменяет память, несколько раз даже летали в Лондон и Нью-Йорк на премьеры. Как только оркестр начинал играть странные мелодии, которые я не могу отличить друг от друга, левая ложа пустела. Заветным желанием Моники было пригласить на бал в Опере того самого Уэббера, который навалял множество этих немыслимых инфантильных опусов. К счастью, это ей не удалось. Но мне нравилось, что она никогда не задирала… простите, не задирает нос. В сущности, все Долецали – работящие и толковые люди, семья добилась положения своим трудом. Они умели вкладывать деньги, и, насколько я знаю, без особых осечек. Сегодня в их руках практически вся торговля фруктами. Моника говорит по-венгерски и легко понимает славянскую речь. Помнится, на каждом балу она предлагала мне вкладывать деньги в страны Восточной Европы. Но я не хотел. Хлеб обладает слишком большой символической силой, чтобы с его помощью в кризисных регионах создавать процветающие предприятия. Никто не хочет есть чужой хлеб. Я получаю письма от знакомых, путешествующих по Америке, они просят, чтобы я авиапочтой высылал им наш хлеб. Не могу поверить, что словаки когда-нибудь будут жевать венский хлеб. Разве что иногда в виде экзотической добавки. Но если бы я перенес туда свои экономические интересы, у словаков возникло бы чувство, что они опять должны петь наши песни. И наоборот, если (юнцы узнают, что мы печем свой хлеб в Словакии, флорисдорфский хлебопек сможет исподтишка злорадствовать. Дешевая рабочая сила никогда не компенсирует потерь на рынке.

Кроме того, от коллег из Союза промышленников я слышал совсем иные сюжеты. Некоторые предприниматели потерпели полное поражение. Кого-то мы с трудом спасли от провала краткосрочными кредитами. А всему виной в большинстве случаев оказавшиеся не у дел политики. Сегодня какой-нибудь министр из-за скандала лишается кресла, а завтра он уже сует всем визитную карточку со словом Consultihg и начинает навязывать свои зарубежные контакты для торговли с восточными странами. С комиссионными у них всегда все в порядке, а бизнес выигрывает редко. Политическая дипломатия и дипломатия бизнеса – это пироги с совершенно разной начинкой. Политики полагают, что главное – хорошие контакты и хорошие комиссионные. Это – заблуждение. Для бизнеса куда полезнее разлаженные контакты, а лучше всего сохранение ощутимой дистанции, даже глухая стена, и скупые комиссионные. Все это ставит на первое место товар, а не акт купли. Деловой партнер должен чувствовать: мой товар настолько хорош, что у меня нет необходимости всучивать его.

У Моники Долецаль – свой особый подход. Когда она общается с крестьянами, можно подумать, что она – одна из них. Она пьет с ними на брудершафт и поет их песни. Наши восточные торговые каналы она попросту игнорирует и постоянно обескровливает, вступая в соглашение с крестьянами. Если бы она последовала советам бывших политиков, ей пришлось бы умасливать комиссионными каждого щедрого на услуги шарлатана с важной осанкой, а в результате она получила бы пустое сальдо.

Я зашел в соседнюю ложу. Родители Моники приветствовали меня чересчур эмоционально. Старый Долецаль вскочил, развел руки и запел:

 
На бал мы ходим не танцевать,
а чтоб хлебопеков увидеть опять.
 

Его жена, которой стоило немалого труда удерживать в тисках платья свои пышные формы, с задорным видом протянула мне руку.

– Наконец-то! – воскликнула она. – Хорошему столу – свежая выпечка.

Ян Фридль – в своем кресле, рот был перекошен застывшей пьяной улыбкой.

– У меня только четверть часа, – сказал я. – Надо ехать в аэропорт.

– Когда же мы увидим госпожу княгиню? – спросила старшая Долецаль. – Я уж решила, вы хотите скрыть ее от венцев. Мы тоже ожидаем гостя.

Долецаль был на несколько лет старше меня. Кого именно они пригласили, он не сказал, сюрприз есть сюрприз. Намекнул, что это знает только ЕТВ, – появление гостя должно произвести подобающее впечатление.

Господи, подумал я, наш пострел везде поспел. Моника чмокнула меня в щеку. Несмотря на то что мы не виделись целый год, она вела себя с такой милой непосредственностью, будто мы через день встречались для интимных бесед. Я сел рядом с ней, напротив Яна.

Долецали распространяли флюиды хмельной веселости. Они, не стесняясь, могли подхватить мелодию, доносившуюся из зала. Казалось, нет на свете такого горя, которое испортило бы им настроение.

– «На кой мне ляд уныние, натешусь вдосталь ныне я», – пел Долецаль, подладившись к бравурной мелодии польки, которую играл оркестр. У просцениума, среди кружившихся в танце пар, стоял седовласый мужчина и лишь вытягивал руки в сторону своей юной партнерши и тут же отводил их назад, словно тренируясь в работе с лыжными палками. Его партнерша на первый взгляд казалась обнаженной. Платье было почти невидимым. Она раскачивалась всем корпусом и совершала при этом какие-то странные движения, будто налегала на весла. Когда в рядах танцующих возникал просвет, можно было разглядеть, что на ней все-таки что-то надето.

– Вы опять что-то заприметили? – спросила Долецаль-старшая.

– Ах, эта! Она лишь готовит себя к предстоящему счастью.

– Скорее, готовит к счастью его, – сказал Долецаль. – И завтра он снова запрыгает, как кенгуру.

– На все есть своя медицина, – согласилась супруга. – Приходит Навратилиха к госпоже Поспишил. Ах, говорит, какой кругом прогресс, госпожа Поспишил! Нынче на все есть своя медицина. От солей лечат в солярии. Вспухнут вены – идут к венерологу. Расстройство желудка – к дерматологу. А заболит моченой пузырь – надо идти к писиатру.

– А знаете такой анекдот? – подал голос сам Долецаль, когда все повернули головы в сторону императорской ложи, где в этот момент канцлер Австрии тряс руку канцлера Германии, указывая другой рукой на зал, словно хотел сказать: «Если немцы соскучатся по празднику на широкую ногу, милости просим и Вену». – Австрийский бундесканцлер спрашивает немецкого: как это вам удается? У вас все правительство говорит одним языком, а у нас каждый – свою ахинею. Немецкий бундесканцлер отвечает: я задаю людям вопрос: «Скажите, что это за человек, который приходится братом моей сестре, а мне не брат?» Если спрошенный отвечает: «Это вы, господин бундесканцлер», он может стать членом правительства. Тогда австрийский канцлер решил на ближайшем заседании кабинета задать тот же тест. Смущенное молчание. Тогда пришлось самому отвечать: «Не могу сказать почему, но по каким-то причинам это – немецкий бундесканцлер».

Глядя на старика Долецаля, которого до слез смешили собственные анекдоты, невозможно было удержаться от искушения посмеяться с ним за компанию, даже если приходилось в двадцатый раз слушать одно и то же.

– Как продвигается твое наступление на Восток? – спросил я Монику.

– Если отведут вражеские войска, – ответила она, – я покорю Кавказ. Уже изучаю ситуацию. Наибольший интерес представляет южная часть, транскавказская территория. На побережьях Черного и Каспийского морей плодоносит практически все. У мандаринового бизнеса есть еще кое-какие перспективы. Если дело заладится, израильские, итальянские и испанские цитрусовые, скорее всего, будут потеснены кавказским товаром. Проблема в том, что там живут мусульмане. А у меня никакого опыта общения с ними. С другой стороны, за ними будущее. В деловом отношении интересны также армяне. Но они – христиане, и в этом регионе у них в ближайшем будущем нет шансов. В Азербайджане набирают силу иранские муллы, а я им не доверяю. Остается маленькое государство Аджария. Оттуда я на сегодняшний день получила восемь автопоездов. Все – с первоклассным товаром. Особенно хорош инжир. Он лучше турецкого. Но девятый автопоезд так и не пришел. Турки говорят, будто его перехватили лазы или курды. Мне что-то не верится. Все указывает на то, что турки сами хотят перекрыть мне канал. И упорно не желают помочь докопаться до истины. Особенно жалко шофера, у него семья. Уже три месяца, как он бесследно исчез. Я наняла частного детектива. Автопоезд, насколько я знаю, отбыл из Батуми полностью загруженный и поехал по направлению к Турции.

– И ты свернула этот бизнес?

– А что мне оставалось? Но я не сдаюсь. Недавно я была в Ингушетии. Это – маленькая страна, зажатая между Северной Осетией и Чечней. Трудная выдалась поездка. Ни одна венская турфирма не объяснит тебе, как туда добраться. В Ингушетии сто пятьдесят тысяч жителей и два крупных промышленных предприятия. Я бы сказала, вся страна ждет, когда можно будет поставлять мне фрукты и овощи. Не знаю только, сумею ли решить проблему транспортировки. Из-за плохих дорог на Большом Кавказе путь через Грузию практически невозможен. Остается Россия. Но русские не очень-то жалуют ингушей. Это меня не удивляет. Ингуши вооружены чуть ли не поголовно. В их столице Назрани рядом с шоссе ты увидишь рынок оружия. Там купишь все, что хочешь, – от пистолета до боевого вертолета. Купленные там за смешные деньга несколько «Калашниковых» – подарок, который безотказно подействует на любого градоначальника. И не успеешь оглянуться, как у твоей двери уже стоят малоземельные крестьяне со своими продуктами. Есть над чем подумать. Ингушетия – государство, которое в экономическом плане никому не нужно. Стало быть, его беру я. Они выращивают то, что как раз подходит мне. И когда у них наконец появятся деньги, они смогут настроить себе домов, а не копить оружие.

Ян Фридль объяснял чете Долецалей, что больше всего он любит анекдоты без эффектной концовки. Госпоже Долецаль захотелось услышать таковой. Ян Фридль не заставил себя ждать.

– На дереве сидела кукушка. Шел дождь, и ружье охотника стало мокрым.

– Но здесь же есть концовка, – сказала Долецаль.

– Неизвестно, однако, что она означает, – отвесил Ян.

Пожилой даме не терпелось ее найти.

– Из мокрого ружья нельзя стрелять, – заключили она.

– Тогда во время дождя невозможны войны, – объяснил Ян. – Соль анекдота, наверное, в том, что вещи меняются, нарушая привычный порядок, это как в стихах с акрофонической перестановкой.

Они начали читать такие стихи. Ян Фридль пробудился к новой жизни. До полуночи оставалось совсем немного, и мне пришлось откланяться.

– Ты же пропустишь сюрприз, – сказала Моника.

– Увы, но к часу я буду здесь.

Вдогонку она напомнила:

– К тому времени будет и наш гость. Ты обещал представить нам свою диву.

В коридоре я чуть не столкнулся с отпрысками императорской династии. Вместе с двумя какими-то принцессами они, очевидно, направлялись в артистический бар. Люди встали шпалерами, склоняя головы перед проходящими особами и восклицая:

– Ваше императорское высочество!