Текст книги "Хозяин зеркал"

– Это как посмотреть, – заметил P, склонивший над столом закрытое клювоносой маской лицо. – Сердце и, гм, вторая часть тела, отправленные моему коллеге W, в некоторых культурах ценятся выше… Кстати, что это за синие пятна? Полковник страдал венерическим заболеванием?

– Вообще-то это татуировка. Морские змеи, обвившие нефритовый жезл. Становится четко видно, когда…

– Увольте нас, W, – пропыхтел жирный Господин F.

W, прятавшийся на сей раз под маской стервятника, прервал рассказ и стервозно хихикнул. Кей поморщился.

– Наш друг склонен к театральным эффектам, – процедил он. – Это о чем-то говорит собравшимся?

F и P как по команде повернулись к стервятнику W.

– А чего сразу я?! – немедленно возопил W. – Я вон театр городской спалил. Ненавижу искусство. Особенно судаков под сметанным соусом.

– При чем здесь судаки? Нежная и питательная рыба… – Это, конечно, был F, уже очнувшийся от утреннего недомогания. – Зато расписать шары дурацкими птичьими головами – очень в вашем стиле…

– Да, вы бы, конечно, изобразили там свиную голову с печеным яблоком. Впрочем, вы бы и не стали делиться требухой с нами, F, а лично бы ее потребили в сметанном соусе.

F злобно засопел. Атмосфера в зале ощутимо накалялась – Расмуссен почти увидел, как от углов ползут к центру комнаты струйки пламени. Он отделился от колонны и, громко кашлянув, шагнул вперед.

Четверо обернулись к нему.

– А это еще что? – пробулькал F.

– Забыл представить. – W подошел к Оскару и дружески приобнял его за талию – горловое перо стервятника немедленно угодило Расмуссену в глаз. – Новый глава наших доблестных блюстителей порядка, полковник Оскар Расмуссен. Я его назначил вчера… или сегодня… В общем, когда-то да назначил.

– Еще один полковник? – раздраженно спросил владелец особняка. – Этого, – он ткнул пальцем в останки, – нам недостаточно?

W хмыкнул:

– Этот, к сожалению, не поможет нам выяснить, кто же его укокошил.

– Вы ошибаетесь, сэр, – негромко сказал Расмуссен.

Он уже избавился от дружеской руки на талии и сейчас внимательно изучал шары. Шары весьма напоминали те, что на рассвете парили над фонтаном, с одной лишь разницей – вместо медвежьей головы, давней эмблемы Сопротивления, на резине белой краской была изображена голова петуха.

– Ошибаюсь? – В голосе W появились опасные нотки. – В чем же я ошибаюсь? Надеюсь, не в том, что назначил вас полицмейстером?

Расмуссен молча указал на рисунок.

– Ах, это? – протянул W. – Думаете, Василиски?

– Кажется, они пользовались такой символикой.

– Вздор и вздор! – заявил F, шумно плюхаясь на свободный стул. Стул крякнул, но выдержал. – Город очищен от этой мрази более ста лет назад. Собор заколочен, и ключ хранится у нашего доблестного военачальника. Так, W?

Перья стервятника кивнули.

– Не согласен, – упрямо сказал Оскар. – Храм Праведных может быть заколочен, но что мешает им собираться в другом месте? Кроме того, мы можем иметь дело не с организацией, а с одним человеком…

– Который намалевал на шарах петушью башку, чтобы такие недотепы, как вы, принялись искать несуществующих Василисков! – торжествующе закончил F.

– Тем не менее это одна из версий, – прозвучал холодный голос.

Расмуссен обернулся, чтобы посмотреть, откуда пришла поддержка. Говорил Кей.

– Почему бы господину полицмейстеру и вам, W, не прогуляться к Храму и не убедиться, что там нет никаких следов недавней активности?

– Чтобы вы тем временем занялись чем? – спросил W. Смотрел он при этом почему-то не на Кея, а на молчаливого Господина P.

– Уборкой, мой друг, – улыбнулся хозяин особняка. – Уборкой.

Почему-то этот аргумент подействовал, и вскоре Расмуссен и W уже катили к Храму в длинной бронированной машине W. В салоне хозяин паромобиля сдернул маску. Был он мрачнее тучи и за всю дорогу не проронил ни слова, предоставив тем Оскару богатую пищу для размышлений.

Храм Праведных-во-Гневе стоял на отшибе. Здание расположилось точно между Ржавым рынком и Воровской слободкой, которая тянулась до самого Собачьего пустыря, вотчины Ящериц. Крысы и Ящерицы постоянно спорили из-за этой территории, но и те и другие старались не приближаться к Храму. Ларьки торговцев и кособокие лачуги слободки держались поодаль, словно обгоревшее здание их пугало. За сотню лет дожди и снега не смыли гарь, так что Храм торчал посреди слепого пятна черным гнилым клыком. Его острая, местами провалившаяся крыша вздымалась к низким облакам. Даже вездесущие городские вороны избегали этого места.

Оскар задумчиво оглядел железные двери в сизых пятнах окалины. Окна были забраны траченными ржавчиной решетками.

– Не понимаю, – сказал Расмуссен.

– Чего именно вы не понимаете? – огрызнулся W. Он стоял рядом с машиной и, казалось, отнюдь не горел желанием наведаться внутрь Храма.

– Не понимаю, к чему такие предосторожности. Это же просто еще одна религиозная секта. Сколько их в Городе? Вот ведьмы – те да, могут наделать делов. А Василиски были обычными людьми.

– Обычными, – согласился W.

– Так зачем же…

– Зачем сожгли Жака де Моле, Лягушонок Оскар?

Расмуссен вздрогнул – не столько от звука незнакомого имени, сколько от давно забытого обращения. Полицмейстер оглянулся. W смотрел прямо на него, и в черных узких глазах Воина плясали огоньки.

– Страх и тайна, мальчик, страх и тайна. В Междуцарствие, когда власть Королевы пошатнулась, а мы еще не набрались сил, у Василисков было большое влияние. И не только в Городе, но и далеко за его пределами.

– Чего они хотели?

– А чего хотят все? Денег и власти, смерти противников. Их уважали и боялись, у них было достаточно средств и хорошо обученных убийц… И маски. Мы ведь у них взяли этот обычай. Легко смеяться над врагом, которого видишь, а если его лицо скрыто маской, тут поневоле задумаешься – а есть ли вообще под маской лицо?

– Они и правда умели замораживать взглядом?

– Их магистр точно умел.

– Магистр?

– Да. Крайне неприятная личность. Между прочим, он ухитрился сбежать. Жаль, что я не додумался спалить его на островке посреди реки или хотя бы на площади…

– Вы его не поймали?

– Нет. Говорят, он ушел в Долину. Сильно надеюсь, что там он и подох, только вряд ли – живучая была гадина… Ну что, так и будем стоять или пойдем внутрь?

Лягушонок пожал плечами и зашагал через площадь. Странная откровенность W ему совсем не понравилась.

Ключ со скрежетом повернулся в замке, однако дверь не спешила открываться. Оскар налег плечом. Никакого результата, только шинель измазалась в жирной гари. W отстранил полицмейстера и легко толкнул створку, отчего та распахнулась с дьявольским скрипом. Изнутри пахнуло затхлостью и пожарищем.

Если верить слухам, в Храме стояла дивной красоты статуя Ориэля. Согласно одной версии, чистые глаза ангела сочились слезами от людских непотребств. Согласно другой, горели холодным и яростным пламенем и взгляда его следовало избегать. Неизвестно, как оно было сто лет назад, но сейчас вместо глаз у статуи зияли два черных обуглившихся провала. И вся она была мерзкая, обметанная сажей, с потрескавшимся лицом. Правое крыло торчало почти горизонтально, а левое вяло поникло и прижалось к корпусу. В полосах серого света, падающих из окон, ангел казался тощей подбитой вороной, которая и рада бы взлететь, да не судьба.

Больше в Храме не было ничего, не считая груд мусора. W обошел зал, брезгливо ступая по горелым обломкам. Закончив экскурсию, он обернулся к Расмуссену:

– Видите – ничего. Какого черта эта ледяная сволочь меня погнала сюда?

Расмуссен не ответил. Он стоял перед стеной и внимательно что-то разглядывал.

– Эй, на что вы там уставились?

Эхо подхватило окрик и разметало по притворам. W передернул плечами, кисло взглянул на статую и подошел к полицмейстеру. Тот кивнул на участок стены, который привлек его внимание:

– Смотрите.

W присмотрелся и скорчил гримасу:

– Ну и что из этого? Буквы. Их по всему городу пишут.

На саже были процарапаны буквы P, W и F, повторенные многократно и в разной последовательности. Царапины доходили до невыгоревшего слоя штукатурки, так что литеры виднелись ясно, белые на черном.

– Значит, кто-то заходил сюда после того, как вы заперли дверь, – сказал Оскар.

– Или кто-то нацарапал буквы сразу после пожара и эта дрянь так и осталась.

– Нет. Посмотрите.

Рядом с буквами имелся еще один рисунок. Оскар потрогал четкие линии, стер с пальцев сажу и спросил:

– Это вам ничего не напоминает?

– Ключ? – неохотно признал W.

– Ключ. Кей. Он появился в Городе недавно, значит, надписям намного меньше, чем сто лет. И ему тоже прислали подарок. Думается, не случайно. Давайте проверим, есть ли здесь другие выходы.

– Проверяйте, – буркнул W. – А я подышу свежим воздухом. Что-то мне здесь душновато. – Широким шагом он прошел к выходу.

Оскар проводил его задумчивым взглядом. С каких это пор запах гари отвращает Войну?..

Выкинув из головы лишние мысли, полицмейстер следующие полчаса тщательно обшаривал Храм. Никаких других дверей он не нашел, зато обнаружил груду сваленных в углу обугленных черепов и костей. Человеческих. Похоже, городские легенды не врали и последних Василисков W сжег в их Храме живьем. Это не смутило бы Оскара, смутило другое – кто-то должен был сложить останки в кучу. Видимо, тот самый кто-то, украсивший стены Храма граффити, кто-то, чье существование W так упорно не желает признавать.

Вернувшись к машине, Расмуссен умолчал о своей находке. Сказал лишь, что дополнительных выходов нет.

– Что и требовалось доказать, – отрезал W и, не попрощавшись, укатил прочь.

Подвезти Расмуссена до городской префектуры он не предложил, да тот и не стал напрашиваться, ибо направлялся совсем в другую сторону.

Неизвестно, кто начал рыть катакомбы под городом. Может быть, тролли, которые в те далекие времена предпочитали пещеры открытому воздуху. Может быть, строители древнего лабиринта, поклонявшиеся Минотавру. Или совсем диковинные твари, о которых не знали даже самые рьяные собиратели фольклора. Часть ходов осыпалась, часть затопило разлившееся за последние годы Мертвое озеро, но такая мелочь уж никак не могла остановить Лягушонка, который в первый месяц своей жизни пересек под водой Саргасову лужу. Еще малышом он излазил эти туннели, и потому отлично знал – если куда-то нельзя пробраться с поверхности, то точно можно найти подземную дорогу.

От Стрельного канала, главной лягушачьей магистрали, ответвлялись боковые ходы, и в один из них нырнул Оскар. Здесь было влажно и сумрачно, а через пару шагов стало совсем темно. Со стен капала вода, собиралась под ногами в ручейки и утекала вниз, к черному подземному озеру, про которое все знали, но откуда никто не возвращался. Водяной хвастался тем, что в юные годы добрался до Мертвого озера, но ему не верили даже Головастики. На то оно и Мертвое, чтобы не возвращаться. Оскар остановился и зажег предусмотрительно захваченную свечу, а потом зашлепал дальше.

Когда он, по расчетам, оказался под Ржавым рынком, вода уже доходила до пояса. Это был нижний ярус катакомб. В верхнем, сухом, шустрили Крысы, и Лягушонку туда вовсе не стоило заглядывать. Желтое пятно света выхватывало из темноты куски старинной кладки в подозрительных ржавых разводах. Отвратительно воняло. Оскар сообразил, что находится как раз под бойней, значит, забрал чересчур влево. Он свернул в ближайший правый проход и ухнул в воду с головой. Здесь пол был намного ниже. Воздушный зазор сократился до полулоктя, а дальше туннель и вовсе уходил под воду. Оскар вынырнул, отфыркиваясь, спрятал погасшую свечу за пазуху, к аккуратно обмотанной масляной тряпкой коробке спичек, набрал в грудь побольше воздуха и поплыл. Он плыл в чернильной тьме, в холодной неизвестности, в едва ощутимом течении, плыл, пока отточенный за долгие годы инстинкт земноводного не подсказал ему, что коридор расширяется и над головой зияет пустота. Лягушонок бесшумно всплыл и некоторое время прислушивался. Ничего, лишь чуть слышное журчание потока и перестук капель. Двигаясь как можно тише, Оскар направился туда, где чуял берег.

Через несколько гребков ноги его коснулись дна. Он втянул носом воздух и насторожился. Пахло сыростью и одновременно гарью. Старой, настоявшейся за долгие годы гарью и недавним факельным духом. Смоляные факелы плюс тонкая ниточка керосина – да, здесь явно кто-то был, и не раньше, чем несколько дней назад. Поколебавшись, Оскар все же вытащил из-за пазухи свечу и спички и зажег огонек. Трепещущий свет озарил большую каверну, но не добрался до стен. Совсем неподалеку от того места, где стоял Оскар, в воду уходил каменный причал, даже с проржавевшими железными кольцами для лодочных веревок. У причала лежала связка факелов. За спиной нес воды широкий поток, а впереди, насколько видел глаз, простиралась пещера. Пол ее усеивали осколки колонн. То ли создатели Храма собирались отделывать нижний уровень, да так и не собрались, то ли сюда просто сваливали строительный мусор. Расмуссен подумал, что здесь могут быть и старые могильники, и по спине его побежал холодок. Древние покойники не то что нынешние. Нынешние спокойно лежат там, куда их положили, а вот древние имеют неприятное обыкновение вскакивать, бродить по округе и подстерегать живых. Особенно если живые им досадили – а вряд ли первым Василискам пришлось по вкусу, что Господин W устроил наверху костерок из их последователей.

Отогнав глупые мысли, Расмуссен поднял свечу повыше и зашагал в глубь подземного зала. Через несколько десятков шагов он увидел то, что и ожидал увидеть, а именно лестницу. Узкая, с неудобными покатыми ступеньками, она лепилась к стене и вела наверх. Оскар взял свечку в левую руку, чтобы правой придерживаться за стенку во время подъема. Под ладонью был гладкий, холодный, отполированный за столетия камень. Через некоторое время проход сузился. Потолок пещеры надвинулся, оставляя лишь небольшой овальный проем для ступеней. Здесь следовало быть осторожным, потому что, сорвавшись, Оскар грохнулся бы с двадцатифутовой высоты прямо на камень. К счастью, Лягушонок в свое время одолел немало скользких крыш, покрытых наледью мансард и каминных труб, так что последний отрезок пути его не смутил. Смутило то, что он увидел наверху.

Расмуссен оказался в тесной овальной комнатушке, под потолком которой торчал какой-то механизм из цепей, коленных валов и колес. Несмотря на сырость, деталей механизма не коснулась ржавчина. Жирно блестела смазка. Вся комнатка была шириной не больше трех шагов, круглая, как бочонок. Лягушонок поразмыслил, а поразмыслив, хмыкнул. Подняв свечку повыше, он оглядел механизм и быстро обнаружил то, что искал.

Когда Оскар потянул за рычаг, все сооружение пришло в движение. Боковая часть комнатушки вдруг поехала вверх. В отверстие ударил свет, тусклый, но показавшийся очень ярким после тьмы подземелья. Сощурившись, Оскар пригнулся, шагнул вперед – и вынырнул из-под левого ангельского крыла прямо в разгромленном зале Храма. Здесь по-прежнему царила пустота, и этой пустоте Лягушонок сказал: «Попался». Однако у пустоты имелось свое мнение на этот счет. Прежде чем пришелец успел насладиться триумфом, ангельское крыло за его спиной опустилось беззвучно и быстро, закрывая проход.

Примерно через полчаса Оскар понял, что попался прочно и надолго. За это время он успел обстучать статую и обнаружить, что как минимум три пера на левом ангельском крыле подаются внутрь наподобие органных клавиш. Беда в том, что мелодии на этих клавишах можно было играть самые разнообразные, а партитуры у Расмуссена под рукой не оказалось. Зато ему стало ясно, как ухитрился сбежать магистр Василисков и отчего W сожалел о том, что не сжег еретика на площади. Наверняка, пока обезумевшая паства штурмовала двери и пыталась высадить решетки на окнах, мерзавец преспокойно спустился в подземный ход.

«Как всякие вождишки обычно и поступают», – пробормотал Расмуссен и сам удивился своим словам. Никогда он не гнал волны против власти. Идти против власти – это как идти против жизни, а жизнью Лягушонок Оскар был, в общем и целом, доволен. Но что-то после сегодняшних рассказов Маяка, а особенно после сцены в особняке в душу Лягушонка закралось сомнение. Вот Водяной – это власть, хоть и обнимается с жабой. А эти просто шуты гороховые, только и знают, что жрать, бездельничать и между собой грызться. Еще раз подивившись такой бунтарской мысли, Расмуссен вернулся к насущному.

О дверях можно забыть – если их не выломала толпа погибающих Василисков, то у полицмейстера точно нет шансов. Оставались решетки на окнах, которые за сотню лет наверняка успели прогнить. К сожалению, окна в храме располагались слишком высоко и добраться до них в одиночку не было никакой возможности. Снаружи стремительно темнело, хотя до заката еще оставалось время. Что-то надвигалось на Город, что-то промозглое, ледяное, дышащее снегами.

Через час Расмуссен решил, что следует забыть про гордость. Конечно, можно было подождать прихода тех, кто разукрасил Храм надписями. Но если это именно они расчленили Вольфенштауэра, встречаться с таинственными каллиграфами не хотелось. Притом кто знает – может, они проводят собрания раз в полгода и последняя встреча состоялась вчера? Окочуриться в холодном и пустом Храме Расмуссену не улыбалось. Вздохнув, он что было сил заколотил в дверь и заорал: «Эй! Кто-нибудь! Помогите!» Железные створки ответили колокольным гулом, но в ту же секунду в лишенные стекол окна ворвался порыв ветра. Ветер принес снежинки. Первые из них напоминали белых мух, затем снежинки выросли до размера куриц, и не прошло пяти минут, как в окна уже валились целые сугробы. Буря завывала снаружи и внутри, так что все удары и вопли Расмуссена тонули в неистовстве пурги. У полицмейстера зуб на зуб не попадал. Одежда еще не успела высохнуть и мигом заледенела. Расмуссену казалось, что в Город вернулась Королева и привела с собой как минимум трех близняшек-сестер.

Вконец отчаявшись, он собрал несколько подходящих на вид обломков и попытался развести костер, но огонек спички задувало ветром, а отсыревшие доски отказывались гореть. Оставалось одно. Поплотнее запахнув шинель, полицмейстер устроился у стены, там, куда задувало поменьше, и приготовился ждать.

Расмуссен уже почти задремал, убаюканный песней вьюги, когда в мечущихся по Храму тенях что-то изменилось. Он встряхнулся и понял, что ангел вновь задрал крыло и из-под крыла пробивается красный факельный свет. Водяной их дери! Конечно, когда и встречаться конспираторам, как не сейчас, когда Храм прочно отрезало от рынка и слободки снежной завесой. Оскар вскочил и метнулся за груду костей. Хорошо еще, что несчастные Василиски выгорели не до пепла и что кто-то позаботился о складировании их останков. Взгромоздив себе на спину с полпуда костей и сдвинув в сторону крупный череп, Расмуссен принялся наблюдать.

Из-под крыла вынырнула фигура в кроваво-красной мантии и с факелом в руке. Лицо человека закрывала белая носатая маска, похожая на те, что надевают городские модники во время Зимнего Карнавала. Следом показались еще фигуры в плащах. Темные, приземистые, они всё шли и шли. Оскар успел насчитать две дюжины, пока поток не иссяк и ангел вновь не опустил крыло.

Первый, краснорясый, человек вскарабкался на груду обломков – похоже, он собирался использовать их как церковную кафедру. Факел он по-прежнему держал в руке, и еще что-то блестело у него на пальце, маленькая алая искорка. Кольцо? Расмуссен подумал, что, если метель кончится, факельный свет могут заметить жители слободки. Впрочем, что с того? О Храме Праведных-во-Гневе ходили самые зловещие слухи. Наверняка живущие в слободе решат, что это местные призраки справляют свой шабаш. Не то чтобы обряженная в плащи, молчаливая толпа не напоминала призраков… От размышлений Оскара отвлекли странные звуки, и через секунду он понял, что собравшиеся поют. Гундосо и протяжно они выпевали что-то вроде церковного гимна, только гимнов с такими словами Лягушонок Оскар ни разу не слышал.

 
Когда осколки неба падут на твердь,
Когда Трое сменят Одну,
Когда отец напоит кровью сына,
Когда сын напоит кровью отца,
Когда любовь станет льдом,
Лед – любовью,
А поражение – победой…
 

– Что случится тогда? – возопил человек в красном, еще выше воздевая факел.

Собравшиеся в едином порыве вскинули вверх кулаки и выдохнули:

– Придет возмездие!

Сверкнули разноцветные искры. На руках слушателей тоже были кольца, и от этого зловещего единства и от услышанных слов у Расмуссена по спине побежали мурашки.

– Что дает нам право мстить? – продолжил краснорясый.

Расмуссен подумал, что где-то слышал этот голос, только вот где? Маска и гуляющее по храму эхо искажали звуки.

– Наш праведный гнев! – откликнулись остальные.

– Что обрекает наших врагов на гибель?

– Их грехи.

– Каковы же эти грехи?

Голоса рассыпались угрюмой перекличкой.

– Чревоугодие!

– Алчность!

– Сладострастие!

– Гордыня!

Расмуссен хмыкнул, вспомнив, что гнев вроде бы тоже входит в этот список. «Ну погоди ты, вошь красноперая, дай мне только отсюда выбраться, будут тебе и Гордыня, и Алчность, и особенно Праведный Гнев». Он внимательно прислушался к дальнейшей проповеди, надеясь, что Василиски станут обсуждать свои планы или хотя бы недавнее убийство Старого Пердуна. Однако вместо этого оратор завел нудный рассказ о мытарствах их возлюбленного магистра, якобы ползавшего семь дней и ночей по пустыне и там осененного неким пророчеством. Затем наставник пообещал своим духовным чадам скорое освобождение от нестерпимого гнета и прочих невзгод («Ибо так гласит Пророчество!»), после чего собравшиеся снова спели хорал и затеяли расходиться. Их вождь подобрался к ангелу – тут Оскар вытянул шею – и проиграл на крыле небожиррясый. Крыло едва слышно щелкнуло, закрываясь, и темнота затопила Храм. За окном все еще валил снег, но уже не яростными порывами, а мягкими тяжелыми хлопьями. Снаружи было светлее, чем внутри. Оскар дождался, когда белизна за окном сменится серовато-сизым, стряхнул с себя кости и подошел к статуе. Он набрал комбинацию – два нажатия на крайнее правое перо, одно на среднее, три на левое. Ангел послушно задрал крыло. Расмуссен внимательно всмотрелся в открывшийся черный проем. Свечу он зажечь не решался, так что предстояло спускаться на ощупь. Оскар прикрыл глаза, вспоминая расположение лестницы, и так, с закрытыми глазами, скользнул в дыру.

Ему удалось одолеть лестницу без приключений. Нащупав ногами пол пещеры, Оскар встал неподвижно и прислушался. Поплескивала вода. Звенели капли. В подземном зале было теплее, чем наверху. От реки струился насыщенный влагой воздух. Расмуссен облегченно вздохнул, шагнул вперед – и тут за спиной его вспыхнул свет. Полицмейстер еще успел обернуться, успел увидеть керосиновую лампу, освещенный лампой красный рукав и внимательные темные глаза. Он потянулся за пистолетом, когда в шею что-то кольнуло. Рука сразу сделалась ленивой и бессильно упала, так и не добравшись до кобуры. Оскар пошатнулся и рухнул ничком на холодный пол.

– Удивительные люди были эти Василиски, – сказал над Лягушонком очень знакомый голос. – Химики, инженеры, философы. И отличные фармацевты. Им, видите ли, надо было поддерживать репутацию, а гипнозом владели отнюдь не все. Вот они и разрабатывали другие средства. Те, что ухитрились вырваться из пламенных объятий Господина W и разбежались по лесам, забыли о сути, но сохранили старые рецепты. Яд, которым я вас угостил, парализует все двигательные мышцы, кроме мимических и челюстных. Так что говорить вы сможете, а вот бежать или драться – увы.

Говоря это, краснорясый перевернул парализованного Расмуссена на спину и осветил его лицо лампой. На полицмейстера смотрела щекастая физиономия Безбашенного Маяка.

Пока Оскар мысленно проклинал себя за тупость, Маяк присел рядом и вытянул из шеи своей жертвы маленький черный дротик.

– Отличная вещь, как я и говорил. Действует всяко лучше, чем обещание посадить в одну камеру с Лисом и Отверткой.

– Чтоб ты сгнил, крысий сын, – прохрипел Оскар.

– Все в свое время, хотя мне почему-то кажется, что первым сгниете вы.

Журналист удобно устроился на нижней ступеньке лестницы, подвернув под себя красный балахон. Маска куда-то делась, зато на пальце Маяка нагло посверкивало кольцо. Голова петуха с глазком-рубином, давний знак Василисков. Журналист поставил лампу на пол и улыбнулся Расмуссену:

– Итак. Вам, наверное, любопытно, отчего я сразу вас не убил?

Лягушонок счел за лучшее промолчать. Лопатками он ощущал неровности пола. Значит, чувствительность сохранилась. Это плохо, если Маяку вдруг приспичит его пытать. И это хорошо – может, яд действует не так уж и долго.

– Отвечаю: мне крайне интересно, как Господа приняли мой подарок. Вы ведь были там? Что они говорили?

– Поржали вволю.

– Поржали?

Неведомо как, но Оскар, похоже, угодил прямо в цель: физиономию журналиста перекосило.

– Они вечно ржут. Ржут, жрут, хлещут бьярмское, чертовы выродки…

Оскара неприятно поразило сходство этих слов с его собственными мыслями, но виду он не подал.

– А тебе, петух обкончанный, завидно?

Маяк уже справился с собой, и лицо его ничего не выразило.

– Завидно? Нет. С чего мне должно быть завидно? Мой дед владел всего-то половиной Западного Побережья. Если бы Господин F не настолько любил свежую рыбку, чтобы с нею заодно заполучить и рыбаков, владел бы и сейчас. Но, к сожалению, с ним приключился несчастный случай на рыбалке. А рядом совершенно случайно оказались два сотрудника вашего Особого отдела – подчиненного, если я не ошибаюсь, Господину W…

Журналист склонился над поверженным полицмейстером и сощурился. Взгляд его не сулил добра.

– Я не завидую и зла ни к кому не питаю. Напротив, я должен быть благодарен, что несчастный случай не приключился также с его женой и сыном. А вот папаша мой был просто дурак. Он совсем не испытывал благодарности, когда вынужден был поступить на службу к одному здешнему захудалому семейству. И напрасно. Это же так почетно – прислуживать тем, кого десять лет назад не взял бы и в страусятники. Это невероятно увлекательно – следить за тем, чтобы лакеи не разворовали серебро, чтобы серебро это было отполировано, и выслушивать попреки, если повар не угодил сиятельным особам. А я получил прекрасное образование. Что с того, что мне хотелось заниматься поэзией? Стишки – ерунда, зато я с закрытыми глазами могу разложить по столу вилки для рыбных и мясных блюд, для дичи и для десерта. Наверное, это мое умение и нравилось Фреа, а вовсе не какие-то там вирши…

Маяк выпрямился и неожиданно продекламировал, глядя куда-то в черноту над потолком:

 
Взлетают шутихи, тянется вереница
тех, кого в жизни положено сторониться:
доктор-Чума, демон, разнузданная девица.
 
 
Доктор-Чума идет, вдыхая воздух поветрия морового,
мечтая о городе, где совсем не осталось живого,
ни птицы на площади, ни крысы в подвале,
ни рыбы, ни каракатицы в широком зеленом канале…[22]22
  Стихи Бориса Херсонского.


[Закрыть]
 

– Мечты сбываются, – завершив строку, хихикнул чтец. – Мечты сбудутся очень скоро… Знаете, Оскар, что смешно? Я ведь писал хорошие стихи и мечтал только о том, чтобы их опубликовали. Но их не публиковал ни один журнал. А теперь я пишу очень плохие стихи, и их везде публикуют. Не парадокс ли?

– Чего ты от меня хочешь?

Маяк снова склонился над своей жертвой и спросил:

– Оскар, вы мстительны?

– Что?

– Понимаете, мне нужна буква R. Точнее, нужен подходящий человечек, чтобы стать для нее сосудом. R, Revenge[23]23
  Месть (англ.).


[Закрыть]. Сам бы я сгодился, да годы уже не те. Потом, мне очень хочется посмотреть спектакль, а его удобней смотреть из партера или даже с галерки, но никак не со сцены. Хочу увидеть, как они забудут про свое хваленое перемирие и начнут рвать друг другу глотки…

Оскар уже мог чуть-чуть пошевелить пальцами. Дело за малым.

– …а они начнут. Как только поймут, что Хозяев Круга намечается двое, ах, какая тут заварится каша! А я буду сидеть в партере и посмеиваться. Понимаете, друг мой Расмуссен… – Тут Маяк наклонился еще ниже. Свет лампы плавал в его выпуклых глазах, как в жидком масле. – Мой предшественник был неправ. Ему казалось, что надо убивать. А надо только выжидать. Выжидать и слегка подталкивать события, чтобы они двигались в желаемом направлении. И я усердно подталкиваю, только вот нужного человека никак не могу найти. Полно мстительных, но каких-то мелкомстительных, из тех, что плюнут в чашку соседу, когда тот отвернется. А Господа ведь по-мелкому не играют. У них все серьезно. Воплощение Голода. Воплощение Мора. Воплощение Войны.

Глава Василисков замолчал ненадолго, затем улыбнулся и спросил:

– Так как, Оскар, вы мстительный человек? Иначе ведь не приживется.

– Что не приживется? – хрипнул Расмуссен, мечтая, чтобы гад нагнулся еще ниже – тогда можно было бы вцепиться ему в глотку зубами.

– А вот это. – Журналист, порывшись под рясой, вытащил длинный осколок стекла.

Стекло было черным. Стекло было черным, и это последнее, что успел увидеть Расмуссен, потому что в следующую секунду Маяк высоко занес руку и с размаха всадил осколок полицмейстеру в грудь.

Было очень больно. Лягушонок понял, что надо подумать о чем-то важном: Наперстянка, рыжая аптекарская девка, бритый затылок Богомола, ласковая шлюшка с Котельной по имени Марта. Но не думалось уже ни о чем.

Некоторое время Маяк задумчиво смотрел на кровь, толчками выплескивающуюся из раны, и на торчащий осколок, а затем сокрушенно вздохнул:

– И этот не годится.

Он с усилием вытянул стекло, обтер краем балахона и снова спрятал. Взяв полицейского за ноги, журналист потащил несопротивляющееся тело к каналу. Голова раненого бессильно моталась. У края воды Василиск остановился, отдуваясь, смахнул рукавом пот и пинком отправил свою жертву в канал.

И грязь приняла Лягушонка Оскара, родная, с детства знакомая грязь, приняла и успокоила навсегда.