Текст книги "Война не Мир"

– Вы же знали, что родина вам не мать. Зачем поперлись в шпионы?

– Знал, разумеется, ― сказал он.

Это был Чучельник наоборот ― тот, кто заранее со всем согласился. Он даже не пытался придумать причину, по которой типа стоило получать зарплату за то, что он делал. Если представить себе шкалу Чучельников в виде круга, и мы начинаем свой условный жизненный путь в верхней точке, то тот, кто стремится к абсолютному несогласию, покатится вниз. Но и тот, кто согласен абсолютно со всем, тоже будет падать туда же, только с другой стороны. В конце концов, окажется, что нирвана у всех одна. Она же таз.

По моим наблюдениям, есть виды занятий, которые просто есть. Кажется, их большинство ― шеф-повар, столяр, компьютерщик… много всего… Никто не слагает про них легенды (разве что в брошюрах для поступающих). Одновременно с ними существует деятельность, по поводу которой надо найти объяснение. Как, например, полицейский. Обычно, объясняя свое занятие, полицейский говорит, что спасает мир от засранцев (не путать с московской милицией! Ни разу не встречала на лице московского милиционера иллюзий). Или прапорщик ― он думает, что кует защитников родины. Сексолог ― помогает людям любить, психотерапевт ― лечит душу, проститутка ― кормит маму. Маркетолог ― повышает объем продаж. Как-нибудь надо собраться и проверить, сколько процентов из них делает то, о чем говорит.

Мы заказали портвейн, который похуже ― омыть сливовые носы в слезах ушедшего времени. Я подумала, что слива на носу ― это особый знак. Все знают, как делать сливу? Объясняю. Указательный и безымянный пальцы, согнутые наподобие кусачек, надо держать наготове. Главный секрет искусства сливы ― подкараулить момент. Как только собеседник начинает считать ворон, молниеносным движением надо прищемить его нос как можно сильнее. Признак того, что пора отпускать ― возмущенный гнусавый вопль и отчаяние в глазах. До вопля может пройти всего доля секунды. Но этого достаточно, чтобы кончик носа стал фиолетовым, как спелая слива. Если твой нос таков, значит, ты дал себя подловить. Настоящая слива бывает только раз в жизни. Никогда не бывает сливы только у тех, кто никогда не дает себя обмануть. Дело в том, что «сливочник» (тот, кто собирается прищемить тебе нос), как правило, сначала дает понять суть. Потому что иначе ты не прочувствуешь, какому позору подвергся. Если же понять сути тебе не дали, предполагается, что ты уже видел, как сливу проделывают с другими. По любому каждый должен быть в курсе, к чему приводит запудривание мозгов: ой, смотри, птичка!.. Как бы там ни было, слива ― это признак того, что мозги тебе все-таки продолбали, в какой-то момент ты согласился смотреть на птичку.

Быть шпионом ― в этом есть что-то нелепое. Быть рассекреченным шпионом ― мне кажется, это слива.

Где-то у апологетов я читала, что термин «промывка мозгов» произошел от китайского выражения hse nao (буквально: мытье мозга). Особая процедура освобождения сознания от ненужных идей.

В войне с северной Кореей американцы активно использовали психологическое воздействие на противника. Американцы взрывали в воздухе упаковки с листовками, отчего листы рассыпались по территории, на танках стояли громкоговорители и в городах работали радиостанции. Для разъяснительной работы среди населения была сформирована целая рота. Американцы добивались лояльности. Они объясняли, что ведут борьбу против коммунистической агрессии. За добровольную сдачу в плен предлагали взрослые деньги.

Через два года от начала военных действий из американской армии дезертировали почти пятьдесят тысяч человек и продолжали сбегать пачками. Все потому, что Южные корейцы плюс СССР тоже вели психологическую обработку пиндосов. СССР распространял среди амеров листовки, похожие на любимые американцами газеты. В листовках говорилось о расовой дискриминации в американской армии, дискредитировалось американское правительство и высмеивались толстопузые империалисты. Солдатам вручали рождественские открытки с пожеланиями вернуться домой в новом году. Кажется, мы уже проделывали такое перед революцией. Моральный дух вражеской армии был промыт. В корейской войне пропало без вести 8000 американских солдат.

Китайские коммунисты подвергали взятых в плен в Корее американцев hse nao. Пленных заставляли долго-долго бежать и потом объясняли устройство мира. Из некоторых делали Маньчжурского Кандидата, однако.

После войны в Корее США пересмотрели свой взгляд на психологическую атаку. Говорят, что в знаменитом артефакте «Наставление FM-33-5», слова «политическая информация» были исправлены на «идеи»: «Психологическая война ― это мероприятия, при помощи которых передаются идеи». Примерно так.

Я подумала о том, что и в этот космос мы полетели первыми.

Когда в лаборатории Павлова случился потоп, выжившие собаки вдруг забыли свои условные рефлексы. Павлов сказал, что у них промылись мозги. Еще я вспомнила, что в немецких концлагерях пленным лили на голову холодную воду. В Китае термин hse nao появился только в 50-м, то есть, позже.

Бывший шпион и я оказались стойкими к алкоголю. Невзирая на то, что после портвейна мы перешли на польский абсент без сахара, все, на что нас проперло, это уговаривать друг друга спасти бедное человечество. Шпион он был или нет, мне было его жаль.

Первый номер эротического журнала, несмотря на самодельную съемку и прочие происки издателя, все равно получился хорошим. Мы почти не давали рекламу, период после нового года известен спадом потребительских мотивов, но тираж, тем не менее, разобрали на 80%. Для никому не знакомого издания это сумасшедшая цифра. Да еще в военное время.

Перебегая от стоянки к подъезду, я часто представляла, что стою под громкоговорителем и слушаю новости с линии фронта. Странная какая-то война. Жизнь не замерла, а наоборот. Я не вижу, чтобы мужчин забирали в армию. Вспыхнувшая было истерия по поводу еды как-то схлынула. Прилавки, как прежде, стояли полными, никто не скупал консервы и спички, производители продолжали дарить 20% бесплатно. Только по телевизору объявили о раскрытии преступных махинаций какого-то комбината, который за Можайском взрывал собственную же колбасу.

– Обнаружено 80 захоронений продуктов, ― сказала диктор и перешла к обзору театральной недели.

Вернулся с Байкала главный, загорелый. Отдыхающие проходили в тайге курс молодого бойца ― входит в стоимость путевки.

К арт-диретору приставили наставницу из крутого глянца. Издательская жизнь Москвы похожа на Нарцисса и озеро. Только влюбляется не он сам, а отражение. Каждый журнал покрупнее имел своего спутника помельче, иногда не одного, а нескольких. Основная причина понятна ― разделение предметов народного потребления на эксклюзив и масс-маркет. Кто-то должен покупать дорогие товары, а кто-то дешевые. Соответственно, кто-то должен все это рекламировать. Но мерс, как средство от депрессии, с негрустином на одной полосе с-ть не сядет. Не поймут. Поэтому для мерса нужен свой журнал, а для негрустина такой же, но подешевле.

Наставница из глянца (дизайнер) должна была научить нашего арт-директора верстать. Наставница спускалась к нам из своей редакции и терпеливо учила. Через две недели безуспешных занятий нам прислали еще более крутого верстака, чтобы он просто сделал за нашего арта макет.

Журнал, по-моему, стал еще хуже. Раньше он походил на старую Крестьянку, с новым макетом стал походить на новую ПТУшницу.

Но я не разбираюсь в дизайне.

Пришло какое-то поветрие экспериментировать с форматом книг и журналов. Типографии терпели убытки, потому что под давлением моды срочно переходили от условного А4 на размер «мини-покет» и загадочный F33. Пока о нем только ходили слухи. Издательский мир спорил, похож ли F33 больше на французский батон или кирпич. Кто-то говорил, что это детская книжка «мишка» с прорезиненной обложкой, чтобы было удобно читать журналы под душем. Спорили, кто первым таким выйдет.

Эротический издатель тоже решила сменить лицо журнала. Она подбивала меня уволить дизайнера, доказывала, что он делает «кошмар» и «стыдобищу».

– Все над нами смеются.

– Кто? ― спрашивала я.

Издатель тушевалась. Через полчаса вскрикивала:

– Петра Новик!

(Ник популярной дизайнерши времен отдыха олл инклюдид в Турции).

– А! Так она сейчас без работы, ― говорила я и утыкалась в статьи.

Петра таки нас достала.

Когда до 14-го февраля оставалось меньше, чем три недели, она позвонила и пригласила меня в ресторан.

– Тут, не далеко, выходи из редакции и сразу направо, за магазином лифчиков увидишь. Мы тут сидим.

Я надела пальто и вышла. На улице пробрасывал снег. Он делал городские сумерки тихими и сухими.

За столиком меня ждали издатель и Петра. Они смотрели так, словно я должна была принести какие-то нервные новости. Странно, что надо было не дойти до редакции два шага и встречаться именно здесь.

– Лопухова, ты как всегда, с новой прической, ― издатель начала нервничать первой, ― где волосы-то, Лопухова, а? Что делать-то будем?

– Ты имеешь в виду дизайн? Я с этой головой уже год.

– Да какой дизайн, ты очнись, ― издатель засмеялась и толкнула в бок Петру, ― дизайн. Вот так и знала, что с тебя никакой помощи. Ты скажи, название будем менять?

Я не въехала.

– Эротику запретили?

В разговор вклинилась Петра:

– Напрочь! ― рубанув дизайнерской легкой рукой, она свалила под стол уксус и масло.

Я на всякий случай поставила ноги на планку стула, чтобы не испортить ботинки, а издатель стала путано объяснять, что ее парень, наш второй издатель ― дерьмо. Эротику не запретили, но делиться она с ним не хочет. Его надо грамотно выжать. Она уже пыталась, но он полтинничек просит прислать ― за моральный ущерб. Выход один ― поменять название, типа такого журнала не было, а тот, что есть ― совсем новый. А парень, который придумал эротику в войну, вообще не при чем.

– Да что он сделал не так? ― воскликнула я, ― зачем его выжимать?

– Да он вообще, посмотри на него, с ним же уже никто не хочет работать! Я прям даже не хотела идти в редакцию, я, как увижу его, трясет! Все, как только слышат его фамилию…

– Кто? ― по привычке спросила я.

Издатель посмотрела в окно.

– Да все.

Я прикинула ситуацию.

– Что ты от меня хочешь? ― спросила я.

– Ты со мной или с ним?

Я кинула взгляд на Петру. Она смотрела в окно. Мой бойфренд говорил, что никогда не делает рассеянный вид, когда хочет скрыть, что ему интересно. Кажется, она тоже ждала моего ответа.

– Я с редакцией, ― сказала я, поднялась и на всякий спросила, ― чья идея?

– Журнала? Моя! ― усмехнулась издатель, ― ты мне звякни, если он там. Все его ненавидят.

Насчет идеи журнала она врала. Это была не ее идея.

Насколько я в курсе, даже милиция воротит нос от семейных разборок. Но когда человек говорит «все ненавидят», для меня это жуткий признак. Ненавидеть все могут фашиста в деревне. После того, как ее сожгут. И то найдется всепрощающая душа. Значит, «все» по любому брехня.

– Чья идея? ― спросила я, как только увидела ее парня. Он понуро сидел на диване и пытался подключиться к Интернету через мобильный.

– Ну как ты думаешь? ― не то спросил, не то слегка пожаловался он.

– Твоя.

Я перезвонила издателю и сказала, чтобы не приходила. Типа здесь он, и все страшно.

– Ой, Лопухова, ты там давай держись, если что, мы поможем! ― она засмеялась, типа поставила смайл после неприличной просьбы.

Мы проговорили с ее парнем какое-то время. Я напомнила про съемку в редакции и еще разную мелочь и спросила, хочет ли он, чтобы его идея загнулась. Он ответил, что ему все равно. Просто обидно.

– Пусть она не думает, что я буду как-то там вставлять палки или тащить сюда ребят. У меня таких идей, как эта… Ну, еще будут.

На середине разговора в кабинет ворвалась издатель. За ней следом неслись ее муж, пара водил и еще какие-то буйволы.

Я сразу подумала, что нам копец, и никаких идей больше никогда не родится. Но ничего, больше криков не было. Хватание за грудки не считается, в особо нервной ситуации это даже особая этика.

Парень отчалил с нашего горизонта, и названия журнала нам менять не пришлось.

– Ты смотри, какой падаль, соточку он хотел! ― от радости победы издатель слегка заговаривалась, ― ты только людям ничего не говори, пусть не волнуются. Да, кстати, ты выбрала себе туфли из тех шмоток, что мы снимали? По-моему, там не было твоего размера…

Я вышла из кабинета, редакция сидела, как будто на ее глазах произошел взрыв Хиросимы. И очередь за Нагасаки.

Трудно быть подчиненным. А туфли на каблуках в военное время я не ношу, даже халявные.

Хорошо, подумала я, что в другой редакции я могу почувствовать себя еще подчиненней.

– Слышала? ― спросила с утра фоторедактор. Она уже привыкла, что я нормальный человек, и со мной теперь можно поговорить о новостях, ― шпион повесился.

Я плеснула немного кофе себе на джинсы. Она протянула салфетку.

– Как повесился? Какой шпион?

– Да хэ их сейчас разберешь. Вроде, бывший. Дня три назад пришел домой и, кажется, по пьяни. Вчера нашли. За бывшими же следят…

– Фотка есть? ― спросила я.

– Издеваешься? Какая фотка?

Меня это не успокоило.

– Я домой, ― заявила я и покидала все, что попало под руку в сумку.

– За фиг?

– Свидание. Личная жизнь.

– А мой сосед по даче свою собаку убил, ― как бы нехотя сказала она мне вслед.

Я зацепила с вешалки курточку и вынеслась из редакции. По дороге на светофоре я сообразила, что телефона Ренаты у меня нет.

Домой я доехала в глубоком стопоре. По дороге Рената представлялась мне то последней надеждой, то первым врагом одуревшего человечества, то персональным глюком давно не спавшего журналиста. Но самое ужасное ― что-то заставляло меня бояться. За нее, за себя или за всю планету ― не знаю. Какая-то часть моих замутненных мозгов, наверное, начала проясняться.

Три дня назад я могла бы помочь человеку, с которым пьянствовала в кафе, но он показался мне повернутым брехуном. По идее все, что он говорил, было бред, и я даже не знала, был ли он тем самым шпионом, который повесился. Я не знала ничего, но, если бы я поверила ему хоть на момент…

Сруливая с кольца, я боялась опоздать ― правда, куда именно, я пока еще не представляла. Возможно, мое сознание, правда, замутнено. Я никогда не очищала его накопленным опытом мудростей, оно не прозрачно, и теперь я не в состоянии отличить правду от глюка и хорошее от плохого, как дальтоник светофорный сигнал. Вокруг меня происходят вещи, которых не должно быть в реальности, но при попытке определиться в ряду и выстроить значимости, в моей голове случается сбой. Три дня назад я могла помочь человеку. 6 лет назад я могла бы отправить письмо. Год за годом я могла бы публиковать интервью. Но все, что я делала ― верила, что человечеству нужен полный и беспробудный глянец.

Итого, год за годом я жила с ощущением того, что прав кто-то еще, но не я.

Общее сознание, как давно говорил мне художник, ― чистое, и потому там все понятно и просто. Нужно только немного равняться. Каждый может проверить и скоррелировать твою адекватность, подсказать, куда двигать, и, если попросишь, подтвердить: да, шпион повесился. Почему? Хм. Наверное, предал родину. Да, какой-то производитель колбасы валял дурака и закапывал свою продукцию за Можайском. Должно быть, он хотел уйти от налогов. Да, издатель вывела на чистую воду подонка, который просил соточку за свою же идею. Но это случилось просто потому, что его все ненавидят.

Все, что я могла сказать себе о текущем моменте: этого не должно быть в реальности. И, наверное, мне захотелось хоть что-то исправить…

– Ну где ты носишься, ― обиженно воскликнула Рената, едва я распахнула дверь. Она стояла в пеньюаре поверх майки и джинсов и держала в руках хлебницу с тостами.

– Твоя любимая еда? ― буркнула я. Рената растерянно отступила. Я убрала ее с дороги и ломанулась к нашему телевизору.

Мысленно оглянувшись назад, я увидела, что Рената изо всех сил хлопает недоуменно ресницами, за моей спиной. Мне даже показалось, что она слегка не похожа на себя, будто стала еще красивее. Но это особенности освещения при взгляде со стороны да еще на секунду в прошлое …

Я включила канал новостей.

– Столичные мародеры выламывают пластиковые окна, ― энергично вещала диктор, ― сотрудники органов безопасности предполагают, что нападения на частные квартиры связаны с недавней разборкой между конкурирующими фирмами «Московские Рамы» и «Волька»…

– Ты видишь, ― не отрываясь от экрана, спросила я, ― глянец закончился.

– Популярная английская молодежная группа разгромила студию в Лондоне, ― продолжал телевизор, ― в числе жертв: продюсер группы Алан Фаркер, звукорежиссеры и фанат, который зашел попросить автограф. Лидер группы, получив многочисленные ранения, госпитализирован. По словам очевидцев, при виде фаната, входящего в студию, музыкант пытался раздавить себе горло снятым с ноги кованным сапогом…

Я повернулась к Ренате.

– Ты можешь себе это представить?

– Могу, ― она хрустнула тостом и сделала несколько быстрых шагов по комнате, ― я к тебе когда, бля, пришла?

– Да иди ты!

Мы едва не подрались.

– Ну, довольно, ― крепко держа меня за запястья, сказала она, ― давай за работу.

Она заправила белые пряди за уши и стащила с себя дурацкий пеньюар. Потом она присела и извлекала из-под кресла тот самый компьютер ― дизайн для брюнеток, который я не так давно хотела себе заказать. От восторга я ойкнула. Рената откинула крышечку и провела по кнопкам. Комп мгновенно вспыхнул экраном и издал преданно-сдержанный звук. Я подтащила его к себе. На ощупь он был вроде мраморной столешницы в лобби дорогого отеля. Между клавой и крышкой в панели было круглое углубление, очевидно, для чашки кофе.

– Составляй план, ― велела Рената.

Виндоуз на брюнетке не стоял, зато посреди экрана анимировано ворочалась вокруг своей оси жирная красная кнопка. На боку кнопки было написано «Жми». Я нажала. Экран рассыпался звездами, потом звезды собрались в небольшие галактики. Между ними возникло пустое черное место. Оно инфернально подрагивало очертаниями, напоминая не то зловещий треугольник, не то жерло унитаза. Я сообразила, что это выход или спящий режим.

Вордом на брюнетке работала какая-то очень похожая программа с благородным интерфейсом и желтоватыми страницами под Moleskine. Вместо опции «Открыть файл» в программе была функция «Ляпнуть слово». Вместо «Сохранить как» ― «Обос-ться, какой шедевр». Я быстро разобралась.

Я «ляпнула», потом тут же обос-лась и быстро напечатала список вопросов. Я подумала, что перед составлением какого угодно плана целесообразно хотя бы сформулировать, что тебя гнетет. Я озаглавила вопросы «К представителю дружественной планеты. Re: Homo Peace». Первым риторическим пунктом в списке шло «Что происходит». Последним ― «Что делать?».

– А я знаю? ― покачала головой Рената, прочитав. Она смутилась.

– Чего ты не знаешь?

– Да всего. Сначала у меня был план, но когда подгорели тосты…

Я нахмурилась.

– И что? Где ты, кстати, была? Ты обещала мне не смываться без предупреждения! ― я не без раздражения вспомнила, как она умотала. За минуту до ее исчезновения мы говорили про психов и планету Ка-Пэкс, потом она убежала за тостами и пропала с кухни.

– Медиа-планера увольняла, ― Рената шмыгнула, ― халявщик недоскриненный. Он оказался беглым!.. Но я же не могла нанять легального иммигранта!

Она в чем-то оправдывалась.

– Зачем тебе вообще нужен был медиа-планнер? ― спросила я. Я представила нелегального гастарбайтера со знанием PR, GR и медиа планирования ― и все это на фоне общей космополитической канители. Рената мотнула челкой.

– А кто, по-твоему, разрабатывал эту придурочную стратегию? По-твоему я должна с рождения понимать обычаи каждой вселенной? Знаешь, каждого в учебке учат своей специальности…

У меня закружилась голова.

– Рената! Ты кто? Нет, ну на самом деле…

Брюнетка ушла в заставку. Рената отбросила волосы и кивнула.

– Посмотри на меня, ― пригласила она, ― кто я?

Я на секунду задумалась и вспомнила свое первое впечатление.

– Девушка с рекламы.

Рената вдруг завизжала от счастья и бросилась меня обнимать.

– Правда, ты правда так думаешь? ― в ее голосе были все оттенки модели, которой надели на голову диадему мисс Мира. Все-таки, медиа-планнер хорошо поработал.

Отстав от меня, Рената посерьезнела.

– Ты угадала, ― сказала она, хмурясь, ― в этом-то вся проблема.

– Господи! Какая проблема? У нас тут полстолицы таких! Ничего! ― кажется я говорила не то, что думала, как обычно и бывает, когда надо кого-то утешить.

– Давай попьем кофе, ― попросила она, ― и я тебе все расскажу.

Мы так и сделали. Пока целлюлитный напиток булькал в кофеварке, Рената подготовила дидактический материал. В программе, очень похожей на Фотошоп, только с небольшим аккуратным мужским половым органом вместо кисти, Рената нарисовала что-то напоминающее молекулу. Такая молекула стоит на одном из верхних этажей МГУ. Когда линия получалась недостаточно изящной и округлой, орган сникал.

– Что это? ― спросила я.

– Это ― я, ― любуясь, сказала Рената.

Приехали. Я отобрала у нее мышку и нарисовала сбоку молекулы разъяренного бегемота в очках. Вышло похоже на бухгалтера Аль Капоне в фильме Неприкасаемые.

– А это ― я.

Рената наградила меня невеселым взглядом.

– Думаешь, почему я никогда не моюсь? ― спросила она.

– А ты не моешься? Еееее..

Она стукнула меня по лбу, слегка, и скорбно сказала:

– Я нарисованная.

– Да, я вижу, ― я поводила членом по бегемоту. Ластик в программе изображала задница. Я стерла бегемотику половину очков. Он, как бы ослеп. И тут до меня дошло, что по крайне мере, половине слов Ренаты до сих пор приходилось верить.

– Как нарисованная? ― осторожно спросила я, бросив мышь.

– Красками. А каркас из пластилина Джой. Он отличный, яркий и не липнет к рукам.

Я невольно осмотрела ее грудь.

– А мне это самое, подлепить чуть-чуть можно?.. ― меня заворожила эта идея. Наверное, я постепенно начала поддаваться массовой истерии разрушать то, что до сих пор приносило пользу и удовольствие. Рената вдруг пихнула мне в ладонь телефон. Он уже набирал номер. По ходу, мы собирались потревожить кого-то из моей телефонной книжки. Я приложила трубку к уху. Пошли гудки.

– Спроси… ― Рената запнулась, ― скажи: «что ты рисовал в выходные»?

В трубке послышался голос.

– Давай! ― шепнула она. Мне оставалось послушаться.

– Эээ… Привет! ― мажорно крикнула я неизвестно кому и растянула рот в улыбке.

– Эээй! А я хотел тебе набирать!.. ― ответили мне, ― ну что, может привезешь гонорар?

Я опешила. Рената подбадривала меня обеими руками. Я плюнула на приличия и честно спросила:

– Ты кто?

На другом конце трубки не удивились. Неизвестный шмыгнул и просто ответил:

– Я ― Русланя, художник. Как там наши мемуары про советскую армию, пригодились?

Я схватилась за голову. Мои мысли закрутились, как осенние листья. Я вспомнила, что моя издательша, действительно, должна художнику гонорар. Я даже вспомнила точную сумму и вид подписанной ведомости. Месяц назад художник рисовал для нас большой и красочный эротический комикс.

– И что дальше? ― шепотом спросила я Ренату, зажав микрофон.

– Ты спроси, спроси! ― она гнала меня назад в разговор.

– Ээээ, ― опять сказала я, обращаясь к художнику, ― вот, звоню спросить, когда ты можешь подъехать. И… говорят, в выходные у тебя был крупный заказ.

Художник снова не удивился. Это в его манере. Мало ли, кто мог мне сказать. Если ему захочется знать, он спросит.

– Ага. А откуда ты знаешь?

– Да у меня заказчица тут сидит. Хвалит.

– Заказчица? А у меня был мужик.

– Ты не путаешь? ― спросила я не то его, не то Ренату.

– Неа, ― сказал он. Рената тоже покачала головой, ― мне написал дядька прямо на сайт, сказал, что переведет веб-мани, но потом передумал и положил бабки в почтовый ящик. И квитанцию. Странный какой-то счет. Но работа мне даже понравилась. Я даже, знаешь, взял новый рубеж в творчестве.

Мне мучительно захотелось попросить его сохранить этот счет и показать мне в ближайшие дни, завтра, или даже лучше прямо сегодня. Но рядом сидела Рената. Мне не светило показать, что я все еще не доверяю ей несмотря ни на что.

– Окей, ― сказала я, ― давай как-нибудь встретимся… В смысле, подъезжай, забери гонорар. А кого рисовал-то?

– Девушку. Для рекламы. Ну, короче, я не рисовал, а подрисовывал, ― он засмеялся, ― реставрировал малость. Ну, знаешь… Мужик прислал мне как бы три-ди макет, ну, это выглядит как лекала, видела может, для компьютерных игр такие рисуют?

Я закивала.

– Отдельные части картинки. Как выкройка утепленного ботинка, только еще хуже. Все отдельно, ничего непонятно. Но если собрать вместе правильно, должна получиться картинка. И вот, под этот заказ я должен был сообразить, что имелось в виду, в полный рост. Кажется, я ее даже улучшил. Знаешь, так прикольно, как собирать пазл. Я потом накладывал эти разные фрагменты на целое. Все воскресенье. У меня осталась фотка, я тебе покажу. Или, хочешь, вышлю? Напомни адрес.

– Вышли, ― закричала я и тут же спокойно добавила, ― вышли, пожалуйста, ― я шепнула Ренате заговорщицки, ― пригодится! Мой адрес: лопухова собака ёрс точка нет.

До меня вдруг дошел смысл послесобачей части моего е-мейла ― «земли нет».

– Выкладывай, ― приказала я Ренате, когда попрощалась с художником. Один из нас троих, похоже, свою миссию выполнил. На данном этапе. Кто его знает, как у них там, на Ка-Пэксе, с вербовкой… ― что случилось, когда ты ушла, когда ты пропала с тостами?

– Я рассыпалась, ― отвечала Рената и густо покраснела. Я еще никогда не видела, чтобы ее кожа меняла цвет. Мне почему-то вдруг стало жаль художника, потому что, получается, его обманули. Нехорошо, что творец не в курсе, где используется его талант. Разве он не достоин знать, что его творение живет и может краснеть? Я вздохнула. Он всегда мечтал нарисовать сказочный мультик. Рената, действительно, стала еще красивее. Теперь я в этом не сомневалась. В ней появилось нечто такое, что в женщинах любят не только женщины, но и мужчины.

– Как так?

– Ну, понимаешь, ― Рената замялась, ― переход сюда оттуда, где я живу, само по себе сложное дело. У статичной единичной системы ― то есть, того, чем я являюсь на самом деле, без тела, ― короче, у этой холеры довольно сложная внутренняя структура, ― Рената кивнула на картинку молекулы на компе, ― у нее есть личность, ― Рената ткнула повисшим курсором в ядро, ― эмоции, мысли, ― она водила крохотным членом по картинке, словно указкой, ― а вот здесь собран опыт.

Я решила удивляться потом.

– Как в резюме? ― спросила я и подумала, каково это должно быть, называть себя статичной единичной системой. Возможно, в оригинале они используют аббревиатуры или родной язык Ренаты гораздо компактней нашего.

– Что-то вроде того.

Опыт молекулы на компе был изображен темным пятном. Рената продолжала.

– Опыт статики ― это огромная тяжесть, просто нереальная, то есть реальная… По любому, он отягощает перемещение вокруг нее пространства и времени.

– Не въехал! То есть, ты ― статика, и ты остаешься на месте, а это мы вокруг тебя вертимся?

Рената взглянула на меня немного удивленно.

– А как еще?

– Ну не знаю, вот я, например, хожу. Если я захочу, скажем, обойти вокруг дома, вечерком, я сверюсь с расположением звезд на небе… то есть, я увижу, что темно и раз-два, вызову лифт…

Я запуталась.

– Вот, видишь. У вас точно так же. Ты стоишь, а лифт едет… ― она лукаво улыбнулась, ― но не суть. Чтобы разговаривать здесь с тобой, я должна сначала выкинуть в пространство свою… притягивающую присоску. Давай называть это… рукой, нет, ногой, ― она провела указкой по самой длинной перемычке молекулы, ― потом я закрепляю эту территорию, которую захватила ногой, в непосредственной близости от себя, ну как бумажку на клей. Вот этого устройства здесь не нарисовано. Я сама плохо представляю, как оно выглядит.

– А пользуешься.

– Пользуюсь. Все это делается… как бы тебе сказать?

– Усилием воли?

– Нет, мысли. Иногда эмоции тоже в ходу.

Я припомнила, как добиваются своего. Кажется, еще до процесса надо чего-то там захотеть.

– Скажи, ― торопливо спросила я, словно боясь, что забуду, ― а вот у тебя никогда не бывает, что ты хочешь-хочешь, но тебе тут же кажется, что все бесполезно? Ну, ты, там, идешь на встречу с хэдхантером, и тебе лезет в голову, что ты зря надела пальто с распродажи и бабушкин шарфик, что тебя пошлют вместе с ними, и еще занесут в черный список. Или бежишь в кино и думаешь, что билеты все равно кончились, или какой-нибудь гад обязательно купит последний у тебя перед носом?

– Конечно, ― подтвердила Рената, ― вот это и есть опыт.

– Опыт? Это опыт? Ты хочешь сказать, что опыт мешает нам получить то, что хочется? А как же большое красивое резюме… нееет! ― захихикала я.

– Да, ― сказала она, ― моя мысль ― это мое движение вперед. Когда мысль поворачивает назад, то вместо нужной территории я могу схватить и притянуть что-то другое. Особенно, если знаю, что шит хэппенз. Иногда результат бывает печальный, ― она вздохнула.

– Так у тебя и произошло?

Ее кивок вышел совсем ребячьим.

– Обычно мы очищаем опыт, примерно раз в месяц, иногда реже. Но я нацепила себе на хвоста нелегала. Я наняла его на работу. Это нарушение, я стреманулась с этим пройти очистку. Ну вот…

– Погоди. То есть, опыт ― это, скорей, твоя совесть? ― с неохотой предположила я. Вид у нее был виноватый.

– Скорее, балласт. Ваша планета, например, сильно опытная. Никакой санобработки!

– Погоди-ка, ― я снова засомневалась и решила разобраться с совестью потом (хотя все это было странно), меня взволновала другая вещь. Я ткнула пальцем в темное пятно на картинке молекулы, ― ты хочешь сказать, что у нас тоже, эээ… опыт, который тормоз и… мы одинаковые? Похожи на вас?

Рената кокетливо заерзала на стуле и спросила:

– А ты можешь нарисовать себе грудь? И бедер побольше?

Мне стало обидно за державу. Было бы куда удобней, если бы мы тоже могли рисоваться.

– Почему же ты не заказала себе фигуру там, у себя? Почему ты предпочла пихать нашему автору деньги в ящик. Он, между прочим, в мой журнал тоже рисует. Только не говори мне, что ваши мужчины любят… инфузорий!.. Страшных таких, ― я с отвращением указала в компьютер.

– Да, не говори, одноклеточные приятней, ― со знанием темы сказала Рената и мечтательно намотала на палец локон, ― сама я людей рисовать не умею. А заказывать у нас было бы подозрительно.

Я хмыкнула, но тут мне пришла в голову еще пара вопросов.

– А! А как вы там, люди, размножаетесь? ― мое любопытство было точно по Фрейду. Перед лицом спасения планеты современную девушку не волнуют такие вопросы.

– А чего нам размножаться, если мы все и без этого есть? ― недоуменно спросила Рената. Очевидно, на ее планете не было белых пятен в вопросах устройства мира.