Текст книги "Война не Мир"

– Так ведь, что творится-то! ― улыбнулась я.

– А что? ― менеджер нахмурился, ― просто в прошлом году мы заработали больше, чем думали. И у руководства от этого сорвало крышу. Совет директоров почти весь сменился как раз год назад. Глава раньше был директором сети цирков.

Я подумала, что странные вещи начали происходить, видимо, задолго до того, как я стала их замечать. Удивляло меня только одно ― почему остальным они казались нормальными. Я-то ладно, я не смотрела новости.

– И население стало… какое-то жадное, ― менеджер с отвращением поджал губу, ― суетное. Вот тебе, мы предложили на удачу 30%. Честно скажу, была моя идея.

Он слегка покраснел. Или на его лицо бросили отсвет стоп-сигналы машины, которая шла впереди.

– Ты не выглядишь в курсе событий, ― с досадой сказал он, ― таким, как ты можно впаривать, что угодно! Тебя легко обмануть!

Похоже, он доказывал, что может стать своим человеком. Я вздохнула. Поцеловать его что ли?

– Наши хотели предложить тебе стандартный процент. Ну, чуть повыше. Сейчас все дают 50-60%.

Я закашлялась. Они все сбрендили. Он воспринял мой кашель, как верный знак.

– Да ты не бойся, доверяй мне, не пропадешь!

Он положил руку на хлястик моего пальто. Потом он понял, что это не колено, но загорелся зеленый, и пора было заняться рычагом передач. Перед самым домом он остановился и купил у обочины коробочку подмороженных орхидей.

– Позвонишь мне, как поднимешься? Я буду волноваться! ― сказал менеджер, вручая мне цветы, и поцеловал меня в губы, ― не обижайся, малыш, сегодня я немного не готов для импровизаций… Но, хочешь, мы можем пойти к тебе!

– У меня не прибрано, ― опустив глаза, ответила я.

– Та же фигня! ― он нежно хихикнул и прижался лбом к моему лбу, ― боже мой! Мы с тобой как дети!!!

Кажется, последняя фраза доставила ему особое удовольствие. Я чмокнула его в нос и выпорхнула из машины. Дверь подъезда тяжело бухнула за моей спиной. Поскольку я уже знала, что мысли можно транслировать, я стала тщательно думать: «Какой славный», «ах-ах-ах» и прочую чепуху, какая вертится в голове после первой свиданки. Для достоверности я компульсивно подносила запечатанную орхидею к носу, вдыхала картонный аромат и кружила с ней до лифта в обнимку.

Мне очень хотелось опять увидеть бойфренда хотя бы во сне.

― Посмотри, до чего докатились! ― сказала Рената, когда я вошла.

Она сидела перед телевизором. С потерей моей работы нам не грозило оторваться от жизни. У нас был телек. И Интернет.

– Те же клипы по всем блогам, только хуже. У тебя там никого знакомого нет?

Новости показывали разбомбленный завод. По обломкам медленно ходили люди с собаками.

– Где это? ― в ужасе спросила я. Рената подозрительно оглядела мою орхидею.

– Владивосток.

– Почему?

– Что «почему»? Не видишь? Кошмар!

Я села.

– Рено, ― я почему-то назвала ее домашним именем, ― ты же говорила, это виртуальная война, битва иллюзий.

– Я ошиблась, ― сказала она,― говорю тебе, что-то пошло не так. С тех пор, как ваши обработали наших, у меня дурные предчувствия.

– Ты что-то знаешь?

– Они обработали почти весь состав, весь персонал, который обслуживал трубы. Диверсионная команда захватчиков прошла проверку: половина из них тоже тронулась после показа, хотя они были далеко от трубы. Вероятно, волны картинок имеют большое распространение. Если так, то обработка наших незримо шла с самого начала экспериментов. Результаты, которых добивались с вашими ― полный пофигизм, откат на столетия назад, когда еще не было всплеска технологий, и блок на стремлениях к доминированию. Максимум, на что бы вы были способны, после обработки большей части планеты ― это продолжать смотреть картинки. Похоже, все это начинается и у нас…

Я вспомнила про клиповое сознание, марши мира на 7-ое ноября и почему-то фэшн-TV. Мне стало дурно. Пожалуй, впервые за время общения с Ренатой я испугалась всерьез. Может быть, она просто ни разу не говорила прямо, что с нами будет. Или в моем замутненном сознании, наконец, открылась дыра в мир. И в нее вот-вот начнет что-то валиться, как самолеты в бермудскую аномалию.

– Есть на свете хоть какой-нибудь независимый источник, чтобы посмотрел на все это со стороны? ― пробурчала я, ― ну и теперь что?

– Теперь не знаю. Где я, и где наши? Сижу тут с тобой… ― впервые с того момента, как потеряла память и предыдущий план, Рената позволила себе критику в мой адрес, ― может, приняли какое-то новое соглашение…

– Послушай, ― вспомнила я, ― ты, кажется, говорила, что четвертая мировая входила в ваши намерения. А теперь говоришь, что нас хотели сделать просто баранами ― блок на стремлениях, пофигизм… Зачем тогда война??? Столько наших погибло!!! За все это время!

Мне было обидно до крика. Она тоже стала кричать, словно мы играли в солдатиков за столом, и никак не могли поделить армии.

– Никто не мечтал, что вы все погибните! Война нужна была для того, чтобы промывка прошла более гладко. Вы занимаетесь своими сражениями, катастрофами, взрывами, погружаетесь в страсти, и не замечаете, что кто-то из вас начинает исчезать. Все больше и больше народу. Это было удобно. Но никто не погибал!

Меня передернуло. Потом, как уже часто бывало от Ренатиных новостей, прошиб жар. Потом холод ненависти. Я вскочила и, давясь воплями, истерично тыкала в нее пальцем.

– Вы забрали его! Почему не вернули??? Отвечай или я тебя удушу! ― я никогда не верила, что любовь способна на преступления. Пришлось признать.

– Ты что, чокнулась? Как мы могли не вернуть? На фиг нам там долбанутые ваши? Они после этого нормальные члены общества? Мы ― здоровая нация! Промытые нам не нужны… Про кого ты вообще говоришь?

Я остолбенела.

– Как это про кого?

Рената хлопала ресницами. Мне показалось, от натуги она стала и правда, как нарисованная. И, похоже, я была права, что внутри у нее нет мозгов.

– А как же этот клип, который ты мне показывала в компьютере, когда вернулась? Там был мой жених!

– Твой жених? ― она смутилась, ― я не знала…

Я пошла в ванну и зачем-то вымыла руки с мылом. Когда я вернулась, Рената сидела в той же позе и с тем же открытым ртом.

– Прости! Честное слово, ― прошептала она, ― я… он погиб?

– Ты его смоделировала?

– Я… я просто зафигачила в понятное тебе разрешение одно из твоих наиболее приятных воспоминаний и… оно почему-то волновало тебя не так, как остальные, к нему примешивалось ощущение глубокой досады. И… пофигизма.

Я села. Рената торопливо оправдывалась.

– Я решила, что, может быть, ты тоже одна из тех, кто уже посмотрел наши картинки. Я сомневалась, но… Это было, как живое… Я решила показать тебе это еще раз… Мужика… Я думала, это наш мужик.

– Но он не был ни в горах! Ни на облаке! ― как и в тот момент, когда я увидела клип, меня трясло. И я вдруг вспомнила, ― да, мы, в самом деле, были в аптеке, здесь, на Земле. Он покупал для нас презервативы и воду.

Она развела руками.

– Мне надо было как-то тебя убедить.

– Этот компьютер, где ты его взяла? ― спросила я. Наверное, моя интонация прозвучала обвиняюще. Рената вскричала:

– Я понятия не имею! Он был со мной!
― Когда ты пришла второй раз?

Она кивнула. Ноут-бук с того света. Перфект. Самое время пожечь еще чуток свечек.

– Отслужим по нему панихиду, ― решительно сказала я и схватила компук.

– Что ты хочешь? ― заверещала Рената и вцепилась в него с другой стороны. Я уже замечала, что она к нему как-то странно привязана. Наверное, он напоминает о родине. Я согнула коленку и хряпнула об нее разложенную невесомую книжечку.

Рената заплакала.

– Дура! ― сказала я ей, ― а вдруг по нему за нами кто-то следил! Теперь мы свободны.

Хотя у меня у самой на сердце лег камень. Наш революционный проект предъявлял сюрпризы. Я не стала рассказывать Ренате про сны и догадке о розовых шеях. Если клип про бойфренда был изначально моим созданием, то в розовых шеях было столько же мало смысла. Я попросила Ренату:

– Расскажи, пожалуйста, что ты почувствовала после кино?

Уезжая в банк, я оставила ей фильмы про Вьетнам ― «Взвод», «Апокалипсис сегодня», «Фул Метал Джакет» и, на всякий случай, «Охотников на Оленей».

Рената снова начала всхлипывать.

– Понятно, ― сказала я.

– Я не думала, что все так. Я не знала. Твой парень был там?

– Нет. Когда он родился, уже почти все закончилось.

Она вытерла слезы и вытащила из-за дивана целый мешок денег.

– Этого хватит, чтобы все предотвратить? ― шмыгая, спросила она.

– Фу-ты нуты! Рената! Перестань грабить мой народ! У нас в банке уже столько, что скоро у меня начнут брать интервью.

– Прости, ― прошептала она и опять заревела.

Чтобы исследования были исследованиями, а не гаданием на намеках судьбы, я прямо спросила:

– Что ты чувствуешь?

– Жаль.

– Кого?

– Всех!

– Ты все еще хочешь, чтобы на Земле бушевала война?

– Ну что ты пытаешь меня, словно тюремный доктор? ― неожиданно Рената просохла, в ее голосе не было даже намека на слезы, ― это же просто кино! Странные вы тут какие-то, честное слово!

Как стратег я должна была догадаться, что идея воздействия на врага классикой далека от совершенства. Возможно, придется совместить несколько тем. Инопланетяне исследовали нас уже почти две тысячи лет и допускали промахи, а мы собрались найти решение за два дня, да еще при отсутствии докторов.

– Эй, ― сказала я, ― а может вам всем просто морочили голову?

Рената спросила, насчет чего.

– Ну, никаких исследований на землянах не было. Просто ваше правительство как-то оправдывало налоги.

– Дались тебе эти налоги, ― отмахнулась она, ― мы не какая-нибудь топливно-перевалочная отсталая нация. Нас не так легко обмануть. Во-первых, наше население не такое тупое. Во-вторых, правительство тоже не рыжее. Никому не охота в дом, где кошки скребут. Я же говорила тебе, что мы периодически чистим свой опыт. Это автоматически уменьшает разные риски в обществе ― коррупцию, насилие, недобросовестную, короче, жизнь.

– Ну вот тебе же удалось нанять на работу медиа-планировщика без прописки, в смысле, как ты его назвала, нелегала. И никто тебя за это не чистил.

– Пойми! Чистка ― это не наказание. Это как тебе дважды в день чистить зубы. Если не щетка, то кариес, так что зубная паста ― это твой собственный выбор. Когда я вернусь, то обязательно все исправлю. Мы просто очень хорошо знаем законы природы. Кошки живут не там, где сорят, а там, где не убирают.

– Ну да, ну да, ― покивала я, ― будем дальше смотреть кино?

– Смотрим, ― решительно подтвердила Рената, словно повязала себе салфетку на шею.

До тех пор, пока у меня не слиплись глаза, я сидела рядом с ней у экрана. От эмоций у нее менялся не только цвет лица и глубина взгляда, но и оттенок волос. Я всегда верила, что искусственная красота богаче натуральной. Незаметно наблюдая за ней, я делала пометки в блокноте. К компам у меня развилось стойкое недоверие. Возможно, если мне доведется попасть в Ренатину страну, я сумею очистить этот опыт. Лечебность времени все-таки очень условна.

Рената намеревалась не спать. Она хотела сидеть и облучаться нашими картинками до тех пор, пока у нас не накопится достаточно данных, чтобы действовать. Честно признать, я тоже видела в этой жертве смысл.

– «Молекулы» не испытывают усталости, ― сказала она, отдирая меня от диванного подлокотника, ― иди спать.

Бойфренд, ревнующий к банковскому менеджеру, мне не приснился.

Утром Рената все еще сидела у телевизора. Уходя спать накануне вечером, я посоветовала ей после фильмов перейти на канал для взрослых. На идею о хард-коре меня натолкнули слова моего бойфренда из моего предыдущего сна, где он говорил о том, что война ― круче инстинкта размножения. Я объяснила Ренате, где найти каналы для взрослых и подсунула ей чистый блокнот для самонаблюдений. Утром на нем были какие-то графики и координаты со значениями, выраженными в тт.

– Что это? ― спросила я.

– Частота моего возбуждения. Тебе как удобней, в виде дробей Архимеда или Гиясэддин Джемшид ибн Масуд ал-Каши?

– Лучше объясни своими словами! ― попросила я.

Рената сходила на кухню и вернулась с двумя чашками кофе. Серые кардиналы вечно мудреней внешне видимых лидеров.

– Это банально, ― сказала она, не без удовольствия потягиваясь на диване, ― я почувствовала особый вид активности, кажется, по вашему она передается словом «лень».

– Нега? ― уточнила я, глядя на то, как она потягивается.

– Это приукрашенное понятие. Мне захотелось, чтобы вокруг меня суетились и ничего не требовали взамен. Одновременно с этим я получила посыл к разрушению чужой воли. Мне захотелось кого-нибудь победить. Это оказалось сопряжено с сильным толкательным импульсом в бедрах. Вместе с тем я наблюдала некоторое заведомое разочарование, потому что все выйдет, как обычно не так. Сломив чужую волю шоковым методом, я не заставлю его суетиться с воодушевлением. Вкратце примерно так. Последнее описанное чувство вы почему-то называете «стыд».

Я вздохнула.

В новостях показывали сожженные денимовые фабрики в Индонезии и потопленные искусственные острова в Токийском заливе. Подводные съемки сделал бывший оператор реалити-шоу «Последний Герой». Было похоже на старый фильм «Челюсти».

– Национальность этого ребенка установить не удалось, ― перевел слова японского репортера наш диктор, когда камера вернулась на берег, ― среди оставшихся в живых, он никого не узнает. Мы обращаемся к нашим коллегам. Если вам знаком этот мальчик, свяжитесь, пожалуйста, с центром спасения.

Камера наехала на подол распашонки, затем показала лицо. Мальчик брел по берегу и повторял русское слово «мама». Затем показали стенд и написанный на нем телефон.

Мы работали, как угорелые.

Я все чаще вспоминала анекдот про попугая, которого два политических лидера лечили от хандры, ежедневно меняя перед клеткой геометрические фигуры. Один политик говорил другому: попробуй это, попробуй то. Когда птица сдохла, лидер партии (не помню, кажется, она называлась каким-то фруктом) воскликнул: «Эх! А у меня еще столько идей осталось!».

– Рената! ― воскликнула я на седьмой день сотворения оружия против космических помидоров, ― может быть, выключать звук?

Ночью мне снился Ангел. Я отнеслась к его появлению холодно. Я точно знала, что мне нужна помощь, и я просто подбадриваю себя во сне. Но вместо советов, он предложил мне то, чем когда-то мы с ним занимались при толкательных импульсах в бедрах. Было похоже на первый или последний раз. Я проснулась, словно школьница, которую застали за рисованием поцелуев.

Утром, приняв длинный-предлинный горячий душ, я поехала купить еще фильмов.

По дороге мне пришло в голову, что в целях исследований фильмы можно крутить, пока Рената спит, можно жечь кришнаидские благовония или заставить ее с кульминации поедать чипсы, а на рекламе принимать ЛСД. С нашим теперешним бюджетом можно вообще найти клипы с 27-м, 28-м и 30-м кадром и даже сняться в этих кадрах самим. Я почти готова была дойти до отчаяния. И тут мой взгляд упал на вывеску над черными окнами какого-то кафе: «Крепкий Орешек». Я вспомнила фильм 12 обезьян с Брюсом Уиллисом. Я была на улице Пятницкой.

Припарковавшись (последнее время с этим почему-то не стало проблем), я похлопала себя по щекам, чтобы удалить следы изможденной бледности и открыла тяжелую дверь в кафе. Колокольчик над дверью звякнул наподобие приехавшего лифта в лобби крупного офиса или отеля. Дверь открылась, и я шагнула… в лифт.

Ощущение скоростного подъема было полным. У меня даже возникло чувство, что в спину мне дышит негр в белой униформе. Огоньки под цифрами этажей мелькали, как угорелые. При этом они были единственным освещением в темноте. Повернув голову, я увидела, как в боковом зеркале вспыхивает мое отражение. Я испугалась.

Когда на лбу у меня выступила испарина, кабина остановилась. Двери подождали секунды две и бесшумно разъехались. Навстречу мне шагнул улыбчивый официант в стойке «салфетка на локте». Я услышала за спиной ласковый механический голос: «Добро пожаловать на наш этаж».

– Вы у нас впервые? ― понимающе спросил официант.

– Нет, ― зачем-то соврала я, ― но раньше здесь было по-другому.

Он засмеялся.

– Раньше здесь был закрытый банный клуб Мытые Шеи. Мужской клуб, ― со значением уточнил он.

– Я была здесь, ― повторила я, ― в качестве корреспондента, ― и добавила, ― в архиве.

Мне почему-то представилось, что «журналист» должно сработать вроде пароля.

– О! ― сказал официант и мельком заглянул в кожаную папку, ― для вас заказан столик на двоих. Сюда, пожалуйста.

Словно для верности, что я не сбегу, он крепко взял меня за локоть. Я испугалась даже больше, чем в лифте. В предпоследней войне, как я помню, убитых журналистов хватило бы на полный штат 20-ти глянцев. Еще я подумала, что сейчас меня своруют инопланетяне. Это интервью, думаю, мне никогда не удастся опубликовать. Даже если я буду задавать самые невинные вопросы типа «Когда выйдет ваш новый диск?».

За столиком, куда меня привел официант, никого не было. Зато это был отдельный кабинет. Поправив для проформы вилки, официант удалился.

На всякий пожарный я сунула руку в сумку и приготовилась нажать запись на диктофоне. Потом я подумала, что этот жест могут принять за оборонительный маневр. Собственно, он им и был. Чтобы не возбуждать лишних волнений, я потренировалась молниеносно пихать руку внутрь. Каждый раз мои пальцы натыкались на что-то не то. С досады я попыталась нащупать кнопку диктофона через кожу и подкладку сумки. На удивление у меня получилось.

– Ну здравствуй, ― услышала я чрезмерно интимный голос и вздрогнула. У столика стоял незнакомый мужчина в черных очках. Дверь за ним молниеносно закрылась.

Я кивнула.

Мужчина снял очки и неловко протянул в пространство руку. На его пальцах сидело много колец. Одно ― печатка в виде черепа дракона, какую носил мой монгольский сосед. Разглядывая кольца, я подумала, может быть, он протянул руку для поцелуя? Если я попала в место отправления какого-нибудь нечеловеческого культа, лучше ее поцеловать. Я так и сделала. Привстав, я нежно коснулась незнакомого запястья губами. Теплых искренних чувств мне придавал страх.

– О! ― выдохнул мужчина, ― ты помнишь… ― И он положил мне ладонь на голову. Вышло немного неуклюже для романтической ласки: между его указательным и безымянным пальцами оказалось мое ухо. В заднюю стенку раковины неприятно врезался шип дракона. Невольно я подняла лицо и поняла, что мужчина слеп.

Сняв очки, он стоял, глядя мимо меня в угол. На его лице было написано трагичное обожание. Если он не притворяется, то принял меня за другую.

Я помогла ему сесть.

– Калифорнийское? ― он кивнул на стол и снова протянул в пространство руку. Из того, что могло быть калифорнийским, на столе было только вино в ведерке. Заворожено глядя в слепые глаза, я направила его руку. На ощупь привычным жестом он откупорил бутылку и направил горлышко в мою сторону. Я подставила бокал.

– Помнят! ― сказал он и улыбнулся, излишне аккуратно разливая себе и мне. Улыбка вышла жутковатой. Я подумала, что последнее время моя жизнь проходит под знаком захватчиков.

– Ненавижу! ― произнес слепец то ли по поводу происхождения вина, то ли об алкоголе вообще, и с удовольствием отхлебнул из бокала.

Дверь распахнулась, и официант внес на подносе запотевшие баночки кока-колы и небольшие тарелки под крышками. Когда он закончил свой столовый вальс, под крышками оказались биг-маки.

– Кетчуп? ― спросил официант.

– Майонез, ― проворчал незнакомец, ― и пошел вон!

Официант исчез с таким же достоинством, как появился.

– Ешь! ― приказал мне слепец, шурша своим гамбургером. Я гадала, не пора ли включить диктофон. Говорят, у слепых тонкий слух.

Немного почавкав салатными листьями и огурчиком, он отложил свой фаст-фуд мимо тарелки и вытер губы.

– Все готово? ― спросил он.

Я потерлась лодыжкой о его ногу. Интересно, думала при этом я, какого цвета его носки. Я готова была поклясться, что пятка окрашена под флаг США, символизируя победу над глобализмом. Запихнув в рот большой кусок гамбургера, я выбрала для ответа слово покороче. Я сказала еле слышно «да».

Он засмеялся.

– Ты голодна! ― и выдохнул интимно, ― как всегдааа.

Если бы ни стол между нами, клянусь, я бы рванула наутек и наделала слишком много шуму для его тонких ушей. Хотя вряд ли. В следующую секунду я подумала, что именно с таким лицом занимаются любовью удавы.

– Мы успеем, ― сказал он, и его мимические мышцы немного расслабились, ― но сначала, ― он выдержал паузу, ― ты будешь хорошей девочкой.

Принявшись гадать, что это значит: минет или что-то более современное, я почти прослушала следующую фразу.

– Тебе не нужно будет знать, где это. Тебя довезут.

Я едва не спросила, куда.

– Ты не слушаешь! ― рявкнул он. Я вздрогнула. Он наклонился к самому столу и зашептал, ― детка, пожалуйста, верь мне, я не причиню тебе вред!

В моей голове зазвучали Биттлз.

– Только не в этот раз! И мы успеем все, что ты хочешь. Почему ты не веришь мне?

Я собралась духом и глухо проговорила: «Ты знаешь». На моем месте, думаю, ни одна девушка не стала б молчать. Если он обманывал ее не раз, она имеет право хотя бы высказать все, что думает.

– Женись на мне! ― неожиданно для себя почти крикнула я, тем же голосом, против которого он только что не имел ничего против.

Его лицо изобразило что-то донельзя странное. Борьба чувств происходила здесь и сейчас. Если бы вместо диктофона у меня была с собой камера, я бы сделала репортаж века. «Спец-выпуск специально для женщин»… «Последнее слово мужского эго»… «Как заставить его сделать тебе предложение: расслабься и начни разводить кактусы»…

– Хочу детей! ― прошипела я, тоже склонившись над самым столом. Грудь холодила тарелка из-под гамбургера. Не знаю, поблагодарит ли меня за это его настоящая герлфренд. Мне кольнула женская солидарность.

Я почти увидела мысли слепца. Плотным непромокаемым памперсом они возникли вокруг его головы, абсорбирующие частицы пронизали картины сражений: соски, горшки, кастрюли…

– Нам надо выполнить долг, ― с угасающим отчаянием молвил слепой. Наверное, слово «долг» как-то действует на мужчин успокаивающе. Он почти собрал растерянную волю и загнал напряженные чувства в ахиллесову пятку с полосками флага США.

– Тебе всегда надо выполнить долг, милый, ― говоря «тебе», я имела в виду «мужчинам». Моя грудь по-прежнему лежала в тарелке, как символ сытого будущего планеты. Я почти ощущала себя mother-earth, ― ты вечно думаешь, что ты занят чем-то особенно важным. Ты не сделал ни одного ребенка, ― я даже не сомневалась в том, что это было именно так, ― но скольких ты лишил крова и тепла!

Я вспомнила мальчишку, бредущего по песку в чужой стране и бормочущего по-русски «мама». Слепец что-то проговорил на монгольском. Я думаю, что на монгольском. Хотя, кто его знает, возможно, это был культовый язык, фраза, которую произносят перед принесением жертвы. Я приготовилась к худшему. В течение монолога я ни раз сорвалась на свою обычную интонацию, слепошарый уже секунды три назад мог понять, что я ― это чужой.

– Я обещаю тебе, ― тихо сказал он, ― про тебя уже знают мои родители…

Я засомневалась: верить ему или не верить. Его лицо в этот момент почти перестало походить на змею. Женская интуиция ― великая вещь. Но иногда работает с перебоями.

– Ладно, ― сказала я. И в следующее мгновение он схватил меня за руку.

– Кто ты такая?

Меня накрыло холодом мучительной, долгой смерти, без последующих похорон. Он дернул меня к себе, и мы зависли над двумя остывшими гамбургерами в немой борьбе интересов.

– Не смей! ― я попыталась выкрутить руку. Неужели я лопухнулась, и вместо истерики надо было все-таки устроить ему минет? ― не смей со мной так! ― я сдавленно выговаривала слова последней надежды.

Неожиданно он отпустил меня.

– Ты ― Эльвира, ― в его голосе было чисто мужское тепло.

– Да! ― крикнула я.

– Ануш нет.

Я смолчала. На его змеином лице отразилась торжественное страдание. Я подумала, что Эльвира, должно быть, сестра, а Ануш ― девушка, которая должна была прийти вместо меня. Я надеюсь, ей не было больно (если ее, уже, действительно, нет). Мы оба молчали. Он заговорил первым.

– Усама будет во Внуково. Завтра утром. В левой руке он будет держать голубой кейс Донна Карен. К ручке привязана георгиевская лента. Ты узнаешь.

Мои глаза полезли на лоб. Я едва не заорала: не надо лент! Я сгребла его слепую ладонь.

– Я все сделаю! ― зашептала я. Он пожал мои пальцы.

– Я знаю. Передай, что он может ехать на свой остров. Мы благодарны. Он выполнил задание. Мы благодарны.

– Что-то еще? ― с надеждой спросила я.

Слепой засмеялся.

– Скажи, что сионистское «УЗИ» и седовласая борода ― это было остроумно!

Видимо, он говорил о том, чего я никогда не узнаю.

– Он хотел стать круче Элвиса. Мы сделали его круче, ― устало добавил слепой, ― как умерла Ануш?

– Она сказала, что будет ждать тебя, ― сглотнув, ответила я.

По его лицу разлилась гордость.

– Ненавижу! ― слезливо проговорил он и швырнул гамбургер в стену.

Я побоялась ехать домой. Звонить тоже. Я сидела на лавке в кассах Ленинградского вокзала и думала о дочери Болотного Царя. Воистину, пути царей неисповедимы. Я вспомнила, как с одним из моих главных редакторов мы разглядывали монголоидную красотку на проститучьем портале и гадали, как заманить ее на обложку. Если эта девушка была та самая Ануш, которую я только что бесчеловечно отправила в страну теней и вечного сумрака, то, похоже, я пропустила в своей жизни самое интересное интервью.

Еще я думала о седовласой бороде. По идее надо отправить на встречу с Усамой Ренату. Почти с самого начала я заметила, что она похожа на ту Ануш. По крайней мере, было бы больше шансов. Хотя, что собственно, нам это даст? По знакомству он пригласит ее выпить кофе? Или возьмет в секретарши? Насколько я поняла со слов слепого, он вообще уже выполнил свою миссию и валит на какой-то там остров. Сахалин. Мне стало любопытно, кто отправил Наполеона на Эльбу.

Спектакль про человечество начался не вчера и, как утверждает Рената, эта планета не самая большая на свете сцена. Хоть у нас есть и Бродвей, и Манхеттен, и Голивуд. Большой не в счет. Его давно победил Мариинский.

Я поднялась со скамьи и подошла к кассе. Я сунула в окошко деньги и попросила девушку узнать для меня расписание самолетов во Внуково. Она спросила, откуда прилет. И я сообразила, что понятия не имею. Девушка пожала плечами. Я забрала свои бабки и поплелась к выходу. Надо ехать прямо сейчас, решила я. И всю ночь торчать у прилета. Слепой сказал, что меня отвезут. Но он же не знает, куда подавать авто.

Я вышла на дорогу. Что-то показалось мне необычным. Навстречу мне топал гаишник. На запястье у него болтался сиреневый пакет.

– Эпилляторы, Тайвань, 24 часа без зарядки, ― вполголоса сказал гаишник, поравнявшись со мной, и настороженно стрельнул глазами по сторонам, ― оупен майнд интерфейс.

– Чего? ― переспросила я.

– Интуитивное управление мыслью, ― подсказал гаишник, ― ноу тач гоу&шейв.

Он с готовностью остановился и извлек из пакета круглый приборчик.

Я купила. Гоу&шейв ― звучало прикольно. Гаишник аккуратно отсчитал сдачу из сумочки на поясе, запахнул куртку и, вынув из кармана следующий сиреневый пакет, потопал дальше, размахивая им наподобие черно-белого жезла.

Инструкции к прибору не прилагалось, и с виду он казался обычной китайской бритвой. Сунув покупку в сумку, я поняла, что меня насторожило в самом начале, когда я вышла на площадь. Мимо трех вокзалов не ехало ни одной машины. На лавках трамвайной остановки не спало бомжей. Из перехода не выходили молдоване с тележками.

Я забралась в машину, нашла глазами гаишника и посигналила. Площадь отозвалась эхом или мне так показалось из-за общего впечатления пустоты. Гаишник втянул голову в плечи и почему-то быстро убрался за ближайший опечатанный киоск.

Я испугалась, что из-под моста вдруг выйдет маршем красная армия.

Я завела мотор и поехала. Город молчал.

Что случилось за то время, пока я обедала гамбургерами со слепцом? Кстати, хочу есть. Я оглядела обочины в поисках открытых магазинов. Но все, похоже, было закрыто. Я решила, что могу поесть в аэропорту. Я спросила себя, сколько времени? На мне не было часов. Покопавшись на светофоре в сумке, бардачке, на сиденьях и под сиденьями, я обнаружила, что телефона при мне тоже нет. Светофор давно сменился зеленым, но никто еще не врезался мне в багажник. Чувство одиночества пробрало меня до костей. Прижавшись к левому краю, я поехала наугад. В панике я забыла дорогу. Интересно, почему я не заметила перемен, пока добиралась из Крепкого Орешка до вокзалов?

Наконец, в переулке показался прохожий. Я увидела его издалека. Боясь, что пока я заторможу и выскочу из машины, он убежит, я погналась прямо за ним. Прохожий остановился.

– Скажите, ― отчего-то запыхавшись за рулем, затараторила я, ― который час?

– Половина седьмого.

– А число? Какое число?

– 9-ое.

– 9-ое что? ― сердце у меня колотилось, как у размножающегося кролика.

Прохожий не удивился. Он просто сказал: «Мая» и тут я узнала в нем художника, который нарисовал Ренату. Похоже, он тоже меня узнал, но ждал, когда я поздороваюсь.

Когда я входила в бывший закрытый банный клуб Мытые Шеи, был март. Значит, Усаму я пропустила…

Художник был гладко выбрит и хорошо одет, хотя сначала мне показалось, что я пытаюсь спросить который час у бездомного. Должно быть, походка. Мы ехали по пустым улицам и доехали до Пятницкой. Художник сказал, что там еще открыто какое-то милое место. Он попросил остановиться под вывеской джинсового бутика. Оказалось, что это то самое, что он имел в виду.

На входе нас обыскали. Художник показал какую-то самодельную карточку, и нам выдали лист газеты.

– Проходи, ― сказал он.

Мы прошли через зал с вешалками. На плечиках висели пальто со стразами и боа из перьев, сумочки прошлых коллекций, по низу стояла ношенная обувь.

– Можно менять, ― кивнул художник.

– Что произошло? ― мы сели за столик в следующем зале. Окна там были заколочены фанерой снаружи. На подоконниках и оконных рамах кто-то оставлял росписи маркерами и ручками. Были и просто прокорябанные чем-то острым крестики и другие незатейливые фигурки.

– Здесь надо написать свое имя, ― снова кивнул художник, ― это те, кто остались. Поищи, может быть, есть кто-то из твоих.

Он протянул мне фломастер. Я подошла к заколоченному окну и стала читать имена. Кто-то вместо имени написал «Я больше не могу. Простите». Я нашла свободное место и написала «Лопух».

– Припиши число, ― подсказал художник.

Я приписала, закрыла фломастер и вернулась к столу.

– Я тебе тоже звонил. Я всем звонил. У меня пока есть работа.

– Что ты делаешь?

– Рисую портреты пропавших, ― кивнул он, ― ты могла бы писать истории и публиковать в нашей газете.