Текст книги "Голубь с зеленым горошком"

Ответ был настолько неожиданным, что по моему лицу пронеслась тень, которая не могла остаться незамеченной.

– Ну что за реакция? Я был очень рад с вами познакомиться. А вы разве нет?

Я не знала, что ответить. К горлу подступил плотный ком, и мой голос прозвучал как-то глухо и очень отстраненно:

– Да, конечно. До свидания.

Не в силах встретиться с ним глазами, я потянула за ручку машины и услышала ставший родным мне смех:

– Мадемуазель, вы правда замечательный ребенок. Но я не хочу, чтобы вы прощались со мной таким образом, когда придет время. Завтра рано утром я улетаю по делам в Лиссабон. А послезавтра туда летите вы.

– Я? В Лиссабон? Почему? – На голову Дженнаро обрушился шквал коротких вопросов.

– Потому что мы с вами на острове и окружены Атлантическим океаном. На сегодняшний день прямого рейса из Фуншала в Париж просто-напросто не существует. Я встречу вас в аэропорту Lisboa. По поводу билетов и прочих мелочей с вами свяжется Джоана. D’accord?

– D’accord…[58]58
  Договорились (фр.).


[Закрыть] – На моем лице засияла такая счастливая улыбка, что можно было даже не произносить последнее слово.

– Доброй ночи и до скорой встречи.

Выдержав лаконичную паузу, он поочередно коснулся губами моих щек.

– Знаете, – произнесла я напоследок, – поверив на секунду, что нашему общению пришел конец, мне показалось, что вы медленно и без наркоза удалили мой аппендицит.

– Мадемуазель, ну что за аналогии? Я постараюсь оставить на месте ваш аппендицит, но любому общению рано или поздно приходит конец.

Иногда я ненавидела эту гремучую португальско-итальянскую смесь. Но тем сильнее я в нее влюблялась. Точнее, в него.

Gate D11: Paris

Картина была подарена художником заключённым нью-йоркской тюрьмы Рикерс-Айленд в феврале 1965 года. Украдена тюремным надзирателем и его подельниками в марте 2003 года.

Текущий статус: уничтожена.

Мой Париж всегда был разным. Любимым, но очень-очень разным. Он всегда открывался для меня какой-то новой стороной, с вызовом заглядывая в глаза. «Ну как, нравится? Лучше, чем в прошлый раз?» Этот город заставлял меня плакать, кричать и даже становиться на колени. Он дарил очередную мечту и нагло ее разбивал, как дешевую и никому не нужную стеклянную вазу. Он обнимал меня и жалел, сочувствовал и насмехался, притягивал и отталкивал, целовал и поворачивался спиной. Он любил меня, но я любила сильнее. Я любила его до безрассудства и вырывающихся из груди стонов. Париж. Моя страсть, зависимость и сильнейший наркотик. Мой лучший хирург, быстродействующее лекарство и мощнейшая анестезия. Я сбегала к нему на дни рождения и одинокий Новый год, искала защиты и укрытия, понимания и честных диалогов. Я летала к нему одна и в компании мужчин, но чаще одна. Слишком уж важен для меня был этот город. Слишком уж мой и, точно, не для всех. Кто-то замечал в нем лишь окурки и бесчисленное количество эмигрантов на загрязненных улицах, а я готова была прикладывать ладонь к трещинам на его домах, залечивая царапины на измученном людьми сердце. Я принимала его недостатки, закутанных в пледы клошаров, харизматичных мошенников и жуткие пробки. Я готова была простить ему все – даже собственные слезы. Только бы не улетать, только бы не прощаться, только бы продлить пропитанный французским очарованием миг…

Я помню аэропорт Франкфурта и реанимационную немецкую машину. Мне все еще семнадцать, и я все еще жива. Через несколько дней мне исполнится восемнадцать, но все понимают, что вряд ли. Особенно я. Врач, по имени Малек, постоянно смазывает специальным гелем мои пересохшие из-за предельно высокой температуры губы и пытается меня отвлечь:

– Совсем скоро ты отметишь совершеннолетие…

– Вы сами-то в это верите? – Я пытаюсь улыбнуться, но губы моментально трескаются и кровоточат.

– Конечно. А как бы тебе хотелось отпраздновать этот день?

– Мне бы просто хотелось до него дожить. Хотя… многое изменилось. Неделю назад у меня было совершенно другое желание. Если бы все было в порядке, я бы улетела в Париж вместе с одним человеком.

– С твоим парнем?

– Нет. С мужчиной, который в данную секунду переворачивает весь мир, чтобы продлить мою жизнь.

Так и зародилась традиция отмечать день рождения в Париже. Правда, в большинстве случаев я садилась в самолет одна. Даже не знаю, почему мы так и не улетели туда вместе. Что-то вечно мешало, что-то не получалось. И вот однажды он прислал мне сообщение седьмого июля: «Ты в Париже?» Да. Именно. Ведь завтра мой день.

Не помню толком почему, но мы умудрились поругаться даже по sms. Слишком уж сложные характеры, чересчур взрывоопасная смесь. Разница заключалась лишь в том, что это был неравный морской бой: если я могла сильно ранить, то он умел убить.

Я бродила по кладбищу Монмартр – такое себе увлекательное занятие в день рождения. Телефон вибрировал, разрывался от звонков и ежесекундных сообщений, а я вместе с парочкой пожилых британцев искала, где же все-таки похоронена Далида. В отличие от нее, я все еще мечтала, все еще курила, и у меня была история. Мы ходили и бродили вокруг да около, но могилу так и не обнаружили. Под конец поисков наша международная группа фанатов состояла из семи человек. Тщетно, бесполезно и бессмысленно. Помню, как я спустилась по ступенькам и уселась на ближайшую скамью в маленьком парижском дворике. Сигарета дымилась, айфон пестрел красным цветом, а желанное одиночество начинало легонько поддавливать на молодое подвывающее сердце. В тот самый момент ко мне кокетливо подкралась рыжая кошка – ухоженная, холеная, статная. Она запрыгнула на скамью и бесцеремонно улеглась у меня на коленях.

«Вот и компания», – подумала я, улыбнувшись.

Через десять минут из подъезда выскочила взъерошенная французская дама, которая выпустила из виду свое драгоценное существо и охарактеризовала потерю пронзительным «Merrrrrd!» Обнаружив, что рыжешерстная парижанка привычно трется о мои дизайнерские джинсы, дама подуспокоилась и сообщила, что мы с Амели прекрасно смотримся вместе. Видимо, так звали кошку.

Пока француженка отрывала от меня четырехлапую Амели, телефон засиял сухим и сдержанным «С днем рождения». Спасибо, что хоть так… что хоть так поздравляет тебя мужчина, благодаря которому ты можешь двигаться, жить и, что немаловажно, дышать. Учитывая вчерашний конфликт, на восклицательный знак и душевные пожелания рассчитывать не приходилось. Ближе к вечеру концепция изменилась:

«Во сколько ты будешь в отеле и какие планы на вечер? Мой человек передаст тебе подарок». – Sms приятно кольнуло кусочек души.

«Около семи вечера вернусь в отель, переоденусь, поужинаю и поеду гулять по ночному Монмартру. Если планы не изменятся», – ответила я.

«Ты одна в Париже?»

«С Амели».

«Она красивая?»

«Не знала, что ты перешел на кошек».

«Не дерзи. Будь в семь в отеле. Напиши, когда получишь подарок».

«Спасибо. Напишу».

В семь вечера ничего не произошло. Я измеряла шагами номер в ожидании сообщения либо звонка и постоянно сталкивалась с тишиной. Через двадцать минут я не выдержала и затеяла новую переписку:

«Мне точно ждать? Я не очень хочу провести вечер на гостиничной кровати».

«До сих пор не подъехал человек? Я думал, тебе не понравился подарок, поэтому ты мне не пишешь».

«Он мне понравится в любом случае».

«Секунду. Сейчас уточню».

Через минуту на дисплее телефона замелькал текст:

«Спускайся вниз. Он сейчас будет возле отеля».

Я стояла у входа в гостиницу, сжимая в руках молчаливый мобильный. Время тянулось мучительно долго, как и моя тонкая, подрагивающая в руках сигарета. К отелю подъезжали парижские такси, высаживали импозантных пассажиров, но мне не было до них никакого дела. И вот тогда я увидела его. Он, как всегда, говорил по телефону и уверенно шагал по направлению ко мне. Жизнь остановилась, правая рука выпустила «парламент аква», а левая – хрупкий, вечно падающий экраном вниз айфон. Нарушив привычное расстояние, он молча обнял меня и произнес:

– Самолет задержали, прости. Я не хотел, чтобы ты сегодня была одна. Должны же мы были хоть раз отпраздновать этот день вместе.

Я ничего не ответила. Не смогла. Просто расплакалась.

Всю ночь мы гуляли по ночному Монмартру, поедая залитые апельсиновым джемом блины, потягивая благородное французское вино и конечно же регулярно ругаясь. Ведь это было неотъемлемой частью нашего обычного общения – медленно рассекать друг друга на мелкие части и безжалостно сдирать кожу. А рано утром он улетел, на прощание оскорбив жеманного официанта тем, что недостаточно сильно восхищался «ароматным» сыром с луковым вареньем на большого любителя.

На рассвете я провожала его в аэропорт имени Шарля де Голля. Единственный раз, когда мы поменялись ролями.

Такие вот яркие воспоминания лавиной вырвались изнутри, когда я сидела в аэропорту Мадейры, с нетерпением ожидая рейса на Лиссабон. Прошлое всегда остается с нами и преследует, как навязчивая тень, от которой невозможно избавиться. Но меня ждал Париж совсем с другим человеком. С человеком по имени Дженнаро Инганнаморте.

* * *

Когда шасси самолета воспроизвели символичный звук, я почувствовала колоссальное волнение. Дженнаро оказывал на меня ошеломительное влияние: за полтора дня его отсутствия мое сердце безвозвратно погибло. Я напоминала человека в пустыне, которого неожиданно угостили глотком прохладной воды и резко вырвали из рук долгожданную флягу. Личная жажда была такой сильной, что утолить ее мог лишь лиссабонский терминал. Вернее, один из его пассажиров.

Я заметила его сразу – слишком уж он выделялся среди однообразной массы встречающих людей. Он стоял чуть в стороне от толпы и что-то изучал в своем телефоне. То, что у нас идентичные металлические чемоданы, показалось мне очень забавным. Впрочем, это было неудивительно, поскольку доставку моего четырехколесного чемоданчика в квартиру Жоржа организовывала Джоана. Я пыталась ее убедить, что финансы позволяют мне приобрести небольшую дорожную сумку для двухдневного трипа в Париж, но Джоана была непреклонна. Ей сказали организовать «всё», и она подошла к вопросу с особой тщательностью. Другими словами, возражать и сопротивляться смысла не имело.

Слегка подталкивая алюминиевый чемодан, я все ближе и ближе приближалась к Дженнаро, который, расхаживая из стороны в сторону, бросал португальские реплики в телефонную трубку. Клапаны моего сердца перекачивали кровь с такой скоростью, что на какую-то секунду мне показалось, что жизненно важный орган может сдать и не выдержать. Я часто рассказывала себе грамотные вещи из серии «в омут с головой – нет, хватит, однозначно хватит». Пожалуй, я еще никогда не летела в бездну так стремительно.

Это был непроизвольный порыв. Не знаю, чем я думала, если думала вообще, но сдержанная линия моего поведения заметно ушла под откос: мой следующий жест не был вызван тактом и воспитанием. Не дождавшись, пока Дженнаро закончит разговор, я привстала на цыпочки, молча обвила руками его шею и положила голову на плечо. Сперва он стоял неподвижно, словно боясь переступить какую-то невидимую, но очень опасную черту. Я могла отчетливо слышать чужой голос в динамиках айфона, когда свободные пальцы его руки едва коснулись моих волос.

– Eu sinto sua falta, eu realmente sinto a sua falta…[59]59
  Я так по вам скучала, я так сильно по вам скучала (порт.).


[Закрыть] – проговорила я еле слышно.

Голос в трубке продолжал вещать, а его пальцы все глубже и глубже заныривали в бесконечный лабиринт моих рыжих кудрей. Прикосновения становились более настойчивыми, жадными, напористыми, но время от времени замирали, сменяясь не присущей моему другу нежностью.

Если бы в тот момент у меня была возможность загадать любое желание, я бы попросила о том, чтобы телефонный разговор никогда не заканчивался. Чтобы его пальцы навсегда остались в моих волосах и не нашли дороги домой. Чтобы сильное плечо заслоняло меня от всего мира в минуты, когда мне это так необходимо. Но что-то мне подсказывало, что так не будет.

В конце концов разговор завершился.

– Мадемуазель, – заговорил Дженнаро, легонько меня отстраняя, – меня еще никто не обнимал с такой отчаянной нежностью. Держите себя в руках, иначе мне может понравиться. И… должен отметить, вы заметно продвинулись в португальском языке. Наше расставание пошло вам на пользу. Bon soir[60]60
  Добрый вечер (фр.).


[Закрыть].

За французским «bon soir» последовало португальское приветствие: поцелуй в правую щеку. Пауза. Поцелуй в левую щеку. Пауза… К моему плохо скрытому удивлению, его губы на этом не остановились и бережно коснулись моего лба.

– Что вы так заулыбались?

– Ничего, – ответила я. – Bon soir, синьор Инганнаморте.

«Знаете, я вас немножко ненавижу. Совсем чуть-чуть. Буквально капельку. Просто хочется взять этот металлический сейф на колесах и легонько вас стукнуть, чтобы не сводили меня с ума».

Эта приятная мысль подарила мне энную долю разрядки.

– Вы хорошо долетели?

– Очень. Кстати, экономом я тоже летать умею. Не обязательно было покупать билеты бизнесом.

– В первую очередь я делал это для себя. Но если вы предпочитаете экономкласс, мы сможем поменяться с другими пассажирами по пути в Париж.

– Давайте не будем так горячиться, – запротестовала я.

– Именно это я и хотел услышать. – Его смех еще больше раззадорил мое сердце. – Прошу за мной, мадемуазель.

Я взяла его под руку, и мы медленно двинулись по направлению к Gate D11. Не замечая ярких ламп Duty Free и многочисленных указателей, я вслушивалась в слова песни, которую напевал мой приятель:

 
«Let me take you far away
You’d like a holiday,
Let me take you far away
You’d like a holiday…
Longing for the sun you will come
To the island without name
Longing for the sun you will come
To the island many miles away from home…»[61]61
  Позволь мне увезти тебя далеко отсюда / Тебе понравится этот отпуск,
  Позволь мне увезти тебя далеко отсюда / Тебе понравится отпуск,
  Испытывая жажду по солнцу, / Ты приедешь на безымянный остров,
  Испытывая жажду по солнцу, / Ты приедешь на остров за тысячу миль от своего дома… (Англ.)


[Закрыть]
 

– Мадемуазель, вам не нравятся эти рыжие очки? Как раз под ваши волосы, – прервал он песню, которая успела вернуть меня на остров без имени.

– Я не хочу очки.

– А чего вы хотите?

– В Duty Free или вообще?

– Давайте начнем с Duty Free.

– Честно?

– Ну, вам виднее. Можете соврать.

– Я совру, если скажу, что хочу эти очки. А вот правда заключается в том, что я очень, очень, очень хочу вас обнять. Еще раз. Знаю, что глупо…

Он громко рассмеялся и обнял меня первым.

– Я же предупреждал, что мне может понравиться. Что же мне делать с таким сентиментальным гидом? Вы точно сможете провести экскурсию? Если мне не понравится Париж, я больше не буду показывать вам Мадейру.

– Я постараюсь не ударить в грязь лицом. Обещаю. Знаете…

– Не уверен, что хочу знать, – перебил он меня, сотрясаясь от смеха.

– Это самое лучшее приобретение в Duty Free за всю мою жизнь.

– Я польщен, мадемуазель.

– Просто я иногда говорю то, что думаю. Это отталкивает, но… Я так устала от всевозможных игр, каких-то условностей…

– Кто вам вбил в голову такую чушь? Весь мир лжет, и нет предела совершенству. Говорить правду – великое искусство. Самая тонкая игра.

– Но вы же мне не подыграете?

– Я бы хотел, но, к сожалению, не могу. Тем интереснее нам будет.

– Согласна.

– Так мы летим или…?

– Еще как летим.

Два часа двадцать минут. Ровно столько отделяло Лиссабон от Парижа в режиме «flight mode»[62]62
  Режим в самолете (англ.).


[Закрыть]. Восемь тысяч четыреста секунд. Я впитала в себя все и каждую в отдельности. Ровно столько отделяло меня от точки невозврата.

* * *

На одну из посадочных СHG мы приземлились ближе к ночи. Удивительно, но это был тот самый день августа, когда дождь решил окропить Париж своими слезами. Стекла «мерседеса» запотевали, город напоминал о прошлом ускользающими бликами и подсвеченными бульварами, а мы думали о своем, удобно расположившись на заднем сиденье авто. Конечно, никто не стоял в очереди на такси. Все было продумано и спланировано до мелочей, в стиле моего женевского друга.

– Хотите, я сыграю с вами в правду? – сказал он мне на выходе из терминала.

– Конечно.

– Все эти таблички на груди встречающих ассоциируются у меня с розыском Интерпола.

– У меня почему-то тоже.

– Вас это не смущает?

– Вообще нет.

– Мой замечательный ребенок…

Я даже не спрашивала, куда мы едем в сильно запотевшем «мерсе». Дженнаро водил пальцем по мутному стеклу, но я не видела, что именно он там вырисовывает:

– Вам знакома эта игра? – поинтересовался он, демонстрируя свой шедевр.

– Crisscross?[63]63
  Крестики-нолики (англ.).


[Закрыть] – рассмеялась я, глядя на решетку для крестиков-ноликов.

– Именно. Ваш ход, мадемуазель.

Борьба шла ни на жизнь, а на смерть. Детская забава увлекла нас настолько, что вскоре мы добрались до переднего пассажирского стекла, потому что пространство для боя быстро заканчивалось. Искоса наблюдая за нашим беспощадным сражением, пожилой водитель-француз по-доброму улыбался. Бесчисленное количество раз мы сыграли вничью, но на подъезде к отелю «De Sers» Дженнаро все-таки победил. Изначально остановив выбор на крестике, я практически его запатентовала. В финальной баталии право первого хода принадлежало моему противнику, и он небрежно нарисовал крест в центре решетки. Пока я пыталась перестроиться на ноль, mon ami коснулся губами моих волос и шепнул по-французски:

– Как же вкусно они пахнут… Как же вкусно…

Все. Конец. Пожалуй, еще никогда в жизни слова мужчины не производили на меня такого грандиозного эффекта. Какой там нолик… Глаза застелила плотная пелена влюбленности, и я ошибочно нарисовала крест, даже не успев осознать свое фиаско.

– Мадемуазель, вы проиграли, – резюмировал Дженнаро, перечеркивая по диагонали три одинаковых значка.

– Я случайно… Merrrrd… Вы это специально, да?

– Специально что?

Он смеялся и делал вид, что не понимает, о чем я.

– «Как же вкусно они пахнут… Как вкусно…» – передразнила я на французский манер. – Вы использовали запрещенный прием.

– Кто вам мешал сделать то же самое?

Водитель хохотал, терпеливо наблюдая за нашей легкой перебранкой. Выгрузив из багажника чемоданы, он получил заработанные честным трудом евро и с улыбкой посочувствовал моему поражению.

«Hotel de Sers» был хорош не только максимальным количеством звезд, но и фантастическим месторасположением на перекрестке Avenue George V и Avenue Pierre 1er de Serbie.

– Джоана сказала, что «George V» полностью забронирован, а «Ritz» третий год реставрируют. Надеюсь, вы не возражаете, если мы переночуем здесь?

– Вы слишком хорошо осведомлены о звездных парижских отелях как для человека, который никогда не был в этом городе.

– Все из книг, мадемуазель, все из книг. Уверен, что вы осведомлены гораздо лучше меня.

Последняя фраза заставила меня в очередной раз покоситься на четырехколесный сейф и подавить желание использовать чемодан в качестве предмета для нанесения увечий.

– Я никогда не жила в «George V». И в этом отеле тоже. Шикарная гостиница.

– А я никогда не был в Париже, – Дженнаро очаровательно улыбнулся.

На рецепции нас поджидал неординарный сюрприз. Сотрудник отеля постоянно бросал на меня пронзительные взгляды и неожиданно выпалил:

– Я вас узнал! Вспомнил! Мадемуазель, вы останавливались у нас несколько месяцев назад!

Сказать, что я растерялась, это не сказать ничего. По всей вероятности, француз-рецепционист с кем-то меня перепутал, но это не уберегло меня от последующей драматической сцены, которая была спровоцирована прекрасным чувством юмора синьора Инганнаморте.

– Да как ты могла? Ты же сказала, что я у тебя первый и ты никогда не была в Париже! – прорычал он.

Если мне уже была знакома эта интонация голоса и вечный лед в глазах, то француз явно подумал, что меня прямо сейчас подвесят на дорогостоящей люстре.

– Месье, я виноват! Виноват! Мадемуазель никогда у нас не останавливалась!

Взрыв нашего общего хохота окончательно сбил с толку растерянного рецепциониста.

– Месье, да не волнуйтесь вы так. Я просто пошутил, – веселился Дженнаро.

– А я, правда, впервые в вашем отеле.

– Мне так неловко, – француз рассыпался в извинениях, но заметно успокоился. – Пожалуйста, ключи от номера. Ваши вещи доставят через минуту.

Меня так позабавило нелепое недоразумение, что я совершенно выпустила из виду один из основополагающих пунктов нашего заселения: разные номера или все-таки один? Чем дальше мы продвигались по коридору, тем больше возрастало мое любопытство. Комнаты справа, комнаты слева – мы пропускали их одну за другой, оставляя позади жизни привилегированных постояльцев. Оставалась одна-единственная дверь. В отличие от остальных, она располагалась в фронтальной части коридора и одновременно являлась его завершением.

«Надо же, синьор Инганнаморте…» – подумала я, когда он прикладывал пластиковую карту к электронному замку.

Должна признаться, что я испытала какое-то необъяснимо приятное чувство, когда дверь распахнулась и за ней оказались два разных входа в отдельные suites.

– Выбор за вами, мадемуазель. – Дженнаро протянул мне две карты.

Долго не раздумывая, я взяла первую попавшуюся карточку и приложила к соответствующему замку.

– Может, пройдемся немного и где-нибудь перекусим? Или вы сильно устали?

– Я с удовольствием! Мы в двух шагах от Елисейских Полей. Пожалуй, это единственное время суток, когда там можно прогуляться и при этом получить хоть какое-то удовольствие, – сказала я. – Практически все рестораны уже закрыты, но пару работающих заведений я знаю.

– Прекрасно. Сколько вам нужно времени на сборы?

– Двадцати минут будет достаточно.

– В таком случае a bientot[64]64
  До скорого (фр.).


[Закрыть].

– Синьор Инганнаморте, – заговорила я в тот момент, когда он практически исчез за дверью своего номера.

– Да?

– Merci.

– За что?

– За все.

* * *

Двадцати минут мне не хватило. Это был самый огромный парижский номер в моей жизни. Комнаты в трех– и даже четырехзвездочных отелях зачастую напоминали клоповники – выкладываешь из сумки одну пару обуви и прячешь другую, потому что не хватает минимального пространства для элементарных маневров. Здесь же можно было смело танцевать танго, совершить небольшую пробежку и разместить примерно полторы моих квартиры. Шестидесятиметровая комната, двадцатиметровая терраса с видом на ночной Париж и неприличных размеров ванная комната, сквозь панорамные окна которой сияла величественная Эйфелева башня.

Я как раз любовалась подсветкой la tour Eiffel и сдувала с руки пенистые фигурки, когда в дверь очень деликатно постучали:

«Merrrrrrrrrd», – подумала я, выскочила из ванны и, быстро набросив на себя халат, ринулась к двери.

– Судя по всему, двадцати минут вам не хватило, – улыбнулся Дженнаро.

– Прошу прощения! Я сейчас быстро оденусь. Во всем виновата ванная и сумасшедший вид. Это… Это потрясающе красиво.

– Я могу войти?

– Да, конечно… Входите.

Оценив обстановку скептическим взглядом, он пришел к выводу, что мой номер чуть больше, но терраса все же лучше у него.

– Можно взглянуть на ваш балкончик?

– Конечно, пойдемте. Только обуйтесь. Дождь не прекращается, и на террасе прохладный пол.

Полагаю, что лучшие модельеры мира одобрили бы мой своеобразный look: туфли на каблуках замечательно сочетались с махровым халатом. Дженнаро оказался прав: если на моей террасе перехватывало дыхание, то вид с его огромного балкона останавливал жизнь. Луч la tour Eiffel пробивал стену дождя и попадал в самое сердце, фасад Cathedrale Americaine de Paris находился на расстоянии вытянутой руки, а искрящаяся вдалеке башня Монпарнас посылала тысячи воздушных поцелуев.

– Как же я люблю запах парижского дождя… Он совершенно особенный.

– Мадемуазель, я плохо себе представляю нашу потенциальную прогулку. Если завтра будет такая же погода, предлагаю покататься с водителем.

– Нет.

– Что значит «нет»?

– По Парижу нужно гулять пешком. Иначе его просто невозможно прочувствовать по-настоящему. Если я провожу экскурсию, пожалуйста, давайте сделаем хоть раз так, как я хочу. Я не ставлю условий. С вами это бесполезно. Готова поспорить, что завтра будет отличная погода.

– Откуда такая уверенность?

 
– Quand il pleut sur Paris… C’est qu’il est malheureux…
Quand il est trop jaloux de ses millions d’amants… HuuuuHuuuuu…
Il fait gronder sur nous… Son tonnerr’ éclatant…
Mais le ciel de Paris n’est pas longtemps cruel… Huuuu-huuuu…
Pour se fair’ pardonner il offre un arc en ciel…[65]65
  Когда над Парижем идет дождь, этот город становится несчастным…
  Он ревнует к миллионам гуляющих по нему влюбленных…
  Небо содрогается от грома… Молнии сверкают…
  Но парижское небо не может быть жестоким слишком долго…
  И в качестве извинения оно дарит нам радугу… (Фр.)


[Закрыть]
 

– Убедили. Мадемуазель, это было самое лучшее и в то же время худшее исполнение «Sous le ciel de Paris» в моей жизни. Вы всегда так потрясающе… ужасно поете?

– Нет, что вы! Только что состоялся мой триумф. Обычно все гораздо хуже.

– Вам так нравится эта песня?

– Очень.

– Тогда дайте мне минуту, – попросил он, исчезая в глубине номера. – К «Fouquet’s» мы все равно уже не успеваем. Нам бронировали там столик, но они закроются ровно через пятнадцать минут.

– Ну и ладно. Я всегда считала, что там необоснованно дорого. Кстати, о легендарных парижских ресторанах вы тоже неплохо осведомлены. – Я пыталась его подловить, но моя попытка увенчалась полным провалом.

– Ремарк качественно описал этот ресторан в одном из своих романов, – сказал Дженнаро, подсоединяя телефон к специальным колонкам, расположенным на секретере.

– То есть «Fouquet’s» вам знаком благодаря Ремарку?

Я не верила ни единому его слову.

– Исключительно благодаря ему. Неужели не помните: «После войны встретимся в ресторане «Фуке». – «С какой стороны? Со стороны Елисейских Полей или авеню Георга Пятого?»

– «Авеню Георга Пятого, – продолжила я. – Какие же мы с тобой идиоты! Пара сопливо-героических идиотов. Прощай».

– Брависсимо, мадемуазель! В чьем исполнении вы предпочитаете «Sous le сiel de Paris»? Кроме вашего собственного, разумеется.

– В классическом, – рассмеялась я. – Эдит Пиаф вполне подойдет.

Когда комнату оглушили звуки французского аккордеона и раскатистое «r» Эдит Пиаф прокатилось по коже приятным ознобом, мой друг вернулся на террасу с бутылкой винтажного шампанского и парочкой тонких бокалов.

– Так мы Париж не посмотрим, – охарактеризовала я его эффектное появление.

– Мадемуазель, что за пессимизм? Париж перед нами как на ладони. – Он протянул мне ювелирно наполненный бокал. – Рассказывайте.

– Что рассказывать?

– Перед нами одна широкая улица, шпиль собора и целых две башни. Просвятите меня наконец.

– Ладно… Что вы… что вы делаете? – поинтересовалась я, когда дистанция сократилась до минимума и он аккуратно начал раскачивать меня в такт музыки.

– Вы не умеете танцевать и вести экскурсию одновременно?

Горячее дыхание обожгло шею и пустило по телу мощнейший разряд.

– Я… я никогда не пробовала. Будем танцевать прямо здесь? – я говорила первое, что пришло в голову, потому что мои мысли напоминали хаотично разбросанные по полю мины.

– У нас в запасе приблизительно сто двадцать квадратных метров и две террасы. Что вы так дрожите? Вам холодно? И что это за ужасная башня вдалеке? – издевался он.

– Нет, мне жарко… Не знаю… мне все равно. Это башня Монпарнас. – Я не могла видеть его лица, но кожей чувствовала, что он улыбается в то время, как Эдит Пиаф готовилась к очередному надрывному припеву. – Она… она считается одним из самых уродливых небоскребов мира. Парижане ненавидели ее столь же яростно, как в свое время la tour Eiffel. Высота башни составляет двести десять метров. Когда Мопассан шутил, что лучшее место в Париже – это Эйфелева башня, потому что, находясь на ней, ты не видишь это железное чудище, он и предположить не мог, что в 1973 году в черте города появится жуткий пятидесятидевятиэтажный небоскреб.

– А улица?

Его губы словно по ошибке постоянно трогали мои волосы.

– Где? – почти застонала я и рассмеялась из-за нелепости собственного вопроса.

– Под нами, мадемуазель, под нами. Вы всегда так учащенно дышите, когда танцуете с мужчинами?

– Обычно я с ними не танцую, – еле выговорила я сквозь рваное дыхание. – Авеню… Авеню Георга Пятого… названа в честь британского монарха, который оказывал весомую поддержку Франции во время Первой мировой войны. Семьсот тридцать метров в длину и, кажется, сорок в ширину. Какая же длинная и широкая улица…

– Мадемуазель…

Смех Дженнаро меня будоражил и немножечко ранил.

– Авеню заканчивается девяносто девятым домом на Елисейских Полях и представляет собой западную часть золотого парижского треугольника – улиц Champs-Elysees, George V и Montaigne. Что касается собора, к которому я сейчас спиной, а вы – лицом – это Cathedrale Americaine de Paris.

– Вы, безусловно, самая красивая танцующая энциклопедия в мире…

– Прекратите меня дразнить… Пожалуйста…

– Это мне говорит девушка, всю одежду которой составляют туфли и спадающий махровый халат? Meeeerrrrrd. Мадемуазель, идите к себе в номер и оденьтесь, иначе… – Он недоговорил, быстрым движением увеличив дистанцию между нами.

– Иначе что?..

– Иначе большой соблазн победит здравый смысл, и быстро тающая граница нашей милой дружбы окончательно исчезнет прямо на этом полу.

– А в чем, по-вашему, здравый смысл? – Мой голос прозвучал резче, чем хотелось бы.

– Здравый смысл в том, чтобы подумать о последствиях. Для вас. Я слишком уважительно к вам отношусь для того, чтобы обидеть или причинить боль. По-другому у меня не получается и не получится. Такой я человек.

– А что, если мне плевать на последствия?

– Это сейчас плевать, потому что вы – эмоциональный ребенок.

– Ребенок… То есть вы воспринимаете меня, как ребенка?

– Не совсем так. И именно поэтому идите к себе и оденьтесь. В противном случае ужинать мы будет турецким кебабом в ночных забегаловках.

– Не пойду.

– Я, кажется, вам говорил, что не люблю, когда мне ставят условия? Или у вас короткая память?

– Я все прекрасно по…

Договорить мне не довелось, потому что в следующую же секунду я оказалась у него на плече, беспомощно размахивая в воздухе каблуками:

– Поставьте меня, где взяли, – хохотала я, пытаясь сопротивляться бешеной мужской силе.

Оказавшись на двух ногах на территории собственного номера, я все еще продолжала смеяться.

– У вас пять минут на сборы. Ни секундой больше. Я могу вас о чем-то попросить?

– Да…

– Никакой косметики.

– Но я же и так почти не крашусь. Только ресницы.

– Даже ресницы.

– Но почему?

– Потому что… – выдержав короткую паузу, он продолжил: – Ваше детское ненакрашенное лицо сводит меня с ума. Как вы любите говорить – «в лучшем смысле этого слова».

– А как же здравый смысл, которому вы учили меня минуту назад?

Я с трудом подавила прорывающуюся умиротворенную улыбку.

Он ничего не ответил.

* * *

Видеть тебя всегда хочется мне сейчас… Мы молча оставляли следы на укрытых каплями дождя Champs-Elysee. Каждый сантиметр знакомых мне тротуаров возвращал в прошлое, но настоящее было гораздо сильнее. Жесткий сгиб локтя, который крепко обхватывала моя тонкая рука, обезоруживал сердце. Это была та самая ночь, когда меня совершенно не интересовало, наступит ли завтра либо обойдет меня стороной. Мне было хорошо. Лучше всех. Кто-то в этот момент рождался на свет, кто-то его покидал, а для меня абсолютно ничего не существовало, кроме этой мокрой улицы. Только она имела значение. Только мужчина, который находился рядом со мной. И глаза. Его холодные-холодные глаза, которых побаивался даже бессмертный красавец Париж.