Текст книги "Голубь с зеленым горошком"

– Как?

Холодная улыбка снова скользнула по губам Дженнаро.

– Как-то иначе.

– Просто у вас горят глаза, когда вы рассказываете о Париже. И мне это нравится.

Я смутилась, хоть и не подала виду. Мы потихоньку двинулись в сторону Сакре-Кер с его бесконечными ступеньками, торговцами и голубями. Пока темнокожая часть Франции пыталась продать нам открытки, нелепые зонты-шапочки и башенки на дешевых позолоченных кольцах, мы терпеливо пробивались сквозь плотные ряды зевак и туристов со всего мира. Быстро миновав забитую портретистами place du Tertr, мы нырнули в проложенный брусчаткой переулок и вышли к дому-музею Сальвадора Дали, в котором я успела побывать раз двадцать, если не тридцать. Надпись на стене оповещала, что «сюрреализм – это я», и через считаные минуты мы затерялись между растекающимися часами и многочисленными изображениями Галы. К своему стыду, я смотрела не столько на картины, сколько на то, как их разглядывает Дженнаро. Было в его взгляде что-то необъяснимое – то, что заставляло меня трепетать и не шевелиться. Если бы хищнику подсунули под нос произведение искусства, он бы смотрел на него точно так же – хладнокровно, расчетливо и без доли эмоций. Так потенциальные покупатели выбирали на рынке молодых рабов, так лев подкарауливает загнанную в угол антилопу. Меня настолько заворожил мой спутник, что, проскользнув мимо сидящей на входе смотрительницы галереи, я ошибочно остановила свой выбор на двери со значком «выход»:

– Мадемуазель, вы уверены, что нам туда? – Впервые за все время в его голосе прозвучали нотки удивления.

– Да, на выход, – рассеянно ответила я.

– Ну что же, милый гид… – Дженнаро уверенным шагом последовал за мной.

Нажав на ручку и толкнув тяжеленную дверь, я оказалась в кромешной тьме:

– Не убейтесь, здесь могут быть ступеньки, – услышала я.

– Я не понимаю… куда я нас завела, merrrd…

– Да? А я уж было подумал, что это неотъемлемая часть плана. – В этот момент темноту разбил луч фонарика в мобильном телефоне. – А у вас неплохие задатки.

– Какие задатки? Мы, кажется, в подвале.

– Мы в подвале дома Дали. Что касается задатков, то никто и глазом не повел, когда вы сюда проскользнули.

– А что под этими тряпками?

– Картины, мадемуазель.

– ЕГО?

– В музеях обычно выставляют лишь часть произведений искусства, – пояснил он, «раздевая» одну из картин. – Не его. Но ценность определенную представляет. Хотите открытку на память?

– Вы с ума сошли? – проговорила я, едва сдержавшись, чтобы не рассмеяться.

– Почему же? Вы это заслужили. Иногда люди месяцами планируют, как проникнуть незамеченным в такое помещение. А вы сделали это за секунду. Я бы многое отдал за то, чтобы увидеть, как вы выносите отсюда одну из картин.

– Интересные у вас фантазии, синьор Инганнаморте… Вы так со мной заскучали, что организм требует зрелищ?

– Во-первых, не заскучал. Во-вторых, во мне играет любопытство, потому что новичкам очень часто сопутствует удача.

– Я бы не смогла. Здесь наверняка камеры.

– Совершенно верно, мадемуазель. Но что-то я пока не заметил, как к нам бегут десяток охранников и выламывают дверь в подвал. Иногда лучший план является самым наглым. Вы – молодец.

– Может быть, охранники увидели, что мы сюда зашли. Но это же французы… Они уважают секс, любовь и уединение. Может, просто стесняются помешать…

– А вот здесь я с вами не согласен. Просто никто ничего не заметил. Так бывает. Поверьте, если бы они увидели ваш тонкий маневр, то уже били бы в колокола. Что касается картины, то ее вовсе не обязательно выносить аналогичным способом. Видите дверь в противоположном конце?

– Да.

– Если вы ее толкнете, то солнечный свет больно ударит в глаза. Это параллельная улица. Но, полагаю, нам пора.

– А как мы выйдем?

– Вы же не спрашивали, как мы войдем. Вошли себе и все. Просто в этот раз дверь открывается в другую сторону.

Как всегда, он оказался прав: никто и взглядом не повел. Туристы были заняты изучением гравюр и рисунков, а женщина на входе деловито объясняла что-то одному из посетителей. Мы как ни в чем не бывало проделали весь обратный путь через галерею и вышли на улицу, на этот раз через сувенирный магазин с безделушками.

– Что дальше, мой замечательный гид?

– Дальше я познакомлю вас со своим другом. Смелым, юным, дерзким другом.

– И как зовут юношу, которого вы так славно отрекомендовали?

– Его зовут шевалье Жан-Франсуа де ла Барр. Это маленькая тайна Монмартра.

У подножия базилики Сакре-Кер есть небольшой тенистый скверик Надар с находящейся неподалеку голубятней. Порой можно заметить, как под деревьями отдыхают обессиленные длительными прогулками люди, но мало кто из них обращает внимание на статую парнишки в забавной шляпе, часто окруженного компанией птиц.

– Однажды в городе Абвилле, – начала я, – неизвестная шайка вандалов надругалась над деревянным Распятием. Произошло это в августе 1765 года, когда обладавшие достаточной властью и влиянием священники применяли методы, которые впоследствии успешно использовало гестапо: заложить, настучать, донести. Отличие заключалось лишь в том, что происхождение страха имело разный характер: если не сдашь и не заложишь, на голову обрушится кара небесная, молния ударит в твой дом и все прочее в духе благороднейшей церкви. Так как зацепок и реальных обвиняемых не находилось, а доносы запуганных людей были высосаны из пальца и походили на бред сумасшедшего, честные священнослужители решили найти козла отпущения и устроить показательное выступление. Другими словами, девятнадцатилетнему шевалье де ла Барру и парочке его друзей просто не повезло. Показания свидетелей сводились к тому, что «я слышал, как кто-то говорил, что слышал, что его соседка видела человека, который утверждал, что Жан-Франсуа и его друзья не сняли шляп перед церковной процессией». Этого было достаточно. Кроме того, у шевалье при обыске обнаружили запрещенные книги Вольтера, что окончательно поставило жирный крест на его юной судьбе. Один из его сообщников успел сбежать, другому было пятнадцать лет, и он попросту отделался штрафом, а Жану-Франсуа пришлось расплачиваться за все и сполна. Не спасли его ни присутствующий в суде Вольтер, ни первоклассная речь адвоката. Церковные стервятники вызвали из Парижа пять палачей: мальчишку прилюдно пытали, вырвали ему язык, отрубили правую руку и сожгли на костре вместе с томиком «Философского словаря» Вольтера. «Je ne croyais pas qu’on put faire mourir un gentilhomme pour si peu de chose»[75]75
  Никогда бы не подумал, что благородного человека можно предать смерти за такую малость (фр.).


[Закрыть] – это были последние слова Жана-Франсуа, который ступил на эшафот с гордо поднятой головой. Такая вот история…

– Спасибо, это было сильно, мадемуазель… И надпись на постаменте хороша: «Шевалье де ла Барру, казненному в возрасте 19 лет 1 июля 1766 года за то, что не снял шляпу при прохождении церковной процессии».

– Да… Но вот что самое интересное: однажды я не могла найти этот памятник. Знала, что он находится рядом с собором, наматывала круги, спрашивала у экскурсоводов – все тщетно. Когда я разговаривала с французским фотографом, ко мне подошла монахиня из Сакре-Кер. Она спросила, откуда мне известно о гордом парнишке и указала правильное направление. Это черное пятно в истории церкви, да и Парижа в целом. Между прочим, памятник раньше стоял ровно напротив базилики, но уроды-нацисты переплавили статую. Да и вообще, только в Париже улица, ведущая к собору, может быть названа в честь юноши, которого убила нетерпимость самой церкви.

– Город, полный парадоксов, – задумчиво произнес Дженнаро. – И вы были правы: вид отсюда впечатляет. В какой-то момент меня даже перестали раздражать толпы людей. Но это лишь заслуга моего гида.

– Спасибо, – засияла я. – Как благовоспитанный гид, должна спросить: вы проголодались?

– Не отказался бы перекусить, но не здесь. Слишком людно.

– Тогда мы сейчас спустимся по ступенькам, возьмем такси и поедем в Монпарнас, но, как я и говорила, по пути у меня будет одно дело. Вы не против?

– Абсолютно. Давно не получал такого удовольствия от прогулок и общения.

Когда мы ехали в такси, начал накрапывать дождик. Только оказавшись на заднем сиденье, я почувствовала накопившуюся усталость: с десяток километров мы уже точно успели пройти. Положив голову ему на плечо, я всматривалась в размытые очертания любимого города, надеясь, что по пути нам попадется цветочный магазин.

– Месье, остановите, пожалуйста, здесь! Я на секунду! – быстро проговорила я, практически на ходу выпрыгивая из машины.

Вернулась я через пару минут с нежным букетом белоснежных бутонов.

– Мадемуазель, это что было? Я даже опомниться не успел. Я вас умоляю, только не говорите, что вы решили подарить мне цветы…

– Нет, они совсем для другого человека. Месье, – обратилась я к таксисту, – отвезите нас, пожалуйста, на кладбище Монпарнас.

– Кажется, я начинаю понимать, зачем нам понадобились цветы. – Дженнаро бросил на меня полный любопытства взгляд.

Ложь на бульваре Монпарнас

Украдена из Музея Современного Искусства в Париже в мае 2010 года.

Текущий статус: картина уничтожена.

Кладбище «Монпарнас» находилось в четырнадцатом аррондиссмане Парижа и соседствовало с бульваром Распай. Тридцать пять тысяч могил и семейных склепов оккупировали девятнадцать гектаров земли – здесь можно было заблудиться, невзирая на схематические изображения, облегчающие поиск участков и мест захоронений усопших знаменитостей. Дождь припустил с такой силой, что мы в очередной раз промокли до нитки, но мой друг отнесся к привередливой погоде с большим пониманием.

– Это уже традиция, – сказала я, ускоряя шаг. – Каждый раз, когда я сюда прихожу, небо обливается слезами. И каждый раз я теряюсь и не могу найти двадцать шестой участок. Видите это могилу?

– Ее невозможно не заметить. Серж Генсбур?

– Точно. Обратите внимание на количество цветов, писем, открыток, сигарет «Gitane»… Любимец публики, Франции и самых красивых женщин. О нем помнят, к нему приходят и не забывают.

– Но я так предполагаю, что ваши цветы не для него.

– Не для него. При всей любви к Генсбуру. Да и цветов у него предостаточно. Мы здесь ради другого человека. Кажется, нам налево, – я неуверенно свернула на широкую аллею. – Однажды я попала сюда вместе с папой. Шел сумасшедший ливень, и я дрожала от холода. Но мы оба знали, что не сдадимся и не уйдем, пока не найдем могилу человека, который был для меня важен. Три с половиной часа поисков – никто из сотрудников не мог подсказать, где он похоронен. Все они неустанно повторяли «двадцать шестой участок», а дальше беспомощно разводили руками в стороны. Мы с папой разделились и бродили поодиночке среди склепов, подавая друг другу знаки и разочарованно пожимая плечами. И вот когда мы окончательно выбились из сил, я увидела скромное беленькое надгробие. Никаких тебе цветов и следов хоть какой-либо памяти. Мне стало так грустно и обидно, что потекли слезы. Но, присев на корточки, я рассмотрела маленький листок бумаги. Дождь немного повредил почерк и оставил синие разводы, но мне все же удалось прочесть текст на французском: «Спасибо, что всегда были моим другом. Анна». Синьор Инганнаморте… Позвольте представить вам человека, который был и моим другом тоже. И всегда будет оставаться им благодаря книгам.

– Мадемуазель… Merd… Простите, но вы меня растрогали. Я к этому не привык.

Мы стояли возле одной из многочисленных могил, затерявшейся среди тысяч других. Разница заключалась лишь в том, что на ней едва заметно выделялись выбитые в определенном порядке буквы: «Guy de Maupassant (1850–1893)». Склонившись над мокрым памятником, я прикоснулась к нему губами и выпустила на свободу букетик нераспустившихся бутонов. Рядом я положила картонную карточку.

– Вы позволите? – поинтересовался Дженнаро, присаживаясь рядом со мной и указывая на записку.

– Да, конечно.

– «Милому другу», – прочел он вслух.

– Вы знали, что он так назвал не только книгу, но и свою яхту?

– Нет. Помню, что он увлекался греблей и женщинами.

– О да, но яхту «Милый друг» Мопассан любил больше, чем женщин. И наверное, сильнее, чем своего наставника Флобера. Мы можем идти, если вы не возражаете.

– Мадемуазель, если хотите, можем побыть здесь еще. Не вижу никаких проблем.

– Дождь очень сильный. Не хочу испортить экскурсию.

– Хорошо, тогда пойдем. И еще…

– Что?

– Спасибо…

На пересечении бульваров Монпарнас и Распай притаилась созданная Роденом статуя Бальзака – это самое сердце квартала, который благодаря своей относительной дешевизне приглянулся богемному обществу в 1920–1940 годах. Здесь прошли последние дни Модильяни и успел поработать Пикассо. Здесь, наслаждаясь французским вином за столиком кафе «La Coupole», Эрнест Хемингуэй написал свою «Фиесту». Брак, Сартр, Шагал, Троцкий, Миллер – и все это лишь десятая часть имен легендарных людей, по-своему любивших квартал Монпарнас и его заведения.

– Итак, синьор Инганнаморте, предоставляю вам право выбора. У нас есть четыре ресторана, которые еще не успели утратить богемный дух, так как их до сих пор посещают истинные французы. В «La Coupole» слегка пованивает рыбой, но там очень красивые декорированные пилоны. «Le Select» – первый американский бар Парижа, который работал по ночам. У них в меню история какой-то местной девицы-проститутки. Ее любили все художники. Только вот имя я забыла: то ли Кики, то ли Куко… Не важно. В этом баре собирались американские эмигранты: Миллер, Хемингуэй, Фицджеральд. И мясо там шикарно готовят. Так… «La Rotonde» часто посещал Троцкий, ну, и лучший из всех «Le Dome» очень люблю я. Все рестораны в шаге друг от друга. Куда пойдем?

– Мадемуазель, вы плавно подвели меня к правильному выбору. В «Le Dome» конечно же.

– Отличный выбор. Но я должна предупредить… Когда вы улетели в Лиссабон, мне вручили брошюру с перечнем туров по Мадейре: я обратила внимание на то, что ланч входит в стоимость экскурсий. Так вот в Париже дела обстоят иначе. В «Le Dome» я смогу угостить вас только рыбным супом… или сорбетом.

– Я бы не советовал вам тратить такие суммы денег на мужчин, – рассмеялся Дженнаро, пропуская меня вперед.

Каждая деталь интерьера «Le Dome» заставляла поверить в то, что в любую секунду твоим соседом по столику может оказаться Пикассо или Эдгар Дега. Желто-красные абажуры отбрасывали мягкий свет на роскошные витражи, встроенные в деревянные перекрытия черно-белые фотографии знаменитых посетителей вызывали ностальгию по временам настоящей богемы, а бордовые портьеры на окнах приоткрывали вид на центральный жизненный нерв квартала – бульвар Монпарнас. Встречающие на входе официанты в черных бабочках, трехэтажные блюда с устрицами и морепродуктами, запотевшие бутылки «Dom Perignon», на прохладной поверхности которых хотелось рисовать пальцем, – что еще нужно для прекрасного дня в Париже? Великодушно уступив мне место на темно-зеленом кожаном диване, Дженнаро расположился напротив и быстро изучил меню. Мы нагуляли такой аппетит, что непроизвольно бросали голодные взгляды на корзинку с хрустящим французским багетом, обладательницами которой была пара одетых с иголочки великовозрастных француженок. Старушки, видимо, уловили тонкий намек и со всей душевной искренностью предложили нам угоститься хлебом. Если я тактично отказалась, то мой друг одарил женщин своей сногсшибательной улыбкой и взял из корзинки кусочек хлеба, украв сразу два девичьих сердца. Судя по всему, Дженнаро не любил оставаться в долгу, потому что, к удивлению наших милых соседок, рядом с их столиком материализовалась подставка, лед и бутылочка лучшего в мире шампанского. Покраснев и смутившись, француженки наперебой лепетали бесчисленные слова благодарности, в то время как Дженнаро деликатно прикладывал руку к сердцу, чем изрядно меня смешил.

– Месье, ну что вы? Нам так неловко… К тому же у меня давление… – щебетала старушка с идеально уложенными волосами.

– Мадам, – обратился Дженнаро к одной из дам, – три глотка этого напитка излечат все ваши недуги. Поверьте мне на слово.

«Я просто тебя обожаю, – думала я, наблюдая за прелестной сценой. – Обожаю…»

Перед тем как покинуть ресторан, слегка подвыпившие бабушки трижды нас расцеловали и пожелали так много счастья и любви, словно мы отмечали круглую дату свадьбы. Оставшись тет-а-тет вместе с морепродуктами и бокалами, мы на одном дыхании приговорили несколько десятков устриц, не размениваясь на душещипательные беседы, – слишком уж велико было чувство голода.

– Мадемуазель, – заговорил Дженнаро, слегка подкрепившись, – мой обожаемый гид, вы были правы. Прогуляться по Парижу пешком – превосходная идея.

– О да! Честно говоря, ездить здесь на машине – сплошные мучения. Пробки, пробки, пробки… А вы знаете, что в этом городе нет знаков «Stop»?

– Совсем нет? – переспросил он, разделываясь с огромным лангустом.

– Совсем. До 2012 года существовал всего один знак, кажется, в шестнадцатом аррондиссемане. Но и его убрали. Думаю, поэтому французы так сильно матерятся за рулем, вечно полагаясь на помеху справа.

– Мадемуазель, я могу поинтересоваться, куда вы постоянно смотрите?

– Простите, никуда. Просто у вас за спиной, справа по диагонали, сидит человек, который…

– Который что? – Дженнаро оторвался от лангуста.

– …который постоянно смотрит на вас, – договорила я.

– Полагаю, что он смотрит на вас, мадемуазель. Пусть наслаждается. Закажем еще устриц?

– Я вам точно говорю: он смотрит на вас. И я его где-то видела…

– Вы уверены? – Вопрос прозвучал более чем серьезно.

– Да.

– Хорошо… Можете его описать?

– Это будет несложно. Импозантный, по национальности скорее всего немец, приблизительно лет шестидесяти, дорогой костюм, длинные светлые волосы, ухоженная борода, усы. Я точно его где-то видела. Думаю, дальше описание не имеет смысла… – я замолчала, уткнувшись глазами в тарелку.

– Почему?

– Потому что он идет к нам.

Когда высоченная фигура незнакомца нависла над нашим столом, крупная мужская ладонь опустилась на плечо моего женевского товарища.

– Друг мой… Какая неожиданная встреча! – Приветственная фраза имела ироничный оттенок и, несмотря на отличное французское произношение, все-таки выдавала грубоватую немецкую «r».

Спокойно повернув голову, Дженнаро поднял вверх ледяные глаза:

– Надо же…

Мой товарищ приподнялся, подавая руку длинноволосому мужчине.

– Не ожидал снова увидеть тебя в Париже. Сколько лет прошло? Шесть? Я думал, ты достаточно успел пожить в этом городе для того, чтобы вернуться вновь. Я что-то не то сказал? – ехидно улыбнулся прервавший нас гость. – И что за манеры? Если ты не хочешь представить меня своей… подруге, то я сделаю это сам. Вольфганг, – назвал свое имя немец, протягивая мне огромных размеров ладонь.

– Джулия, – на автомате произнесла я, стараясь не встречаться глазами с Дженнаро.

Даже не знаю, какое чувство занимало сейчас первенство на моем сердечном пьедестале: боль, обида, ненависть, разочарование или все вместе. Никогда в жизни я не ощущала себя такой идиоткой: невзирая на то что логика подсказывала мне, что владеющий несколькими языками человек мира, интеллектуал, меценат, ценитель искусства просто обязан был побывать в Париже, я ему поверила. Поверила, что он здесь не был. Да для меня проще было раздеться и зайти прошлой ночью к нему в номер, чем показывать любимые места и водить на могилу Мопассана. Потому что это было личное. Это было мое. Открывая, то есть полагая, что я открываю для него мой Париж, я открывала вместе с ним свое сердце. А получается, что я исполняла роль потешной куклы, которую правильно завели, крутанули металлический ключик где-то между лопаток и сказали: «Говори, ходи и развлекай».

– Что-то мне подсказывает, что я не совсем вовремя.

От немца не укрылось возникшее за столом напряжение.

– Ну что вы? – неожиданно вырвалось у меня. – Присоединяйтесь к нам, если хотите! Синьор Инганнаморте любезно показывал мне Париж, в котором я никогда не была. Но мне кажется, что мы уже все посмотрели.

– Синьор Инганнаморте… – Человек по имени Вольфганг расплылся в обескураживающей улыбке, присаживаясь рядом со мной на диван. – Мадемуазель, вам очень повезло с экскурсоводом. Никто так не знает этот город, как мой старый приятель.

– Да вы что? – Я закипала от негодования, но старалась качественно вести игру, которую сама же и затеяла.

– Вы уже ходили по музеям? – Вольфганг обратился к Дженнаро.

– Вольфганг, cher ami[76]76
  Дорогой друг (фр.).


[Закрыть], я рад видеть тебя в замечательном расположении духа. И как давно ты… наслаждаешься Парижем?

Наконец-то мой товарищ наградил меня пристальным взглядом.

– Довольно давно. Я освободился раньше, чем планировалось, – хохотнул немец.

– Я об этом не знал.

– Уверен, что если бы знал, то давно бы на меня вышел. Нашу крепкую дружбу так много связывает…

– Я об этом помню. Не успел в силу обстоятельств выразить тебе слова благодарности, но мы уладим это недоразумение.

– Не сомневаюсь.

Я всегда прекрасно чувствовала тонкость момента и понимала, что этим людям было что друг другу сказать, если бы не мое присутствие. В любой другой ситуации я бы извинилась, сделала вид, что мне нужно позвонить или в отлучиться, но… Во мне бурлила элементарная детская вредность.

– Скажите, Вольфганг, а я могла вас видеть в Германии? – Мой внезапный вопрос застал старых приятелей врасплох.

– Не думаю, – выдержав паузу, вежливо ответил немец. – А где вы бывали в Германии?

– Эссен, Кельн, Гамбург, Дюссельдорф, Мюнхен, Берлин, Фрайбург… Просто ваше лицо кажется мне очень знакомым. Вы же немец, верно?

– Верно. А чем вы занимались в Германии? – осторожно поинтересовался он.

– Мне там делали операцию. Я часто летала на обследования. Затем учила язык в Берлине, Гамбурге, Фрайбурге и Дюссельдорфе.

– Так вы говорите по-немецки?

Немец явно пытался направить разговор в другое русло.

– Да, довольно неплохо, правда давно не практиковалась. Я училась в институте Гете и…

И тут меня осенило. Паззл сложился так неожиданно быстро, что я растерялась. Ну конечно же. Гете-институт. Фрайбург и Берлин. Документальное кино. Самый нашумевший судебный процесс со времен Хана ван Меегерена. Мы с группой студентов смотрели фильм о гениальном фальсификаторе картин Вольфганге Вельтракки: «Beltracchi: Die Kunst der Fälschung»[77]77
  Вельтракки: искусство подделки (нем.).


[Закрыть].

– Und?.. – ждал продолжения немец.

– Und… Das ist nicht wichtig. Ich glaube, dass Sie keine langweilige Geschichte hören wollen[78]78
  И… Это не важно. Думаю, вы не хотите услышать скучную историю (нем.).


[Закрыть]. – Я специально перешла на немецкий, подыгрывая произнесенному «und» и пытаясь не выдать одолевающего меня волнения.

Немец похвалил меня за хорошее произношение и, перебросившись еще парой французских фраз с синьором Инганнаморте, рассыпался в извинениях и сообщил, что больше не имеет права нас задерживать.

– Мадемуазель, был рад знакомству. – Он отвесил легкий поклон. – Друг мой, не пропадай. Ты знаешь, как со мной связаться.

– Свяжусь. Береги себя.

– И ты. Кстати… Тебе удалось разобраться с любимыми игрушками?

– Нет. Но теперь у меня больше шансов, – прохладно улыбнулся Дженнаро, приобняв на прощание своего товарища и проводив взглядом его исчезающую в мягком свете фигуру. – Мадемуазель… Мне одному кажется, что наше молчание слишком затягивается? – спросил он через какое-то время, пронизывая меня взглядом.

– А что вы хотите от меня услышать?

Я сосредоточенно помешивала ложечкой соус табаско, на который у меня не было никаких дальновидных планов.

– То, что вы на самом деле хотите мне сказать. Вы можете на меня посмотреть, или мне продолжать обращаться к соусу?

Нет. Я не могла на него посмотреть, потому что в глазах скопились тяжелые слезы, в любой момент готовые окропить остатки мидий на огромной тарелке:

– А что говорить? Вы правы: весь мир лжет и нет предела совершенству. Простите, я сейчас вернусь.

Поднявшись из-за стола, я сделала несколько шагов, но сильные пальцы ухватили меня за кисть.

– Сядьте, – прорычал он. – Пожалуйста.

– Мне больно.

Я все-таки на него посмотрела.

– Из-за чего именно вам больно?

– Из-за того, черт возьми, что вы больно сжимаете мою руку.

– Merrrd… Простите, я не хотел. – Он ослабил хватку, но кисть так и не отпустил. – Вы сейчас вернетесь на место и сядете. Я ясно выразился?

– Да куда уж яснее? – ответила я вопросом на вопрос, но все же сделала так, как он сказал.

– Вас расстроили слова моего знакомого?

– Да, merd, расстроили. Мне неприятно. Почему? Почему просто нельзя было сказать, что вы жили в Париже, что великолепно знаете этот город? Я… Я так старалась, чтобы вам понравилось, чтобы вам было интересно… Ведь мы могли пойти на Марсово Поле или банально подняться на смотровую площадку Эйфелевой башни. Но мне хотелось вас удивить, рассказать что-то необычное, познакомить с моим и только моим Парижем. А Мопассан… как мне вообще пришло в голову с вами туда пойти? Мое место, мой кусок души…

Я снова вернулась к манипуляциям с дурацким табаско, умудрившись довести его до пенистой консистенции.

– Мадемуазель, – с какой-то непривычной нежностью произнес Дженнаро, аккуратно забирая у меня соус. – Меньше всего я хотел вас обидеть. То, что я какое-то время жил в Париже, абсолютно ничего не меняет, потому что с вами это совершенно другой город, понимаете? Я не знал историю де ла Барра и не ожидал, что меня может тронуть девушка, которая садится на корточки и оставляет под дождем записку на скромном надгробии.

«Не знал, что в ресторане, в котором ты наверняка был не меньше десятка раз, к нам подойдет Вольфганг Вельтракки, который даст мне понять, что ты такой же искусный лжец, как и он сам». – Я едва сдерживалась, чтобы не проговорить это вслух, но встречу с Вельтракки еще нужно было переварить в голове. Слишком уж насыщенным и разнообразным оказался наш ранний ужин.

– А человек, который к нам подходил… Ваш друг… Кто он?

– Это имеет сейчас значение? Если не ошибаюсь, у нас был разговор на другую тему.

– Да, но все-таки… Кто он?

– Просто старый знакомый.

– А чем он занимается?

– Понятия не имею. Мы очень давно не виделись. Раз уж вы о нем вспомнили… О какой операции в Германии вы ему говорили?

– Аппендицит вырезали, – съязвила я.

– Мадемуазель, вы могли просто не отвечать, – выговорил Дженнаро ледяным тоном. – Я видел ваш нестандартный шрам, и он точно не является следствием аппендицита.

– То есть вы мне не верите?

– Конечно, нет.

– Хорошо. По крайней мере, мы теперь в равных условиях, потому что я больше не верю вам. Ни единому слову.

– Я порядком устал от этого детского сада…

– Тогда предлагаю расплатиться и поехать в отель. Не знаю, как вы, но я устала. – Слезы предательски начинали атаковать глаза.

– Pas de probleme[79]79
  Без проблем (фр.).


[Закрыть].

Тяжелого молчания в такси не выдержал даже водитель. Он всячески пытался нас разговорить, молол языком не имеющую никакого значения ерунду, но в конце концов сообразил, что нас лучше оставить в покое. Когда «мерседес» остановился возле «Hotel de Sers», я произнесла удрученное «merci» и вышла из автомобиля. Дженнаро даже не пошевелился, думая о чем-то своем.

– Вы не выходите? – Я старалась говорить сухо, но голос заметно дрогнул.

– Я съезжу в одно место и вернусь чуть позже. Постарайтесь отдохнуть.

К моему изумлению, он как-то по-доброму улыбнулся.

Господи… Как же меня разрывало от желания вернуться в машину, обхватить руками его шею и, уткнувшись в плечо, сказать: «Ври, обманывай, недоговаривай, сочиняй – делай все, что хочешь, только крепко-крепко меня обними».

– Ладно. Увидимся, – робко сказала я.

Меня больше не радовали ни размеры шикарного номера, ни громадная ванна с видом на la tour Eiffel, ни специальный девайс для айфона, который вчера вечером воспроизводил неподражаемый голос Эдит Пиаф. Пусто, тихо, глупо и паршиво – пожалуй, этими четырьмя словами можно было охарактеризовать мое состояние и атмосферу в комнате. Мое основное занятие сводилось к тому, что я лежала на кровати с открытыми глазами, а потом резко вставала и начинала наматывать круги по огромному номеру. Да какая мне вообще была разница, соврал он по поводу Парижа или нет, Вельтракки к нам подходил или кто-то другой, правду ли он сказал в ресторане или засыпал меня сплошной ложью?.. Я точно знала две вещи: Дженнаро Инганнаморте был абсолютно честен со мной тогда, когда говорил, что не хочет переступать хрупкий порог нашей дружбы, потому что у него не получится не сделать мне больно. Но без него было невыносимо.

Когда дверь, отделявшая общий коридор от наших комнат, тихонечко хлопнула, я вжалась в подушку, потому что сердце своевольно забилось в истерическом припадке. Я слышала звук закрывающейся двери его номера и не могла пошевелиться. Пойти и извиниться – так вроде бы не за что просить прощения, позвонить ему в номер – так что я скажу? Все было до ужаса нелепо. Точнее, до боли. Я бы наверняка довела себя до полного исступления и отчаяния, если бы не раздавшийся стук. Мигом вскочив с кровати, я надавила на дверную ручку и, к своему нескрываемому разочарованию, вплотную столкнулась со служащим отеля.

– Прошу прощения за беспокойство, мадемуазель. Это просили передать вам, – он протянул мне плотный картонный пакет.

– Спасибо… Постойте, подождите секунду.

Я нырнула в глубь комнаты и открыла сумку в поисках купюры в пять евро.

– Нет, что вы, мадемуазель! Меня уже отблагодарили сполна. Хорошего вечера!

Бросив пять евро на пол, я с жадностью заглянула в пакет. Упаковочная бумага дала мне серьезную подсказку в виде логотипа «Shakespeare & Co». Не один из миллиона парижских магазинов, никакие «Gucci», «Prada», «Hermes» и «Vuitton» не могли вызвать и тысячной доли тех эмоций, которые дарил мне легендарный «Shakespeare & Co». Один из лучших буксторов мира дважды менял свое расположение и законных владельцев. Первый магазин открылся в 1919 году, но навсегда был закрыт во время немецкой оккупации. В 1951 году американец по имени Джордж Витман повторил попытку и воссоздал концепт, назвав свое детище «Le Mistral». К четырехсотлетию Шекспира Витман переименовал магазин в «Shakespeare & Co», подарив миру настоящий книжный рай на земле. Здесь собиралась богема, находили приют писатели и бездомные – за время своего существования на книжных полках переночевало более тридцати тысяч человек, которым обеспечивали ночлег в обмен на элементарную помощь. Тысячи тысяч новейших и антикварных книг, дух Миллера, Джойса, Хемингуэя, Брехта и Кортасара, волшебная библиотека и девиз «Be Not Inhospitable to Strangers Lest They Be Angels in Disguise»[80]80
  Не будь неприветливым по отношению к незнакомцам – они могут оказаться замаскированными ангелами (англ.).


[Закрыть] превратили «Shakespeare & Co» в поистине фантастический уголок нашей слегка прогнившей Вселенной.

Развернув оберточную бумагу, я оцепенела. Из бордовой, напоминающей папку коробки выпала книжка и тоненькая тетрадочка в жестком переплете. Сильно дрожащими пальцами я одну за другой переворачивала старинные странички с оригинальными рисунками, которые впоследствии послужили иллюстрациями для лежащей рядом со мной антикварной книги на французском языке: «Ги де Мопассан. Новеллы». Распахнув одурманивающую книжным ароматом обложку, я наткнулась на надпись, которая перечеркнула все прошлое и будущее: «Моему лучшему гиду с благодарностью за настоящий Париж». Я даже не заметила, как по лицу ручьями потекли слезы, которые целый вечер просились на волю. Приписка внизу заставила меня расхохотаться: «Сколько грусти в этом глубоком молчании комнаты, где ты живешь один…» Уж я-то точно понимала, почему из всех цитат Мопассана Дженнаро выбрал именно эту. Схватив книгу и перелетев через весь номер, я босиком выскочила в коридор и затарабанила костяшками пальцев в соседнюю дверь. Когда он появился на пороге, с мокрыми волосами, в потрясающих джинсах и расстегнутой, обнажающей шрам рубашке, я забыла все известные мне иностранные языки, включая примитивные жесты. Стоя босиком и прижимая к груди драгоценную книжку, я искала в ней помощь и поддержку, не в состоянии говорить, не в силах дышать, желая плакать и смеяться одновременно. Он все это видел и чувствовал, но молча продолжал наблюдать, рассматривая меня, как необычный музейный экспонат. И тогда я не выдержала: оторвав от себя книгу, я беспомощно развела руками в стороны, параллельно вытирая вновь заструившиеся слезы. Он улыбнулся и, бережно потянув меня за веревочки на халате, крепко прижал к себе.