Текст книги "Голубь с зеленым горошком"

Люциферчик и три нобелевских лауреата

Украдена из Музея Современного Искусства в Париже в мае 2010 года.

Текущий статус: картина уничтожена.

Я всегда условно делила свою жизнь на два периода: когда реальность радует больше, чем сны, и когда сны по всем параметрам превосходят реальность. В первом случае я с удовольствием просыпалась по утрам в предвкушении нового дня. Во втором – я могла оставаться в постели до трех-четырех часов пополудни, не испытывая при этом никаких угрызений совести. Иногда поводом для счастья служит любимое дело, какой-либо человек или притаившийся за тучами солнечный луч, а иногда жизнь преподносит такие фатальные сюрпризы, что во избежание моральной катастрофы лучше отдаться на растерзание повелителю снов.

Это было то самое утро, когда потребность выспаться занимала почетное первое место в пирамиде Маслоу, но нейроны головного мозга выделяли убийственное количество эндорфинов. Я подорвалась с кровати за несколько часов до отвратительного звука будильника. Какое там спать… Кофе-машина издавала символичные звуки в то время, как я, занырнув с головой в огромнейший шкаф, перебирала яркие спортивные вещи. Это было то самое утро, когда мне не все равно. Не все равно, что надеть, в чем бежать и чем позавтракать. Я быстро натянула на себя огненно-оранжевый лифчик-топ, белую майку с разноцветными буквами и голубые адидасовские лосины с продольными молниями. Яркости. Мне хотелось яркости.

Кофе еще никогда не казался таким божественно вкусным. Обхватив руками колени, я сидела на балконе и задыхалась от жизни. Я воспроизводила каждую секунду минувших суток и никак не могла поверить, что мой еще совсем недавно рухнувший мир воскресили и оживили за считаные дни. Мысль о том, что я летела на Мадейру «страдать, забывать, отвыкать», лишь раззадорила постоянно возникающую улыбку на губах. Воспоминания об украденной лошади и шутках подвыпившего Мигеля подвергали меня очередным испытаниям: они вызывали смех и активное сердцебиение. Я доела остатки круассана и, расправившись с мякотью маракуйи, отправилась на традиционную пробежку.

Я бежала с такой впечатляющей легкостью, словно ночное гуляние обошло меня стороной: никакой тяжести, сонливости или дискомфорта. Местные жители и туристы провожали меня одобрительными взглядами, а какая-то пара старичков зааплодировала и даже произнесла «Bravo!». Другими словами, меня окутывала атмосфера душевности, открытости и бесконечной доброты.

Все шло по плану до тех пор, пока я не оказалась на крутом мозаичном спуске возле парка Санта-Катарина. Два мерсовских такси застыли на месте в безмолвном ожидании потенциальных клиентов, пока их пожилые водители вели эмоциональную беседу, примостившись на бетонном парапете. Они обратили на меня внимание гораздо раньше, чем я на них, и что-то во мне их изрядно развеселило. Поневоле испытываешь странное ощущение, когда два взрослых португальца смотрят на тебя и покатываются со смеху. Я на миг приостановилась, чтобы удостовериться, все ли в порядке с моим ярким нарядом. Нормальная, чистая, свежевыстиранная одежда. Пока я внимательно осматривала адидасовскую коллекцию, что-то теплое и очень мокрое коснулось моей икроножной мышцы. Это «что-то» лизнуло меня с такой страстью и остервенением, что одобренный Дженнаро оргазмический стон неизбежности рассек воздух, растворив немногочисленные тучи в мадейрском небе:

– Ойееееееееоооо………….

Конечно, я была за природу, животных и наполненный экзотикой мир, но обернуться и посмотреть, что именно присосалось к оголенной части ноги, особого желания не было. Да мне, в общем-то, и не пришлось себя насиловать. Через секунду передо мной нарисовалась большая черная собака, которая, эйфорически вывалив темно-синий язык, задыхалась от бега и игриво виляла хвостом.

«Спасибо, Господи! Я уж было подумала, что ты наказал меня за то, что я насмехалась над ворованным конем». – Я мысленно отсалютировала облакам.

Один из таксистов что-то сказал мне по-португальски:

– Простите, я не понимаю… Вы говорите по-английски?

– Пес бежал за тобой с самого верха, – засмеялся таксист.

– Серьезно?

– Да. Забавное зрелище.

Пес был прикольным и немного напоминал дьявола: черный-пречерный, довольно ухоженный, но явно бездомный.

– Пока, Люциферчик. – Я потрепала собаку по шерсти и вставила в уши наушники.

Какой там «пока»… Люциферчик так меня облюбовал, что оставил расставание за пределами моих желаний. У кого «пока», а у кого – не очень. Через минуту я поняла, что все у нас только начинается. Парень не отставал от меня ни на шаг. Я ускоряюсь – он ускоряется, я снижаю темп – он поступает аналогичным образом, я останавливаюсь и смеюсь – он делает то же самое, правда, без смеха. Глядя на нас, люди получали массовый заряд позитива, а я в свою очередь разрабатывала план, как же мне наконец избавиться от дьявольского спутника.

Метров через пятьсот совместного бега я решила изменить геолокацию и сделать шаг навстречу океану. Заметив, что Люциферчик обнюхивает выпавшую из мусорного бака коробочку с остатками куриных крылышек, я перебежала по зебре на противоположную сторону набережной с двусторонним движением. Пес молниеносно пронюхал отсутствие предмета новоиспеченной любви и пришел к выводу, что куриную мишуру можно оставить на потом. Он проворно повторял мои движения, несмотря на то, что нас разделяла широкая проезжая часть. Я постоянно следила за неугомонной собакой, которая бросала на меня влюбленные взгляды, пытаясь понять, почему я так жестоко разорвала нашу образовавшуюся связь. Когда я поравнялась с бордовым музеем-отелем Криштиану Роналдо, Люциферчик приблизился к концу пешеходной зоны, которая уходила в глубокую впадину черной арки тоннеля.

Видимо, пес догадался, что нашей любви наступает конец, потому что тоннель уводил в другую часть города. И вот тогда, именно в тот самый неподходящий момент, мой личный «дьявол» решил перебежать через дорогу… Я краем глаза увидела, как из бездонной дыры тоннеля вынырнул старый «лэнд ровер» и на автомате прижала к лицу вспотевшую ладонь. Пес тоже заметил вылетевшее из-под горы железное чудище, но не успел изменить траекторию движения.

Звук от удара не был похож на тот, когда я впаялась в каменную стену на «мерсе» Мигеля. Этот звук был похож на смерть. Водитель старого «ровера» остановился и, включив аварийку, вышел из машины, чтобы оценить ситуацию. Я больше не бежала. Слезы струями текли из глаз, и в полубессознательном состоянии я перелетела через две полосы движения, забыв об отсутствии пешеходного перехода.

– Fodesse, fodesse, fodesse[53]53
  Бл…дь, бл…дь, бл…дь (порт.).


[Закрыть], – без конца твердил водитель, искоса посматривая на умирающую собаку.

– Вы говорите по-английски? – произнесла я сквозь слезы, уже имея представление о португальском мате.

– Говорю немного. Я позвоню в пожарную службу. Пес выскочил прямо под колеса!

– Какая к fodesse пожарная служба?

– Они обычно занимаются такими вещами, кремируя мусор.

– Мусор? Бл…дь, это, по-вашему, мусор? С…ка…

Из меня ручьем лился интернациональный мат, но я ничего не могла с собой поделать. Мне было плевать на все и на всех. Склонившись над собакой, я пыталась придумать, что же мне делать с этим кровавым месивом. Стоны, такие тихие стоны. Господи, как он скулил…

– Что вы орете? В таких случаях вызывают пожарных, и они выбрасывают мертвое животное в мусор. Так требуют законы.

– Да плевать мне на ваши законы! – У меня начиналась истерика. – Это… это моя собака!

– Послушайте… – пытался возражать владелец «ровера». – Собаке уже не помочь. И не врите мне. Пес бездомный.

Я ничего не ответила. Опустившись на колени рядом с окровавленным животным, я максимально аккуратно попыталась оторвать его от земли. Каким же он оказался тяжелым… Я оттащила его к боковому входу в парк Катарины и обессиленно упала на ступеньки. Взгляд. Болезненный, смышленый, умирающий взгляд. Кровь заливала мои ладони, а я ревела и изо всех сил заставляла себя принять хоть какое-то решение. Стянув с себя белую майку в разноцветных логотипах, я зажала одну из многочисленных ран. Выхода не было. То есть в моем случае он был один: звонок другу.

Жорж не ответил: сработала голосовая почта. Оставался план «B». Гудок, гудок, гудок, гудок, снова проклятый гудок…

– Мадемуазель, неужели вы так сильно соскучились, что решили не спать после вечеринки? Польщен… Я на очень нудной встрече. Могу перезвонить вам позже?

– Джен-на-ро… – Это был первый раз, когда я обратилась к нему сквозь плач и по имени.

– Джулиния, девочка, что за… что случилось?

– Пожалуйста… помогите мне… Из-за меня сбили собаку…

– Я не могу разобрать все, что ты говоришь. Пожалуйста, успокойся и повтори еще раз.

– Из-за меня сбили собаку… она умирает… они хотели вызвать каких-то пожарных и выбросить ее в мусор… – Я не смогла договорить, потому что слезы были мощнее, сильнее и гораздо честнее.

– Где ты? – Вопрос прозвучал очень жестко.

– На ступеньках возле входа в Санта-Катарина… Черт… Я не знаю как… – Голос срывался из-за регулярных всхлипов. – Напротив «CR7».

– Я сейчас приеду.

Телефонная связь резко оборвалась.

* * *

Он действительно быстро приехал, но моя майка уже успела впитать в себя такое количество крови, что ее можно было выжимать, как мокрый купальник.

– Сaralho… fodesse…[54]54
  Грубейшее португальское ругательство (порт.).


[Закрыть] – Это было первое, что Дженнаро произнес после увиденного. – Здесь… здесь только его кровь?

Я молча кивнула. Колени дрожали от потрясения и тяжести животного, а тело бил не поддающийся контролю озноб. Меня лихорадило и подбрасывало на месте. Дженнаро присел на корточки и уверенным движением оторвал от животного мою руку, которая до посинения сжимала клаптик одежды.

– Джулиния, ему, к сожалению…

– Пожалуйста… Пожалуйста… давай…

– Тише, тише… – Свободной рукой он касался моего лица в безнадежной попытке остановить нескончаемый водопад соленой жидкости.

– Давай… отвезем… его… в больницу.

Какую-то секунду он сомневался – скорее всего, знал и понимал, что это абсолютно бесполезный шаг.

– Хорошо. Давай мне собаку.

Я отвела глаза в сторону и передала ему Люциферчика. Встать на ноги получилось не сразу, потому что мышцы отказывались повиноваться. Голубые лосины изменили цвет на темно-красный, а голый, еще не успевший подзагореть живот пестрил послеоперационным шрамом и кровавыми пятнами:

– Merrrrrrrd, – сквозь зубы процедил Дженнаро, по достоинству оценив мой внешний вид.

Мы неслись в ближайшую ветеринарную клинику, но сидящий за рулем человек был единственным, кто сохранял хладнокровие в этой машине. Я бесшумно плакала, собака издавала терзающие мое сердце звуки, а Дженнаро постоянно повторял:

– Джулиния, смотри на дорогу. Смотри на меня.

Молодая девушка за стойкой потеряла дар речи, когда наше трио появилось на пороге лечебницы. Дженнаро нес на руках еле дышащего пса, который успел оставить следы крови на его белоснежной рубашке.

– Куда дальше? – Он решил не тратить время на вежливые приветствия.

Онемевшая рецепционистка указала на прозрачную дверь и едва слышно добавила: «По коридору направо, третий кабинет».

Сидеть на пластиковых креслах в ожидании вердикта долго не пришлось. Врач вышел буквально через десять минут. Я мгновенно вскочила на ноги, но сильная рука Дженнаро вернула меня на место таким молниеносным движением, что я даже не успела опомниться. Он встал и, не сказав ни слова, пошел навстречу пухленькому доктору-ветеринару. Лаконичность разговора сомнений не оставляла: обсуждать было попросту нечего. Либо «да», либо «нет».

Я закрыла лицо руками и расплакалась еще до того, как он успел хоть что-то сказать. Слова были лишними и совершенно ненужными, и при взгляде на меня лед в глазах моего женевского друга немножечко треснул. Совсем чуть-чуть, совсем немного, но треснул.

– Джулиния, девочка, поехали…

– Это все из-за меня… Все из-за меня… Я не хотела, чтобы он постоянно бежал за мной… Я специально перебежала через дорогу, когда он нюхал эту гребаную курицу…

Катастрофически не хватало воздуха: слезы закрывали всю мою жизнь и пространство. Дженнаро аккуратно помог мне подняться и крепко прижал к себе:

– Не говори глупостей, ясно? – Он сжимал ладонью мой хрупкий затылок, периодически запуская пальцы в высоко подобранные волосы. – Поехали.

– Можно я еще раз его поглажу?

– Нет. – И это «нет» было сказано так, что возражать было глупо и бесполезно.

Обратный путь прошел мимо меня: я ничего не видела, не замечала, да и не хотела. Подогреваемое тихим плачем внутреннее опустошение играло на руку полному отсутствию физических сил после бессонной ночи. Опухшие веки слипались, больно щекоча уставшие зареванные глаза. Я начала призрачно соображать лишь тогда, когда Дженнаро заглушил двигатель на отдаленно знакомой мне служебной парковке «Reid’s» и, накрыв ладонью мою ослабевшую руку, набрал какой-то номер:

– Джоана, добрый день. Мне нужна ваша помощь.

Я могла слышать только те фразы, который произносил мой друг, но ответы его собеседницы и без того были достаточно ясны.

– Скажите, я могу попасть к себе в апартаменты через административное здание отеля?…Да. И со мной еще один человек. Девочка….Нет, дело не в этом. Я просто не хочу идти через рецепцию и коктейльный бар. Если я это сделаю, вы можете потерять несколько столетних клиентов, которые гарантированно получат инфаркт… Да, я жду вас на паркинге для сотрудников отеля… Да, благодарю.

– Почему мы приехали в «Reid’s»? – заговорила я, когда Дженнаро нажал на отбой.

– А куда мы должны были приехать?

– Я думала, вы отвезете меня домой.

– Отвезу, но не в таком состоянии. Я не хочу, чтобы вы закрыли дверь и в истерике бросились на кровать. А именно так оно и будет. Хватит, мадемуазель. Довольно на сегодня рыданий. Я на это уже насмотрелся. – Голос его обрел былую жесткость, моментально отрезвив мою печаль. Он снова обращался ко мне на «вы», возвращая к удивительной игре, которая была мне по душе. – Доверьтесь мне, ладно?

– Ладно… Салон весь в крови… Я все испачкала…

– Это просто кожаный салон. Не больше, не меньше, – равнодушно ответил он.

Через считаные минуты дверь административного корпуса распахнулась и на пороге появилась ослепительная блондинка лет пятидесяти. Она моментально заприметила «Royce» и направилась к нам твердым шагом, легонько постукивая остроконечными каблуками. Дженнаро вышел из машины первым, подав мне знак следовать его примеру. Когда Джоана увидела моего старшего товарища, она на какой-то миг приклеилась к асфальту. Заметив меня, женщина непроизвольно прикрыла рукой рот. Уверена, что главных менеджеров лучших отелей мира учат самообладанию и определенному поведению в критические моменты, но ситуация была патовой. Если белая рубашка Дженнаро просто пестрила размазанными пятнами крови, то мой внешний вид свидетельствовал о том, что мне нанесли добрый десяток ножевых ранений, но каким-то чудом я все еще дышу и медленно передвигаюсь. Стоя в спортивном топе и залитых кровью лосинах, я держала алую майку в дрожащей руке. Одежда впитала такое количество крови, что она ручьями стекала на забетонированную землю.

– Джоана, это Джулия. Джулия – это Джоана, – быстро перешел к делу мой друг.

Если бы повод для знакомства имел характер иного происхождения, Джоана наверняка бы расцеловала меня в обе щеки, но в данном случае это было, мягко говоря, неуместно. Мы молча друг другу кивнули, и она задала очень верный вопрос:

– Вам нужна медицинская помощь?

– Нет. Это кровь собаки, – коротко объяснил ситуацию Дженнаро. – Джоана, я должен переодеться и вернуться на встречу. Я бросил людей в ресторане. Вы сможете побыть с девочкой и убедиться, что она в порядке и у нее есть все необходимое? Чистая одежда нужна в том числе. – Он метнул быстрый взгляд на мой оголенный живот с окровавленным мерсовским шрамом.

– Конечно, синьор Инганнаморте. Я все проконтролирую. Пойдемте. Я вас проведу.

Мы прошли бесчисленное количество коридоров, прежде чем через служебный вход попали к лифту в здании для клиентов. Моя большая ошибка заключалась в том, что я посмотрела на себя в зеркало. Либо это была ошибка Уильяма Рейда. Глаза покраснели и опухли до такой степени, что можно было смело завоевать приз зрительских симпатий на Хэллоуин-конкурсе. Впрочем, моим векам обычно требовалось гораздо меньше слез для того, чтобы превратить меня далеко не в самую красивую девушку Фуншала.

Тот факт, что мой женевский друг жил в президентском номере, меня абсолютно не удивил. К счастью, а иногда сожалению, мне доводилось останавливаться в лучших отелях нашего круглого шара. Парижский «Crayon» был хорош, «Hotel Costes» – мрачноват, но компенсировал этот недостаток треками Стефана Помпуньака, «Ritz» очаровывал специальным сотрудником-дедушкой, работа которого заключалась в дегустации черной икры и вынесении приговора в стиле «годится/не годится». «Wynn» в Вегасе убивал огнями и каруселями из живых цветов, а мадейрский «Reid’s» оказался просто другим, очень английским, особенным. Пастельные тона, дерево, изысканный коллаж красок и дизайн – все призывало чувствовать себя как дома. И именно так я себя и почувствовала: грустно, но вполне комфортно. Отозвав Джоану в сторону, Дженнаро перебросился с ней парой слов и ускользнул в другую комнату. Я отчетливо слышала, как в кране бежит вода и хлопает дверца шкафа. Видимо, ему тоже нужно было смыть с себя кровь Люциферчика. Последняя мысль вызвала череду молчаливых слез, что не укрылось от внимания заботливой Джоаны. Она подвела меня к дивану и со словами: «Все будет прекрасно», – села рядом со мной.

Через минуту Дженнаро появился в комнате: свежий, красивый и непроницаемый. В новой рубашке, которая шла ему не меньше, чем предыдущая.

– Я скоро вернусь, хорошо? – обратился он ко мне. – Пожалуйста, прекращайте плакать. Джоана обо всем позаботится.

Потрясающая женщина в самом деле обо всем позаботилась. На смену отправленной в прачечную окровавленной спортивной экипировки появился белый махровый халат, а бежевый сарафан в ярко-зеленых яблоках, сандалии и прикольные очки купили и доставили в номер быстрее, чем я успела принять душ.

– Джулия, на террасе ждет чай и наши лучшие десерты, – сказала Джоана, когда я вышла из ванной комнаты. – Если ты не возражаешь, я составлю тебе компанию.

– Нет, конечно, нет.

Теплая вода меня окончательно разморила после обделенной сном ночи и свежих переживаний, но Дженнаро был прав: если бы я осталась одна, то предалась бы, конечно, плаксивому занятию.

Мы вышли на огромный балкон с черно-белым шахматным полом. Розовые стены фасада и маленькие пальмы в прямоугольных горшках сквозь бесконечные арки вели к невообразимым просторам Атлантического океана. Мне показалось, что я парю над самой жизнью и даже свободой. Высота обрыва шокировала, но не смущала, а стол с белоснежной скатертью, заставленный разнообразными сладостями и чайными чашками, вызывал печальную, но все же улыбку.

– Джоана, спасибо… Здесь просто потрясающе…

– De nada[55]55
  Не стоит благодарности (порт.).


[Закрыть], – рассмеялась она. – Мне не стоит говорить «спасибо». Лучше поблагодарить Бернарда Шоу и мистера Инганнаморте.

– А первого за что? – Я наконец-то по-настоящему улыбнулась.

– За то, что мы сейчас пьем чай на террасе его апартаментов.

– Да?

– Да. И ты этого заслужила. Мистер Инганнаморте рассказал мне в двух словах, как ты пыталась спасти собаку. Это достойно уважения.

– Спасибо… – Я хотела быстро перевести тему, потому что глаза начинали неприятно пощипывать, но один вопрос не давал мне покоя. – Знаете, чего я не могу понять? Почему водитель, который сбил собаку, собирался звонить в пожарную службу? Он так и сказал: «Я позвоню пожарным, и они выбросят животное в мусор».

– Возможно, это прозвучит грубо, но, к сожалению, так поступают в данных случаях. На Мадейре больше нет специальной службы, которая занималась бы подобными вещами. В таких ситуациях действительно вызывают пожарных и, естественно, платят им за это деньги.

– И они просто выбрасывают животное в общий мусор?

– Да… Затем сжигают.

– Fodesse… Простите…

– Не стоит просить прощения. Я с тобой полностью согласна. Но не будем о грустном. Ты уже успела побывать где-нибудь, кроме Фуншала?

– Да, у меня прямо какой-то тур по местам славы нобелевских лауреатов. В Camara de Lobos я уже успела познакомиться с Черчиллем.

– Сэр Уинстон Черчилль в нашем отеле постоянно останавливался. Это тоже президентский номер. Но, если между нами, то номер Бернарда Шоу мне нравится больше.

– А он как здесь оказался? Я обожаю его книги, но понятия не имею, каким ветром Джорджа Бернарда занесло на Мадейру.

– У него была жена Шарлотта – женщина, способная убеждать и в конце концов убедить. Однажды она сказала ему, что хочет уехать из Британии и провести на Мадейре отпуск, наслаждаясь цветами, закатами, рассветами и отсутствием любых драм и театров. Они приехали сюда 30 декабря 1924 года. Бернард Шоу был поражен. Но не отелем и красотой. Здесь его застала весть о том, что пока они с супругой находились в пути, смерть неожиданно забрала его очень близкого друга Уильяма Арчера.

– Джоана, простите… А кем был Уильям Арчер?

– Очень известным британским критиком. Он сделал все возможное, чтобы пьесы Бернарда Шоу были переведены на немецкий язык. Насколько мне известно, их дома располагались по соседству на лондонской площади Fizdroy: дом 27 и дом номер 29. Кто из них в каком жил – не помню. Не выдавайте меня.

– Не выдам, – я рассмеялась. – И чем здесь занимался Джордж Бернард?

– Грустил, писал, творил, работал, любовался островом, спускался к океану по ступенькам, плавал и…

– И?..

– В какой-то момент он решил побороть чувство утраты. В один прекрасный день он вышел на танцпол и согласился на урок танго от нашего первоклассного резидент-инструктора Макса Риндера.

– Танго???

– Да, танго. Покидая «Reid’s» 12 февраля, Бернард Шоу оставил Максу Риндеру подписанную фотографию: «To the only man who ever taught me anything»[56]56
  «Единственному человеку, который чему-то меня научил» (англ.).


[Закрыть].

– Здорово. Получается, что все остальные либо не учили, либо не научили?

– Скорее всего, второе, – засмеялась Джоана.

Покончив с чаем и десертом, мы еще немного поговорили на личные темы, и я убедила Джоану, что меня смело можно оставить одну. Я понимала, что ее работа не сводится только к тому, чтобы нянчиться с заплаканным посетителем, который, по существу, даже не был клиентом ее отеля.

Я бродила по просторным апартаментам и думала о том, что обстоятельства, при которых мы с Бернардом Шоу оказались в этих двух комнатах, имели очень даже общий знаменатель. Конечно, мою утрату нельзя было сравнить со смертью близкого друга, но потеря – всегда потеря.

«Интересно, вы писали в этой комнате или на террасе?»

Я разглядывала вплотную придвинутый к подножию кровати письменный стол. Такое расположение мебели являлось португальской нормой в XVIII–XIX веках, впрочем, как и большое количество развешенных на стенах картин. Одна из них особенно привлекла мое внимание, потому что слишком отличалась от всех остальных: на фоне замысловатого переплетения сложных кубических фигур четко просматривалась надпись «Cafe». Я не могла объяснить, что именно так меня зацепило, но от картины невозможно было оторвать глаз. Она манила, притягивала, звала, дразнила… То мне казалось, что я вижу девушку с длинными волосами, то какую-то птичью лапку, то еще что-то – каждый раз воображение дарило мне новые сюжеты и идеи. Свернувшись калачиком на расположенном напротив диване, я смотрела в одну и ту же точку, разгадывая ребус за ребусом, загадку за загадкой. Я могла часами гулять по парижскому Лувру и д’Орсэ, проводить огромное количество времени на музейном острове в Берлине, восхищаться темой одиночества Хоппера, болью Модильяни или обожаемыми мною работами Лотрека, но мое мнение о том или ином полотне всегда сводилось к двум примитивным параметрам: «чувствую – не чувствую». Так вот, это был тот самый случай, когда я чувствовала. Чувствовала до тех пор, пока меня не победил сон.

Я слышала, как тихо открылась дверь номера. Шаг, второй, третий, остановка. Он смотрел на меня так, как будто воровал во сне. Ресницы мои подрагивали. Я понимала, что не выдержу, сдамся и открою глаза. Дженнаро бесшумно приблизился к дивану и едва слышно спросил:

– Вы спите?

– По официальной версии – да.

– Мадемуазель, в вас проснулось чувство юмора. Я рад. Как вы?

Сменив горизонтальное положение на сидячий вариант, я с благодарностью посмотрела на своего друга:

– Спасибо, все отлично. Спасибо и вам, и Джоане. За вещи в том числе. Я отдам вам деньги.

– Давайте не будем загонять вас в долги еще больше. Вы и так должны мне баснословную сумму денег.

– Ладно, – улыбнулась я. – А можно вопрос?

– Давайте.

– Что это за картина с птичьей лапкой?

– Никогда не задавался этим вопросом. Картина себе и картина, как на стенах других отелей. Вам она нравится?

– Очень.

– Ну и хорошо. Скажите мне, а какие у вас планы на вечер?

– С моими зареванными глазами – никаких. Буду приводить их в норму. Сильно опухли?

– Признаюсь, что за время нашего непродолжительного знакомства мне доводилось видеть их в лучшем состоянии.

– Поверю вам на слово.

– Но это не значит, что вечер вы проведете дома. Я планировал познакомить вас с одним интересным человеком.

– С живым?

– Более чем. Сегодня она устраивает закрытую выставку для политиков и местных шишек.

– Это «она»?

– Да.

– И как ее зовут?

– Пусть это будет для вас сюрпризом, мадемуазель. Если вы не против, вас отвезет домой один из водителей отеля. Моя машина еще на мойке.

– Да, конечно… Спасибо. Большое спасибо.

* * *

Он забрал меня на нашем стандартном месте и бросил в мандариновую нишу двери очередную монетку.

«Игра снова началась, – мне почему-то вспомнились слова из французского фильма «Jeux d’enfants» Яна Самюэля. – Это было лучше, чем соло Хэндрикса, чем шаги Нила Армстронга по Луне, чем хоровод вокруг елки, чем состояние Билла Гейтса. Лучше, чем все трансы далай-ламы, чем все уколы тестостерона Шварценеггера и коллагеновые губы Памелы Андерсон. Лучше, чем вудсток и оргазмичейские рейвы. Лучше глюков Де Сада, Рембо, Моррисона и Кастанеды. Лучше, чем свобода. Лучше, чем жизнь!»

Когда мы оказались у входа в музей электричества, я вопросительно посмотрела на Дженнаро.

– Не переживайте. Я, конечно, взялся за ваше культурное образование на этом острове, но мы здесь не ради тока.

На рецепции нас поприветствовали две ухоженные дамы и со словами «Добро пожаловать!» указали на лестницу, ведущую на второй этаж. Там уже собралось небольшое количество изысканно одетых людей, блуждающих среди картин, сочетающих в себе комбинацию красок, ткани и прочих материалов. Все внимание было привлечено к невысокой коротко стриженной женщине: вокруг нее крутились телевизионщики, газетчики и местные политики.

– Я так понимаю, что это и есть тот человек, ради которого мы здесь. Не пора ли открыть карты, синьор Инганнаморте?

– Мадемуазель, наберитесь терпения. Вам нравятся картины?

– Да, очень необычно. Никогда не видела ничего подобного. А кто художник?

– Организатор выставки и есть художник. И очень известный португальский политик. Дайте мне секунду. Я пойду поздороваюсь и попробую вас познакомить, пока эти коршуны ее не растерзали.

Дженнаро подошел к виновнице торжества, которую, вне всякого сомнения, порадовало его появление. Они расцеловались и проговорили несколько минут, прежде чем он указал ей на меня. Она улыбалась, кивала в ответ на произнесенные им слова, и в конце концов они в ногу зашагали в моем направлении. Я чуть не выронила врученный официантом бокал шампанского с плавающей на дне клубникой, когда мой спутник со свойственной ему невозмутимостью произнес:

– Виоланда, позвольте вам представить мою подругу Джулию. Джулия, познакомьтесь: Виоланда Сарамаго.

Если имя Виоланда пронзило меня утонченностью и красотой, то вторая часть его фразы, мягко говоря, удивила. В жизни я знала лишь одного гениального человека с аналогичной фамилией – великого писателя и нобелевского лауреата Жозе Сарамаго. Дженнаро явно наслаждался моим оцепенением в связи с преподнесенным сюрпризом. Виоланда взяла ситуацию в свои руки, дважды меня поцеловала и заговорила приятным голосом:

– Джулия, синьор Инганнаморте сказал мне, что вы пишете. Я очень рада знакомству с писателем из такой далекой страны.

– Простите, синьора Сарамаго, честно говоря, я очень растеряна. Синьор Инганнаморте не сообщил мне, с кем именно меня познакомит.

Я бросила на него гневный взгляд, ответом на который послужила его сногсшибательная холодная улыбка.

– О, этот человек полон тайн и сюрпризов, – заулыбалась Виоланда.

– Я верно понимаю, что вы дочь Жозе Сарамаго?

– Именно так.

– Простите, у меня нет слов. Точнее, я их не нахожу. Для меня огромная честь познакомиться с вами. Я перечитала множество книг вашего отца. Нас с ним даже связывает общее украинское издательство, опубликовавшее наши романы. Правда, я пишу со знаками препинания и обычно использую тире и пробелы в диалогах. И я в восторге от ваших картин… Как называется эта техника?

– Это «Tecnica mista» и моя первая личная выставка. Я немного нервничаю.

– Поверьте, вы нервничаете гораздо меньше, чем я минуту назад.

Окружившая меня маленькая компания рассмеялась, и моральное напряжение немножко спало. Перед тем как оставить нас и направиться к микрофону, чтобы поприветствовать гостей и произнести публичную речь, Виоланда призналась мне, что всю жизнь ей было очень нелегко носить фамилию отца. Она обладала светскими манерами, врожденной скромностью и большим домом в городе Санта-Круз. Крепко меня обняв и пожелав удачи на писательском поприще, синьора Сарамаго попросила оставить для нее отзыв в книге гостей.

Я не знала, как благодарить Дженнаро. Просто не знала. Дело было даже не в том, что он уделял мне время, кружил по острову и знакомил с интересными людьми. Дело было в том, как он это делал – легко, непринужденно и без second intentions[57]57
  Вторичные намерения (англ.).


[Закрыть]. По пути домой я без устали твердила «спасибо», а Дженнаро делал вид, что не понимает причину моей благодарности. Либо действительно не понимал.

– Мадемуазель, я же ничего не сделал. Мне приятно проводить с вами время. Приятно и весело, если не брать сегодняшнее позднее утро. И я рад, что мне удалось вас немного отвлечь.

Он свернул на уже примелькавшуюся мне Calcada de Santa Clara, и за нами следовали два автомобиля, ослепивших фарами узкую ночную улочку. Как же мне не хотелось выходить из этой машины и вставлять металлический ключ в дверной замок…

– Берегите себя, ладно? – сказал он на прощание, нажав на кнопку аварийки и приостановив движение.

– Ладно. Я увижу вас завтра?

– Завтра я улетаю.