Текст книги "Немец"

– Рита, милая, ты так практична… Это, должно быть, очень тяжело. Давай оставим этот разговор. Я все понял.

Она как-то непривычно строго взглянула на Антона.

– Но подожди минуту. Ты же старше и должен лучше меня понимать, что о будущем надо думать сразу, чтобы с ходу исключить возможные проблемы…

– Рита, послушай меня, – Антон встал и подошел к окну. – Это чересчур прагматичный подход. В нем нет и не может быть чувств. Ты хотела ехать? Я провожу тебя. Я тебя не понимаю, но это мои проблемы.

Рита кивнула.

Пока она одевалась, Антон минут десять, не отрываясь, смотрел на горы и озеро, которые вдруг перестали радовать взор, потом взял бокал, наполнил его почти до краев и повернулся к Рите:

– Постой. Ты хотела, чтобы я тебе почитал по-русски. Ты все еще этого хочешь?

– Да, – Рита опять опустилась в кресло, – конечно…

Антон сел на краешек кровати, сделал глоток и, глядя ей в глаза, продекламировал «с выражением»:

 
Какая ночь! Я не могу…
Не спится мне. Такая лунность!
Еще как будто берегу
В душе утраченную юность.
Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью.
Пусть лучше этот лунный свет
Ко мне струится к изголовью,
Пусть искаженные черты
Он обрисовывает смело, —
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела.
 

Антон допил бурбон и так и остался сидеть на кровати, молча и угрюмо глядя куда-то вдаль.

– Как ты быстро выпил бурбон, – пробормотала Рита. – Мне очень понравилось. В смысле, стихи. Это ведь стихи? Чьи они?

– Есенина. Нашего поэта Сергея Есенина.

– Очень красивые… Наверное, в них говорится о любви.

– Ты угадала, Рита. Есенин любил американскую танцовщицу Айседору Дункан.

– И как у них все сложилось?

– Не очень.

– Жаль.

– Ну, прощай. Постой… Спасибо тебе, что вернулась. Это была чудная ночь, лучшая в моей жизни.

– В моей тоже, Антон, прости…

– И ты прости. Ну, все, все…

Антон проводил Риту до двери, они неуклюже пожали друг другу руки.

Вернувшись за очередной порцией бурбона, Антон обнаружил на столе небольшой листок, сложенный вдвое. Когда он взял его в руки, оказалось, что это рождественская открытка, а точнее, ровно половина открытки с изображением симпатичных ангелочков. Внутрь была вложена записка. Антон развернул ее и прочел:

«Дорогой мой, милый Антон. Хотя я считаю, что все сделала как надо, я прошу у тебя прощения. Моя бабушка рассказывала, что ее подружка дала такую половину открытки своему любимому, который уходил на фронт в 1914 году. Она верила, что ангелочки вновь сведут их вместе, что бы ни случилось. Им действительно посчастливилось встретиться и соединить открытку, которая до сих пор хранится у них дома. Это случилось в 1928 году, после долгих лет разлуки. С тех пор они не расставались. Прости меня еще раз, и знай: я тебя буду всегда помнить, что бы ты ни думал. На всякий случай храни свою половину открытки».

Антон постоял с минуту, держа записку в руке, потом, положив ее на столик у кровати, вдохнул полной грудью утренний горный воздух, улыбнулся улыбкой пьяного, вновь обретшего счастье человека и пробормотал:

– Она ненормальная. Даже уйти толком не умеет. А еще немка!

Глава тридцать вторая

Могло показаться, что Антон и Ральф начали друг друга забывать. В новогоднюю ночь созвонились, а после всего два или три раза обменялись имейлами. И не более того. Но вот однажды, накануне майских выходных, в квартире Антона раздался звонок.

– Приветствую вас, мистер Ушаков! – в трубке звучал бодрый голос Ральфа. – Как Россия поживает? Как здоровье мистера Путина?

– Слава Богу, все хорошо, все здоровы. По улицам, как прежде, бродят белые медведи, холодно круглый год, мужики в меховых шапках и все пьяные, женщины некрасивые, в шерстяных платках. Свобода слова отсутствует. Наши устремления агрессивны. Как ты?

– У нас тоже все нормально. Слушаем марши, запиваем пивом братвюрсты. Моя старшая двоюродная сестра Ангела собирается принимать участие в выборах канцлера.

– Вот это да! Здорово! Ты мне про нее ничего не рассказывал.

– А что я буду про нее рассказывать? Она в Берлине всю жизнь живет. Мы и не виделись почти.

– А серьезно если? Как отец?

– Здоров, спасибо. Кстати, именно по поводу отца и звоню тебе. Очень ему хочется побывать в тех местах, где служил дядя, другими словами, у тебя в деревне. Это можно устроить?

– Какие проблемы? Конечно, можно. Визу надо ему…

– Да есть уже, туристическая. Мы купили путевки и вылетаем в Москву послезавтра.

– Сюрприз.

– Приятный?

– Не знаю еще… Ты много пьешь, а я в последнее время вернулся в спорт.

– Антон, как тебе не стыдно? Из-за приобретенных в России привычек меня старые друзья перестали понимать. И виноват в этом именно ты.

– И этим горжусь! Приезжай скорей, жду тебя.

…Когда друзья вновь подъезжали к деревне, Ганс Мюллер, отец Ральфа, был поражен не меньше сына, когда тот впервые ощутил всю степень запустения дорожной системы русской провинции. На повороте с большака в сторону Хизны он крепко схватился за ручку над дверью джипа и поминутно спрашивал, не ошиблись ли они дорогой.

Ральф попросил Антона остановиться на минуточку возле пилорамы, где сохранились окопы, вырытые советскими солдатами.

– Вот, отец, здесь, скорее всего, дядя Ральф принял свой первый бой, – сказал Ральф-младший, подводя Ганса Мюллера к ракитной рощице.

Подъехали к дому. Антон знал, что дядя Коля ждет. Также наверняка об их приезде была предупреждена вся хизненская общественность.

Тепло поздоровавшись с дядей, Антон представил ему своих гостей. Накануне, созваниваясь с ним, Антон предупредил:

– Я приеду со своим другом и его папой. Они немцы. Это тебя не смущает, дядь Коль?

– Конечно, нет. Немцы разные бывают. Про молодого вроде мужики говорили, что нормальный. А с отцом его ты знаком давно?

– Нет, вообще не знаю.

– Он воевал?

– Нет, не успел.

– Ну, тем лучше. Жду вас. Не забудь мужикам водочки привезти. И еще Никитич опять сигару просил. Мое дело – передать, но ты не траться на эти сигары. Обойдется как-нибудь и махоркой. А то, глядишь, привыкнет дед к хорошему-то.

– Да мне не жалко, привезу я ему сигар.

Когда, согласно традиции, вся компания, включая гостей из Германии, Ивана Никитича со всей семьей, тракториста Валю и его супругу, сидела за столом, дядя Коля произнес первый тост за встречу. Разговор как-то сам собой потек ручьем. Дядя Коля все больше общался с Гансом Мюллером. Ральф переводил с немецкого на английский, Антон резюмировал сказанное на русском. Остальная компания принимала в беседе пассивное участие, периодически прикладываясь к привезенной Антоном водке и нахваливая шнапс от семьи Мюллеров, имевший ходовую в здешних местах крепость и вкусный ореховый аромат.

Периодически дядя Ваня «встревал» в разговор с рассказами, комментариями и вопросами.

– Антошка, погляди, друг-то твой какой спортивный, а? – говорил дядя Ваня, развалившись на стуле, отставив в сторону кубинскую сигару, казавшуюся коктейльной трубочкой в пропитанных мазутом крепких мастеровых пальцах. – А ты что ж пузо наел? Скоро как беременный будешь ходить!

– Дядя Ваня, он там в спортзал ходит каждый день, качается. У них так принято. Тренажеры, штанги, гири.

– Гири, говоришь, – дядя Ваня сощурился и улыбнулся. – Гири, оно вроде как хорошо. Но в поле, конечно, с косой походить – эффективней будет, верно, мать?

– Ой, вот брешет-то, – отозвалась низенькая, крепко сбитая супруга дяди Вани. – Когда ты в последний раз с косой-то бегал?

– А че мне? – приосанился дядя Ваня. – Я еще ничево, хоть куда мужик. Без гирей всяких, слышь, Антон. Скажу тебе вот что, у нас в деревне говорили так: кто с гирей дружен, тому хрен не нужен.

Дядя Ваня озорно засмеялся. За столом заулыбались. Антон постарался перевести сказанное на английский. Жена дяди Вани покрутила пальцем у виска. В общем, веселье достигло апогея.

– А в вашем доме германские солдаты жили? – осторожно поинтересовался Ганс Мюллер у дяди Коли.

– Жили, только не в этом доме, конечно. Этот я сам построил совсем недавно. А вот тут, рядом, у сарайчика, был наш дом. Здесь у нас на постое два немца были. А в соседнем австрийцы жили. У Ивана Никитича четыре «смены» было: немцы, венгры и уж после румыны, по-моему, из национальных частей…

– Не, не румыны, чехи были, из чешской дивизии, – поправил дядю Колю Иван Никитич. – Один шебутной такой, все торговал с матерью. Бывало, пойдет по деревне, у кого-нибудь выменяет платок или кусок сала, а у нас за это просит сувенир. Видать, на родине-то дельцом каким-нибудь был. После, правда, освоились и озорничать стали – не меняли уже ничего, а отбирали. Было дело: немцев встретили тут неплохо поначалу. Народ по большей части-то темный был, гостей незваных принял спокойно. Но уже после, как «гости» стали отступать, дома жгли, а еще бомбили деревни-то почем зря… За партизан мстили, вешали…

– Вы знаете, – с волнением произнес Ганс, – для нас эта война – позор. Что делало СС, мы узнали только потом. Но все равно… Правда, и нам досталось. Союзники Мюнхен разбомбили, в городе живого места не было. Пожары, пожары, а на дорогах дети голодные в слезах, коляски разбитые. Как сейчас помню… Наши убитые по обочинам, никто не убирает… И Дрезден тоже…

– Мы все понимаем, господин Мюллер, – вступил в разговор дипломатичный Антон. – Иначе разве сидели бы тут вместе с вами за одним столом?

– Да, правда, – вздохнул Ганс. – Просто я хотел сказать… В общем, нечего тут говорить. Мой брат Ральф служил здесь, в этих краях, и я не знаю, как он воевал, убивал или нет.

– Война… – вздохнул дядя Коля. – Я тоже воевал, и немцев убивал, конечно. По-разному было. Отец погиб в первые дни войны… Врага жалеть было не принято. Для нас враги вроде как и не люди были. Тут неподалеку, у Победы, раньше эта деревня называлась Плетни, зимой 1941-го года самолет немецкий упал. «Хейнкель» вроде. Так вот, мы с мальчишками прибежали, куртку с летчика сняли, сапоги. Сейчас я даже представить себе не могу, как мы не подумали тогда, что вот он, лежит перед нами, убитый человек. Для нас это были инопланетяне какие-то, совсем чужие существа, как куклы. Кто-то в него из винтовки пальнул, в мертвого уже. Помню точно, что пуля в коленку попала… Для баловства. С возрастом, конечно, стали больше понимать…

– Двужильные люди были, и совсем не сентиментальные, толстокожие люди, – заметил Антон, поморщившись. – Дядя Коля, но ведь здесь, в деревне, вроде бы никого не расстреливали, не вешали. Немцы вели себя нормально, ты же рассказывал?

– Нормально-то нормально, – отозвался захмелевший дядя Ваня, – но по головке не гладили. Да и солдат расстреляли тогда около сельсовета. А Кольку-то тоже хотели расстрелять. Ты расскажи им!

Дядя Коля протестующе махнул на Никитича рукой, предложил гостям еще выпить, но после все-таки заговорил:

– Никитич, конечно, прав – есть чего рассказать. Ведь спас меня один немец, пожалел… Я винтовку нашел там, у леса, в окопах, ну и прятал ее в огороде. А патроны, дурак, дома решил схоронить. Немцы их и нашли…

– Сосед, да это ж не та история, ты про гусей своих расскажи! – не унимался Никитич.

– А чем тебе эта история не та?

– Я ее в первый раз слышу.

– А я ее в первый раз и рассказываю. Так вот, немец, из тех, что дома стояли, говорит мне: дескать, тебе, парень, капут, и проводит так ладонью у шеи. За оружие у них было строго: расстрел. Приезжали какие-то, скорее всего эсэсовцы, и стреляли. Хотя могли и солдаты расстрелять, если никого поблизости не было. Или полицаи. Наши.

– Скорее всего, это зондеркоманды были, дядя Коля, – подсказал до сей минуты молчавший внук Ивана Никитича, приехавший с родителями погостить в деревне на майские праздники.

– Ну, ясное дело, тебе лучше знать, – улыбнувшись, продолжил рассказ дядя Коля. – Ну и вот, так мол и так, говорит немец, сейчас тебя «пух-пух», расстреляют, дурак ты этакий. И, гляжу, берет патроны и кладет себе в карман. Я смекнул: что-то не так, ведь если патроны у него в кармане, то я могу и не признаться, что в перине их запрятал. А он так мне говорит: «алес», то есть все, свободен. И как даст сапогом пинка под зад, да со всей силы! Немец был, как сейчас помню, здоровый, о притолоку все время бился. Застрелили его, когда наши зимой в деревню ворвались, или партизаны убили – этого я точно не знаю. Помню только, что привезли как-то из лесу на телеге два трупа и похоронили за огородами. Один из них точно этот был, потому что роста огромного.

– Так выходит, немцы тебя два раза пожалели? – Никитич удивленно взглянул на дядю Колю.

– Выходит, так. Потому что другой, товарищ того, что патроны мои спрятал, позвал маму нашу как-то утром, попросил приготовить что-нибудь. Я по-немецки чуть-чуть понимал, но виду не подал. Не хотелось фрица кормить. В Тоболи эсэсовцы всех заживо сожгли накануне, так что я такой был на них злой. Пытается немец что-то мне сказать, а я смотрю, что у пруда за моими гусями солдаты гоняются. Дальше рассказывать долго. Коротко если, я гусей отдавать не хотел, за что их командир приказал этому самому, что у матери просил покушать, расстрелять меня в ракитах. Ну, тот меня и повел. Мать завыла. Я иду, меня шатает, то ли от страха, то ли от удивления. Поставил он меня над окопчиком, а оттуда запах жуткий такой – там наши солдаты неубранные лежат. И кричит мне: «Ком, беги!» Я побежал. И жив остался. Немец меня пожалел, в общем. Война войной, а люди все равно везде были. Вот такая история.

– Странно, – проговорил Ганс. – Слушая ваш рассказ, Николай, я себе ясно представлял, что мой брат мог бы так поступить. Он всегда был добрый, всех кошек и собак в нашем городе подкармливал и почти никогда не дрался.

– Чего он говорит, Антошка? – поинтересовался дядя Ваня.

– Говорит, что его брат хороший был, добрый, не дрался никогда…

– А… так солдат не на ферме выращивают. Все они добрые-то поначалу. А потом, глядишь, начинают озорничать… Ты не переводи ему, это я так, что-то накатывает.

– Кто же теперь поймет, – отозвался дядя Коля. – Ваш это был брат или кто другой? Ни лиц, ни имен их я уже не помню. Того, большого, вроде звали Герхард… Точно, Герхард. Слышал, когда они между собой общались. А имя другого забыл. Их у нас в деревне стояло человек сто. И всех мы, извините, называли «фрицами». А они нас звали не иначе как «иванами». Тоже всех.

Глубоко заполночь, когда необычайно теплый для этого времени ветерок доносил с огорода ароматы первых трав и разгонял стайки проснувшихся мошек, Ральф и Антон любовались русским звездным небом. В здешних краях, при полной темноте (в деревне тьма была кромешная, фонари не горели, а вкручивать в них лампы было неразумно – они исчезали в одночасье), Млечный Путь пролегал по небосводу нереально плотным тюлем из звезд.

– Milky Way, – сказал Ральф.

– Млечный Путь, точно, – отозвался Антон. – Нигде ничего подобного я не видел.

– Да, в этой местности звезды совсем не такие, как у нас в Баварии. Тут они словно дальше от земли, но при этом их больше. Я еще в прошлый раз заметил. А вот, к примеру, над Гавайскими островами очень хорошо виден Пояс Ориона. Тоже очень красиво.

– Ты отдыхал там?

– Да, и не раз. На Биг Айленде, самом большом острове. Чудесное место. Рекомендую. Идеально подходит для медового месяца.

– Если только с тобой, – усмехнулся Антон.

– Или лучше все-таки с Ритой, а?

– Думаю, с Ритой у меня все, – ответил Антон. – Сам подумай, разве может быть у нас что-нибудь серьезное? Так, мимолетное увлечение.

– Совсем недавно ты по-другому говорил и, как мне кажется, по-другому думал.

– Я часто о ней вспоминаю, но что толку?

– Не знаю, на твоем месте я бы не сдавался.

– Вы что, сговорились? Даже дядя Саша, и тот мне намекал: «Не упусти, хорошая девушка»… Откуда мы знаем, хорошая она или нет?

– А тебе-то самому как кажется?

– Честно? Мне кажется, лучше ее нет и не будет. И я не имею понятия, отчего так! У нас в России самые лучшие девушки, все в мире это признают. Даже ты, когда мы искали твоего дядю и было, мягко говоря, не до того, поминутно заглядывался тут на каждую вторую…

– Правда?

– Да ты сам этого не замечал, но со стороны виднее. И умницы все, и свои опять же. Но Рита, она особенная. Ладно, ничего не поделаешь. Зато ясно теперь, что я не женюсь никогда.

– Это ты брось.

– А что? Зачем жениться, если буду все время Риту вспоминать? Это нечестно.

– Хорошо, не женись. Кстати, хочешь, я с Ритой поговорю?

– Ты что, с ума сошел, Ральф? Нет, жизнь сама рассудит, как лучше. Давай оставим этот романтический разговор.

Со стороны леса раздался протяжный звук, напоминающий вой. Друзья прислушались.

– Волки? – шепотом спросил Ральф.

– Может быть, – ответил Антон. – Знаешь, в детстве мы любили ходить ночью на кладбище…

– Странное увлечение, однако.

– Погоди, я не все сказал еще. Мы туда ходили нервы пощекотать, проверяли себя.

– В Германии дети друг другу на ночь страшные истории рассказывают.

– Мы тоже страшные истории рассказывали в Москве, но в деревне детвора ходила на кладбище. Прогуляемся?

– Не горю желанием…

– Пошли, пошли, Ральф, – Антон завелся. – Возьмем карабин, если боишься. Или ты уже совсем старик?

– Ладно, – проворчал Ральф, – только ради тебя. И еще вот что: давай водки прихватим. А лучше шнапсу, если можно.

– Я слышу слова настоящего мужчины! Молодец, Ральф, ты уже почти обрусел, – улыбнулся Антон и скрылся в доме.

– Немудрено, – прошептал, улыбаясь, Ральф.

Ральф провел ладонью по рассохшимся доскам. Когда-то именно тут, на этой лавочке, Антон целовался с некоей деревенской особой, а еще раньше, быть может, на этом месте устраивали перекур германские солдаты. А сегодня ночью тут же, в глуши, вдали от цивилизации, на этой самой лавочке сидит себе баварец Ральф Мюллер и ждет, когда его русский друг Антон принесет из дома водку, чтобы было не страшно идти ночью на кладбище…

«Как же все изменилось в моей жизни за этот год!» – подумал Ральф.

В сенях раздались шаги. Отворилась дверь, скрипнули петли. Показался Антон. Он нес в руках винтовку и целлофановый пакет.

– Короче, шнапс дядя Ваня выпил, а бутылку забрал в качестве сувенира, – прошептал он, протягивая пакет Ральфу. – Я взял водку, немного огурчиков и картошки – самая лучшая, а главное, максимально аутентичная закуска.

– Я на кладбище есть не буду! – запротестовал Ральф.

– Это и не требуется. Разберемся после. Папа твой спит. Храпят с дядей Колей хором, даже, по-моему, в одной тональности.

– Отец, должно быть, под сильным впечатлением от увиденного, – сказал Ральф.

– Надо думать.

Идти поначалу было легко и приятно. Было прохладно, ветерок стих, стояла звенящая тишина. Когда проходили мимо крайней избы, услышали заливистый храп дяди Вани.

Выйдя из деревни, направились вверх по проселочной дороге. С левой стороны от дороги росли одичавшие яблони. Когда дорога начала забирать влево, Антон и Ральф пошли в противоположную сторону, через поле, в направлении чернеющей лесной массы. Когда достигли леса, ветер усилился, а с ним пришел конец царству тишины. Мир наполнился шорохами, скрипом, завываниями – ночная чаща сначала робко зашептала, а после уже заговорила в полную силу.

Показались большие деревянные кресты.

– Их мы больше всего боялись, – прокомментировал Антон, направляя на крест луч предусмотрительно захваченного из дома фонаря. – Нам чудилось, что они скрипят и вот-вот упадут.

– Картина жуткая, – согласился Ральф. Ему здесь совсем не нравилось.

За могилой с крестом показалась металлическая звезда. Красная краска на ней вся выцвела, и ее сохранившиеся фрагменты скорее походили на следы запекшейся крови. В звезде зияло несколько небольших отверстий.

– Что это за дырочки? – поинтересовался Ральф.

– Следы от охотничьих пуль, – ответил Антон. – Какие-то подонки развлекались.

– Стреляли в могильный памятник?! Ужас, но как можно?

– Мир не без злых людей. Скорее всего, правда, это были пацаны необразованные, просто дураки. Эх, надо бы поменять звездочку, – сказал вдруг Антон. – Ведь она такая пробитая здесь уже лет двадцать стоит. А лучше крест поставить.

– Правильно, – согласился Ральф. – А что это за цепочка на ней ржавая?

Они подошли ближе. Ральф то и дело оглядывался по сторонам. Ему хотелось скорее покинуть это мрачное место. Антон отвязал цепочку и поднес ее к фонарю. На цепочке висел проржавевший овальный предмет.

– Странно, она что, всегда тут была? Я и не замечал раньше… Так, на что это похоже? Это похоже на солдатский жетон. Только не могу разобрать, что на нем выгравировано… цифры, а ниже буквы. Ральф! Скорее всего, по-немецки написано. Подойди, пожалуйста.

Ральф взял жетон в руки и прочел:

– «Ефрейтор…» Дальше не разобрать… Так, по-моему, тут написано «Зигфрид Райн… Рейн… Зигфрид Рейнвальд». Какой-то ефрейтор Зигфрид Рейнвальд. Интересно, кто это немецкий жетон повесил на русскую звезду?

– Им, погибшим, все равно, я думаю. Они теперь все вместе, в лучшем мире, – философски заметил Антон.

– Согласен. Странно, однако, что мы его нашли… Да… – промолвил Ральф, – какой-то Зигфрид, один из тысяч Зигфридов, которые не вернулись домой.

– Точно. И один из сотен тысяч Иванов, что лежит под звездой. Тут, кстати, и имени его нет. Или их имен. Скорее всего, местные жители похоронили здесь убитых солдат.

– Антон, печальное место, давай уйдем отсюда, – предложил Ральф.

– Хорошо, пошли. К тому же не следует смущать окрестности английским языком. Скажу тебе, как-то дико он звучит в этой глуши.

Друзья вышли на опушку леса.

– Постой, – Антон остановился и прислушался, – ты что-нибудь слышал?

– Что-то слышу… Странно, похоже на музыку.

– Бред, откуда?

– Туристы? Охотники отдыхают?

– Вряд ли. Один шанс из ста тысяч.

– Вроде больше не играет, – Ральф продолжал вслушиваться.

– Смотри! – воскликнул Антон и указал в сторону небольшой березовой рощицы.

Ральф оглянулся и увидел, как рощицу будто осветила сигнальная ракета. Секунду-другую можно было до деталей различить рисунки на стволах берез.

– Что это? – спросил Ральф.

– Не имею понятия. Инопланетяне?

– Но мы что-то видели? Это зарница?

– Видели. Тут место особенное. В детстве я очень много разных историй слышал про этот лес. Кто-то наблюдал здесь летающую тарелку, кто-то встречался с привидениями, у кого-то под ногами фосфоресцировала земля. Скорее всего, здесь существует скопление неких энергий… Пошли проверим, что там в роще.

– Уверен? – спросил Ральф.

– Уверен. Кстати, по-моему, это то самое место, где мы с тобой откопали ящик с надписью «Аненербе».

– Да, действительно. Ну что же, пошли.

Когда друзья добрались до рощи, они не обнаружили в ней ничего необычного. По дороге Ральфу показалось, что из леса вновь доносится музыка, однако Антон, прислушавшись, сообщил, что ничего кроме обычных лесных звуков он не может разобрать.

Ящика на месте не оказалось – кто-то прибрал его к рукам. Яма, которую прошлой осенью выкопали Антон и Ральф, начала зарастать травой.

– Хорошее место, чтобы перекусить и подумать о вечном, – сказал Антон, присаживаясь на поваленное дерево.

– Да, тут нормально, – согласился Ральф, – правда, воспоминания об этом месте у меня не самые приятные.

– Ты о старике Шерхорне вспомнил? – поинтересовался Антон.

– Да.

Посидели немного молча. Ральф потянулся к пакету, достал огурчик и две картошки. Антон вынул бутылку водки.

– Антон, – произнес Ральф, – ты только не удивляйся, но я тебе должен сообщить один секрет.

– Здравствуйте… – Антон застыл с бутылкой в руке. – Я так понимаю, ты мне что-то про своего дядю Мюллера не рассказал?

– Нет, про дядю ты знаешь все. Это другое. Перед отъездом мне позвонила какая-то девушка и попросила передать Антону Ушакову из Москвы, что фирма включила ее в состав делегации, отправляющейся через неделю в Россию то ли на конгресс, то ли на конференцию…

– Что же ты молчал, нехороший ты, коварный человек! – Антона словно подбросило. – Нет, ты все-таки не русский.

– Конечно, не русский, а кто говорит, что я русский? – было видно, что Ральф остался доволен произведенным эффектом. – Еще она сказала, что телефон ты знаешь, ну, там, что встретиться хочет и жить без тебя не мо…

– Стоп, стоп, это вранье?

– Да, это вранье. Но похоже, жить без тебя ей не очень нравится. Надо же, как ей повезло с фирмой, верно? Странно только, как она телефон мой узнала…

«И вовсе не странно», – подумал Антон.

– Спасибо тебе, Ральф, – сказал он, абсолютно растроганный и счастливый.

– А мне-то за что? Впрочем, я за вас очень рад. Хорошо тут… – протянул Ральф, закусывая водку огурцом.

– Место очень приятное, – кивнул Антон. – Думаю, грибов тут в августе будет на целый грузовик. Будешь еще пить?

– Нет, достаточно.

– Вот и я не хочу отчего-то.

– Слушай, Антон, я вот все думаю, неужели именно мой дядя перепрятал этот странный ящик?

– Возможно, мы никогда не узнаем ответ на этот вопрос… Но какое же необычное место! Обрати внимание – здесь даже ветра нет. Опять же, эта музыка, свечение… Впрочем, могла быть простая зарница…

– Верно, – подхватил Ральф, – а музыка нам слышится от пьянства.

– Неплохо узнать, было ли в ящике еще что-то, кроме реплики того самого копья? Твой дядя оставил Екатерине Зайцевой план, значит, никто, кроме него и этой женщины, не знал, где искать ящик. Получается, либо он кому-то еще про него рассказал, либо Катя из Воронежа что-то не договаривает, либо…

– Либо сам побывал здесь.

– Да, а после сгинул в неизвестном направлении. Мы ведь не знаем, что с ним стало после Воронежа. Кто говорил тебе, что его видели в Москве, в плену?

– Папин знакомый пересказывал историю одного ветерана из Ландсхута.

– С ним можно поговорить?

– Нельзя, скончался он года два назад. Дядя исчез, следы его теряются в Москве.

– Точнее, в Воронеже.

– Не уверен. Работал на стройке на проспекте Ленина…

– Ленинском проспекте.

– Да, на стройке на Ленинском проспекте точно работал Ральф Мюллер. Фамилия, конечно, распространенная, как у вас, например, Иванов…

– Скорее, Сидоров. Продолжай, извини.

– …но сочетание «Ральф Мюллер» достаточно редко встречается. Плюс рассказ про захоронения в Донском монастыре. Кстати, никак не могу взять в толк, с какой стати нельзя инициировать расследование и провести раскопки в той запущенной части обители?

– Ральф, я тебе объяснял, что это очень сложно. Требуется согласование десятков инстанций. Но и это не главное.

– А что тогда?

– Александр Валентинович рассказал, что в монастыре действительно есть массовые захоронения. По крайней мере, они там были. Поэтому никто не осмеливается будоражить прошлое.

– Захоронения немцев?!

– Может быть, и немцев в том числе. После войны Сталин устроил новую волну репрессий…

Из лесу вновь донесся протяжный вой. Но здесь, странное дело, Ральф никак на него не отреагировал.

– Вот уж не пойму, зачем? Народ-победитель не достоин такой «благодарности», – Ральф покачал головой в недоумении.

– Народ-победитель, к твоему сведению, слишком «разболтался», освобождая Европу от фашизма. Посмотрел на тамошнюю жизнь, фильмы разные, картинки, качество шмоток оценил. Плюс решили, что теперь-то все, дескать, победили врага, начнется новая жизнь, жди от властей благодарности. И дождались новых расстрелов и лагерей. В Москве было дело врачей-вредителей, борьба с космополитами, заговор военных, строителей, про который я тебе рассказывал, и еще десятки других заговоров. И вот в Донском монастыре или рядом с ним… было так называемое «захоронение номер 1», если я не ошибаюсь. Туда свозили расстрелянных. Так что в ближайшем будущем не жди, что правда откроется. Могли бы в 1992 году что-то сделать, но сейчас уже все – поезд ушел…

Ральф слушал шокирующий рассказ, пусть частично, но подтверждающий гипотезу: его дядя нашел свой последний приют за стенами Донского монастыря. Но тут Антон сказал:

– Прямого подтверждения, что твой дядя лежит в этой могиле, нет. Дядя Саша утверждает, что никаких ссылок на военнопленного Ральфа Мюллера в архивах не обнаружено. Быть может, он вообще никогда не бывал в Москве. Честно говоря, не хочется прекращать попытки отыскать его следы.

– А я вот сижу напротив тайника, который, наверное, сделал мой дядя, хожу по этой земле, и мне кажется, что я его уже нашел. Мы ведь в семье помним его, а это главное.

– Другими словами, ты не собираешься больше заниматься поисками?

– Не знаю…

– Эх, жаль, что мы никогда так и не узнаем, куда делось содержимое ящика! А главное, действительно ли там было что-то еще…

Антон встал, собрал охапку сухих веток, оторвал от ствола поваленной березы внушительный кусок коры, и через минуту весело и уютно заполыхал небольшой костерок.

– Антон, – сказал вдруг Ральф, – из головы не выходит рассказ твоего дяди про несостоявшийся расстрел.

– А я привык, потому что с детства эту историю знаю. Но я догадываюсь, к чему ты клонишь.

– Но ведь это возможно… Представляешь, если бы тем самым солдатом, пожалевшим твоего дядю, был мой дядя Ральф?! Впрочем, на нашу долю и так чудес предостаточно. Уже то, что из десяти миллионов москвичей я встретил именно того, чьи родственники живут в деревне, где служил мой дядя… Но все равно, хотелось бы верить… Знаешь, словно там, на небе, все заранее было предопределено. Вот он ведет твоего дядю Колю на расстрел, а на небе уже известно, что их племянники встретятся через полвека…

– Да, согласен, хотелось бы верить, но, по-моему, такое случается только в кино.

– Верно, в жизни так не бывает.