Текст книги "Немец"

– Скорее, kreuzgang, – уточнил Ральф.

– Но ведь у нас далеко не все верят, что такое возможно.

– Сталин был атеист, безбожник, – произнес Антон.

– Ага, только когда этот атеист понял, что всему наступает амба, он на всякий случай обратился к Богу, – возразил Александр Валентинович. – Церкви открыл, службы разрешил, священников из лагерей освободил. Этот эпизод с крестным ходом имел место…

– И Шерхорн про него рассказывал! – видно было, что Рита взволнована. – Агенты германской разведки в Москве зимой 1941 года сообщали, что по всей стране идет работа по поиску знаменитых икон, которым приписывалась магическая сила. Шерхорн утверждал, что сам читал копии этих донесений.

– Ни один советский функционер в здравом уме не осмелился бы отдать такой приказ. Это мог сделать только Сталин, – заметил Александр Валентинович. – Насколько я знаю, икону Казанской Божьей Матери, точнее ее список, взяли на борт самолета, который облетел Москву по особому маршруту. Все началось с видения Богородицы митрополиту гор Ливанских Илии. Про него Иосифу Виссарионовичу рассказал набожный маршал Шапошников. Генсек был в таком отчаянии, что поверил ему и выполнил в точности все предписания митрополита.

– А какое отношение имеет эта история к нашей тайне? – спросил Ральф.

– Самое прямое, – пояснил Александр Валентинович. – В Ленинграде господин Жданов получил странный по тем временам приказ: обеспечить облет вокруг города самолета с православной иконой на борту. Одновременно Молотовым было дано указание срочно вернуть в Москву часть святынь, согласно определенному каталогу, а также обеспечить надежную охрану некоторых экспонатов московских музеев, эвакуированных из города на восток… В том числе речь шла о знаменитой Донской иконе Божьей Матери. Дальше несколько спецотрядов НКВД были отряжены сопровождать святыни в Москву, в Ленинград и в Сталинград.

– Один из отрядов, сопровождавший эту самую икону, был перехвачен группой СС, – подхватила рассказ Рита. – Этой группе были приданы два сотрудника «Аненербе», в том числе Курт Шерхорн… Он сообщил мне, что Гиммлер недаром отдал приказ перехватить икону одной из лучших спецгрупп СС. Если бы она попала в руки команды «Остланд», занимавшейся сбором ценностей, возможно, груз бы затерялся.

Итак, рейхсфюрер секретным приказом направил на поиски иконы подразделение, которое работало по программе «Аненербе» в районе некоего «большого водоема под Ленинградом». Это была группа под командованием Карла Целлера.

Собравшиеся за столом переглянулись.

– Странно, – заметил Александр Валентинович. – Перед тем как приехать сюда, я говорил с Кареном. Он показал мне протокол задержания в районе Барятино группой 3-го отдела контрразведки «Смерш» отряда СС под командованием Карла Целлера, видимо, сопровождавшего особо ценный груз. В описи этого груза значится, помимо прочего, «икона, предположительно, с изображением Богородицы»… Этот протокол полностью противоречит тому, что рассказал Рите Курт Шерхорн, но косвенно подтверждает информацию германских источников тех лет. В них про экспедицию Целлера последний раз упоминается в конце декабря 1941 года. И на протоколе «Смерша» стоит дата 28 декабря…

– Кто-то нам врет… – предположил Антон.

– Не думаю, что Шерхорн обманывал, – возразила Рита. – Ему не хотелось уносить в могилу свои секреты.

– Может, вы и правы, – кивнул Александр Валентинович. – Погоний подозревает, что существовали две экспедиции и два Целлера…

– Это уже слишком! – воскликнул Антон.

– Не скажи. Ответь мне на вопрос: где сейчас находится Донская икона? Не знаешь? Так вот: к твоему сведению, она хранится в Государственной Третьяковской галерее, и искать ее по калужским лесам не имеет смысла.

– Ничего не понимаю…

– А я, кажется, понимаю. Экспедиция лже-Целлера не должна была угодить в руки контрразведки, но наши неожиданно прорвались на участке Мосальск-Барятино. Взяли аэродром. Группе СС просто некуда было деваться. Что же касается настоящего Карла Целлера, он служил лишь приманкой для всех – как для своих, так и для нашей контрразведки. У нас о его миссии хорошо знали. Скорее всего, нам специально «сливали» эту информацию через Ойгена Отта, единственного, кстати, выжившего из «Черной Капеллы». Я видел его уже после войны.

– Как интересно! – воскликнула Рита.

– Было дело, – улыбнулся Александр Валентинович, довольный произведенным эффектом. – Помню, когда я посетил его в «имении» под Берлином, он мне рассказывал о некоем циркуляре Гиммлера, по-моему, от августа 1941 года, в котором главный эсэсовец предписывал детально изучить эзотерическое наследие «восточных варваров». Но значения этому я тогда не придал. Передо мной в те годы стояли более земные задачи.

И еще вспоминаю, Погоний как-то рассказывал, что в начале осени 41-го на стол начальнику внешней разведки НКВД Павлу Фитину лег доклад нашего агента в Берлине по кличке «Корсиканец». В нем говорилось, что руководство рейха всерьез заинтересовано в конфискации на наших оккупированных территориях как можно большего числа религиозных реликвий – икон, мощей святых. К этой работе должны были привлекаться зондеркоманды СС, эксперты из института «Аненербе» и (внимание!) специальные группы, направляемые из «Центра» для выполнения особо важных заданий.

– Александр Валентинович, – поинтересовался Ральф, – не очень верится, что у немцев был такой интерес к иконам в момент, когда надо было думать о теплых штанах для солдат?

– Нацисты были чрезвычайно педантичны, любую мелочь принимали во внимание, – заметила Рита. – Кроме того, нельзя забывать, что в СС создавали собственную религию, которая должна была заменить христианскую веру. Многие в рейхе всерьез верили в такую возможность.

– А в СССР иконы в домах и учреждениях заменили бюстами Ленина и статуями Павлика Морозова, – напомнил Александр Валентинович. Взглянув на Риту, от пояснил: – Павлик Морозов – это такой наш юный герой, который ради преданности советской власти выдал ей своего родного отца.

– Интересная история, – проговорила Рита. – При этом, как люди недостаточно образованные, многие нацисты, так сказать на всякий случай, внимательно относились к легендам о чудодейственных реликвиях.

– Легенды – легендами, а факты – вещь упрямая, – заметил Александр Валентинович. – Кутузов в 1812 году попросил Высочайшего позволения доставить под Бородино «Одигитрию» – Смоленскую икону Божьей Матери, – наши выстояли. Куликовскую битву выиграли, а в шестнадцатом веке хана Гирея от Москвы прогнали с Донской иконой. Крестный ход под Москвой совершали с Казанской иконой, и неважно, пешком или на самолете, но в 1941 году Москву не отдали. Больше того, в тот год лютые морозы ударили аж в начале октября. Кстати, тела Ленина – символа новой религии, как ты правильно намекал, – в это время в Москве как раз не было. Его еще 3 июля отправили в Тюмень в сопровождении хранителя Збарского. Вот тебе, Антошка, и легенды…

– Прости, дядя Саша, но нельзя забывать, сколько народу при этом положили, чтобы Москву отстоять. Какое в этом великое чудо?

– А я согласна с Александром, – прервала их спор Рита. – И считаю, что по крайней мере Гиммлер имел справку о чудесах, которые приписывались некоторым иконам в России. Он серьезно относился к таким вещам.

– Но как же икона, из-за которой чуть не погиб мой дядя? – спросил Ральф. – Ведь получается, что Шерхорн видел ее в этом самом ящике, именно ее он искал после войны.

– Увы, – Рита развела руками. – Это была копия. Именно она и должна была, в случае чего, угодить в руки советской разведки, а попал подлинник.

– Да, – проговорил Александр Валентинович. – Как говорится, «дело закрыто». И как же все просто объясняется – чудотворные иконы!

Антон и Рита стояли обнявшись на краю деревни. Они гуляли уже больше двух часов и никак не могли наговориться. Все тайны, загадки, сокровища, исторические факты уступили место другим темам. Они рассказывали друг другу о себе, делились чувствами, целовались, радовались каждой секунде и готовы были полюбить целый мир. Мир не оставался в долгу, укутывая их спокойным и теплым весенним вечером.

– Рита, – очнулся наконец от сказочных видений Антон, – Шерхорн знал, что он и его люди были лишь приманкой?

– Вовремя же ты о нем вспомнил… Нет, не знал. Точнее, не верил. Наоборот, когда я спросила, в курсе ли он, что Донская икона Божьей Матери сейчас хранится в Москве, в Третьяковской галерее, он только улыбнулся и сказал: «Es ist nicht alles Gold, was glänzt».

– Что это значит? – переспросил Антон.

– «Не все то золото, что блестит».

Эпилог

В небольшой церквушке неподалеку от Спас-Деменска, что приютилась между двумя поросшими смешанным лесом холмами, шла вечерняя служба. На клиросе не всегда в унисон, но задушевно пел местный хор, состоящий из долговязого юноши и двух женщин неопределенного возраста и типичной русской провинциальной наружности. Весь приход старался изо всех сил – сегодня днем сюда прибыл автобус с паломниками, путешествующими по калужским храмам и обителям. Паломники приехали из Москвы, от самых ворот Зачатьевского монастыря. И вот теперь, не в пример остальным тихим дням, старинная церковь была заполнена почти до отказа – паломники молились, покупали свечи, писали записочки. Отец Василий от души читал проповедь, и его проник – новенный, бархатистый и в то же время мощный голос заставлял приезжих изумляться: «Это же надо, а? Такого не стыдно и в храм Христа Спасителя пригласить на пасхальную Всенощную».

Две старушки в черном сновали между молящимися, собирали прогоревшие свечи, вытирали тряпочками церковные светильники. Батюшке прислуживали дьяк в скромной ризе и седовласый мужчина, то ли монах, то ли псаломщик, облаченный в черное одеяние. Глаза «монаха», на первый взгляд, совсем древнего старца, излучали молодость духа, тепло, доброту и оптимизм. Он то и дело приветливо поглядывал на прихожан, тем самым компенсируя напускную строгость отца Василия.

Когда служба закончилась, монах, стоя у дверей храма, провожал паломников, осеняя чуть ли не каждого крестным знамением и повторяя: «Бог в помощь вам».

Тем же вечером, на скромном ужине, состоявшемся во дворе дома настоятеля, отец Василий беседовал с паломником, с которым был дружен еще со времен совместной учебы в семинарии при Троице-Сергиевой Лавре.

– Ничего что портвейн у тебя на столе, отец Василий? – вопрошал с улыбкой гость, отрезая добрый кусок холодца и кладя его себе в тарелку.

– Не возбраняется сегодня, – пробасил отец Василий, прикладываясь к стакану с вином.

– Ну, раз не возбраняется, тогда употребим.

– Главное – не злоупотреблять.

– И это правда.

Выпив вина, гость оглядел двор и, качая головой, произнес:

– Небогато живешь, отец Василий, небогато. Стоило ради того семинарию-то заканчивать?

– Так не для богатства живем, разве не так? Зато я сам себе хозяин, никто в мои дела не лезет, служу себе на благо веры и Господа.

– А что это у тебя за старик такой, монах, светлый взором?

– Рассказывать про него долго можно. Он вообще-то не монах, а так, помогает просто. Человек очень набожный, добрый. Разве что поговорить с ним нельзя, уж очень молчаливый старик. Все «да» и «нет», да «слава Богу».

– Откуда же ты его взял?

– Да не я его взял, сам он тут появился. Давно уже, почитай, лет сорок в деревне неподалеку живет. Ты ведь знаешь, святынь и реликвий моему приходу Бог не дал. Но есть у нас список иконы одной, столь искусный, что глаз не отвести. Да ты, небось, знаешь.

– Впервые слышу. Что за список?

– С чудотворной Донской иконы Божьей Матери, – Отец Василий перекрестился. – Покушай вот этих пирожков. Матушка печет исключительно по большим праздникам. Вкусно… – батюшка мечтательно закатил глаза, что никак не вязалось с его привычным образом. – Вот бы сделать так, чтобы она их почаще готовила.

– И при чем здесь монах, то есть старик твой?

– А это он список принес и храму подарил. И еще много всякого добра отдал. Сказал, что клад нашел, а икону, дескать, в разрушенном доме отыскал где-то на Смоленщине. Вот этой иконой-то мы и знамениты в округе. Люди верят, что она целебными свойствами обладает, оттого и чаще к нам наведываются.

– И что же получается, он пришел и так запросто все отдал?

– Ну, не совсем. Попросился на работу в храм, да чтоб крыша над головой была. Скажу тебе по большому секрету, – отец Василий понизил голос, – говорят, там столько добра было, что на десять домов бы хватило, а может, даже и на то, чтобы новую церковь отстроить…

– Да откуда он вообще взялся?!

– А кто ж его теперь знает? Теперь-то и дела никому нет до него. Это раньше, бывало, участковый или еще кто из начальства интересовался, кто тут живет да чем занимается. Он к нам попал в 1954 году, а как устроился, как его не забрали куда следует, никто уже не помнит, не знает.

– Ну, дай Бог ему здоровья на многая лета.

– Правильно, добрый он человек, божий. Знаешь, он светильники да паникадилы любит зажигать. Надо видеть, как он это делает….

– Ну так что с того?

– Светильники в церкви, сам знаешь, это не лампочки в сенях, а олицетворение источника света из царства Божьего. И такое у меня мнение, что он-то как раз это сердцем понимает, он это чудесным образом прочувствовал.

Выпили, закусили. Гость оценил пирожки, и вправду на редкость вкусные – про такие говорят: «тают во рту».

– России без веры в Бога никак нельзя, потому как пропадет она без веры-то, – вещал отец Василий. – Кумиров себе вновь создаст, возвеличит человека, а то и новую религию придумает. Коммунизм, к примеру…

– Да уж, прав ты, в вере в Бога наше спасение…

– А кто ее, эту веру, лучше всего донесет до душ заблудших, этим проклятым телевизором во искушение введенных? Нет, не мы с тобой, братец мой, не мы и не иерархи-сребролюбцы, гордыней оскверняющие себя… – отец Василий огляделся по сторонам, – дай им Бог многая лета. Нет, не мы, а такой вот простой божий человек, русский человек, примером своих поступков и жизни праведной.

…В это время в деревне, что спускается дюжиной дворов с холма к небольшой речушке, в удивительно уютном и ухоженном домике с мансардой и резным крыльцом, пили чай мужчина и женщина. На непокрытом скатертью массивном обеденном столе хозяином разместился огромный латунный самовар, в плетеной корзиночке лежал аккуратно нарезанный белый хлеб. Стол был заставлен баночками с вареньем, тарелками с сыром, зеленью и помидорами. Мужчина, пожилой, седовласый, одетый в нарядную белую рубаху, беседовал с дамой преклонного возраста.

– Это же надо, Катенька, – говорил он, качая в смятении головой, – никогда бы не поверил, что они так долго будут меня помнить. Нет, семья у нас, помнится, была очень дружная… Но ведь прошло очень много лет! И правду ли ты говоришь, действительно похож на меня?

Женщина закивала, взяла чашку и, открыв краник у самовара, налила себе кипятку.

– Как две капли воды! – она налила чай в блюдечко. – Я поначалу подумала про себя: мол, все, подруга, с ума ты сошла на старости лет.

Екатерина Михайловна приехала сюда из Воронежа накануне вечером. Иван Харитонович, который частенько взаправду забывал, что звать его от роду иначе, всегда ожидал ее с нетерпением. То, что поведала ему Екатерина, его лучший и самый верный друг, звучало столь неправдоподобно, что хозяин дома все переспрашивал, все требовал новых деталей и подробностей.

Иван Харитонович уже много, очень много лет знал и понимал свое предназначение. Выжив в лагерях, освободившись, как и десятки тысяч других военнопленных, благодаря миссии Конрада Аденауэра, он, воспользовавшись связями и опытом, приобретенными за годы неволи, исчез из поля зрения официальных инстанций, вернулся в деревню, в которой его жизни было предопределено совершить головокружительно крутой разворот. Найдя свой тайник, он некоторое время скитался по лесам и разоренным селам, перепрятывал добро несколько раз, пока не нашел свой приют здесь, недалеко от Спас-Деменска. Здесь он стал зваться Иваном и числиться при местном приходе разнорабочим. Отчество подобрал себе в память о сердобольном охраннике при Донском монастыре, с которым они частенько беседовали в последние годы перед освобождением.

По всем правилам, после освобождения он должен был уехать домой, в Германию, а уж потом обратиться к советским властям с ходатайством о возвращении в Россию. Но про него, слава Богу, просто забыли все на свете власти. Им, властям, по всему было не до того: мало ли Мюллеров и Иванов сгинуло на войне и в неволе?

Пришло время, и он решился отыскать Катю Зайцеву, о которой помнил все эти годы скитаний.

Первая встреча была странной, будто виделись они впервые. А потом, попривыкнув друг к другу, стали видеться чаще и чаще. Им приходилось встречаться втайне от всего мира. И сейчас, обдумывая рассказанное Екатериной, он понимал, что не готов открыться даже своим родственникам, не забывшим его, идущим по следам его военных приключений. Да и к чему?

Ральф Мюллер не раз и не два задавал себе вопрос: отчего его не тянет на родину, почему он столько лет живет почти что отшельником в русской глуши и не испытывает при этом приступов разочарования, недовольства собственной судьбой?

И, мысленно отвечая себе, он тут же осознавал всей душою и каждой клеточкой своего тела, насколько огромна пространственно-временная пропасть между солдатом Ральфом Мюллером и Иваном Харитоновичем из калужской деревни. А в пропасти той – боль, лишения, раны, плен, болезни, потеря привычных ориентиров и обретение новой веры во что-то большое, великое, еще не до конца понятное…

После пережитого сильнее всего было желание посвятить себя служению менее преходящим ценностям, чем комфорт и исполнение земных мечтаний. Ральф не принимал православие, но и не отвергал его. В его сознании религия как свод правил и форм выражения веры в Бога перестала иметь сколько-нибудь существенное значение. Прислуживая в деревенской церкви, он абстрагировался от специфики обрядов. Уважая их, он верил глубоко, осознанно, спокойно, и это наполняло все его существо радостью, а жизнь смыслом.

Чем же руководствуется небо, играя судьбами смертных? Он, ефрейтор вермахта, немец, когда-то принадлежавший к армии, победу над которой этот народ ежегодно отмечает парадами и салютами, был отчего-то избран небом, чтобы спасти чудотворный образ, призванный, когда придет день и час, оберегать эту землю от врагов и напастей… Ральф просто верил, что иного пути у него нет, хотя, признаться, в редкие моменты ему казалось, что он лишился рассудка.

С возвращением Катеньки в его жизнь все встало на свои места. Лишь изредка Ральф подумывал о том, чтобы открыться миру, вернуть свое настоящее имя, послать весточку родным, съездить домой в уютный город с красными черепичными крышами, заглянуть в биргартен… Но он так и не решился.

Иван Харитонович, Ральф Мюллер, этот спокойный и сильный человек, до сих пор живет в той самой деревне, где по утрам, как и в тысячах других русских сел и деревень, поют петухи, а доярки все еще встают до рассвета и спешат на фермы, укоризненно провожая взглядами загулявшую до утра молодежь.

Проснувшись, он пьет чай или кофе и, не забыв покормить огромного рыжего кота, спешит к утренней молитве в церковь, где, как известно всем в округе, хранится чудесно выполненный… список великой иконы Донской Божьей Матери…