Текст книги "Немец"

Глава тридцать третья

Отто и Ральфу повезло – им удалось неплохо устроить свою жизнь в лагере, куда они попали летом 1943 года. Лагерь на реке Тобол, что в переводе с древнеславянского означает «курган», располагался в 20 километрах от Астрахани. Природное жизнелюбие и оптимизм Ральфа, усилившиеся многократно после его чудесных спасений, постепенно передались Отто. Друзья держались вместе, с виду охотно выполняли любую работу. Лагерный быт в целом был достаточно сносный и совсем не подтверждал страшные рассказы о нечеловеческих ужасах русского плена, которыми кормили германских солдат перед отправкой на фронт.

Конечно, жизнь в неволе – не сахар, тут есть все: грубость и жестокость охраны, изнурительный труд, однообразная кормежка, холод, отсутствие удобств и главное – тоска по дому вкупе с полнейшей неизвестностью впереди. Но жить, как говорится, можно, особенно если у тебя голова на плечах и есть жгучее желание когда-нибудь снова увидеть родные края.

К тому же приятели помнили, что попали на здешние нары не из теплых казарм, а из гостиницы под названием «Стылая траншея». Русский лагерь в любом случае был сносной альтернативой смерти вследствие обморожения.

Ральф и Отто так усердно работали на полях местного kolkhoz, что на них обратил внимание некий Эрик Шмидт. Он был тоже из пленных, но отчего-то находился в привилегированном статусе: работал бригадиром (значит, почти совсем был освобожден от физического труда) и не каждый день наведывался в общую столовую. Но он ведь должен был где-то питаться?

На поверку Шмидт оказался самым настоящим, идейным немецким коммунистом, которого советские власти решили использовать для «перековки» наиболее «перспективного» контингента.

Осуществляя идеологическую вербовку пленных, Шмидт попутно развивал собственный мелкий «бизнес». Используя более тесные контакты со средним звеном лагерного начальства и коррумпированность разлагающейся вдали от фронта охраны, Шмидт производил обмен имущества военнопленных на продукты, спиртное и теплую одежду.

Отто и Ральф начали посещать «политзанятия» Шмидта, а точнее специальные курсы, на которых простым немцам преподавали основы философии, созданной их соотечественниками господами Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом.

Но не следует думать, что приятели решили всерьез увлечься коммунистической идеологией. Причина, по которой они охотно приняли предложение Шмидта, была проста и понятна всем. Распорядок дня в лагере был такой: выходили на работу в 6 утра, в одиннадцать часов обедали, возобновляя работу только к вечеру, потому что трудиться в поле под палящим солнцем было невозможно – люди падали замертво и толку от них для «народного хозяйства» советской страны уже не было. Занимавшимся на курсах Шмидта разрешалось покидать работу и идти в учебный класс на полтора часа раньше других. Там им не только зачитывали свежий номер газеты «Правда», но, бывало, чаем угощали, а иногда и суррогатом какао. Правда, им также приходилось слушать ежедневные политинформации, в то время как их товарищи наслаждались послеобеденным отдыхом. Но, очевидно, шансов сохранить здоровье, не надорваться на полевых работах у новоявленных «марксистов» было существенно больше.

Сохранить здоровье, жизнь, вернуться домой… Ради этих целей Отто и Ральф договорились жертвовать всем. Конечно, они вряд ли опустились бы до подлого предательства в отношении других несчастных пленников. А изучение теории Маркса и «Краткого курса истории ВКП (б)» под редакцией Сталина они не считали изменой товариществу.

Ральф сказал себе: буду считать это продолжением своего образования. Надо же понять, отчего большевики столь фанатичны. Не только же от страха перед усатым монстром они наносили поражение самой сильной армии в мире?! Собственные идеологические установки не мешали воспринимать чужую теорию, ведь ни Ральф, ни Отто не были нацистами.

Были времена, когда они, как и миллионы их сограждан, восхищались Адольфом Гитлером и его пламенными речами, построенными на повторении близких всем немцам истин. Ральфу было отрадно сознавать себя частью величайшего народа на свете, сумевшего самостоятельно встать с колен, заставить весь мир считаться с мнением Германии и даже бояться ее.

Любой немец, независимо от того, насколько развит в нем ген национализма, должен был приветствовать рост авторитета своей страны на мировой арене. Пропаганда делала свое дело. До той поры ни в одной стране мира кинохроникеры не играли столь существенной роли, как при фюрере. Они создавали и режиссировали параллельный настоящему мир иллюзий, в который с головой ушли миллионы людей, дав возможность НСДАП в условиях тотальной поддержки делать свое дело по другую сторону экрана.

Но кто задумывался тогда об этом? Юный житель провинциального Ландсхута Мюллер? Черта с два! Он раз десять посмотрел фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли» и, если бы не влияние семьи, обязательно записался бы в штурмовики.

Повзрослев, побывав в боях, обдумав многое за месяцы плена, прочитав с десяток новых для него книг, Ральф Мюллер изменился настолько, что порой переставал узнавать себя настоящего в себе бывшем. Взглянув на жизнь шире, чем это дано не испытавшим боль и лишения, Ральф стал видеть мир с житейской позиции, постепенно осознавая, что марксизм, национал-социализм, антисемитизм или сионизм – лишь способы достижения конкретных целей, в основе которых лежит борьба за собственность. А собственность полностью гарантировать может только власть.

Для ефрейтора вермахта это было настоящим озарением. Но книги из лагерной библиотеки – одно дело, а вот жизненные обстоятельства, люди, с которыми столкнулся Ральф, – это дело совсем другое.

Ральф каждый день вспоминал Катю Зайцеву, свою подругу из Воронежа. Уж кого-кого, а ее-то он никогда бы не причислил к расе «недочеловеков». Да и Катя однажды сказала ему: «Ральф, знаешь, а ведь я считала, что все немцы – они не просто капиталисты, а значит, уже не очень хорошие люди, я думала, что все немцы – это стадо кровожадных зверей, с которыми нельзя ни о чем договориться. А ты вон какой у меня…»

За два года службы Катя была единственной женщиной, с которой Ральф познакомился и стал подолгу общаться. Да что там говорить: Катя Зайцева была его первой женщиной! С соседкой он, разумеется, целовался раза два или три, но это ведь не в счет…

Он скучал по Кате, и почти каждый день, лежа после отбоя на нарах, делился своими чувствами с другом. Тот вежливо поддакивал да вздыхал, видя, как Мюллер то и дело вслух мечтает о несбыточном и строит фантастические планы. Как можно не осознавать: дороги Ральфа Мюллера и Кати Зайцевой пересеклись случайно и дальше идут в противоположных направлениях?

На самом деле и сам Ральф особых иллюзий не строил, но иногда баловал себя, разрешая своему воображению выходить за границы беспросветной реальности. И тогда представлял себе, как после войны, чем бы она ни закончилась, поедет в Воронеж к Кате в гости либо пригласит ее к себе в Баварию, поведет в пивной ресторанчик, а после они пойдут гулять в старый город, поднимутся в замок, полежат на свежей травке и вместе послушают, как поют птицы в его краю… В такие минуты он становился абсолютно никчемным солдатом, работником или слушателем политической школы. Он был абсолютно счастливым человеком, безразличным к тому, где ему суждено провести оставшуюся жизнь, лишь бы только с этой девушкой, необычайно доброй, отзывчивой, такой всепонимающей и такой красивой…

В один из мрачных осенних дней, когда моросящий дождь нагоняет тоску, пришедшим на занятия членам кружка марксистов объявили, что курсы временно закрываются. Оказалось, накануне за Шмидтом приехал «Опель» районного начальника НКВД и увез его в неизвестном направлении. Поговаривали, будто начальство устало от излишней предпринимательской активности немецкого коммуниста и решило в целях профилактики перевести его в страшный лагерь 108-1 под городом Красноармейском. По слухам, смертность от недоедания, болезней, тяжелых условий труда в этом лагере была такая, что люди даже не успевали толком друг с другом познакомиться.

Ральфу было искренне жаль Шмидта. В сущности, он был хорошим человеком, его присутствие дисциплинировало всех, включая персонал лагеря. Шмидт следил за тем, чтобы питание выдавалось в соответствии с принятым рационом (только он знал, чего и сколько положено военнопленному), сам устраивал страдающих недомоганием в санчасть, старался не допускать конфликтов в среде заключенных.

Через две недели после прекращения политзанятий Ральфа, а также еще человек пятнадцать пленных, без каких-либо объяснений погрузили в кузов грузовика и тоже отправили в Красноармейск.

Накануне Ральф успел накоротке поговорить с Отто. Они условились, что если им будет суждено выжить, они обязательно встретятся. А еще они договорились хранить тайну о находке в лесу около деревни Хизна.

Ральфа неприятно поразил внешний вид узников лагеря под Красноармейском. Большинство пленных были настолько истощены, что издали походили на привидения. Правда, многие из них неплохо одевались: попадались и полушубки, и самые настоящие шубы. Иметь такой наряд в условиях здешней зимы было спасением. Уже после Ральф узнал, что теплую одежду в «108-м» можно было обменять на хлеб. На складе, где скапливалась одежда умерших заключенных, хозяевами были военнопленные, которым местное руководство доверяло. Похоже, зря, так как они приторговывали имуществом и оттого вид имели непривычный для населения этой местности – цветущий и румяный.

Через месяц, незадолго до Рождества, Мюллер угодил в лазарет. Днем позже местный врач поставил неутешительный диагноз – тиф. Впрочем, к тому моменту Ральф редко приходил в сознание, большую часть времени пребывая в бреду. Так что о диагнозе ничего не знал.

Однажды, когда силы и желание жить почти исчезли, ему приснился сон. Он ходил по незнакомому зимнему лесу, а рядом были его друзья Зигфрид и Отто. И еще, на некотором отдалении от них, парил над землей гауптман Грубер. Только он совсем не разговаривал, и форма на нем была почему-то советская: ватные штаны, шапка с красной звездой и бежевый полушубок с вышитой золотом на спине надписью «Сибирский».

Потом Ральф вдруг оказался совсем один у огромной зияющей ямы, из которой тянуло холодом и бесконечностью. Во сне он испугался – ему показалось, что это его собственная могила. Но вдруг из ямы заструился яркий и очень теплый свет, будто солнце вставало оттуда, из-под земли. Снег вокруг стал плавиться, а вместо ямы Ральф увидел женщину. Она стояла на краю, и ее взор поражал чистотой и ясностью. Она была не просто красива, а величественно прекрасна. Женщина с грустью, не словами, а каким-то иным образом, поведала Ральфу, что он будет жить долго-долго и смысл его жизни понятен и определен.

«Ничего не бойся, – говорило видение. – Твоя болезнь скоро пройдет, а после ступай туда, куда ведет тебя твоя дорога».

«Я очень хочу домой!» – пытался крикнуть Ральф. «Где твой дом?» – «Где мой дом? Где мой дом?!» – Ральф силился вспомнить, где его дом, но во сне у него это никак не получалось.

«Тихо, тихо, ты же знаешь, что твой дом там, где я, твое счастье со мной. Не печалься, все образуется», – улыбаясь, ответила женщина.

Удивительно, но факт: наутро Ральфу полегчало, а уже через неделю он встал на ноги и робко прошелся по комнате. Спустя две недели его выписали из лазарета и отправили на кухню чистить огромные чугунные котлы, в которых варили кашу и макароны для пленных.

Не успел Ральф вкусить всех привилегий своей новой должности, как в Красноармейск приехала комиссия из Москвы. Такие комиссии появлялись в лагерях для военнопленных, когда становилось очевидно, что в них творится неладное: либо смертность была повышенной, либо производительность труда падала до неприемлемого уровня. Обычно после приезда высоких комиссий месяца два в лагерях наблюдались послабления, рацион становился разнообразней, в библиотеках появлялись новые книги…

Так случилось и в этот раз. По слухам, глава комиссии, полковник, не скупясь на выражения, распекал начальника лагеря, называя его «вредителем» и крепкими нецензурными оборотами. Надо заметить, что Ральф не терял времени даром и уже мог изъясняться по-русски на бытовые темы. Что же касается ругательной лексики, то ее он освоил в первую голову, так как умение правильно понимать и использовать эти русские слова специального назначения делало пленного отчасти своим для русских бригадиров, охраны и с успехом заменяло знание профессиональной терминологии на любых работах.

За день до отъезда группы проверяющих Мюллера вызвали в комендатуру лагеря и приказали собирать вещи.

– Куда меня отправляют? – осмелился поинтересоваться Ральф у дежурного.

Тот печально взглянул на него и поморщился так, словно у него случился внезапный приступ мигрени:

– Давай иди, шмотки собирай. Свободен…

Уже на улице Ральф пожалел, что полез к дежурному со своим вопросом: он слышал, что вчера в доме начальника был большой банкет по случаю отъезда высокой комиссии. Скорее всего, дежурный офицер принимал участие в этом мероприятии, а, как известно, пить в меру у русских не принято, и страшное утреннее похмелье – вещь для них обязательная, закономерная.

Оказалось, Мюллера везут не куда-нибудь, а в Москву. Это выяснилось уже на подъезде к городу, когда поезд с военнопленными остановился на небольшой станции, пропуская уходящий на юго-запад эшелон с боевой техникой. Новенькие советские танки и самоходные орудия имели победный вид, а уверенные в себе рослые бойцы с автоматами, разместившиеся на платформах, совсем не походили на русских солдат, которых Ральф увидел в бою у деревни Хизна.

В Москве пленных разделили на небольшие группы. Ральф и еще несколько человек, повинуясь команде конвоира, прямо с вокзала спустились в московское метро, чтобы отправиться неизвестно зачем и неизвестно куда. Метро Ральфа поразило чрезвычайно. Он и предположить не мог, что в этой стране могут быть столь величественные сооружения. Удивило Ральфа и то, что русские смотрели на немцев скорее с любопытством, чем с неприязнью или ненавистью.

Команду пленных, к которой был причислен Ральф, разместили в тесных помещениях на территории старинного монастыря, окруженного высокой стеной из красного и белого кирпича. Посреди возвышался величественный собор.

На следующий день ни свет ни заря пленных отправили на работу. Поручение дали относительно легкое – привести в порядок территорию монастыря, собрать всякий мусор, доски, разбросанные повсюду камни. За Ральфом увязался местный юродивый, который (вот ведь странные вещи случаются в этой загадочной России!) сносно говорил по-немецки. Он бегал вокруг занятого делом Ральфа и все говорил и говорил, не переставая:

– А вот посмотри, посмотри, немец, на собор, посмотри, я тебе говорю! Собор каменный, каменный и большой. Там сила великая, огромная сила в соборе. Ты не ходи туда – убьет.

– Что это там за сила такая, – лениво отозвался Ральф, не прекращая работу.

– Ага! Интересно? Сила такая, что войдет чужестранец, увидит Матушку Богородицу и замертво падает, потому что она испокон века нашу землю от вас, супостатов, от немцев защищала. Тьфу на тебя!

Юродивый действительно плюнул, но, слава Богу, не попал в Ральфа. Тот слегка замахнулся на него подобранной с земли трухлявой доской. Юродивый подхватил полы длиннющего пальто и с хихиканьем понесся вприпрыжку к собору, то и дело останавливаясь и уже по-русски повторяя:

– Матушка Богородица все видит, все знает! Рассыпетесь все в прах, антихристы!

Пленный ефрейтор пожал плечами, развел руками, дескать «не понимаю», и еще раз пристально поглядел на красивый собор.

Глава тридцать четвертая

Ночные бдения близ деревенского кладбища не прошли даром – Ральф с Антоном пробудились лишь около часу дня. Антон поднялся с постели первым, вышел в сени водички попить.

На лужайке перед домом дядя Коля общался с колоритным бородачом. Несмотря на густую седую бороду и русский «прикид», бородач скорее походил на Билли Гиббонса из группы «ZZ Top», чем на лубочного российского старичка. Приглядевшись, Антон узнал бывшего председателя бывшего же местного колхоза Филиппа Григорьевича Болдина.

Антон медленно вышел из дома.

– Антошка, доброе утро, – дядя Коля приветствовал племянника с улыбкой. – Выспался? Чего это вы вчера с товарищем на кладбище делали?

– Дядя Коля, да откуда вы знаете, что мы были на кладбище? – изумился Антон.

– Ну ты что, не привык еще? Деревня же, – дядя Коля продолжал улыбаться. – Ладно, помнишь хоть Филип Григорича?

– Помню, здравствуйте, – Антон протянул бородачу руку.

– Здорово, коль не шутишь, – рукопожатие было твердым и, несмотря на то, что на вид председателю было не меньше семидесяти, говорило о еще очень крепком здоровье.

Постояли, помолчали.

– Вот, Антошка, – сказал дядя Коля, – дело, понимаешь, такое… Гости к нам ехали, да застряли у пруда. Филип Григорич проходил мимо, увидал, к нам пришел. Надо бы помочь. Ты друга разбуди своего, да поезжайте на пруд. Трос есть?

– Да был вроде, – ответил Антон. – А что за гости? Вы ждете кого?

– Нет вроде бы, – дядя Коля пожал плечами. – Сказали, что к тебе.

– Кто это может быть? Хорошо, сейчас поедем.

Антон вернулся в дом, присел на табурет возле печки. Ральф все еще спал.

– Эй, господин Мюллер, – громко произнес Антон, – вставайте, пора на работу. Ауфштайн! Арбайтен…

Ральф открыл глаза, ошалело огляделся по сторонам.

– Антон? Какую работу? И чего ты кричишь, как охранник в тюрьме? Тьфу ты… Я и правда сначала подумал, что я дома и проспал на работу. Который час?

– Час.

– В смысле, час дня? Ух ты, черт! Что же ты меня раньше не разбудил?

– Ничего, отдыхай, дыши воздухом. У меня к тебе дело.

– Какое?

– Ты, это, вставай, умывайся и приходи.

Ральф вернулся через пять минут, умытый и с виду достаточно бодрый. Антон протянул ему кружку с растворимым кофе, сообщил о задании, полученном от дяди Коли.

– Ты не в курсе, что за гости такие, а? Нет? Ну, поехали тогда, узнаем.

Друзья сели в джип.

– Слушай, – Антон покосился на Ральфа, – я тебе не верю. Мне кажется, ты что-то знаешь про этих гостей.

– Правильно делаешь, что не веришь…

– Ага! Я так и знал. Ну, рассказывай. Колись, как у нас говорят.

– Как говорят?

– После объясню. Рассказывай, какие сюрпризы ты еще мне приготовил.

– Я тебе говорил, что Рита собирается приехать в Россию по работе, в командировку…

– Рита?

– Ну да, твоя Рита. Короче говоря, она уже приехала. И не в Москву, а прямо сюда. Мы с ней так сговорились. Сюрприз. Ты так много для меня сделал, и хотя мы так толком ничего не нашли…

Антон ошарашенно уставился на Ральфа.

– Послушай, old man, а у тебя нет такого чувства, что все это нам снится? Загадки, зарницы, «Копье Судьбы»… Может, мы с тобой умерли и это такой своеобразный рай? Может, нас Шерхорн с толстым парнем еще в Адмиралтейской церкви пристрелили, а нам все кажется, что мы живы?

– Было такое чувство.

– Все, поехали, это ведь она там в нашей грязи застряла! И как ты допустил, что она одна в такую даль поехала!!!

– Да не одна она, успокойся. Рита сказала, что ее есть кому сопровождать.

По ухабам и лужам кое-как почти добрались до деревенского пруда. Им навстречу ехал выпачканный в глине «ниссан патрол».

– Машинка, как у дяди Саши, – произнес Антон, разглядывая джип.

– Да, похоже, – ответил Ральф. – Наверное, кто-то Риту везет, ведь здесь не очень часто японские джипы появляются?

Машины поравнялись, водитель «ниссана» заглушил двигатель. Затемненные стекла мешали рассмотреть пассажиров, но друзья недолго находились в неведении.

Водительская дверь распахнулась, и на траву лихо соскочил полковник в отставке Александр Валентинович Тихонов.

– Ральф, слушай, – сказал Антон, – мне это все начало слегка надоедать. Надо или просыпаться, или идти к доктору, либо, наконец, распутать этот чертов клубок!

– Да… – пробормотал Ральф. – Теперь и я ничего не понимаю… Что тут делает Александр?

– Не ждали, а я приехал, – торжественно сообщил Александр Валентинович, обходя джип и открывая пассажирскую дверцу. – А также привез вам гостью. Не думаю, Антон, что ты за это будешь на меня в обиде.

– Не беспокойтесь, не буду, – Антон подошел к джипу, из которого вышла девушка в джинсах и вельветовой куртке.

– Здравствуйте, Ральф, здравствуй, Антон, – Рита подошла к ним и остановилась в нерешительности.

– Ральф, слушай, – подал голос дядя Саша, – пойдем куда-нибудь. Вот вещи мои и Риты, помоги мне.

– Да, хорошо, – кивнул Ральф. – Давайте сядем в вашу машину и поедем. Я вас познакомлю с папой. Только вы мне объясните, каким образом…

– Охотно объясню, только поехали отсюда поскорее – не видишь, мы тут лишние?

– Привет, – улыбнулась Рита, подходя ближе к Антону.

– Рита, привет, добро пожаловать в мою деревню, – Антон взял ее за руку. – А ты что, знакома с Александром Валентиновичем? А, ну да, точно. Почему бы нет, ведь знаешь же ты Карена Погония?

– Да, это он мне посоветовал прибегнуть к услугам Александра. Он замечательный собеседник.

– Небось, всю дорогу не умолкал.

– Точно!

– Устала от него?

– Совсем нет.

– Знаю, что обманываешь, но ценю твою тактичность. Ты по делу сюда?

– Ты дурак, Антон, – с этими словами Рита достала из кармана куртки какую-то картонку.

– Ангелочки…

Антон нежно обнял ее и поцеловал. Потом еще раз взглянул ей в глаза и переспросил:

– Точно не по делу?

– Ну, в общем, есть одно дело, конечно…

Антон тяжело вздохнул.

– Ты не волнуйся, родной мой, не волнуйся, я от тебя никуда теперь не денусь…

– Прямо-таки никуда? А как же работа, карьера?

– Черт с ней, с карьерой!

– Говоришь, как русская.

– Тайна номер один от сегодняшнего дня: моя бабушка была русской.

– Ты серьезно?! Я так и думал. Чудес не бывает – ты действительно русская. Вот здорово! То-то Ральф удивится…

– Стоп, прости, я пошутила, – Рита засмеялась. – Надеюсь, у тебя немцев в роду не было?

– Не знаю. Впрочем, надо спросить дядю Колю. Пошли, пора познакомиться, а то деревня будет бурлить ненужными слухами.

– Подожди, мне еще кое-что нужно тебе рассказать. Тебе и Ральфу. Чтобы не оставалось недосказанности. Он должен знать, какая на самом деле тайна свела в могилу его дядю…

– А может, хватит уже тайн, милая? В последнее время мы только ими и живем: Грааль, «Аненербе», «Святое Копье»… Рита, пошли к гостям, после поговорим. Мне не терпится представить тебя моему боевому дяде.

Антон и Рита застали честную компанию все за тем же столом под яблоней. Все чинно пили чай.

– Это Рита, – просто сказал Антон. – Она приехала к нам из Германии.

– Прямо из самой Германии? – изображая крайнее удивление, переспросил дядя Коля. – Вот дела! Давненько у нас тут в деревне немцы не стояли!

Все добродушно рассмеялись. Обменявшись приветствиями, гости, суетясь, вновь расселись за столом. На минуту в саду повисло неловкое молчание. Тут Ганс куда-то отлучился, и вскоре вернулся с двумя бутылками белого вина.

– Это гевюрцтраминер, вино очень доброе, – сказал он, – я его специально привез на случай kater.

– На случай чего? – переспросил Антон.

– На случай похмелья, – ответил Ральф. – Действительно, это вино помогает, особенно когда холодное.

– Хорошо, что Никитич пока не пришел, – резонно заметил дядя Коля, – а то нам этого вина не хватило бы и на три минуты.

И, надо же такому быть, пришла «беда», откуда не ждали. Буквально на фразе «хватило бы на три минуты» через огородную калитку прошествовал Иван Никитич, собственной персоной, в свежей белой рубашке.

– Отчего парад, Никитич? – давясь от смеха, поинтересовался дядя Коля.

– Ды ты что, сосед? День Победы же! Праздник сегодня.

– Вот тебе раз… – выдохнул Антон и, обращаясь к дяде Коле, сказал по-русски: – Удачная у нас компания, дядь Коль, для такого дня.

– Не боись, как-нибудь не подеремся, – успокоил его дядя Коля. – Хотя, конечно, надо бы выработать линию поведения.

В это время Иван Никитич усаживался за стол.

– Николай, я ребяток позвал, Вальку. Сейчас еще моя с фермы придет, не возражаешь? О, что это? Вино? Немецкое? Дай-ка попробовать. Трофейное…

– Никитич!

– Иван Никитич, прекратите, пожалуйста… – посыпалось со всех сторон.

Осушив стакан вина, Никитич поморщился, взглянул на Риту, перевел взгляд на Антона, а после одобрительно кивнул:

– Ух ты, хорошая девка. Молодец, Антошка, уважаю… – Дядя Ваня поднялся с лавки и протянул Рите руку.

– Что он сказал, Антон? – спросила Рита, неловко улыбаясь и отвечая на рукопожатие Никитича.

– Сказал, что очень рад тебя видеть на русской земле.

– Действительно?

– Еще сказал, что ты красивая. Берегись его – он у нас известный ловелас. Ты на его возраст не гляди. Он любого молодого за пояс заткнет.

Никитич тем временем «разошелся». Под его руководством компания уже вовсю выпивала по случаю праздника.

За победу пили вместе Ганс, обнимающий его за плечи дядя Коля, Ральф-младший, Иван Никитич и дядя Саша.

В тостах внимание акцентировали на вечной памяти простым солдатам и анафеме антинародным режимам.

Через полчаса Антон обратил внимание на смену настроения Ивана Никитича. Сначала он перестал принимать участие в разговоре, потом совсем помрачнел, резко поднялся с места – от чего опрокинулась одна из бутылок, и, ни слова ни говоря, стремительно покинул территорию огорода. За ним вышел недоумевающий дядя Коля. Антон решил к ним присоединиться, предварительно сделав успокаивающий жест оставшейся за столом компании.

На лавке у дома сидел, обхватив голову руками, с виду совершенно протрезвевший Иван Никитич. Дядя Коля примостился рядом и печально глядел вдаль.

– Что происходит? – спросил Антон. – Нехорошо вам, дядя Ваня?

– Нехорошо мне, ага, – пробурчал Иван Никитич. – Немцы твои… поскорей бы уж уехали.

– Да что с тобой такое, Вань? – дядя Коля легонько потряс односельчанина за плечо.

– Действительно, дядя Ваня, вы что? – озадаченно спросил Антон.

– Тяжко мне с ними что-то, с вашими немцами, – отозвался дядя Ваня.

– Может это, того, похмелье? Да еще и на старые дрожжи… – осторожно предположил Антон. – Вон, вы все их вино выпили…

– А тебе что, вина их жалко, да? – неожиданно огрызнулся Иван Никитич. – Хрен с ним, с вином. Мне не стыдно. Чрез них, этих немцев твоих, все наше село пропало, полный ему капут наступил. Мужиков всех поубивало, с войны никто не пришел! Помрем, и не будет больше деревни! А вы их сюда привезли… И че, им нравится, да? Ты иди, давай, иди к ним, спроси у них, нравится им у нас? Небось, не как в Мюнхене-то? А я и не знаю, как у них там в Мюнхене, чем пахнет и что жрут они, не бывал. Это ты все больше по заграницам, а мы тут говно сапогами месим…

– Никитич, хорош тебе, ладно? – дядя Коля строго осадил соседа. – Он-то при чем здесь? Напился – иди проспись…

– Ну, дядь Вань, ты что деревню-то приплел? – Антон ничуть на Никитича не обиделся – он давно был начеку. – Да если бы тут кто работать хотел, все было бы нормально. Столько уж лет после войны прошло, а мужики только и думают, что бы украсть, продать, да деньги пропить. Таких, как ты, дядь Вань, в деревне давно не осталось… Да что там говорить, до ветру до сих пор ходят с порога. Конечно, деревня погибла, тут все виноваты: немцы, конечно, в первую очередь, да только гости наши при чем? Опять же, коллективизация, Сталин…

– Слушай, Антон, – дядя Ваня был готов сорваться на крик, на глазах его выступили пьяные слезы, губы тряслись. – Вы уже всех этим Сталиным… В общем, как чуть что – Сталин. А эти, новые ваши бояре, чем лучше-то? Что, скажешь, кому интересно, че в деревне у нас творится? Приедет с Москвы очередной хер в шапке, да на такой машине, что можно пилораму за такие деньги отстроить или десяток тракторов купить, духами от него, как от бабы, пахнет, носом поворотит от нашей фермы, и все – поминай как звали. Только по телевизеру трендят полный день. И немцы у тебя в огороде… В День Победы. А вы и не помните даже, когда он, этот день! А, идите вы все..!

Дядя Ваня вскочил с лавки и энергичным шагом направился по тропинке в сторону своего дома.

– Приперло, однако, – заметил дядя Коля, – бывает. А вот, кстати, Ганс идет. Ты пойди к остальным, объясни, а я Гансу обещал показать свой «Урал».

– Он еще жив?

– И еще сто лет будет ездить.

Антон вернулся за стол.

– Что это с вашим соседом приключилось? – спросил Александр Валентинович.

– Ничего страшного, – махнул рукой Антон. – Плохо почувствовал себя.

Но разговор после инцидента так и не «склеился». Положение спасла Рита:

– Раз уж здесь остались только посвященные в наши поиски и тайны, я бы хотела кое-что рассказать. К тому же здесь все говорят по-английски. Антон, Ральф в курсе, где я работаю, точнее работала?

Антон покачал головой. Ральф удивленно взглянул на Антона. Тот опустил глаза.

– Я тебе после объясню, ты извини, Ральф…

– Мне удалось поговорить с вашим знакомым Куртом Шерхорном. Думаю, я была последней, с кем он говорил перед своей кончиной, – сообщила Рита собравшимся.

– Шерхорн умер? – Александр Валентинович был искренне удивлен. – И вы мне ничего про это не сказали? Вот это выдержка! Четыре часа в дороге – и ни слова. Впечатляет.

– Мне даже немного жалко старика, – заметил Антон.

– Не стоит, Антон, не стоит его жалеть, – Рита покачала головой. – Похоже, его имя фигурирует в списке ученых, исследовавших влияние сверхнизких температур на организм человека…

– Опыты над людьми? – встрепенулся Александр Валентинович.

Рита кивнула.

– Но не будем терять время, – предложила она. – Итак, вы откопали ящик с надписью «Аненербе», нашли предмет, похожий на Копье Судьбы… Но, увы, то, что спецгруппа СС должна была доставить в рейх по приказу Гиммлера, исчезло…

– И что это было? Неужели Грааль? – Антон улыбнулся.

– Да при чем тут Грааль? – с досадой поморщилась Рита. – Знаете, что сказал Шерхорн, когда я беседовала с ним у него в домике в Мильштатте? Что русские забывают про собственные ценности и в своей земле ищут святыни зарубежного производства. Они у вас здесь, можно сказать, под боком. И всегда были.

– Ну, разумеется, – Александр Валентинович закурил, – полезные ископаемые, лес, никель… норильский.

– Шутите, господин Тихонов? Прекрасно.

– Не обижайся, продолжай.

– Хорошо. Как насчет чудотворных икон?

«Как это просто!» – пронеслось в голове у Антона.

– Насколько я слышала, – продолжала Рита, – в России уже не считают слухами тот факт, что в критический момент московской операции зимы 1941 года вокруг города совершили обход с иконой Казанской Божьей Матери…

– Это называется крестный ход – religious procession, – заметил Александр Валентинович. – По-немецки это будет… Bannprozession?