Текст книги "И плывут куда-то корабли из Танжера…"

Жалид Сеули
И плывут куда-то корабли из Танжера…

Jalid Sehouli

Und von Tanger fahren die Boote nach irgendwo

© Edition q im be.bra verlag GmbH, Berlin-Brandenburg, 2016

© Галина Снежинская, перевод, 2018

© ООО «Издательство «Этерна», издание на русском языке, 2018

Предисловие к русскому изданию

Как появилась эта книга

Ни одна книга не появляется без какой-либо истории, ни одна история – без встречи людей. Тот день я помню очень явственно: около полудня позвонил коллега, мой хороший знакомый, большой любитель древних камней, а с ними всегда связано множество легенд. Он попросил меня принять одну его знакомую, молодую женщину с предполагаемым онкологическим заболеванием. Врачи, к которым она уже обращалась, установили, что жить ей осталось не более шести месяцев. Я назначил прием на один из ближайших дней, выискав время в своем перегруженном рабочем графике.

Анна пришла вместе со своим мужем Константином, на шее у нее я заметил ожерелье из старинного серебра. Мы говорили на английском, я задал ряд вопросов касательно симптомов болезни и уже имеющихся результатов обследования. Мое заключение подтвердило диагноз – рак яичников в последней стадии. Анна выслушала мои слова внимательно и спокойно, Константин явно был обеспокоен сильнее, чем она сама. Анна часто смотрела ему в глаза, проникновенно и глубоко, внушая спокойствие. По-моему, это удалось ей лучше, чем мне, когда я отвечал на вопросы Константина. На ближайшие дни мы запланировали сложную операцию. Кроме своего родного русского, Анна владела английским и арабским языками. Я заинтересовался и спросил, почему она говорит на арабском.

«Я люблю арабский язык», – ответила Анна, и ее голубые глаза засияли точно лазурь.

– А где же вы изучили арабский? В Марокко, в Египте или в Тунисе? – предположил я.

– В Москве, господин профессор.

Я ожидал, что она назовет какой угодно город мира, но уж никак не Москву! Анна же спросила:

– А вы когда-нибудь были в Москве?

– К сожалению, нет. А вам приходилось бывать в Танжере?

– К сожалению, нет. Но, может быть, когда-нибудь…

– Может быть, – сказал я.

«Инчалла!» – по-арабски добавила Анна, что значит «если будет на то воля Бога». Это было сказано легко и естественно, словно она произносила эти слова каждый день.

С тех пор минуло более двух лет. В Берлине зима, и в Москве, и в Танжере… Везде холод, везде мало солнца. Сегодняшний день особенно темен. Анна умерла. Она пришла ко мне как пациентка, а ушли они с Константином как мои друзья. Анна ушла… Несмотря на тяжелейший недуг она всем нам постоянно показывала, что любовь и уважение друг к другу должны быть нашим подлинным эликсиром жизни. Анна, ты такая, что Танжер теперь сам откроется тебе.

И плывут корабли из Берлина – в Танжер> и в Москву, и куда-то еще…

Родина бегства

Люди, решаясь на бегство, многое покидают, как правило – слишком многое.

Кто-то из них навсегда отрывается от корней. Кто-то из них уже никогда не почувствует незабываемый чарующий аромат потерянной родины. Кто-то из них всегда будет беженцем, ищущим новую родину.

И люди эти ищут родину,

где будет у них преизбыток жизни.

И люди эти ищут родину,

где обретут они душевный покой.

Ищут со страхом никогда не найти чудесное место или, найдя, разочароваться в нем.

Жалид Сеули

Предисловие

Мы в Марракеше. Сидим во внутреннем дворе риада «Альмулюк», от которого рукой подать до самой таинственной и самой волнующей из всех рыночных площадей мира, площади Повешенных, площади Джема эль-Фна, этого неумолчно бьющегося сердца Африки; мы ужинаем, завтра нам уезжать.

Новогодние праздники мы вот уже который раз встретили в Марокко, в Магрибе, это слово в переводе с арабского означает «запад» и является производным от «солнечный закат». Я в Марокко, вдали от любимой Германии, но недалеко от Европы, континента, где все мы родились. Здесь нет ни глупых фейерверков, ни шума, ни мокреди[1]1
  Мокредь – сырость, грязь, дождливая погода. – Здесь и далее прим. ред.


[Закрыть], здесь тысячи знакомых запахов, ослепительных красок, негромких звуков Востока и всего остального мира.

Ужин в риаде снова был великолепен, поистине баловство для нас, гурманов. Айша, раньше прислуживавшая в риаде, теперь является главной поварихой. Добрым духом риада она остается и сегодня. Блюда были необычайно сытными – говядина со свежими, сбрызнутыми лимонным соком артишоками, приготовленная традиционно, в глиняном таджине, где мясо томилось не один час. Если бы мне пришлось заказать себе последнюю трапезу перед казнью, я попросил бы это кушанье. За большим длинным столом все мы, гости, возбужденные изысканной кухней, пришли в прекрасное вольное настроение. Возникло удивительное и вместе с тем знакомое ощущение, словно все мы впервые встретились друг с другом очень-очень давно, задолго до постройки риада и его дворика в мавританском стиле, которым почти триста лет. Здесь сразу замечаешь, что в архитектуре риада смешались разные стили – это и королевский дворец, и городской дом, а пышный цветущий сад, мавританский двор и обсаженный розами фонтан укрывают тебя от внешнего мира; все здесь ведет внутрь и помогает тебе постичь то, что внутри у тебя самого, – твое сердце.

Мои дети Зара и Элиас уже заснули в своей комнате на втором этаже, устав от буйной суеты дня, который оказался слишком коротким. Мы сидим за большим столом, мы – это Адак, моя чудесная жена, по крови персиянка, Омар, заботливый и щедрый хозяин риада, забавно говорящий по-немецки с отчетливым швейцарским акцентом, Томас, преуспевающий музыкальный продюсер из Базеля, его симпатичная подруга и я. Разговор за ужином шел о том, что каждый из нас пережил недавно или давно, о том, что еще хотел бы пережить и узнать. Томас рассказал нам, что его прабабка, когда ей было шестнадцать лет, сбежала из дому и ее поймали полицейские в Танжере.

– Как она очутилась в Танжере, городе на севере Марокко? – удивился я. Томас этого не знал, однако страшно гордился необычайной историей своей прабабушки.

Возвращаясь в Берлин, я опять подумал с недоумением: что в те давние времена повлекло юную швейцарскую девушку в Танжер? Почему она отправилась именно в Танжер? Может быть, ее сердце билось в особом ритме, не в лад с сердцами окружавших людей, и ей казалось, что никто ее не понимает?

Многие ли ощущают в своем сердце этот особый ритм и чувствуют себя непонятыми там, где они родились, и просто стремятся покинуть дом? И много ли тех, кто не решается прислушаться к своему внутреннему чувству и действительно уйти, куда-то отправиться, покинуть свое привычное окружение? А если даже решаются, то, может быть, они отправляются не на поиски себя самих, а на поиски какого-то определенного места? Люди покидают родные края и не ощущают тоски по родине. Ими владеет тоска по дальним краям.

Тоска по родине тяжела лишь тогда, когда ты покинул родной дом. Если у тебя нет родного дома, тоска по родине не заставит тебя вернуться назад.

Люди без родины плывут по течению и не дают себе передышки. Их слишком вдохновляет неуемная жажда дальних странствий.

«Как бы мне хотелось хоть раз послушать самого себя как чужого человека, не узнавая в нем себя самого, и лишь потом понять, что это был я сам», – пишет Элиас Канетти[2]2
  Канетти, Элиас (1905–1994) – австрийский, болгарский, британский писатель, драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе (1981).


[Закрыть].

Где находится Танжер?

Бегство не обязательно заканчивается достижением цели, а вот поиск может так завершиться. Об этом рассказывает марокканский писатель Махи Бинбин в своей книге «Каннибалы». Двоюродные братья попытались перебраться на европейский континент и во время своих скитаний сблизились. Причем несмотря на то, что бешеный, огромный морской вал перевернул их суденышко и о дальнейшем плавании пришлось забыть. Все закончилось слишком быстро. Но это позволило беженцам лучше, чем когда-либо ранее, осознать свою особую близость. Конец стал началом.

Бегство нередко сопряжено с большой болью, телесной и душевной.

Мне вспоминается один старый человек, с длинными белыми волосами. Он родился и вырос в Афганистане. Я лечил его жену. Мы оба радовались улучшению ее состояния. Как-то раз я спросил афганца о его родине, и он рассказал мне одну из историй о Ходже Насреддине. Однажды Насреддин ночью потерял ключ от своего дома и попросил соседей помочь ему искать ключ. После безуспешных поисков Насреддин сказал, что ему, дескать, кажется, что ключ он оставил дома. Соседи пришли в замешательство: «Почему же ты попросил искать ключ здесь?» Насреддин не растерялся: «Потому что дома у меня нет света, а значит, там, в темноте, искать бессмысленно».

Нам обоим стало жаль, что история так скоро закончилась, и мы некоторое время молчали, каждый внимал ее отзвукам в своей душе.

Потом я все-таки снова спросил дружелюбного старого человека, где его родина. Он ответил: «Мне пришлось покинуть страну, в которой я родился. Там нельзя было жить, там моя жизнь подвергалась большой опасности. Я уже давно перестал искать место, которое я зову своей родиной. Моя родина там, где мои дети и внуки растут, не зная страха, и где мне самому предоставлено право решать, какую книгу я могу им почитать».

Люди многое оставляют во время бегства, им приходится многое покидать, некоторые навсегда отрываются от своих корней и не находят покоя в жизни, им никогда уже не почувствовать любимый, чарующий аромат своей потерянной родины.

Танжер, я зову тебя…

Истории о бегстве, боли, тоске и других движениях души человеческой

Люди отправляются в путь отчасти сознательно, отчасти – бессознательно. Бегство ли, паломничество ли по различным местам этого света – то и другое требует совершения бесчисленных шагов по земле, но еще больше – движений сердца и души. Возможность идти и пребывать наедине с собой является вознаграждением за бесчисленные, часто болезненные шаги. Лишь это движение в одиночестве позволяет нам достичь остановки и быть «в себе». Тело движется – дух и душа могут наконец успокоиться.

Слепое бегство куда-нибудь непременно заканчивается внутренней эмиграцией.

Американский писатель Трумэн Капоте писал, что, перед тем как отправиться в Танжер, надо предпринять следующее: сделать прививку от тифа, снять с банковского счета свои сбережения и попрощаться с друзьями. Дело в том, что никогда не знаешь, вернешься ли назад, потому что Танжер людей не отпускает.

Танжер, terra incognita.

Многие думают, что Танжер – город, где нечего ждать.

Чего человек может ждать от города?

Чего я жду от Танжера?

Может быть, Танжер поможет мне лучше понять мою радость, мою меланхолию, силу моей души и мне будет дано переживать все это еще интенсивнее. Может быть, Танжер поможет мне заново открыть мои мечты и фантазии, которые сегодня кажутся забытыми. Однако нет сомнений, что и сам Танжер – моя цель, символ моей сугубо личной исследовательской экспедиции.

Танжер, я никогда не жил в тебе, и я не беру на себя смелость судить о тебе, но я ощущаю глубокую связь с тобой. Танжер, я иду к тебе, чтобы прийти к самому себе. Я отправляюсь в путь. И надеюсь, что ты позволишь мне узнать тебя и дашь мне возможность лучше понять мои собственные чувства и желания.

* * *

Я гуляю в Берлине, городе, где я родился и живу. Поднимаюсь на Чертову гору, сооруженную на послевоенных развалинах.

Под моими ногами, на большой глубине находятся камни фундамента, заложенного для здания факультета военной техники, нацисты планировали построить его в своей «столице всего мира». Ныне эта начатая стройка вместе с обломками разбомбленных домов лежит в глубине живописного холма, на котором пышно зеленеют высокие лиственные деревья. Мало что напоминает здесь об истории – лишь там и сям из черной земли торчит кусочек кафельной плитки или кирпича, больше ничего. Смотрю сверху на город, он – мой, я – часть города. Я любуюсь воздушными змеями, парящими вдалеке, у горизонта, где уже алеет закат.

Вернувшись домой, я лежал на диване в своей комнате, в которой доминирует белый цвет, смотрел на картину, висящую здесь, – вид площади Джема эль-Фна, площади Повешенных в Марракеше. И я решил, что отправлюсь туда на поиски людей и их историй. Никогда ранее я не переживал такого сильного желания пуститься в путь, как в тот день.

* * *

Многие выходцы из Европы и Америки, люди, бежавшие или все еще бегущие, живут в Танжере. Многие уверены, что в Танжере все можно купить, даже счастье. Однако многие из этих людей напоминают убежавших собак, которые бегут, волоча за собой поводок, этот поводок – их собственное прошлое, которое они пытаются вытеснить. Но так как они не могут вытеснить прошлое и оно мешает их жизни в настоящем, они никогда не прибывают в Танжер, это лишь видимость, что они живут в Танжере.

Писатель из немецкого города Хемниц Хадай-ятулла Хюбш пишет: Танжер – это клиника для сумасшедших, которых заперли, потому что они слишком мало хотели знать о мире и слишком много – о самих себе.

Видимо, бегство – главная тема Танжера, бегство во все стороны света.

Люди нового мира стремятся в Танжер, люди старого мира – в Европу или куда-нибудь. Нет числа африканцам, которые рискуют жизнью, лишь бы бежать из этого крупнейшего города-порта. Раньше они голодали, но, приехав сюда, они стали обречены на бездеятельность. Мужчины и женщины из Конго, Камеруна, Либерии, из многих столь бедных стран столь богатого африканского континента, преисполненные сил и пережившие самые невероятные истории, надеются, что Танжер будет временной остановкой на их пути, однако лишь немногие добираются на европейский континент и лишь немногие, достигнув желанной цели, действительно счастливы. Танжер – это зал ожидания на пути в Европу.

В новой медине Танжера люди движутся во всех направлениях. Они снуют по улицам то в одну сторону, то в другую, а потом вдруг сворачивают в какой-нибудь переулок. Многие останавливаются на большой террасе, площади Де Фаро. Сегодня она известна под названием Сур аль Маагадзин, то есть площадь Ленивых, Terrsase de Paresseux. Это одно из любимых мест здешних жителей, и мое тоже.

Я спускаюсь вниз, к набережной, иду по великолепной пальмовой аллее, вдоль плайя де Танжер, ненадолго сажусь отдохнуть на старой скамейке, здесь я уже неподалеку от порта. Я прислушиваюсь к разговору двух парней с короткими курчавыми волосами. Они то ли не замечают меня, то ли игнорируют. Я ведь не опасен. У них особое чутье на опасность. Они беседуют по-французски, одному не больше двадцати лет, другому, пожалуй, уже за тридцать. Оба стройные, даже слишком худые, одеты бедно, на ногах сильно поношенная обувь. У младшего парня подметка туфель прохудилась, в дыре просвечивает темная кожа. Разговор идет о Европе, но оба подразумевают под Европой только Испанию, Францию и Германию. Обсуждают автомобили, свою родню, холодильники, рестораны.

Они хотят жить в Испании, поближе к богатству, чтобы, если повезет, выбраться из бедности. Сами они из Бамако, столицы Мали, прибыли с востока, через Уджду, от которой до границы Алжира и Марокко километров десять. Своим положением в Марокко они недовольны. В Марокко их не ждут, а в странах Европы тем более. «В своей жизни мужчина должен построить дом, есть такая африканская пословица», – говорит младший парень. Старший рассказывает, что мечта о Европе появилась у него еще в детстве. Люди, которые рано достигают поставленной цели, по-настоящему счастливы, говорит он.

Некоторое время, рассказывает старший, он проработал на цветочной плантации, откуда поставляют в Германию рассаду герани. И ему хочется посмотреть страну, где цветут эти герани. Понаслышке он знает, что в Европе существуют такие краски, каких африканцы в глаза не видели, и что в Европе даже собак водят к врачу и у собак есть паспорта. А у него вообще нет никаких официальных документов.

– Незаконные мигранты должны пересечь несколько границ без документов и без денег, – отвечает младший. – Если европейским собакам так хорошо живется, то могу себе представить, как там люди живут.

Старший напоминает:

– Но у них там полным-полно правил для всего на свете. Например, строго запрещается есть руками, надо пользоваться столовыми приборами, которые делают из дорогих металлов. – Он умолкает и через некоторое время говорит: – Я голоден, Африка всегда голодает.

– Да, – соглашается младший, кудрявый. – Даже это море никогда не бывает сытым. Скольких наших братьев и сестер поглотило море, у скольких отняло мечту…

Их взгляды бесцельно блуждают по безотрадному окружающему ландшафту. Потом оба парня, устремив взгляд на Гибралтар, синеющий у горизонта, надолго умолкают.

На море направлены испанские и португальские пушки, на Гибралтар взирают и глаза многих марокканцев. Даже издалека хорошо видны волны, выплескивающие белую пену на морской берег, как будто море хочет в чем-то исповедаться, чтобы защитить свою завораживающую синеву. Если в Танжере ты однажды не пожалеешь времени и вглядишься в морские волны, они тебя никогда уже не отпустят. Подними камешек, поброди по воде у берега, и ты почувствуешь, какая сила покоится в Танжере и в твоем сердце.

Оба молодых человека все смотрят и смотрят на море, наверное, хотят разглядеть там, за ним, вдалеке, что может предложить им будущее. В Танжере только иностранцы и туристы смотрят на море, африканцы же всегда пытаются разглядеть что-то за морем.

Приезжие считают волны, чтобы убить время, считают белые беспокойные гребешки, бегущие навстречу городу и людям, глядящим на море. Из марокканцев же мало кто обращает внимание на волны, зато не может удержаться, чтобы не смотреть в заморскую даль.

Море – не пейзаж, море – образ вечности, сказано у Томаса Манна.

* * *

Я смотрю на пушки, стоящие на площади Ленивых, и на молодежь, которой полно на этой площади. Ни пушки, ни люди не хотят защищать Танжер, они не хотят войны, а хотят диалога.

Площадь Ленивых в новом городском центре не соответствует своему названию. Все в Танжере знают ее, но никому не известно, почему площадь так названа. Люди здесь уж точно не ленивы, они разве что устали, так, во всяком случае, кажется. Устали томиться, устали от того, что не имеют надежды.

«Мое мученье – этот вид», – написал революционный поэт из Танжера Мухаммед Шукри.

Многие люди находятся в положении беженцев, по самым разным причинам. Многие покидают Танжер, бегут дальше, многие завершают в Танжере свое бегство.

Мои родители отсюда, из Танжера, отправились в Германию, хотя никогда раньше не слышали немецкой речи и не знали ни одного немецкого слова.

Какая же сила жила в них, если они отважились на этот прыжок над водами великого океана! Они успешно его совершили. Моя мама родилась в горном селении и, понятно, не умела плавать. Ей всегда было страшно, и не только на корабле, но и на твердой земле, однако страх никогда не парализовал ее волю. Надежда и вера были сильнее страха, который внушали ей и морские воды, и грядущие возможные несчастья. Благодаря надежде и вере в добро, она не поддавалась страху, страх не мог ее остановить. Она покорно и безропотно принимала удары судьбы, даже в плохом умея находить что-то хорошее. Это отношение ко всему, что бы ни случилось, и позволило ей идти вперед по неизвестному пути.

«Как погода, да, да, Жалид в точности как погода – то солнце, то дождик, но чаще все-таки солнце». Мне понравилось, как мама истолковала мой знак зодиака Овен. Дело в том, что по-немецки слово «овен» («Widder») звучит почти как слово «погода» – «Wetter», но мама об этом не подозревала; за много лет она так и не заметила тонкого различия двух немецких слов. Но мама всегда так радостно улыбалась, и ее глаза так ярко сияли от гордости, когда она говорила о «погоде», что никто, в самом деле никто, не решался указать ей на ошибку.

Мою маму зовут Зохра, берлинцы же звали ее Зорайя, с долгим «о» и долгим «а». Несколько лет тому назад она рассказала мне, что в первое время жизни в берлинском районе Веддинг, выходя из дома, рисовала на тротуаре знаки кусочком угля – у нас было печное отопление, – чтобы потом найти обратную дорогу. Не зная языка, она не могла прочесть названия улиц или расспросить прохожих. Штральзундерштрассе, Брунненштрассе, Штрелицерштрассе, Вольташтрассе или Ам-Эндештрассе – для нее это были знаки и звуки чужого мира. Мира, в котором она должна выстоять. Альтернативы у нее не было. Ее ободрял один берлинский пекарь, в его пекарню мама каждый день заходила с детьми, родившимися уже в Берлине, – моей сестрой Латифой и братом Абдельхамидом. Пекарь улыбался, шутил с детьми. Это придавало сил маме, обнадеживало, и она смущенно и приветливо отвечала улыбкой.

Не всё, но многое хорошее в жизни начинается с улыбки.

* * *

Что гонит человека в незнакомое место и что происходит с людьми, которые хотят попасть куда-то, но не достигают своей цели? Их постоянно мучает жажда недостижимого или их гнетет печаль, словно окутывая тяжелым покровом?

Есть ли на свете такие люди, которые могут сказать о себе, что они счастливы, несмотря на то что никогда не искали место своей мечты – или как раз потому, что не искали его? И должны ли мы непременно побывать в таком вот особенном месте, чтобы познать что-то другое, чужое для нас? Необходимо ли это познание для того, чтобы мы смогли познать самих себя? А не связан ли страх перед чем-то чуждым с нашим страхом перед нашим собственным «я»?

Лишь тот, кто уходит, кто пребывает в движении, кто покидает защищенное, безопасное, знакомое пространство, может понять себя самого. Тот же, кто остается внутри своего пространства, вероятно, всегда видит лишь внешнее и никогда не сможет узнать, что значит быть наедине с собой. Уход, бегство, движение к чему-то чужому может и не ориентироваться на какое-то определенное место, может не быть физическим путешествием: для этого движения необходимо лишь живое и правдивое зеркало, в котором можно рассмотреть самого себя. Отражение твоих чувств и надежд поможет тебе наконец приблизиться к себе самому.

Смотри на Танжер, и ты увидишь в Танжере самого себя.

* * *

Танжер имеет долгую и бурную историю, этот город всегда был жарким местом пересечения различных культур. Его жители называют свой город Танджа – вродебыгрубовато, но всежезвучит мягче, чем французское произношение слова Танжер. Разные звуки разных языков обозначают один и тот же город.

Танжер, портовый город на северо-западном побережье африканского континента, расположен близко от Европы. Лишь неширокое водное пространство отделяет Танжер от Барселоны и других европейских городов. Ровно четырнадцать тысяч метров от Танжера до Альхесираса в Испании. Пролив и узкая полоска суши отделяют Танжер от Европы. На африканском континенте находятся испанские анклавы Сеута (по-арабски Себта) и Мелилья, отделенные от Марокко полосой черного песка – границей, для многих непреодолимой. Одни ненавидят эту преграду, другие говорят, что она защищает их благосостояние от нападений[3]3
  Начиная с Реконкисты Испания завоевала и удерживает территории в континентальной Северной Африке на южном побережье Средиземного моря на границе с Марокко для обороны от грабежей с этих мест.


[Закрыть].

На побережье близ Танжера то и дело находят старую одежду и вещи, которые больше не нужны беженцам, – рваную бумагу, отслужившие зажигалки, сношенные туфли без шнурков с оторванными подметками.

До Берлина, города моего рождения, расстояние от Танжера в двести раз больше, чем расстояние от Танжера до Сеуты. Я помню все названия городов, которые прочитывал на дорожных указателях во время наших ежегодных летних поездок на «родину» в переполненном и перегруженном вещами автомобиле. Однако в сами города мы не заезжали, на это не было ни денег, ни времени. Карлсруэ, Мюлуз, Марсель, Лион, Монпелье, Тулуза, Барселона, Сарагоса, Аликанте, Гранада, Малага. Мы, дети, не могли бы назвать ни одной достопримечательности этих городов, родители тоже, да и вообще никто из наших знакомых. Мы ведь были там проездом и хотели одного – наконец добраться в Танжер.

Всегда говорилось: мы едем на родину; я тогда еще не понимал этого слова, потому что ни с кем не обсуждал эту тему; родители никогда о родине не упоминали, или просто я не слышал этих разговоров. Только много лет спустя я начал догадываться о том, что это значит – чувствовать свою родину. Мне надо было многое увидеть и многое пережить, встретиться со многими людьми, чтобы я смог наконец ощутить на своих плечах теплый плащ моей родины. Без родины даже самые яркие лица бледнеют, и мое лицо тоже.

Родина там, где ты полней всего ощущаешь свою жизнь. Родина там, где ищешь свой внутренний мир, даже не зная, удастся ли когда-нибудь его найти.

Но каждому стоит отправиться на его поиски.

* * *

Поездки из Германии в Марокко были утомительными, даже сегодня, спустя много лет, они вспоминаются мне такими. Но мы любили ощущение безопасности в тесноте автомобиля, несмотря на то что часто из-за аварий приходилось подолгу ждать на дороге, под палящим солнцем южного лета. Больше всех досадовал я – потому что предпочел бы остаться летом в Берлине и с утра до ночи гонять в футбол с моими берлинскими приятелями.

Но с каждым километром, приближавшим нас к Танжеру, моя злость, вызванная нежеланием куда-либо ехать, остывала.

И хотя мы, дети, завистливо смотрели на рестораны и кафе, стоявшие там и сям невдалеке от трассы, и мечтали о жареной картошке с кетчупом, нам очень нравилось то, что стряпала мама. Помню эти нехитрые блюда, приготовленные на маленькой газовой плитке: яичницу с луком и помидорами и великолепный марокканский рататуй. Отец находил место поспокойнее, где-нибудь на краю луга или поля, мы сидели кружком и любовались видом окрестностей, а потом, хотя эти привалы длились недолго, мы дремали, отдыхая от шума машин или беспокойных проверок при пересечении границ. Затем мама поспешно варила для отца кофе, наливала его в большой темный термос, и наше путешествие по направлению к Танжеру продолжалось.

Самый одуряющий аромат всегда и рождается, и живет в нашей памяти. Если поискать ассоциацию между путешествиями и каким-либо запахом, то от тогдашних поездок в моей памяти неотделим запах кофе. Если бы я подбирал сравнение из мира музыки, то это, конечно, песни египетской певицы Умм Кульсум[4]4
  Кульсум, Умм (Фатма Эбрахим эс-Саййед эль-Бельтаги, 1904–1975) – египетская певица (контральто), автор песен, актриса. Одна из наиболее известных исполнителей в арабском мире. – Прим. пер.


[Закрыть]. К сожалению, некоторые записи пропали, так как магнитофон жевал ленту на кассетах, и все же песни Умм Кульсум постоянно сопровождали нас в поездках. А если бы я искал зрительный образ, служащий символом наших путешествий из Берлина в Танжер, то это, конечно, вид на море, который открывается вблизи Альхесираса, – увидев море, мы знали, что осталось всего несколько часов и скоро мы будем у цели.

* * *

Путешествие на автомобиле из Берлина в Танжер занимает четыре-пять дней. Чтобы попасть в Танжер, нужно потрудиться. Но ведь без серьезных усилий никогда не удается узнать что-то необычайное, особенное. Танжер щедро вознаграждает затраченные усилия.

Этот город называют белой голубкой на плече Африки. Дома в Танжере почти сплошь белого цвета – здесь нет домов из пурпурно-красного камня, как в Марракеше, или лазурно-голубых, как в городах Шавене или Арсиле. Белый – основной тон Танжера, белый – фон для пестрого многоцветья Танжера. Я еду к прекраснейшим цветам и краскам.

История Танжера уникальна, уникально и его географическое положение, и его бесчисленные тайны и скрытые от чужих глаз параллельные миры: долгое время город был подлинной Меккой для контрабандистов, маргиналов, авантюристов, эксцентрических личностей, самозванцев, рыцарей удачи и актеров всего мира. За это Танжер ценили, за это и презирали. Сюда регулярно приезжал страдавший меланхолией Ив Сен-Лоран. У него был свой дом на холме с великолепным видом на старую гавань.

В Танжере надо быть осторожным – местные карманники особенно активны в ранние утренние часы. Есть и контрабандисты; местные жители, tangauis, которые в большинстве не учились в школе, называют их «трабандос», а не так, как вообще-то полагается по-испански – «контрабандиста». Одни трабандос пользуются уважением, у других репутация скверная. Торговлю наркотиками и проституцию здесь презирают, но о контрабандных дорогих товарах говорят почтительно.

Подвергавшиеся преследованиям евреи и противники Франко, люди, искавшие нового места жительства, фашисты – все нашли пристанище в Танжере. Танжер принимает многих и многих, а вот отпускает кого-то крайне редко.

Многие завершили в Танжере свои скитания, многие, приехав сюда, вскоре тронулись в дальнейший путь. Как ни велики различия всех этих людей, Танжер придает им сходство, стирает различия и усиливает общие черты.

В Танжере ничего не приходится скрывать – ни опасное преступление, ни тяжкий порок. Танжер многое позволяет, Танжер прощает. По улицам Танжера каждый может ходить гордо, с высоко поднятой головой. Каждый может с чистой совестью смотреть в глаза другим. Совесть никого в Танжере не интересует.

Нет числа тем, кого магически притягивает Танжер: это бедняки и богачи, знаменитости и никому не известные люди. Кто-то бежал, кто-то степенно приходил, кого-то приносили на руках, кого-то изгоняли. Танжер любит кровь людскую, Танжер заставляет ее волноваться.

Для иных людей поиски составляют смысл и главную тему их жизни, неважно, сознают они это или нет.

Нет числа людям, искавшим свою собственную, личную историю. Лишь немногие сумели ее найти.

Тахир Шах, афганец, живущий в Марокко, в поисках своей истории, которую он тогда еще не знал, однажды в Касабланке никак не мог отделаться от торговца, назойливо предлагавшего что-нибудь у него купить. От растерянности, а также чтобы избавиться от надоеды, афганец сказал, что хотел бы купить оригинальное английское издание сказок «Тысяча и одна ночь» в классическом переводе Ричарда Фрэнсиса Бертона. Дело в том, что эту книгу отец афганца по закону восточного гостеприимства подарил пришедшему в дом незнакомцу, поэтому книга не досталась в наследство сыну. Запрос казался неисполнимым. Тахир был очень доволен собой – ведь он хотел отделаться от назойливого продавца, чего и достиг, задав ему столь сложную задачу: торговец оставил его в покое.

Прошло много времени, в жизни Тахира Шаха многое изменилось, и многое он успел забыть, в том числе свою мимолетную встречу с бродячим торговцем, когда-то постучавшимся в дверь его дома.

И вот, совершенно неожиданно, спустя долгие годы Тахиру звонит из Танжера некий итальянец и говорит: «Нужная вам книга у меня». Тахир не сразу поверил, однако быстро собрался и на поезде поехал в Танжер. Вскоре по прибытии он уже держал в руках книгу своего отца, которую купил за сущие гроши. Но Танжер одарил его не только книгой – благодаря Танжеру у Тахира появилась своя собственная особая история. Танжер никогда не забывает чьи-то пожелания.

Скажи Танжеру, что ты ищешь, и, может быть, он поможет тебе это найти.

* * *

Мой отец Абдулла Сеули приехал в Германию зимой 1960 года, сначала в Любек, город, как и Танжер, портовый, затем в Берлин.