Текст книги "И плывут куда-то корабли из Танжера…"

Лет восемь тому назад я впервые был в Китае, и китайская кухня уже тогда произвела на меня большое впечатление. Самое вкусное, по-моему, – утка. Она целиком зажаривается на гриле, затем разделывается на небольшие кусочки, причем кости не удаляются, и тушится, ее подают с пак-чой, китайской горчичной капустой.

О моих возрастных изменениях мне говорит не отражение в зеркале, а изменение моих гастрономических пристрастий. Как и раньше, я предпочитаю блюда азиатской, итальянской и испанской кухни, однако по-настоящему прихожу в восторг лишь от марокканских блюд, таких как мясо ягненка с черносливом в таджине. Они создают настроение теплого родного крова. Когда я ем что-нибудь из марокканской кухни, я чувствую себя дома, независимо от того, где на самом деле нахожусь.

Звоню Хамиду: «Дорогой брат, могу я попросить тебя исполнить в ближайшее воскресенье одно мое желание?» – «Разумеется», – не задумываясь отвечает Хамид. – «Тогда приготовь моего любимого ягненка с черносливом в таджине».

* * *

Вчера я наконец провел полный прием пациенток.

Уже три дня я принимаю больных спокойно, не закрывая дверь в коридор. Страх, что кто-то ворвется в кабинет и снова разрушит мою жизнь, еще не покинул меня окончательно, однако он больше не парализует мою волю.

Все-таки я не могу избавиться от этого страха. Он ходит за мной как тень. Причем это тень, которой не нужен свет, она есть всегда. Что же будет с моими пациентками? Смогу ли я продолжать работу? Эти вопросы я не выражаю словами. Ответить на них мне страшно.

Я дышу поверхностно, глубоко вдохнуть не удается, но, попытавшись сделать глубокий вдох, я сразу замечаю, что в мыслях настает некий порядок. Да, я уже могу все больше и больше уделять внимание тревогам моих пациенток и их родных и близких, временами я забываю о своих собственных тревогах. Но полностью отключиться от них не могу.

У меня на приеме супруги, приехавшие из Вильгельмсхафена. Ей шестьдесят, у нее грубое лицо, живая мимика, супруг немного моложе. Она не смотрит мне в глаза, разговаривает, глядя в сторону, на блестящий предмет на моем письменном столе. Это серебряная «рука Фатимы». Она словно заворожила мою пациентку, прямо-таки приковала ее взгляд. Начав разговор с вопросов о симптомах, я хочу узнать теперь совсем о другом.

– Знаете, что это такое? – спрашиваю я, указывая на «руку Фатимы».

– Да, я видела такие в Марокко. Мы любим Марокко.

И вдруг ее глаза засияли. Я спрашиваю:

– А вы были в Танжере?

Отвечает супруг пациентки:

– Конечно. Мы ездим в Марокко вот уже двадцать лет. И первый город, который посещаем в Марокко, всегда – Танжер. У нас жилой автоприцеп. Из нового порта мы выезжаем на автостраду и по ней едем на лучшие пляжи Африки на юге Марокко.

– А в самом Танжере вы не останавливались с ночевкой?

– Нет, – отвечают они хором.

Я рассказываю о Танжере и о том, что большинство людей, побывавших в этом городе, по-настоящему к нему не прикоснулись:

– Только если по-настоящему отважишься на контакт, он реально может возникнуть. Нужно пробыть там некоторое время, нужно отдаться своему сердцу и Танжеру.

После глубокой паузы, короткой, но словно наэлектризованной, мы возвращаемся к обсуждению симптомов болезни.

Я вынужден сообщить супругам, что заболевание уже перешло на позднюю стадию. В этот момент мне приходит в голову, что моя пациентка тоже жертва нападения, пусть и не тех негодяев, – болезнь обрушилась на нее так же неожиданно, резко, беспощадно, она жертва онкологического заболевания, которое опасно для жизни и заставит измениться саму женщину и всех, кто ее любит. В том, что переживаем она и я сам, много общего, больше, чем различий. Она разбита, ослаблена. Мы с ней союзники, я предлагаю ей до завтра остаться в больнице.

Мы прощаемся до встречи через два-три часа, и, уже уходя, она останавливается и просит разрешения задать еще один вопрос.

– Что означает эта рука? Я столько раз видела такие в Марокко, любовалась ими, но не решалась спросить, что это такое.

– А что вы чувствуете, когда смотрите на нее? – спрашиваю я. Ответ следует немедленно:

– Защиту и надежность.

Я улыбаюсь:

– Некоторые ответы получаешь, даже не задав вопрос.

* * *

Холодает, солнце скупо раздает свой свет, начинается темное зимнее время года.

Подобно вирусу, против которого нет прививки, во всех магазинах и торговых центрах распространяются рождественские украшения. В Берлин приехала сестра Ханна. И привезла мне сюрприз.

Год заканчивается, я надеюсь, что мне будет дано прожить еще один год. После того нападения я не рискую слишком далеко заглядывать в будущее. Хожу все еще сгорбившись. Кто знает истинные планы судьбы? Не я.

В этом году начало рождественских каникул мы проведем в Берлине, а вторую их половину в Танжере. Я еще никогда не был в Марокко в это время года. На Рождество мы в детстве всегда оставались в Берлине. Каникулы были слишком короткими, невозможно было бы осуществить путешествие на нашем автобусе в Марокко и обратно. И денег не было, чтобы позволить себе вояж всей семьей чаще одного раза в году. Об отпуске зимой речь не заходила, нам это просто не могло бы прийти в голову. Марокко всегда означало лето, в детстве я был уверен, что в Марокко солнце светит непрестанно.

Помню, как мы в нашей берлинской гостиной с коричнево-бело-оранжевыми обоями на стенах устанавливали рождественскую елку, синтетическую, высотой метра полтора и уже заранее увешанную игрушками. Лишь однажды Хамид принес живую елку, которую срубил за городом, в лесу, как он признался совсем недавно. А тогда нас не интересовало, где он взял это большое, пышное дерево. Мы просто радовались и очень гордились своей красивой елкой.

Класть подарки под елку у нас не было принято, и мы не пели рождественских песен и не читали стихов. Мы не знали этих обычаев, потому и не горевали без них. Однако рождественские дни и для нас всегда были временем особенным и прекрасным. Мы любили яркие рождественские телевизионные программы. Но когда каникулы заканчивались, у меня возникала небольшая проблема. Начинались уроки в школе, все дети рассказывали друг другу о том, как интересно они провели каникулы, о подарках, которые получили. Не желая отставать от своих немецких и югославских приятелей, я рассказывал о рождественском футбольном турнире и о том, сколько голов я забил, я выдумывал также целую гору подарков, самых разных, необычайных, которые якобы получил от родителей. Разумеется, подарки были только такими, какие нельзя принести с собой в школу ни в карманах, ни в ранце. Впрочем, эти истории были нужны, чтобы продержаться только первые дни после каникул, а потом уже никого не интересовало, что за великолепные подарки кто-то получил на Рождество.

Подростком я проводил рождественские дни в основном в игорных клубах. Там встречались многие мигранты, жившие на соседних улицах. Кстати, слова «мигранты» мы тогда не знали. Я не могу назвать никого, кто знал бы тогда это слово. Мы играли в бильярд или флиппер, делали маленькие ставки, так как денег у нас не водилось, кроме мелочи, обычно мы скидывались, а свою колу или лимонад разбавляли водой из-под крана, потому что с полным стаканом в руке вид у тебя более солидный.

В школе у меня было несколько немецких приятелей, однако на Рождество они никогда не приглашали к себе домой. Много позже, уже взрослым, я попробовал и смог оценить вкусные рождественские блюда немецкой кухни. Рождественский гусь с красной капустой покорил меня с первого куска, а в этом году я задумал кулинарный эксперимент – приготовлю рождественского гуся по-мароккански. Правда, я пока не знаю, каким образом придам блюду восточный колорит, но замысел есть и он мне безумно нравится. Немецкий рождественский гусь превосходен, однако я рискну создать новое, до некоторой степени восточное блюдо. Очень интересно, что из этого эксперимента получится. Прежде всего я покупаю свежезарезанного гуся, и, как мне сказали, долгое время он пасся на открытом воздухе в благоприятных экологических условиях. Сбрызнув тушку розовой водой, натираю куркумой. Теперь она великолепного ярко-желтого, «имперского» цвета. Натираю ее чесноком, привезенным из Марракеша, разрезаю пополам большое красное яблоко и кладу внутрь тушки. Ставлю гуся в духовку на средний огонь. Через полчаса начиняю гуся финиками из Саудовской Аравии и черносливом.

Выглядит гусь великолепно. Эксперимент, который состоит в том, чтобы собрать вместе, смешать самые разные продукты, так сказать, освященные вековыми неколебимыми традициями, наверняка даст неожиданный результат. Надо верить в себя, думаю я, надо пытаться, пробовать, несмотря на опасение, что дело может закончиться неудачей. Мне приятно, что я все-таки рискнул создать свой вариант традиционного немецкого рождественского гуся, и, кроме того, я знаю, что уже скоро придумаю какую-нибудь новую кулинарную авантюру, даже если в конце предприятия буду вынужден признать, что оригинал все-таки гораздо лучше моей фантазии на его тему.

Именно так получилось с моим креативным рождественским гусем, столь рафинированно приготовленным в лучших традициях восточной кухни.

* * *

Сегодня ко мне приходила очень приветливая журналистка, которая готовит материал о лечении рака яичников. В разгар интервью она вдруг запнулась и спросила:

– У вас здесь «рука Фатимы»?

Я подтвердил.

– Вы приобрели талисман после того, как на вас было совершено нападение? Чтобы подобное не повторялось?

– Нет, – сказал я. – Она и до того была здесь.

– Значит, она не принесла вам счастья, – разочарованно заметила журналистка.

– Напротив, – возразил я. – Разве после того нападения я мог бы сегодня разговаривать с вами так спокойно, если бы «рука Фатимы» не принесла мне счастье и безопасность?

Женщина улыбнулась. Тень разочарования исчезла с ее лица.

– А откуда вы знаете «руку Фатимы»? – поинтересовался я.

– Когда я забеременела, вскоре на несколько лет уехала в Танжер. Я люблю Танжер, но с тех пор там не была. Я скучаю по Танжеру, но, кажется, по-настоящему поняла это только сейчас.

* * *

Снова и снова мне встречаются люди, готовые помочь. Без всяких просьб с моей стороны, они дают советы, как преодолеть опасения и неуверенность, от которых мне никак не удается избавиться после нападения. Надо, говорят они, перестать бояться. Они желают мне добра, хотят помочь, успокоить. Страх? Конечно, я испытываю страх. Он стал частью меня самого, я признаю свой страх, я отношусь к нему с почтением и хотел бы, чтобы и другие люди его уважали. Страх ведь свойственен человеку. И только когда на тебя находит страх, ты можешь так или иначе обойтись с ним и, следовательно, имеешь шанс не впасть в панику.

Дома, вдалеке от места, где произошло нападение, страх в первые дни одолевал меня так сильно, что я не мог находиться в одиночестве. Днем и ночью рядом со мной был Ахмад, отец Адак, и это очень мне помогло.

День ото дня страх уменьшался, с каждым новым разговором и с каждым взглядом, которым обменивались мы с Ахмадом. Вряд ли страх покинет меня абсолютно. Но я не боюсь этого страха. Он теперь неотделим от меня, он – часть меня.

Об этом писал австрийский поэт Эрих Фрид[30]30
  Фрид, Эрих (1921–1988) – австрийский поэт, прозаик, переводчик, публицист.


[Закрыть]:

 
«Не сомневайся
В том
Кто скажет тебе
О своем страхе.
Но бойся Того
Кто скажет
Что он не знает сомнений».
 

* * *

Я на пути в Стамбул – Константинополь, там проведу всего сутки, но все равно я рад предстоящим встречам в Онкологическом обществе Турции.

Занимаю свое место 4В в самолете, как обычно у прохода. Ко мне направляется элегантно одетый мужчина лет шестидесяти, высокий, осанистый, идет прямиком ко мне, на другие свободные места даже не смотрит. Места слева и справа от меня свободны. Он останавливается передо мной и объявляет, что я занял его место. Посмотрев на него скептически, я долго роюсь в карманах, наконец нахожу билет. Тот человек прав, я сел не на свое место, однако теперь он просит не беспокоиться, не пересаживаться, так как свободных мест полно. И садится рядом со мной.

Стамбул – великолепный портовый город, но совсем не такой, как Танжер. Минареты мечетей излучают спокойствие и невозмутимость, невзирая на лихорадочную суету турецкой столицы. Крики муэдзинов смешиваются с голосами людей и шумом бесчисленных автомобилей, легковых и грузовых. Голоса и шум с удовольствием нарушают проведенную искусственно границу между Европой и Азией.

Во время полета я завязываю разговор со своим соседом. Он хозяин предприятия и входит в группу топ-менеджеров крупного акционерного общества. Большой любитель наблюдать за животными, он с великим терпением снимает их своей «Камерой-600». Он знает, что такое «рука Фатимы», ему не раз доводилось видеть эти амулеты во время путешествий. Я спрашиваю, где именно. «В первый раз, кажется, в Стамбуле, а позднее в Марокко».

Я рассказываю о себе, сосед – о себе. Он читал в газетах о нападении на меня. Несколько недель назад он обратился к врачу по поводу своего кашля, который был очень упорным и долго не проходил. Сам он не любит ходить по врачам, но жена настояла. Жены он, видимо, боялся больше, чем людей в белых халатах; в общем, он отправился на прием к пульмонологу. Врач «обрадовал» его предположительным диагнозом – возможно, это не только заурядный грипп, но и рак легких. Сам по себе диагноз «рак» был едва ли вероятен, так как больной не кашлял кровью, в последние месяцы не потерял в весе, не потел ночью, и к тому же он не курил. И все же он испугался. Что, если роковой диагноз подтвердится и жить осталось всего полгода? Как вынести тягостное ожидание своего последнего вздоха?

Он попытался отбросить эту мысль, но безуспешно. Напротив, теперь эта мысль буквально впилась в него, он ощущал ее кожей и нервами, она была в его мозгу и в его сердце. Дни неизвестности были тяжелы. Когда же исследования были закончены, он смог вздохнуть с облегчением. И в тот же день, когда стало ясно, что у него обычная простуда, прекратился его кашель.

– Я видел, как умирали многие люди, – сказал я. – Многие к тому же были моими хорошими знакомыми на протяжении долгих лет. Мне думается, людям, любящим жизнь и довольным своей жизнью, лучше удается и прощание с ней. Кто хорошо жил, хорошо умирает.

Глаза моего соседа заблестели от радости.

– Я так люблю жизнь, так радуюсь, все больше узнавая ее. Хотя не знаю, правда ли вы можете знать такие вещи или вам только хочется, чтобы было именно так. – Он как будто ответил на вопрос, хотя я вовсе не спрашивал о его отношении к жизни. – Пожалуйста, рассказывайте дальше!

– Каждая жизнь складывается из положительного и негативного опыта. Мы можем что-то сделать для того, чтобы происходили хорошие вещи, мы можем сделать вероятным добро, но не можем силой вырвать добро у жизни. К сожалению, случаются и ужасные вещи, которые мы не можем предотвратить, они настают без предуведомления, приходят не постучавшись, они нападают на человека безжалостно и не считаясь с его прошлым. Крепкий организм, гармония в душе, общение с любящими людьми могут помочь нам перенести самую тяжелую травму. Поэтому так важно, по-моему, чтобы мы задумывались о том, чего хотят наше тело, наше сердце и наша душа. Мы должны спрашивать, куда их влечет, чего они жаждут. Надо лишь доверять самому себе. Лишь в этом случае мы можем преодолеть причиненную нам травму и быть готовыми ко всему, что настанет в жизни, как к доброму, так и к плохому.

Должен признать, что пережитое нападение изменяет меня самого и в то же время я знаю, что оно не сделает меня другим человеком. Я остаюсь самим собой. Это дает мне силу и надежду.

* * *

Сегодня вечером к нам пришла сестра Ханна. Я обещал быть дома к пяти часам, чтобы помочь Адак с приготовлениями. Уже пришли приглашенные нами на ужин ее родители и подруга египтянка Айя.

Несколько недель назад, как раз в те дни, когда на меня напали, Айя совершала паломничество в Мекку. Она привезла мне освященную воду в прозрачной пластиковой бутылке из колодца Замзам. Эта вода обладает особыми свойствами. Друзья и пациентки не раз дарили мне воду из колодца Замзам. Последний раз я выпил глоток этой воды вместе с мамой, когда она уже лежала в отделении интенсивной терапии. Мама, попив воды из Мекки, сразу почувствовала, что стало легче дышать. Жажду легко утолить, но моя боль не проходит. Мама, я скучаю по тебе…

Я очень стараюсь справляться со всеми своими делами, но мне решительно не удается быть пунктуальным. Вот и сегодня нужно было до конца рабочего дня осмотреть еще двух пациенток. Наконец я дома, дверь мне открывает Адак. Пытается строгим взглядом наказать меня за опоздание, но у нее это не очень получается. Губы сурово поджаты, а в глазах мелькает тень улыбки. Я прошу прощения, прохожу в комнату и первым делом здороваюсь с сестрой Ханной, которая держит на руках Лазара. Он смеется и, кажется, пребывает в восторге от ласк первой в его жизни сестры монашеского ордена.

Краем глаза я вижу рядом с сестрой Ханной большую синюю сумку. Надеюсь, никто не заметил моего любопытства – я сообразил, что в этой сумке находится обещанный сюрприз. Какой прекрасный круг друзей и близких собрался! Лазар переходит с рук на руки. Каждый с нетерпением ждет, когда Лазар окажется у него на коленях, и надеется добиться от малыша самой чудесной улыбки. Лазар уже умеет показать каждому, кто с ним возится, что этот человек – избранный.

За ужином мы много смеемся. Наконец настает очередь картины, написанной каплями воды. Она уложена в серую картонную папку, завернута в два слоя пергаментной бумаги. И вот… Я поражен. «Что ты видишь?» – в нетерпении спрашивает мое сердце.

Это картина на кремовой рыхлой бумаге для акварели. На рисунке – овал с тонким коричневым внешним контуром и маленьким кружком в центре. Бумага не гладкая и ровная, а волнистая, словно застывшая частица огромного беспокойного моря. Приглядевшись, различаешь еще и еще круги, множество концентрических окружностей, и только коричневый наружный контур имеет форму овала. Этот рисунок на тонком листе бумаги кажется невероятно хрупким, но в то же время в нем ощущается незыблемость и вечность. С ним хочется разговаривать. В то же время я задумываюсь – кто же автор? Сестра Пьетра? Вода? Природа? Бог? Или моя мама?

Я не могу отвести глаз от картины. Мне приходит в голову сравнение с «Божественной комедией» Данте: Вергилий спускается в ад, который подобно воронке уходит в самую глубь, к центру Земли. В аду девять кругов. Убийцы, разбойники и развратники низвергнуты в кипящий кровавый поток и заживо варятся под присмотром кентавров. Я уверен, что те двое, что напали на меня, если и избегнут наказания на земле, в свое время окажутся в одном из кругов адской воронки.

Порадовавшись картине, я снова заворачиваю ее в пергаментную бумагу. Слышно шуршание, затем настает целительная для души тишина. Я бережно закрываю картонную папку, на сегодня простившись с картиной. Все в мире происходит из воды, утверждал древнегреческий философ Фалес Милетский.

Спасибо тебе, сестра Пьетра.

Кто были те преступники?

Может быть, произошла нелепая путаница? Или это как-то связано с неизбежными инфекционными заболеваниями новорожденных в послеродовом отделении? Или имел место мотив зависти? Кто знает правду об этом гнусном преступлении? Я хочу понять, в чем дело, хочу его классифицировать. В моем уме борются противоположные предположения.

Я подозреваю, что кто-то этих негодяев нанял. Они же набросились на меня, не выражая ни малейших эмоций. Я их не знаю, они меня не знают. Удары и пинки они наносили уверенно, без малейших колебаний. Я не заметил ни малейшего промедления в их жестоких, грубых действиях. Они вполне могли забить меня насмерть.

Кто их нанял?

Эти неотступные мысли меня изводят. Кто способен на подобное, кто? Кто это мог быть? Из-за страха, который преследовал меня после нападения, я был готов подозревать буквально всех и каждого. Какими бы неэмоциональными ни были действия преступников, все-таки они были вызваны, наверное, каким-то оскорбленным чувством. Незадолго до нападения в нашей клинике скончалась пациентка, приехавшая из далекой страны. Перед тем, за несколько недель, я оперировал ее – у нее был рак в последней стадии. Она умерла, так как общая слабость неуклонно возрастала. И умерла за несколько дней до нападения.

В понедельник, после ее смерти, ко мне пришел ее муж. Он хотел поговорить со мной, но из-за нескольких других назначенных встреч у меня не нашлось времени. Я предложил мужчине прийти в среду ко мне в кабинет, чтобы мы могли спокойно все обсудить. И в тот же день он тайком сделал несколько фотоснимков моего кабинета, о чем мне сказал один из моих сотрудников. Зачем? С какой целью?

На другой день произошло нападение. И тогда же этот мужчина снова приходил, якобы хотел получить рентгеновские снимки жены. На следующий день он забрал тело и отбыл на свою родину. Я никого не могу обвинять в преступлении и не могу представить себе, что кто-то мог организовать его исполнение наемниками. Так, может быть, все это нелепая ошибка? Каковы фактические улики?

С того дня прошло семь недель. Руки, особенно пальцы, скрюченные, опухшие, все еще болят. Сломанные ребра очень медленно срастаются, дыхание сопровождается скверными хрипами. Болит правое ухо, ушная раковина, наверное, так и останется поврежденной, но это будет заметно лишь мне самому. Так же, как и многие другие изменения, которые я претерпел.

Полиция ведет розыск, однако у них нет ничего, кроме одного лишь мотива для совершения заказного преступления. Я почти не надеюсь, что преступников схватят. Однако эта мысль меня не огорчает. Явятся ли преступники снова? Думаю, и надеюсь, нет.

Не счесть людей, пожелавших мне скорейшего выздоровления и этим очень меня порадовавших. Родственник одной из моих пациенток даже хотел сам заняться поиском преступников. Я поблагодарил, но попросил этого не делать. Пациентки надарили мне массу различных амулетов и оберегов: фигурку доброй феи, стеклянного ангела, белую статуэтку, святую воду из Мекки. Одна пациентка хотела отдать мне любимую собаку, чтобы та меня охраняла, другая пациентка приготовила настоящий тунисский кускус и лично принесла это великолепное кушанье, а также посуду в мой кабинет.

* * *

Мы прилетели в Танжер. Зимой я еще никогда здесь не был.

Скоро мы увидимся с отцом. Самолет садится мягко. Я схожу с трапа, и в лицо не ударяет ветер, тогда как в прошлый раз, когда мы привезли тело нашей мамы, ветер дул очень сильный. Воздух теплый, какое счастье.

Получив багаж, мы садимся в белое такси – «гранд-такси». На своем довольно трудном для понимания местных жителей марокканском арабском я говорю водителю: «Мулай Рашид, дом 1». Адрес водителю незнаком, но когда мы объясняем, что этот дом находится напротив больницы имени Мухаммеда VI и мечети, названной тоже в честь этого короля, таксист кивает – он знает, как доехать.

Добрались быстро. Отец вне себя от радости видеть нас. А мне кажется, будто мы расстались только вчера. Я любуюсь его улыбкой. Когда отец смотрит на Лазара, его лицо озаряется самой прекрасной улыбкой, какой я давно уже не видел у него. Отец гордо говорит Адак: «Дитя мое, это прекрасный ребенок. Еще ни один малыш не плакал, увидев меня, так что дай мне его скорее!» Отец радуется, и все мы радуемся вместе с ним.

В декабре в Танжере сразу сильно холодает, едва лишь солнце покидает небосклон. Мы спешим домой, где согреваемся зеленым мятным чаем. Все нетерпеливо следят за церемонией заваривания. Чай очень горячий, я едва не обжег себе язык. Вкус замечательный, но в чем-то непривычный.

Спрашиваю отца, почему сегодня у чая какой-то другой вкус.

– В чай добавлена шива, – говорит он.

– Шива? – недоверчиво переспрашиваю я.

– Да, шива. Зимой мы добавляем ее в мятный чай, чуть-чуть. Она защищает от простуды, – убежденно заявляет отец.

– А как по-немецки называется шива?

Отец морщит лоб, поджимает губы:

– Не знаю.

Я спрашиваю друзей, как это растение называется по-испански, но опять-таки никто не знает. А мне это уже не дает покоя, я непременно должен узнать и звоню старшему брату.

– Шива? Это полынь, – отвечает Хамид.

Теперь ясно, чего искать.

Полынь растет на сухой песчано-глинистой почве, поблизости от источников воды, на высоте не более 3500 метров над уровнем моря, в зимнее время года произрастает в Северной Африке. В холодное время года марокканцы собирают листья полыни и добавляют их в чай.

В Европе полынь тоже хорошо известна. В Средние века ее применяли также как средство от злого колдовства. Дрис, мой докторант и друг из Танжера, говорит, что полынь хорошее средство при нарушениях пищеварения, проблемах с печенью и желчным пузырем и она куда лучше, чем все современные медикаменты, но нельзя ошибиться с дозировкой. Если превысить, могут быть проблемы вплоть до помутнения рассудка.

В старых книгах полынь часто является метафорой горечи и печали. Есть также выражение «капля полыни», которое означает мелочь, отравляющую большую радость.

Эту каплю горечи и печали я ощущаю в сладком мятном чае. Вкус не тот, что обычно, однако он – подлинный. Ведь не бывает чего-то в жизни без капли горечи.

Горечь. Когда мы любим, мы знаем, что живем, и знаем, для чего живем на этой земле.

Единственно важное в жизни – следы любви, которые мы оставим, когда уйдем. Так говорил Альберт Швейцер[31]31
  Швейцер, Альберт (1875–1965) – выдающийся немецкий и французский гуманист, философ, врач, лауреат Нобелевской премии мира (1952).


[Закрыть].

* * *

Новогодние праздники миновали, завершился год, наполненный эмоциональными и грозными событиями. Ночь в Танжере была коротка, мы праздновали сначала у отца, ели разные очень вкусные рыбные блюда, одна рыба жареная, с хрустящей корочкой, приправленная острым свежим чесноком, другая тушенная с лимонным соком. Изумительно.

Незадолго до полуночи мы вернулись в касбу, к Ренате. Добравшись, выпили горячего зеленого мятного чаю с добавлением полыни. Этот чай отлично согревает и мигом приводит нас в самое веселое настроение. Потом мы занялись гаданием: расплавленное олово льют в воду, оно должно предсказать, что нас ждет в будущем году. Получились дом, петух, лягушка, дерево. Образы предсказания каждому очевидны, но никому не дано знать истину, и это нам как раз нравится. Какой однообразной была бы жизнь, если бы все шло по плану, без неожиданностей и сюрпризов! А кто может знать истинный план жизни и смерти?

Приятно, что в Танжере в Новый год люди не тратят свое время на бессмысленные фейерверки. В Танжере мусора хватает, незачем добавлять отработанные бесполезные хлопушки и петарды.

Поднявшись наверх в касбе, мы смотрим в сторону моря. Красные стоп-сигналы множества машин похожи на огромную красную змею, подстерегающую добычу.

Мы желаем друг другу любви, здоровья и «безопасности» и отправляемся спать. Через пару часов Адак меня будит: «Мы же хотели посмотреть восход солнца в Танжере!» Я рассказал Адак, что был в Танжере немыслимое количество раз, но мне не довелось видеть здесь восход солнца. Мы поднимаемся по витой железной лестнице на крышу и видим пустынные крыши домов в касбе. Все они словно бы чего-то ждут. Облака висят плотной завесой, мы с трудом угадываем, где должно взойти солнце. Но близость рассвета уже ощущается. Над серым горизонтом парят бесчисленные чайки. В какой-то миг мне чудится, что взмахи их крыльев вычерчивают на небе арабские буквы и слова. Я не могу их прочесть, но ни минуты не сомневаюсь, что это слова любви и доверия.

В солнечном свете все отчетливей и яснее проступают облака. Их много, однако солнце с великим терпением пробивается сквозь темные краски. На несколько секунд появляется красноватое сияние, и вот уже верх облаков озаряется, и надо всем возносится солнце. Из-за облаков не видно его целиком. Да, солнца не видно, но его сила, энергия, дающая свет и движение всему сущему в мире, явственно свидетельствуют о том, как сильно, как несравненно прекрасно солнце. Рассвет был поистине совершенным. Я ожидал чего-то другого, но то, что я увидел, и было другим и – необычайно прекрасным.

Танжер всегда дает тебе не то, чего ты ждал.

* * *

В то время как многие молодые марокканцы ходят по улицам в спортивных костюмах и бейсболках, старики, сидящие в кафе за чаем, одеты в традиционные джеллабы. Молодые девушки, соблюдая обычай, носят головной платок и такого же или подходящего цвета легинсы, некоторые – узкие джинсовые юбки. На улицах сидят женщины в старинной народной одежде и продают чеснок, картофель и разные другие свежие овощи.

Танжер – город контрастов. В замысловатой путанице древних улочек старого города идет торговля изделиями ремесленников, платками, коврами и украшениями, в новых кварталах на витринах выставлены смартфоны, цифровые фотоаппараты и видеокамеры, плоские телеэкраны. И везде сквозь толпу пробираются уличные торговцы, предлагая вам орехи, носовые платки, носки или сигареты поштучно. Пестрота и движение, в которых не каждый приверженный порядку европеец способен ориентироваться.

После финансового кризиса в Танжер и вообще в Марокко нахлынули испанцы, они постоянно приезжают, и это не туристы, а люди, желающие устроиться здесь на работу, чтобы выжить. Один из них – Антонио, вот уже два года стоит за стойкой маленького бара на набережной. «Моя подруга тоже приехала сюда, – говорит он. – В Испании мы не в состоянии оплачивать квартиру. Здесь я зарабатываю, конечно, не очень большие деньги, пятьсот евро, но нам хватает и мы вполне довольны. Невероятно – ведь раньше не мы – сюда, а марокканцы приезжали к нам в Испанию. Но через пролив можно перебраться как с одного берега, так и с другого!» Антонио смеется и исчезает в узком извилистом переулке касбы.

Сегодня мы едем в хаммам. Таково желание отца Адак. Когда мы уходим, мой отец напутствует меня: «Сын мой, хороший хаммам тот, в котором с тебя отвалится твоя шкура, кожа!» Я перевожу его слова своему тестю, и Ахмада в предвкушении хаммама охватывает неудержимая радость.

Мы едем в восточный район Танжера, входим в довольно старый дом, от которого еще издали несет запахами пара и горячих камней. Внизу два отдельных входа с металлическими табличками, на одной изображена женщина, на другой мужчина.

Мы входим в помещение. Пол устлан большими циновками. За неким подобием деревянной стойки, повидавшей на своем веку немало посетителей, стоит атлетически сложенный молодой человек. Мы платим по 14 дирхамов, и он выдает нам по два больших черных ведра. Затем мы раздеваемся и входим в самый хаммам. Навстречу нам направляются молодые и немолодые мужчины в шортах. Здесь мало разговаривают и не глазеют друг на друга. Мы идем следом за Ясином, родственником и другом, который вызвался нас сопровождать, минуем несколько помещений, температура в них разная и пар в каждом новом помещении делается все гуще. Разговоры постепенно стихают, в последнем помещении уже никто не разговаривает, пар здесь такой густой, что почти не виден бассейн с проточной горячей водой.