Текст книги "И плывут куда-то корабли из Танжера…"

– Имеются предметы, подлежащие уплате пошлины? – снова, еще громче спросил пограничник, перелистывая желто-зеленые странички паспорта, на которых стоял красный штамп – вид на жительство.

– Что вы имеете в виду, господин вахмистр? – спросил отец.

– Есть ли у вас запрещенные к ввозу предметы, оружие, наркотики и прочее? – снова вопросил пограничник, при этом ни один мускул не дрогнул на его лице. Мне сделалось как-то неловко, когда мой отец, раздосадованный вопросами пограничника, дерзко и чисто по-берлински выговаривая слова, ответил:

– Разумеется, господин вахмистр. Две тонны ДУРИ.

Глаза и рот пограничника округлились, он разевал рот все шире и шире, казалось, он вот-вот проглотит нас всех разом. Но он только злобно усмехнулся и сказал:

– О’кей, проезжайте направо. Быстро, не задерживаться!

Мы проехали направо, вылезли из автобуса. Из маленького строения, быстро шагая в ногу, вышли четыре пограничника, они вели на поводках четырех немецких овчарок. Сочувственно посмотрев на нас, пограничники вместе с собаками нырнули в глубину нашего автобуса. Начался хаотичный досмотр, строгие окрики пограничников и лай собак звучали все громче, я исхитрился заглянуть в автобус и увидел, что собаки возбужденно обнюхивают пол, по которому раскатились дыни и арбузы, апельсины, головки чеснока, и тычутся мордами в канистры с оливковым маслом и большие, подвешенные на стенах мешки со свежей бараниной.

Наши родственники всегда одаривали нас перед отъездом всевозможными продуктами, как будто всерьез полагали, что мы не переживем зиму, если у нас не будет «настоящей еды из родного края».

Овчарки лихорадочно перебегали в автобусе из угла в угол. Мне показалось, даже собаки понимали, что никаких наркотиков здесь нет. Но им явно нравилось это развлечение, такое экзотическое, так раздразнившее их обоняние и прочие чувства, для них, служебных собак пограничного пункта Драйлинден, это была сказка «Тысячи и одной ночи», вот они и обрадовались. Да так, что каждую минуту поднимали тревогу, якобы учуяв гашиш. Полицейские, нахмурившись, проверяли предположительные тайники один за другим, но никакой добычи, конечно, не могли найти.

Три с лишним часа продолжалась эта «игра в ромбы». Сначала мне было стыдно, оттого что нас подвергли процедуре досмотра, но в конце концов я даже ощутил гордость за ответ, который мой отец дал пограничнику, ведь тем самым отец подарил нам эту историю.

* * *

Мои пять чувств зовут в путь, мне ужасно хочется сию минуту оказаться в Танжере, перенестись туда по суше, по воздуху или по морю. Танжер, мне непременно нужно ощущать тебя.

Как однажды написал Ханс Кристиан Андерсен? «Я на той стороне, в Марокко – если только это не сказка!» Танжер, я хочу быть с тобой.

Но я в плену тысячи обязательств. Я в плену в этом городе и не способен очутиться в другом, я словно беглец, чье бегство только-только началось, чьи глаза за пеленой слез днем и ночью видят Гибралтар, который манит к себе. У каждого пленника есть своя особенная история. Я пью мятный чай из белой фарфоровой пиалы, закрываю глаза и оказываюсь на берегу гавани в Танжере.

* * *

Первое упоминание о Танжере относится к IV веку до Рождества Христова, о Танжере пишет древнегреческий историк Гекатей Милетский. Уже в те времена Танжер был известен своей традицией приготовления из соленой рыбы драгоценного соуса гарум.

В Древнем Риме гарум был одной из любимых приправ, его добавляли как в соленые, так и в сладкие кушанья. Для приготовления гарума брали рыбу разных видов – тунец, сардины, макрель, смешивали вместе с потрохами в пасту и выдерживали на жарком солнце для ферментации. Затем с помощью пресса отжимали смесь, затем процеживали до тех пор, пока она не превращалась в текучее вещество янтарного цвета, с приятным запахом. Гарум считали также эффективным лекарством, им смазывали раны от укуса собаки, долго не заживающие язвы, им же лечили болезни кишечника.

Танжер пережил не один период пышного культурного и экономического расцвета и наконец стал городом свободной торговли, излюбленным центром размещения международных финансовых рынков и фирм.

В начале XIX века началось испанское завоевание Марокко, потом Франция на недолгое время сумела навязать тогдашнему султану Мулай Абд-аль-Хафиду франко-испанский протекторат. Бисмарк своевременно разглядел особое стратегическое значение Марокко и откомандировал в Танжер своего министра. Борьба Марокко против колониальных держав продолжалась более 24 лет. Однако Танжер, являясь крупным торговым центром, снискал себе двусмысленную известность, так как сделался также крупнейшим перевалочным пунктом для торговцев алкоголем и наркотиками. 7 апреля 1956 года страна объединилась и получила независимость, в этот день марокканцы празднуют годовщины воссоединения некогда разделенных и оккупированных областей страны и обретение суверенитета, доставшегося столь дорогой ценой.

* * *

Жители Танжера ориентируются в городе не по названиям улиц, многие названия неизвестны даже коренному местному населению. Чтобы куда-то добраться, важнее знать названия площадей или имена владельцев тех или иных зданий. Однако одну вещь знает в этом городе каждый: «Все дороги в Танжере связаны между собой камнями или людьми, следуй за камнями или следуй за людьми – и ты придешь к цели», – сказал мне таксист в один из моих последних приездов в Танжер.

Так, оживленная улица рю де Сиагин связывает Гранд-Сокко (Большой базар) и Пти-Сокко (Малый базар), который местные жители называют «Дахель», то есть базар внутреннего города; когда-то этот рынок пользовался самой скверной репутацией. Рядом с ним мечеть, возведенная на месте прежнего португальского католического собора, построенного в свое время опять-таки на каменном фундаменте старой мечети. Вокруг полно кафе, в которых, как повелось издавна, заключают свои легальные и нелегальные сделки риелторы и авантюристы, контрабандисты, наркодилеры, торговцы живым товаром. На этой круглой площади много выходов – отбегающих от нее улочек, никакого регулируемого кругового движения не заметно, хотя форма площади, казалось бы, к этому располагает. Но нет, на ней пестрота и мельтешение, шныряют туда-сюда люди и животные, белые и синие такси, разный транспорт.

На длинную рю де ла Марин выходит красивый главный портал Большой мечети XVII века, Джема эль-Кабир. Прямо напротив – медресе, школа, основанная в эпоху Меринидов.

Королевский дворец и бывшая резиденция султана Дар эль-Махзена тоже недалеко отсюда, они рядом с касбой, на севере танжерской медины. Повсюду видишь указатели пути к королевскому дворцу Маршан. Севернее площади перед касбой стоят ворота Баб-эль-Раха и терраса, с которой открывается великолепный вид на Средиземное море, сверкающее темной синевой. Через восточные городские ворота Баб-эль-Бахар поблизости от красной башни Эль-Хамра проходит дорога в порт, а за южной оконечностью уступа – вечно молодой пляж Танжера, который и молодые и старики коротко называют «плайя».

Камень рядом с камнем, люди рядом с людьми – это Танжер. Наверное, главные характерные особенности этого города – печаль и романтика.

Танжер снова и снова как магнит притягивал бесчисленных меланхоликов и романтиков, не подозревавших о том, какие истории расскажет им этот город, который в свою очередь не знал и не мог знать, каких он принимает людей. Все они искали чего-то неповторимого и стремились разрешить загадку своей собственной жизни.

Французский художник Эжен Делакруа был под сильнейшим впечатлением от сияющего света, интенсивных красок, пурпура, лазури, темной зелени кипарисов, коричневого цвета кож, светло-зеленоватого нефрита. «Я бродил по городу. Чувствую себя здесь как человек, который грезит и боится, что увиденное может ускользнуть», – писал он.

* * *

Я в Танжере, сижу в кафе с Гансом Тишледером. Звуки знакомые и незнакомые смешиваются, не сливаясь – вот шум старой кофемашины, а вот бурный спор нескольких мужских голосов. Женщин здесь не видно. За соседним столиком сидят двое – молодой парень и хорошо одетый мужчина постарше, с виду как бы итальянец из Рима или Милана. А молодой, наверное, здешний, житель одного из кварталов бедноты. Они говорят на марокканском варианте арабского, громко, пожалуй, громче, чем здесь принято. Пожилой недоволен манерой своего собеседника: «Ты слишком быстро тараторишь, зачем?» Молодой отвечает: «Я привык так разговаривать, я такой, какой есть, здесь все так разговаривают. Может быть, я так много и так быстро говорю потому, что меня, бедняка, никто не слушает, и ты тоже!»

Поодаль от нас из черно-белого телевизора несутся звуки футбольного репортажа, и там же время от времени раздается стук маленьких твердых кубиков, падающих на деревянную поверхность. Я пробую установить, где идет игра, мой взгляд перебегает с одного столика на другой. Наконец я нахожу их – четверо крепких мужчин, все курят, перед ними на столе стаканы, в которых много зеленой марокканской мяты, и квадратная деревянная доска. Мне не сразу удалось ее разглядеть – похоже, что эти четверо предпочитают обходиться без зрителей.

И все-таки я подхожу к ним. Доска из светлого дерева разделена на четыре поля – красное, черное, зеленое и желтое. Каждый игрок держит в руке жетоны своего цвета. Они ловко бросают на доску маленький белый кубик. Выпадает пять очков – видимо, для бросившего кубик это большая удача. Он надменно усмехается и кладет один из четырех жетонов у начала нарисованного на доске маршрута. И снова бросает кубик, теперь выпадает четверка, игрок удовлетворенно, неторопливо продвигает свой жетон на четыре шага вперед. Я возвращаюсь на свое место и говорю Гансу: «Забавно. Мужчины играют в настольную игру вроде немецкой детской игры “Приятель, не сердись”. Интересно, когда она попала сюда из Германии? Может, во времена Вильгельма?»

Ганс от души хохочет и, наконец успокоившись, отвечает: «Эта игра называется “парчиси”. Она появилась не в эпоху Вильгельма II, а гораздо раньше, пришла из Индии. Вернее, мавры принесли ее в Испанию, в Европу. В восточных султанатах и при дворах правителей в эту игру иногда играли не на доске, а на большом поле, используя слуг вместо фигур. В Германию эта игра пришла только на рубеже XX века. И смысл ее не в том, чтобы играющий не сердился, а в соображении: “поспешишь – людей насмешишь”».

Тогда я понял, почему тот игрок так неторопливо и степенно продвинул свой жетон на четыре шага вперед. И я ему позавидовал, ведь, играя в немецкую, на самом деле не немецкую, игру «Приятель, не сердись», я старался как можно быстрее продвинуть вперед свои фигуры и достичь цели.

Ганс, по-видимому, знает все, что касается немецкой истории и Марокко. Я слушал его рассказы целый вечер, мне еще никто не рассказывал ничего подобного.

31 марта 1905 года император Вильгельм II на яхте «Гогенштауфен» вошел в гавань Танжера. Он выступил в городе с речью, в которой подчеркивал, что Германия весьма заинтересована в независимости Марокко. В Танжере на каждом шагу попадаются немецкие следы. Например, в 1884 году главой германского посольства в Танжере стал Отто Вильгельм Титьен. В Танжере родился его сын Хайнц Титьен, впоследствии выдающийся музыкант, директор Берлинской оперы. Еще в XV веке Фуггеры и Вельзеры[16]16
  Крупнейшие купеческие и банкирские дома Германии XV–XVII веков, которые вели дела по всей Европе и за ее пределами.


[Закрыть] посетили Марокко и вели здесь торговлю.

В 1923 году был подписан документ, официально провозгласивший Танжер международной зоной. Благодаря этому событию город пережил новый подъем, сюда, в зону свободной торговли, потянулись финансовые и другие предприятия со всего света. И не только. В Танжер также понаехали авантюристы, мошенники и контрабандисты. В 1956 году, когда Марокко стало независимым, население Танжера насчитывало сто пятьдесят тысяч человек, включая сорок две тысячи иностранцев.

«Торговцы, факиры, банкиры – это индийцы или пакистанцы; антиквары и строительные предприниматели – испанцы; плейбои и кондитеры – французы; аристократы, шпионы и гангстеры – англичане» – это наблюдение принадлежит современному французскому писателю Даниэлю Рондо.

Танжер в те годы еще не был большим городом, в 1942 году здесь было всего тринадцать мечетей, пятнадцать синагог, шесть католических и три протестантские церкви. Город слыл опасным местом, дурную репутацию он заслужил не только из-за плантаций конопли, которые находились всего в сотне километров от Танжера в горах Эр-Риф. Моя мать родом из селения в тех горах. Каждый год мы ездили туда погостить у родственников – там живут наши тетки, кузины, дяди, племянники и другая родня. В детстве нам не нравились поездки в горы, нам хотелось оставаться в Танжере, играть на пляже в футбол, вечером гулять по улицам и ловить взгляды красивых девушек в надежде, что и мы можем им понравиться. Нам не хотелось в горы, где кусались злые москиты, приходилось спать прямо на твердой земле и где нечего было и мечтать о футболе или плавании. В Танжере можно было досыта наесться «бокадильос», гигантскими бутербродами со свежим белым багетом и тунцом, майонезом, яйцом, оливками, морковью или жареной картошкой – по выбору покупателя. Иногда мы за день съедали три бокадильос. Самые вкусные продавали в Старом городе, на бульваре. А в горах жизнь была совсем другая и довольно трудная. Уже сама поездка туда была настоящей одиссеей. Дорог тогда было мало, в основном пыльные проселки, изобиловавшие поворотами, да еще ехали мы при палящей жаре. Почти вечером добирались мы, усталые, потные, до местечка Хмис, где был базар и где нас встречали родственники моей мамы со своими мулами и ослами, стоя в ожидании поодаль от базарной площади. В то время меня раздражали поездки в горы, а сегодня я вспоминаю их с удовольствием. Помню также, что раз в году отец созывал всех нас в гостиную, ставил перед нами кассетник «Филипс» и мы в микрофон наговаривали свои «звуковые письма» к родственникам в Марокко. Когда мы произносили свои монологи, говорили о наших заботах, передавали приветы родным, тоска по родине покидала родителей, они не чувствовали себя одинокими на чужбине. Благодаря современной технике мы ощущали свою связь с далекими родными и говорили без остановки, говорили и говорили, как при живом диалоге, пока записывалась шестидесятиминутная кассета.

Пожалуй, никто из наших родственников не умел писать, они умели рассказывать чудесные истории, но именно рассказывать. И они терпеливо ждали, когда почта доставит кассету из Германии; в одной из отдаленных деревень узнавали они о бесценной посылке, потом надо было спуститься с гор, найти кого-нибудь из соседей, у кого был кассетный магнитофон, придя в гости, сесть возле этого волшебного предмета и, наконец, услышать любимые голоса родных, живущих в далекой Германии.

* * *

Они сбегались со всех сторон, вели нас на охраняемый пастухами базар, чуть не душили в объятиях, без конца целовали. Мы, в то время маленькие дети, еще не умели разговаривать с нашими родст-венниками-горцами. Родители второпях покупали сахар, соль и моющие средства, все это грузилось на мулов и ослов. Затем караван из десятка навьюченных животных и трех десятков человек отправлялся в путь. Мы шли по узким горным тропам, пересекали чудесные ручьи, поднимались высоко в гору, в селение моей мамы. Ехать верхом мама не хотела, говорила, ее укачивает. Дорога занимала не меньше трех часов. В селении нас встречала толпа взрослых и детей и повторялась церемония приветствий, поцелуев и объятий. До сих пор помню, как царапали мне лицо шершавые шерстяные джеллабы и небритые щеки, помню чужой запах людей и нетронутой природы вокруг. Я потел, эти люди не потели.

Тогда, ребенком, я думал, эта пытка никогда не кончится, и каждый вечер засыпал с надеждой, что завтра все будет позади и я наконец вернусь в любимый Танжер. В горном селении мы ночевали под открытым небом на соломенных циновках, часто просыпались от укусов насекомых, причем таких, которых в Германии мы не видели. На завтрак мы получали оливковое масло, жареные помидоры, свежий берберский хлеб и мягкие черные маслины. Специально для нас зажаривалась яичница. Пили мятный чай. Помню, мы страшно удивились, в первый раз увидев, как наш дядя выпил целый стакан темно-зеленого оливкового масла. В честь нашего прибытия резали барашка, ягненка или козу. По вечерам воцарялось особенное, по-домашнему праздничное настроение. Мужчины садились отдельно, ели, при этом они руками брали куски мяса с большого блюда, за ужином рассказывались истории. Но самым прекрасным было пение.

Сегодня, когда я вспоминаю наши поездки в Танжер и в горы Эр-Риф, мое сердце заливает теплая волна и я чувствую глубокую благодарность моим родителям за то, что они предпринимали эти утомительные и трудные путешествия в том числе и ради нас, детей. И… в горном селении тоже ведь были девушки с прекрасными глазами.

* * *

Мухаммед Шукри тоже родился в горном селении. Он умер в Танжере, это случилось в субботу, 15 ноября 2003 года. Он постоянно подчеркивал, что он не марокканский писатель, а писатель города Танжер. Он знал Танжер и людей Танжера досконально, до мельчайших сокровенных черточек.

Шукри родился в обедневшей крестьянской семье берберов. Когда во время войны с Испанией начался голод, семья ушла из горного селения в Танжер. Здесь Шукри тоже голодал; с какой горечью он пишет, что объедки и отбросы в мусорных ямах христиан лучше мусульманских.

В первое время у его семьи в Танжере не было никаких надежд. Более того, произошла трагедия: отец-деспот своими руками убил громко плакавшего брата Мухаммеда. Вскоре Шукри покинул родительский дом и долго бедствовал, был чистильщиком обуви, просил милостыню возле мечетей, был вором-карманником, поставщиком плотских любовных утех, торговал наркотиками, занимался контрабандой некоторых товаров, без которых иные люди не могли обойтись.

В 1956 году его арестовали за участие в демонстрации против испанских захватчиков. Он рассказывает о пережитом унижении, когда вместо подписи был вынужден приложить к протоколу намазанный краской большой палец – он не умел написать даже свое имя, Мухаммед Шукри. Ему был уже двадцать один год, когда сокамерник научил его написанию трех букв арабского алфавита: алиф, ба и та.

Выйдя из тюрьмы, он встретил образованного человека, знатока Корана и великих произведений арабской литературы, который открыл ему мир грамматики и правописания.

Позже Шукри писал: «Я всегда искал в жизни игру, таинственные знаки, а не истину, искал темное и загадочное, а не светлое и простое, искал неведомое, а не знакомое, искал мираж, а не водный источник».

Путешествия расширяют наш кругозор, позволяют увидеть что-то кроме самого себя. Английский философ Фрэнсис Бэкон сказал: «В юности путешествия служат пополнению образования, в зрелые годы – пополнению опыта». И только жизненный опыт, это столкновение с чем-то чужим, позволяет нам понять то, что является нашим собственным. Тому, кто не узнал ничего чужого, очень трудно познать самого себя. Лишь тот, кто воспринял чужое и увидел самого себя со стороны, способен понять, что значит быть в себе и быть с самим собой. Тот, кто избегает чужого, незнакомого и всегда остается в привычном окружении, не сможет понять, что значит быть в своем собственном сердце, его глубине.

* * *

Танжер всегда окружала некая труднопостижимая мистика. Этот город нельзя назвать по-настоящему живописным, однако он восхищает каждого, кто его повидал. Многое здесь необычно. Анри Матисс на второй день после своего прибытия в Танжер обрадовался затяжному дождю: «Настала хорошая погода. Какой сияющий свет, совершенно иной, нежели на Лазурном Берегу».

Но не только свет делает Танжер непохожим на другие города.

Этот город может заключить тебя в объятия, но может и отпугнуть, и прогнать. На песчаном уступе возле порта сидят африканцы и завороженно глядят на ту сторону пролива, туда, где простирается незнакомая и желанная Европа. Почивший ныне король Хасан II говорил: «Марокко словно дерево: его питают корни, залегающие в глубинах Африки, а дышит оно благодаря листве, которая шумит под ветром Европы».

Многие люди в Танжере тянутся сегодня к этой шумящей листве. Европа для многих стала символом будущего, которое они смогут планировать, выстраивать и улучшать, после того как расстанутся с прошлым, в котором потерпели неудачу. И вот они застряли между ненавистным прошлым и туманным будущим, совершенно не ощущая своего настоящего. В воздухе словно разлита их боль.

У каждой картины есть своя собственная, зачастую скрытая история. Матисс, когда умер его отец, а его собственная слава, казалось, померкла перед невообразимыми восторгами публики в адрес Пикассо, бежал из Парижа в Танжер, решив искать здесь новую силу и вдохновение. И Танжер подарил ему все это, а Матисс подарил Танжеру несколько своих лучших картин.

Не так давно исполнилось сто лет со времени посещения Матиссом Танжера, на эту годовщину откликнулась немецкая пресса. В одной из самых авторитетных газет появился очерк, в котором журналист высказал сильное разочарование: оказывается, простые люди, которых он встретил на улицах Танжера, не имеют понятия о столь прославленном на Западе художнике. Прочитав этот очерк, я был так раздосадован, что написал письмо в газету. «Танжер необычен», – заметил Трумэн Капоте, американский писатель, проживший в этом городе немалое время. То же отмечают и другие выдающиеся писатели и художники. Некоторые из них были здесь беженцами – они бежали от самих себя. Хотя сами они находились в Танжере, душа их не была в этом городе, – пишет Мухаммед Шукри. Кто из европейских знатоков литературы, кто из немцев слышал о Шукри?

Приехать в страну, жить в ней – это дает человеку уникальную возможность узнать ее людей, их радости и горести, принять в них участие. Этой возможностью воспользовались лишь единицы из столь часто цитируемых знаменитостей. Танжер не просто город, где можно оставаться неузнанным и заниматься самим собой. Танжер это плавильное горнило, романтическое место, жестокое место. Расскажи Танжеру о своих мечтах и желаниях – и Танжер расскажет тебе о своих. Наберись терпения и не слушай тех, кто никогда здесь не был. И еще: не слишком верь своему первому впечатлению. Будь терпеливым, и тогда, не сомневайся, Танжер тебя вознаградит.

* * *

Белый город Танжер восседает на престоле над темно-синим глубоким морем, широкая, плавно изогнутая песчаная полоса вдоль кромки воды – словно смуглые руки, простертые в дружеском объятии. Танжер ждет гостей, ждет первооткрывателей и смелых искателей, ждет тех, кто возвращается на родину. Всего час идет паром от южного берега Испании до северного берега Африки. Танжер и в прошлом считался прибежищем для пропащих душ. «Танжер умеет принимать всех сирот и всех скитальцев», – пишет жившая в Танжере писательница Шамседдоха Бораки.

* * *

21 мая 1963 года между ФРГ и Марокко было подписано соглашение по привлечению иностранных рабочих. Молодые мужчины со всего Марокко нанимались на работу, прежде всего на предприятия горной промышленности и на фабрики. Знание немецкого языка не требовалось, как и других знаний о Германии, – нужны были просто крепкие, здоровые парни. В марокканских кафе и барах к ним обращались «официальные представители германской индустрии», эти ловкие чиновники помогали выправить паспорт для выезда из Марокко. Во многих случаях за денежную взятку подделывали возраст слишком молодых, но в остальном подходящих юношей. Мустафа, сегодня уже пожилой марокканец хрупкого сложения семидесяти пяти лет от роду, проживающий в Фридрихсхафене, недавно рассказал мне, что в Марокко трудилась специально приехавшая бригада врачей, которые в рекордные сроки провели медицинское освидетельствование отъезжавших. По их заключениям большинство было признано здоровыми и годными для немецкого рынка рабочей силы. Вместе с тем врачи должны были учесть некоторые особые пожелания работодателей. Так, например, один директор строительства в Рурском угольном бассейне заявил, что среди марокканских рабочих не должно быть лысых. «Если у араба на голове тюрбан, значит, снимете тюрбан, я не потерплю лысых на своей стройке». Другой заказчик просил не нанимать братьев, так как был убежден, что братья вместе легко могут устроить бунт. Гастарбайтерам много чего сулили в чужих краях: благосостояние, хорошие условия жизни для их семей. На это особенно нажимали, но на самом деле нанимателей не интересовало, какое будущее ждет как самих гастарбайтеров, так и их семьи, оставшиеся в Марокко.

* * *

В Танжер прибыло много людей. И много людей Танжер покинуло навсегда. Иностранцы стали местными жителями, местные жители стали чужаками. Танжер – открытый город, но он не каждого к себе подпускает.

Многие воображали, что входят в город как важные господа, они искали экзотики и, конечно, бежали от самих себя, и они никогда по-настоящему не узнали город и не сблизились с его людьми.

В Танжере происходили встречи поэтов. Но слишком часто никто не замечал истинных поэтов его улиц.

«Все голоса повествуют о многоликости внутренне разорванного прошлого, которое каждому представляется счастливым», – пишет Шамседдоха Бораки.

«Тот, кто умеет жить в Танжере, может стать гением, столь богат этот город любителями приключений. Но если ты не понимаешь жизни, Танжер тебя сломает. Танжер соблазняет, как женщина – постоянно бросая тебе вызов. И постоянно пробуждает в тебе томление, новые мечты и желания», – пишет Мухаммед Шукри.

Мой взгляд устремлен на воды танжерской гавани. Я чувствую свою силу. Танжер, ты даешь мне силу, чтобы я мог исследовать и проверить то, что как будто разумеется само собой, и узнать, что стоит за моими собственными мыслями. Ты всегда давал мне силу, просто я этого не понимал. Танжер, ты мое добровольное испытание. Я подхожу к тебе все ближе и ближе.

* * *

В Танжере я чувствую свое происхождение. Но знаю ли я свои корни? Насколько глубоко я должен копать, чтобы достичь ясности относительно моих действий и ощущений? Многое здесь мной все еще не исследовано, хотя мне кажется, эти внутренние призывы, звучащие во мне самом, я когда-то уже слышал. Но тогда я не понял их смысла.

Корням необходимо иметь надежное окружение и постоянный приток энергии. Для роста корням нужны опора и цель. Танжер, будь моей опорой, открой мне солнце и море и скажи мне, зачем я живу.

* * *

Потерянные души блуждают по Танжеру – так было вчера, так будет завтра и послезавтра. Танжер не спросит, откуда они пришли и когда уйдут прочь. Если ты хочешь влюбиться в Танжер, ты должен ему отдаться; одной только ненависти к какому-то другому городу недостаточно. Если ты хочешь влюбиться в Танжер, ты должен действительно прийти в Танжер и прикоснуться к его земле. Если ты хочешь влюбиться в Танжер, ты должен доверять людям Танжера и ценить их во всем их многообразии.

Одного лишь желания прийти в Танжер недостаточно, чтобы почувствовать любовь к Танжеру и чтобы этот город страстно тебя обнял.

* * *

Танжер может предложить больше, нежели некоторое количество достопримечательностей, любопытных для иностранца. Я имею в виду касбу с действующей мечетью, сокровищницу, дворец султана, ворота Баб-эль-Асса, которые называют также Порте де ла Бастонаде, потому что здесь раньше публично били плетьми преступников. Интересен музей Форбса, где собрано 115 тысяч моделей солдат и представлены панорамы главных военных событий многовековой истории Европы и Марокко: битва при Ватерлоо, восстание кабилов[17]17
  Кабилы – один из крупных народов берберов.


[Закрыть] против испано-французской колонизации, «Зеленый марш» марокканцев, к которому король Хасан II призвал народ, с целью аннексии Западной Сахары.

Здесь можно открыть гораздо больше: подлинные хранители тайн города это его люди и места, о которых редко сообщают приезжие литераторы и путешественники. Но именно они составляют подлинное отличие Танжера от других городов этого мира. Если ты приехал в Танжер, не сосредоточивай внимание на известных туристских целях, а присматривайся к дороге, которая ведет к ним, касайся стен, будь зорким и не бойся отойти на несколько шагов в одну или в другую сторону. Тогда ты сделаешь открытия, о которых никто еще не рассказывал.

* * *

Страх открывает дорогу мистике. Страх ищет защиты и укромности. Моя тетка, живущая в горном селении, позвонила и сказала, что ей приснился плохой сон, мол, мне грозит опасность, я должен остерегаться дурного глаза. Марокканцы очень серьезно относятся к «дурному глазу». Под этим понимается не только чье-то злое выражение лица, но и любая злая мысль или негативная эмоция, зависть, ненависть или неприязнь, «дурной глаз» считают источником роковых трагедий.

Относительно предметов, способных защитить от сглаза, у местных жителей нет единого мнения, и только насчет хамсы ни у кого не возникает сомнений. Хамса оберегает своего владельца от всяческих напастей. Слово «хамса» арабское, означает «рука Фатимы», а также числительное «пять», то есть обозначает число пальцев на руке. На Востоке числу пять приписывают особую силу, есть и заклятье «хамса фи айнек», что значит «пять (пальцев) в твои глаза», оно-то и оберегает от сглаза.

«Руку Фатимы» в Марокко можно встретить повсюду – в Марракеше, Фесе и Танжере. «Рука Фатимы» – это стилизованная ладонь; большой палец и мизинец имеют одинаковую длину. Я с детства то и дело влюблялся в эти руки, наделенные оберегающей силой. Дома в Берлине у меня много этих амулетов, в каждой комнате квартиры, а также в автомобиле и на моей и так-то слишком тяжелой связке ключей. Ведь защита необходима везде. От сглаза оберегают также хна и ладан.

Пятиконечная звезда, та, что на государственном флаге Марокко, пентаграмма, соломонова печать, уже в Средневековье считалась оберегом от злых сил.

В «Фаусте» Гёте этот знак не позволяет Мефистофелю уйти из кабинета Фауста.

 
«Мефистофель.
Нет, трудновато выйти мне теперь —
Тут кое-что мешает мне немного:
Волшебный знак у вашего порога.
 
 
Фауст.
Так пентаграмма этому виной?»[18]18
  И.В. Гёте. Фауст. Ч. I. Сцена третья. Пер. Н. Холодковского. – Прим. пер.


[Закрыть]
 

В переулках Танжера мне часто попадается на глаза этот знак. И я не знаю, то ли сам втайне его ищу или он меня находит.

Существует масса вариантов этого амулета, все они разные и каждый уникален. Каждая маленькая ладошка словно хочет рассказать свою особенную историю. Материал, цвет, форма, декор неповторимы, как руки людей, изготовивших эти амулеты. Выбирая хамсу, нельзя спешить, нужно дать себе достаточно времени, чтобы подумать, прежде чем подойти близко к этой руке и попросить у нее защиты от возможных несчастий. Тронь руку – и ты сразу поймешь, ее ли ты искал.