Текст книги "Столетняя война"

Принцы, реформа и казна

Последствия репрессий 1382–1383 гг. были намного болезненней, и бюргерство, которое опыт приучил к осторожности, боялось совершить какую-либо ошибку, которая могла бы помешать постепенному восстановлению их экономического положения, а стало быть, их привилегий.

Парижане как раз и занимались терпеливым воссозданием муниципальной организации, которой была в принципе и прежде всего коммерческой инфраструктурой. В 1389 г. они добились, чтобы должность купеческого прево снова отделили от должности королевского прево Парижа. Адвокат Жан Жувенель был назначен – королем – на должность «хранителя должности купеческого прево для короля». Конечно, от этого было еще очень далеко до купеческого прево, избираемого горожанами, но правительство мармузетов мудро выбрало для этого нотабля, который был парижанином с недавних пор, но имел родственные связи со всеми хорошими семьями столицы. Его функция была скромной: следить за содержанием улиц и за градостроительством. Такой человек был способен придать этой должности значительность. Вскоре его станут воспринимать как настоящего купеческого прево. Признание ему принесла повседневная практическая деятельность. Когда Жувенель от имени города выиграл процесс в парламенте против руанцев, он прослыл защитником дела Парижа. Его преемники скоро забыли, что их назначил король.

Людовик Орлеанский умел создавать себе врагов. Уже считалось, что он обходится дорого. Парижане еще больше озлобились, когда герцог в 1404 г. подтолкнул своего человека, парижского прево Гильома де Тиньонвиля, выселить преемника Жувенеля с Гревской площади и обосноваться там самому. Герцог Орлеанский был князем злоупотреблений и поборов. Филипп Храбрый извлекал выгоду из этой его репутации. Он выступал как сторонник реформы.

Позиция герцога Бургундского в деле Великой схизмы хорошо сочеталась с его внутриполитическими декларациями. Когда Людовик Орлеанский весной 1402 г. добился назначения тяжелого налога, герцог Бургундский легко приобрел популярность, неоднократно заявив, что отказался от своей доли в сто тысяч экю, которых, похоже, ему никто и не предлагал. Об этом деле, как и о некоторых других речах в том же духе, еще долго говорили.

Так что, скончавшись 26 апреля 1404 г., Филипп Храбрый оставил своему сыну Иоанну Бесстрашному пустые денежные ящики и весомый политический капитал: имя герцога Бургундского было популярным.

Иоанн Бесстрашный был не столь представителен, как отец, но имел собственный авторитет. Клирики называли его тонким, дворянам была известна его храбрость. В крестовом походе против турок он сделал больше, чем требовал его долг, возглавив в двадцать четыре года французский корпус, слишком рано и без поддержки ввязавшийся в бой с армией Баязида. Сражение при Никополе 25 сентября 1396 г. стало настоящей катастрофой для христиан. Для Иоанна Бесстрашного это был блистательный подвиг. Так что весной 1404 г. против жуира Людовика Орлеанского выступил принц в ореоле славы крестоносцев – пусть и побежденных, как при Людовике Святом. Честолюбивый герцог Бургундский очень быстро понял, что «реформа» – волшебное слово. Со стороны Иоанна Бесстрашного было весьма мудро не отходить сразу же от политики отца, став герцогом.

Однако управлять Бургундским государством было очень тяжело, и новому герцогу пришлось целиком посвятить себя этому. Плохо сознавая, что ключ к бургундским финансам находится в Париже, он попытался навести порядок в своих делах от обеих Бургундии до Северного моря. Но, поскольку он разделил наследство с братом Антуаном, эта задача была сложной, так как земли обоих, унаследованные во Фландрии и в Бургундии, чередовались весьма прихотливо. Короче говоря, Иоанна Бесстрашного при дворе не было.

Минусы такого отсутствия он заметил достаточно скоро. До тех пор королевская казна покрывала пассив бургундских финансов. После смерти Филиппа Бургундского щедроты короля – или, вернее, Совета, в котором заправлял герцог Орлеанский, – больше не распространялись на Бургундию. Общая сумма даров и пенсий герцогу Бургундскому за счет королевских финансов от ста-двухсот тысяч ливров в год – в 1403–1404 гг. было выплачено 185 300 ливров – в 1406 г. снизилась до 37 тыс. ливров. В финансах Филиппа Храброго королевские деньги составляли от 38 до 59 %, у его сына – не более 24 %. Иоанн Бесстрашный понял: если он уступит свое место в Париже, один из главных источников его дохода иссякнет.

К угрозе финансового кризиса добавлялась политическая опасность: уменьшение королевской щедрости неизбежно вынуждало герцога повышать налоги в собственных владениях. Это был прямой путь к новому взрыву во Фландрии. Во всяком случае, Иоанн Бесстрашный рисковал вызвать против себя заговор.

Тем временем Людовик Орлеанский получал от королевской казны девять десятых своего дохода. Контролировать Совет значило контролировать распределение денег и, более того, переуступки налоговых прав. Королевский налог взимался во всем королевстве, но принцы очень любили извлекать выгоду из того, что собиралось в их владениях. Поэтому Людовик Орлеанский не пропускал ни одного заседания Совета, он пользовался тем, что Иоанну Беррийскому откровенно наскучила политика, и без труда назначал в Совет своих людей. В результате он контролировал все ключевые посты в правительстве и финансовой администрации.

Поворот в судьбе Изабеллы Баварской произошел весьма кстати, чтобы королевский брат мог укрепить свои и без того прочные позиции. В периоды просветления Карл VI пытался вновь взять власть в свои руки и убедиться в обоснованности решений, принятых в его «отсутствие». Королева могла засвидетельствовать преемственность политики лучше, чем кто-либо. Некогда включенная в качестве важного звена в сеть брачных союзов, которую плел Филипп Храбрый, с 1405 г. Изабелла явно освободилась от этих уз. Долгое время чуждая политическим играм, она могла вместе с Людовиком Орлеанским участвовать в придворных развлечениях, а действовать на европейской арене в политических интересах Бургундии. Но время баварской политики прошло, герцогом Бургундским был уже другой человек, и Изабелла более отчетливо чувствовала, что нужно выбирать тот или иной лагерь.

Мог ли младший брат короля развлекать королеву в периоды «вдовства»? Во всяком случае, их совместные забавы вызывали общее осуждение. Подсчитывали, сколько стоят их одежды, украшения, музыканты. До разговоров о безнравственном поведении отсюда был только шаг, которого пока никто не сделал. И раньше Брантома не сделает…[90]90
  О том, что Изабелла Баварская была любовницей Людовика Орлеанского, впервые заявил только историк и писатель Брантом (1540–1617) в XVI в., не приведя никаких доказательств (прим. ред.).


[Закрыть]

Первый конфликт между принцами-соперниками – первое столкновение в новом поколении – произошел в 1405 г. Герцог Орлеанский три года пытался вновь разжечь войну с Англией и отомстить за Ричарда II, хотя при жизни последнего не поддерживал его усилий по сохранению мира. Он несколько раз бросал вызов новому королю Генриху IV Ланкастеру. Он добился сбора эда для оплаты десанта на том берегу Ла-Манша. Иоанн Бесстрашный был не заинтересован в новом разорении Фландрии: он был против войны и против этого налога, как и любого другого. Он отказался взимать этот налог в своих владениях. Потом, чтобы показать характер, он устроил под Парижем демонстрацию военной силы.

В августе 1405 г. дело едва не дошло до гражданской войны. Армия герцога Бургундского вышла на равнину северней Парижа. Крайне спешно набранная армия герцога Орлеанского заняла позиции на юге. Людовик Орлеанский и Изабелла немедленно покинули Париж. Дофин Людовик, ребенок, которому было не суждено царствовать, последовал за ними на следующий день. Иоанн Бесстрашный, поняв, куда дует ветер, верхами отправился за эскортом принца и догнал его в Жювизи. Потом он привез дофина и его спутников обратно в Париж: за неимением лучшего, соседство с наследником престола придавало действиям герцога Бургундского некое подобие легитимности.

Иоанн Бесстрашный обосновался в Париже, привлек на свою сторону университет, изложил королю обширный план реформ, касавшихся как ведомства двора, так и юстиции или домениальной администрации, и сделал вид, что желает созыва Генеральных штатов, чтобы выступить перед ними. Чувствуя себя недостаточно сильным в этой столице, еще очень чуждой для него, он вызвал в качестве подкрепления своего брата Антуана, герцога Лимбургского, с восьмьюстами копьями. Потом он начал настраивать парижан против своего соперника. Королевские чиновники воздерживались от того, чтобы принимать чью-либо сторону. Горожане хранили спокойствие.

Все это закончилось объятиями. В октябре королева и герцог Орлеанский вернулись в Париж. Устроили большой праздник. Герцог Орлеанский воспользовался им, чтобы окончательно привлечь на свою сторону дядю, герцога Беррийского: последний из еще живущих братьев Карла V с самого начала не любил того, кто устроил эти беспорядки.

Импульсивный Иоанн Бесстрашный мало-помалу отошел от английской политики отца. Но если он и зарился на Кале, он ничего не делал, чтобы вернуть город. Людовик Орлеанский, в свою очередь, устроил бесполезную демонстрацию силы близ Бордо. Бесспорно было одно, что дело идет к внешней войне, как и к гражданской.

Герцоги Бургундский и Орлеанский проводили широкие пропагандистские кампании. Они писали письма монархам и городам. Тех и других они знакомили со своей версией событий 1405 г., со взаимными претензиями, со своей программой управления. Речь шла и о том, что герцог Людовик расточает королевские деньги, и о том, что герцог Иоанн похитил дофина. В конечном счете письма, поступая одним и тем же адресатам, приняли характер обмена поношениями.

Иоанн Бесстрашный заметил, что ему недостает убедительности. Чиновники Счетной палаты ответили ему, что будут действовать по совести. Принцы, как король Наваррский Карл Благородный, герцоги Беррийский и Бурбонский, заявили, что их беспокоит его политическая программа – управление через посредство Штатов, которое, как им казалось, может привести королевство к анархии. Что касается Совета, он в большинстве состоял из креатур Людовика Орлеанского; слова, произносимые герцогом Бургундским за его пределами, здесь находили мало поддержки.

Открыто встали на сторону герцога Иоанна в 1404–1406 гг. только магистры университета, начавшие объединять замыслы реформирования церкви и королевства в единый теоретический план. Может быть, некоторые считали, что здесь можно применить «насильственный путь», какой недавно проповедовали в отношении церкви.

Речь, произнесенная Жаном Жерсоном перед всем двором 7 ноября 1405 г., вписывалась в эти размышления о реформе, но это была речь человека, глубоко приверженного идеям королевской власти и к общественного согласия. «Vivat Rex!» [ «Да здравствует король!» (лат.)] Так начиналась речь. Издавна склонный к реформам, Жерсон тем не менее оставался умеренным деятелем. Иоанн Бесстрашный использовал его нравственный авторитет, чтобы отвоевать позиции в общественном мнении, утраченные после летних событий.

Жерсон, цитировавший Аристотеля и Блаженного Августина и даже Плутарха и Боэция, точно следовал направлению, какое указал полтора века назад Фома Аквинский. Его теория верховной власти была теорией согласия разных частей тела общества ради общего блага. Договор между королем и подданными является, согласно Жерсону, следствием только божественной воли: государь должен быть всего один, как существует всего один Бог. Но власть короля проистекает из согласия, из договора, который санкционируется Богом, как и передача власти по наследству. На основании того же договора исполняет свою роль и Совет: в теле общества это орган чувств, благодаря которому суверен может осознавать, в чем состоит общее благо. Таким образом, король – не судья Совету, он должен следовать мнениям последнего.

Государь должен не только о том спрашивать, но тому верить и выполнять, и держать это в тайне. Ибо в противном случае, ежели спрашивать совета и оному не следовать, получилась бы насмешка либо притворство.

Под Советом по преимуществу понимались Генеральные штаты. Король должен советоваться с университетами, с парламентом, с дворянством, с духовенством. Можно отметить, что горожанам Жерсон особой роли не отводит.

Король здесь входит как составная часть в политическую систему. Для нее он не все и не господин. Он ее глава. Но тут имеется в виду старинная притча о голове и частях тела. Жить друг без друга никто из них не может.

Иоанн Бесстрашный решил, что он выиграл. Ордонанс за январь 1406 г. предписывал, что на время отсутствия (болезни) короля власть переходит совместно к принцам и Совету. Но еще надо было взять верх в Совете, сокращенном до пятидесяти одного члена, назначение которых вызывало все новые конфликты. Осталось тринадцать прелатов и тридцать восемь мирян. Это было компромиссным решением, но большинство составляли люди Людовика Орлеанского: он мог твердо рассчитывать на двадцать четыре – двадцать пять советников, в то время как сторонниками герцога Бургундского было всего десять-двенадцать. Остальные были очень нерешительными и готовыми промолчать. Тем не менее от этого «болота» все и зависело.

Выбор 1406 г. олицетворял меньшее зло. Реорганизация совета в апреле 1407 г. усугубила дисбаланс. Число советников сократили наполовину, поскольку герцог Орлеанский и его сторонники считали, что, когда в работе Совета участвует слишком много людей, это снижает его эффективность. Так, Совет покинуло несколько епископов, не имеющих выраженной политической позиции. Но среди удаленных оказались все миряне, поддерживавшие Бургундца. Из двадцати шести советников в новом списке Иоанн Бургундский мог рассчитывать только на епископа Турнейского, который остался в Совете, и на Ренье По, который в него вошел. Кроме того, настоящий штаб, состоящий из принцев – Людовика II Анжуйского, Иоанна Беррийского и Людовика Бурбона, – исключал возможность любого авторитарного вмешательства в дела в отсутствие больного короля.

Иоанну Бесстрашному больше не на что было надеяться. Либо он изберет «путь насилия», либо ресурсы Французского королевства окончательно ускользнут из его рук. В разгар словесной перебранки, которая в качестве пропаганды сопровождала чисто политические операции, каждый из противников избрал себе эмблему и девиз. Опередив кузена, Людовик Орлеанский выбрал узловатую палку, то есть дубину. Преимущество Иоанна Бесстрашного было в том, что он делал ответный ход: его эмблемой стал струг. После орлеанского переворота в Совете струг должен был либо пойти в ход, либо выказать свою непригодность ни к чему. Один подручный герцога Бургундского, готовый на все мелкий нормандский дворянчик по имени Рауле д'Анкетонвиль, начал рыскать вблизи парижских резиденций королевской семьи.

Убийство Людовика Орлеанского

23 ноября 1407 г. Людовик Орлеанский, покинув дворец Барбетт на улице Вьей-дю-Тампль, где он посетил королеву, которая готовилась родить, оказался лицом к лицу с вооруженными людьми. Как позже напишет секретарь парламента в период между двумя заседаниями, при герцоге было «слишком мало сопровождающих». С помощью гизармы – алебарды с крюком – нападающие сбросили его с коня, разрубив ударом топора ему запястье. Потом они раскроили ему череп на мостовой. Соседи отнесли тело в церковь Блан-Манто.

Прево Гильом де Тиньонвиль велел запереть городские ворота, собрал ночью всех ответственных за общественный порядок, а на рассвете к работе приступили следователи.

Очень скоро весь Париж узнал, что случилось. Через тридцать шесть часов после покушения Тиньонвиль смог сделать первый рапорт Совету: он сообщил, что следствие идет успешно и он без труда найдет улики, если соблаговолят разрешить ему провести обыски во дворцах принцев. Засада у дворца Барбет была подготовлена тщательно, но убийцы привлекли внимание: установлено, что уже несколько дней они находились в особняке Имаж-Нотр-Дам, откуда легко можно был наблюдать за всеми, кто входит во дворец королевы и выходит из него. Было очевидно, что преступление совершили не случайные грабители. С другой стороны, соседи видели, как убийцы бежали: их след вел во дворец Артуа, парижскую резиденцию герцога Бургундского.

Герцоги Анжуйский, Беррийский и Бурбонский равнодушно заявили: пусть обыскивают их жилища. Герцог Бургундский отвел в сторону двух дядьев и тихо признался, что преступление совершено по его приказу. Бес его попутал. Убийцы укрылись во дворце Артуа. При расставании ничего громко сказано не было. Принцы разъехались по домам, так ничего и не решив. Они были в растерянности.

На следующий день, 26 ноября, Совет собрался у герцога Беррийского, в Нельском дворце. Когда явился Иоанн Бесстрашный, его дядя герцог Беррийский его не пустил. Бургундец решил, что ситуация опасная: так его могут и арестовать. В сопровождении Рауле д'Анкетонвиля, исполнившего его преступный приказ у дворца Барбетт, он немедля покинул Париж и остановился только в Бапоме, рано утром 27 ноября.

Народ был скорее рад. Герцог Орлеанский обходился дорого, и его не слишком любили. Добрые люди, как и рассчитывал Иоанн Бесстрашный, посмеивались: «узловатая палка обстругана», струг срезал сучки. Кстати, теперь возник соблазн поставить в вину королевскому брату все несчастья страны, включая безумие Карла VI. Разве не мечтал герцог Людовик унаследовать престол? Во всяком случае, его смерть разрешала много проблем. Она означала победу Бургундца, а значит, отмену эда, правление при посредстве штатов, усмирение строптивого папы, мир с Англией и многие другие блага. То есть все, что можно было считать благом по сравнению с ситуацией в настоящий момент, все беды которого казались связанными с орлеанским засильем, пусть даже пятнадцать лет назад они могли быть следствием бургундской политики.

После короткого, но реального процветания экономическая ситуация начала ухудшаться. Заработная плата не росла, застыв с тех пор, как закончился скачок зарплат 1350 – 1360-х годов, но из-за стабильности монеты долги не сокращались. После очень ограниченных девальваций 1385 и 1389 гг. выпускали монету по 27-й стопе, и так будет продолжаться до 1411 г.; «генар» (gue;nar) чеканили в количестве 74 монет из марки с пробой в 5 денье 12 гранов сплава – 458-й пробой чистого серебра – и номиналом 10 турских денье. До монет в два-четыре денье конца 1360 г. было еще далеко. Все хорошо знали, что твердая монета выгодна богачам, собственникам, тем самым, кто поднимал голову по мере того, как забывалась волна восстаний 1380–1382 гг. Разве новый хранитель должности купеческого прево Парижа Шарль Кюльдо не был сыном и внуком купеческих прево?

Это значило, что никто по-настоящему не оплакивал смерть Людовика Орлеанского, и его вдова осталась в одиночестве. Валентина Висконти находилась в Шато-Тьерри, когда ее муж выходил из дома королевы. Теперь она демонстративно надела траур – даже ее дорожные повозки были затянуты черным – и приехала в Париж, где король не мог отказать ей в приеме. Но добилась от Карла VI она лишь одного принципиального решения: герцог Бургундский будет лишен потенциальных прав на регентство. Король пообещал рассудить дело по справедливости, но малочисленные приверженцы герцогини Валентины напрасно ждали, что Иоанна Бесстрашного вызовут на суд пэров. В конечном счете вдова удалилась в Блуа. Во многих отношениях эта страница была перевернута.

Иоанн Бесстрашный уже приходил в себя. Обосновавшись в Амьене, он принимал посланцев от принцев, советовался с юристами, готовил свой ответ на обвинения, выдвинутые герцогиней Орлеанской. Чтобы подготовить его аргументы, в Амьен прибыл богослов Жан Пти, выступавший в мае 1406 г. перед принцами и парламентом как пламенный противник авиньонского папы и его сторонников, тулузских магистров. И 28 февраля 1408 г., готовый выступить в качестве обвинителя, а не обвиняемого, герцог Бургундский совершил в ликующий Париж торжественный въезд, который Людовик Анжуйский и Иоанн Беррийский его тщетно просили отложить. Никто из парижан не задумывался, что тот, чье возвращение они празднуют, – убийца.

8 марта перед всем двором – по такому случаю приехали герцоги Бретонский и Лотарингский – и при председательстве дофина Людовика Жан Пти произнес в оправдание герцога Бургундского речь, которая станет известной под названием «Апология тираноубийства». Битых четыре часа богослов толковал Писание – «корень всех зол есть сребролюбие» – и со страстью развивал силлогизм: если дозволительно избавить христианский народ от тирана, который своими бесчинствами и алчностью разоряет тех, кого ему следовало бы защищать, а герцог Людовик Орлеанский был тираном, следовательно, его казнь была богоугодным деянием. Под первую часть этой речи были подведены солидные основания из Священной истории и сочинений авторитетов классической древности. Вторая часть была не столько перечислением преступлений герцога Людовика – которое можно было бы сделать, но которое стало бы намеком еще многим принцам, что они достойны казни, – сколько набором натянутых обвинений и недоказуемых россказней. Жан Пти умолчал только об одном – о том, что есть королевское правосудие, и Иоанн Бесстрашный не вправе подменять собой суд пэров.

Как раз об этом 11 сентября говорил перед тем же двором оратор, выбранный герцогиней Валентиной, – аббат Серизи. Присутствовал Карл Орлеанский, сидевший рядом с матерью. Аббат потребовал наказать убийц. Иоанн Бесстрашный к тому времени добился вымогательством у больного короля грамоту о помиловании. Принцы сделали вид, что не придают этому значения. В июле герцога Бургундского призвал на помощь шурин, епископ Льежский Иоанн Баварский, которого льежцы осадили в Маастрихте; его отъезд тогда придал принцам некое подобие смелости. Они аннулировали грамоту о помиловании и декретировали, что должен свершиться суд. Если герцог в кратчайший срок не покается, ему объявят войну. Стали набирать войска.

В ноябре ситуация резко изменилась. Одновременно пришли вести о смерти Валентины Висконти и о возвращении в Париж герцога Бургундского, окрыленного победой над льежцами, за которую он получил прозвище Бесстрашный. Армия герцога Иоанна находилась в полной готовности; герцоги Анжуйский и Беррийский сразу забыли, что грозили ему войной. Карл Орлеанский, заложивший свои драгоценности, чтобы добыть деньги на эту войну, был ими покинут и вынужден переживать свою горечь один.

Герцог Бургундский был уверен в своих силах, но не в своих тылах. Сначала в Шартре 9 марта 1409 г., потом в Бисетре 2 ноября 1410 г. противники заключили мир, не желая по-настоящему ввязываться в войну, последствия которой могли быть непредсказуемыми для всех.

Со стороны своей партии – двоюродного деда герцога Беррийского, тетки Изабеллы, кузенов герцогов Анжуйского и Бурбонского – Карл Орлеанский больше слышал слов ободрения, чем получал реальную помощь. В конечном счете лучших сторонников он нашел на Юге Франции, у жителей которой не было тех причин для поддержки дела Бургундца, какие были у парижан. Одним из его приверженцев стал коннетабль Шарль д'Альбре, другим – граф Бернар д'Арманьяк. Этот союз скрепили браком. Карл Орлеанский в свои восемнадцать был уже вдовцом после смерти дочери Карла VI, той самой Изабеллы, которую бургундская политика на время сделала королевой Англии; он повторно женился на Бонне, дочери графа д'Арманьяка. Общественное мнение не замедлило воспринять Арманьяка как настоящего вождя партии.

Иоанн Бесстрашный не остался в долгу. Он привлек на свою сторону наследственного врага короны Валуа – короля Наваррского Карла Благородного, родного сына Карла Злого. Герцог Людвиг Баварский, верный союзу, который был столь основательно сплетен двадцать лет назад – и о котором у Изабеллы был соблазн забыть, – тоже поддержал его силой своей армии и собственным союзом с герцогом Карлом Лотарингским. И герцог Савойский вступил в партию Бургундца, особо, надо сказать, изобиловавшую недовольными, которых породила среди французских бюргеров и аристократов финансовая политика Людовика Орлеанского и в какой-то мере, точно оценить которую трудно, – благосклонность последнего к папе Бенедикту XIII.