Текст книги "Столетняя война"

Парижане

В Париже выделилась особая группа недовольных – мясники. Собственники своих лавок, где на них работали наемные приказчики, парижские мясники были в самом деле крупными бюргерами, капиталистами, достаточно богатыми, чтобы господствовать в маленьком мирке ремесленников, достаточно могущественными, чтобы навязать свою организацию некой важной экономической деятельности, но недостаточно уважаемыми, чтобы их приняли в состав высшего бюргерства. Чувствуя себя удобно внутри цеховой системы, где [экономическое] мальтузианство было правилом, а свободное предпринимательство – исключением, мясники тем не менее были более закрытым цехом, чем другие, и эту замкнутость создали не только они сами. Получая выгоды от активности, которую они финансировали и которой управляли, но не более того, они хорошо знали, что нотабли из среды купечества (marchandise) – менялы, суконщики (еще) и галантерейщики (уже) – не признавали мясника настоящим нотаблем.

Обладая сильной маневренной массой, которую составляли их приказчики и живодеры, мясники – и династии мясников, такие, как роды Ле Гуа или Сент-Ион, – были готовы играть роль в парижской политической жизни. Но более высокого места в обществе они могли добиться только силой.

Филипп Храбрый приобрел популярность, призывая к реформам, частично касавшимся общественного хозяйства. Его сын Иоанн Бесстрашный находил сторонников, систематически поддерживая интересы парижской коммерции и расточая свои корыстные щедроты самым активным элементам населения столицы, где все могло перемениться в любой момент. Одним из плодов этой политики было постепенное восстановление парижских привилегий с 1409 г. Этот процесс завершился 20 января 1412 г. воссозданием купеческого превотства, которое как по форме избрания, так и по значению, которые ему придавали, походило на настоящий муниципалитет. В то же время Иоанн Бесстрашный нашел бонскому вину самое политическое применение, какое было возможно: многие парижские нотабли получали его целыми бочками, чтобы пить с друзьями за здоровье герцога Бургундского. Часть этих щедрот распространилась в 1411 г. не менее чем на шесть мясников и на двух простых живодеров, Дени из Шомона и Симона Ле Кутелье по прозвищу Кабош, а также на одного председателя счетной палаты, одного королевского секретаря, одного хирурга и – общественное мнение не должно было остаться к этому равнодушным – на таких мастеров проповеди, как Пьер Кошон или настоятель монастыря матюренов.

С тех пор герцог Бургундский стал хозяином столицы и прежде всего хозяином улицы. Когда его дядя герцог Беррийский хотел вступить в Париж, мясники взяли на себя задачу не пустить его, а потом демонстративно разломали двери и окна Нельского дворца, чтобы незваный гость знал: в Париже ему делать больше нечего. Те же мясники добились от королевского правительства конфискации доходов епископа Парижского и архиепископа Сансского: Жерар и Жан де Монтегю считались заведомыми арманьяками. Что касается парижского прево Брюно де Сен-Клера, он не имел счастья понравиться мясникам: его заменили доверенным лицом герцога Иоанна, Пьером Дез Эссаром.

Когда герцог 23 октября 1411 г. вступил в Париж, мясники возглавили делегацию, приветствовавшую его от имени города. Сент-Ионы, Ле Гуа и некоторых другие взяли реванш над парижским бюргерством, никогда не желавшим давать им дорогу.

С ополчением в пятьсот человек мясники контролировали столицу и отправляли по ней все новые патрули, днем и ночью. Для контроля над областью они сформировали настоящую армию, краткое определение которой через несколько лет даст Жувенель дез Юрсен, родной сын Жана Жувенеля:

От тысячи шестисот до двух тысяч ратников, облаченных в кольчуги, жаки[91]91
  Жак – воинская куртка до бедер, кольчуга или бригантина, обычно пехотная одежда (прим. ред.).


[Закрыть] и салады.[92]92
  Салад – шлем с удлиненным назатыльником (прим. ред.).


[Закрыть]

При таком доспехе они в правильном сражении не представляли собой серьезной силы. Они были грозными, когда речь шла о том, чтобы грабить деревни и драться с враждебными бандами, редко состоявшими из лучших воинов. Они ходили в Бисетр, чтобы сжечь загородный дом герцога Беррийского. В Сен-Дени, потом в Сен-Клу и, наконец, на равнине Боса они сталкивались с армией арманьяков. Когда мясник Тома Ле Гуа нашел смерть, командуя своими людьми, в аббатстве Святой Женевьевы ему устроили княжеские похороны, которыми руководил лично герцог Бургундский. Никто не счел, что это слишком большая честь для мясника.

Это было сделано хорошо. Как говорили, герцог Бургундский вполне показал, что ему должно служить, ибо он выказал любовь к тем, кто стоит на его стороне.

В Париже уже возник раскол между бургундской партией, активное меньшинство которой было вполне склонным к насилию (мясниками и живодерами) и партией общественного спокойствия, старой университетской и судейской партией сторонников как политической, так и церковной реформы. В этой партии мира герцог Бургундский нуждался гораздо больше, чем горожане нуждались в нем. Но насилия арманьяков почти не оставляли выбора любителям мира и порядка: они были вынуждены выбирать, к какому из противоборствующих лагерей примкнуть.

Открытых арманьяков, во всяком случае, в Париже не было. Назвать проезжего арманьяком значило обречь его на линчевание. Обвинить горожанина в сговоре с арманьяками, контролировавшими часть окружающей местности, значило отправить его на виселицу. Впрочем, уже почти не говорили о «людях Орлеана» и еще очень редко говорили об «арманьяках». Говорили в основном о «разбойниках» (brigands). Солдатня Бернара д'Арманьяка очень постаралась заслужить это название, не лучше вели себя и воины графа Алансонского, разоряя Южную Нормандию.

В октябре 1411 г. парижские кюре сообщили с амвона об отлучении рутьеров, которое некогда объявил Урбан V. Жувенель дез Юрсен расскажет, что в то время опасались крестить детей, родители которых не были бургундцами или не называли себя таковыми. Чтобы прояснить ситуацию и чтобы все хорошо знали, на чьей стороне Бог и его святые, на статуи святых крест-накрест повязали шарфы: косой крест святого Андрея был эмблемой бургундцев.

Некоторые проявляли официальное рвение. Муниципалитет Кана велел сжечь дома сторонников герцога Орлеанского.

Эта волна насилия неоднократно вызывала реакцию, никак не связанную с конфликтом принцев: в ней проявлялись ненависть и ярость всех сословий, постольку-поскольку отражавшаяся в столкновении сильных мира сего. Происходили настоящие крестьянские восстания: так, несколько сот крестьян Ланской области – с помощью бальи Вермандуа и его сержантов – осадили графа де Русси в его крепости Понт-Арси-сюр-Эн и в конце концов вынудили его сдаться.

Возвращение англичан

Как раз тогда снова заговорили об англичанах. Последние десять лет они появлялись не раз, но ни одна из их операций не выходила за рамки простой демонстрации присутствия на нормандском побережье. От их высадок, преследовавших неясные цели, в 1405 г. пострадали деревни Котантена, в 1410 г. – Фекан. Ежедневные трения происходили на гиенской границе. Но для остальной части королевства война с Англией осталась в прошлом.

Тем не менее Генрих IV Ланкастер не упускал случая вторгнуться во Францию, и обе партии, конфликтующие при больном короле, не могли игнорировать фактор столь решающей важности, каким могло стать английское вмешательство в их дела. В сентябре 1411 г. наметился англо-бургундский союз, хотя свои авансы делал и Карл Орлеанский; в оправдание этого союза ссылались на задуманный брак между будущим Генрихом V и дочерью герцога Бургундского. Ланкастер обещал вооруженный контингент. Дело было серьезным.

18 июля 1411 г. Карл Орлеанский направил Иоанну Бесстрашному вызов по всем правилам. Это была война. Бургундец ответил в том же тоне:

Мы весьма ликуем в сердце, получив твой вызов. Что же до содержания оного, то ты и твои братья лицемерно, злобно и бесчестно лгали и лжете как изменники, каковы вы и есть.

Осенью в Пикардии начались военные действия. Иоанн Бесстрашный взял Ам. Поскольку фламандские контингенты сочли, что они служат уже достаточно долго, он не мог развить успех. Карл Орлеанский воспользовался этим, чтобы попытаться взять Париж. Он занял Сен-Дени к северу от столицы и Сен-Клу на юго-западе. Появление английских латников позволило герцогу Бургундскому вовремя подоспеть, чтобы снять со столицы осаду. Сторонники Карла Орлеанского разбежались.

Во всем этом не учли мнения парижан. А те очень плохо восприняли появление английских спасителей. Последним пришлось как можно быстрей удалиться. Зима очень кстати предоставила всем передышку. Герцоги Беррийский и Орлеанский использовали ее, чтобы попытаться переманить англичан на свою сторону. Они предложили Генриху IV герцогство Аквитанию в ее прежних размерах. Англичанин согласился взамен послать союзным принцам тысячу латников и три тысячи лучников. Договор подписали в Элтеме 8 мая 1412 г.

Роли поменялись. Иоанн Бесстрашный выступил в качестве защитника короны. Он взял с собой короля и дофина Людовика, развернул орифламму и перешел в широкое наступление на «врагов королевства». Под последними имелись в виду как принцы, так и англичане.

В начале июля каждый начал догадываться, что теряет время и деньги. Бургундцы не могли овладеть Буржем, арманьяки никак не могли дождаться англичан, бюргерство повсюду роптало на дорогостоящие игры принцев. Все собрались в Оксере в присутствии короля, чтобы заключить мир. Здесь были даже представители органов управления – парламента, Счетной палаты – и двенадцать докторов Парижского университета. Своих депутатов прислали и города, как будто на Генеральные штаты.

Все без труда договорились отказаться от союзов с иностранцами. Но едва Оксерский договор (22 августа 1412 г.) подтвердили клятвой, как на Котантене, в Сен-Вааст-ла-Уг, высадились англичане. Они прошли Нижнюю Нормандию и достигли Анжу. Это был первый большой набег после бекингемовского, совершенного тридцать два года назад. Новый скандал в этой войне, когда уже казалось, что насмотрелись всего: люди графа Кларенса без колебаний рубили яблони… Стремление уничтожать брало верх над желанием победить. Нормандский крестьянин это запомнит.

Карл Орлеанский чуть позже понял, что приглашать англичан значило играть с огнем. И Оксерский договор не позволял ему больше пользоваться союзом с ними. Он обязался отослать их обратно. Но аппетиты у Кларенса были немалыми. Согласно договору в Бюзансе герцог Орлеанский должен был выплатить несколько сот тысяч ливров, из которых он не имел и денье. В качестве заложника, гарантирующего оплату, он отдал младшего брата, графа Ангулемского, чей внук станет Франциском I.

Англичане дошли до области Бордо, где не преминули активизировать войну. Бурбон и Арманьяк были вынуждены противостоять им. Они взяли Субиз в Сентонже, но отметили, что теперь англо-гасконская мощь усилилась. Можно было предвидеть, что ближайшее время на гиенской границе будет нелегким.

Народ воспринял весть об Оксерском мире с радостью. На улицах всех городов кричали: «Рождество!» Но двойной кульбит Карла Орлеанского сделал его гротескной фигурой.

В том, что англичане еще вернутся, не было никаких сомнений. Несмотря на все расколы, королевство Валуа должно было готовиться к возобновлению внешней войны. Иоанн Бесстрашный убедил короля созвать Генеральные штаты Лангедойля. Чтобы финансировать армию, требовалось их согласие. При этом могла появиться возможность реализации некоторых из административных и финансовых реформ, какие один за другим обещали два герцога Бургундских. А также удобная обстановка для одного из тех демагогических посулов, на которые герцог Иоанн считался мастером и которые могли только погубить аристократическую партию принцев. Короче говоря, Штаты созывались, когда ситуация оказывалась критической. Она была критической.

Штаты 1413 г

Штаты собрались во дворце Сен-Поль в последние дни января 1413 г. Принцы орлеанской партии опасались ловушки; они направили своих представителей. Поэтому в присутствии короля, которого сопровождал дофин Людовик, хозяином положения остался герцог Бургундский. Он постарался раздробить ассамблею, добившись, чтобы депутаты заседали по провинциям, а внутри каждой провинции – посословно: дворянство, духовенство, города. В результате такого распыления некоторые собрания даже нельзя было провести из-за отсутствия участников: Буржская и Лионская провинция, например, представлены не были. Опасной могла оказаться одна провинция – Сансская, в которую входил Париж; поэтому выделили отдельную группу, включавшую парижские университет и муниципалитет.

Только от Реймсской провинции оказалось достаточно представителей, чтобы их мнения имели какой-то вес. Центральная Франция отсутствовала, Нормандия была представлена очень слабо. Депутаты могли соглашаться на какие угодно налоги, но не было гарантий, что податные будут их платить.

Иоанн Бесстрашный постарался соответствовать своей репутации сторонника реформ. 31 января под видом отчета о работах, которые провела провинция, один из его советников Симон де Со, аббат монастыря Мутье-Сен-Жан, произнес речь, сделав акценты в расчете на легкое приобретение популярности: надо обложить налогом принцев, заставить разбогатевших чиновников вернуть награбленное, сместить некомпетентных служащих – имелся в виду парламент – и реорганизовать всю финансовую систему. Пусть покончат с назначениями по знакомству, с совмещением и разделением должностей, с арендой земель домениальной администрацией!

Со потребовал даже мер против роскоши. Если ограничить роскошь, допустимую для чиновников, они будут меньше стремиться к обогащению.

Стоит какому-нибудь прощелыге стать писцом сборщика налогов, секретаря, казначея или генерала (по вопросам эда), и он уже щеголяет в мехах куницы и прочих богатых одеждах, так что его и не узнать. И того им мало, они хотят носить на заднице бреэнский пояс и не соблаговолят пригласить на обед, ежели у них нет гипокраса[93]93
  Сладкое вино с добавлением корицы (прим. ред.).


[Закрыть] и все расходы не идут за счет короля.

Всякий хочет выглядеть столь важным, чтобы хозяина от слуги не отличили.

7 февраля состоялось последнее большое заседание. Несмотря на сильную стужу, оно происходило на большом дворе дворца Сен-Поль: всех не вместил бы никакой зал. Богослов Бенуа Жансьен, монах из Сен-Дени, принадлежавший к одному из самых старинных семейств парижского бюргерства, вторил аббату Мутье-Сен-Жан: для спасения королевства нужно не вводить дополнительный налог – который затронул бы уже разоренное население, – а лучше распоряжаться королевскими доходами. Жансьен был глупцом, его аргументы стоили немного, и он не посмел ясно сказать то, чего ожидали Штаты: следует прекратить разбазаривание королевских денег. Его упрекнули в малодушии. Но идея финансировать оборону без новых поборов имела все шансы понравиться слушателям.

Эту мысль 13 февраля подхватил кармелит Эсташ де Павильи. Университет и парижский муниципалитет потребовали дополнительного заседания, чтобы изгладить дурное впечатление, произведенное робкой речью Бенуа Жансьена. Павильи страстно призвал к реформе.

В самом деле, депутаты еще не разъехались, и Париж без труда присвоил себе право продлить сессию Генеральных штатов. Теперь во главе Штатов встали те, кому Иоанн Бесстрашный, искусно отделяя друг от друга провинции и сословия, хотел не давать ходу.

Взяв только на себя роль, которая некогда возлагалась на Штаты в целом, университет зачитал длинный список своих претензий к королевской администрации. Главная мысль этого текста, публичное чтение которого заняло два часа, состояла в том, что деньги короля украли служащие финансовых ведомств.

Покупка домов, роскошь одежды и стола – все показывало, что королевская служба обогащает. Легко было бы доказать, что больше всех потратили принцы, но это значило бы обличить не только герцога Орлеанского, но и Бургундца. Поскольку парламент, Счетная палата, Палата эд и казна были в руках арманьяков и «болота» – умеренных, слабо ангажированных и в принципе любителей мира, – возложить вину на них было удачным ходом.

Финансовые чиновники демонстративно потребовали проверить их счета. Университет не позволил ввести себя в заблуждение. Кто бы сомневался, что документы в порядке.

Что предлагали теоретики реформы, в данном случае парижские магистры? Прежде всего, несколько мер в расчете на непосредственный эффект: увольнения, конфискации, штрафы. Все это должно было заменить налог. Далее, некоторые фундаментальные реформы: сокращение штатов администрации, реорганизацию суда, усиление контроля над финансовыми ведомствами. Чтобы подготовить все это, как реформы, так и списки обвиняемых, дофин назначил комиссию. Тем временем 24 февраля от короля добились, чтобы он временно отстранил всех чиновников: мол, тех, кого не осудят, после восстановят в должности. Санация была брутальной. Административный механизм был парализован.

В то время как комиссия приступила к работе, атмосфера в Париже накалялась. Между нотаблями-реформаторами в Штатах – а значит, и в комиссии – и простым народом, от имени которого все громче говорили мясники, связь была слабой. У магистров вроде Жансьена или Павильи не было привычки сообщать о своих политических решениях лавочникам. Молчание нотаблей беспокоило улицу.

Все давало повод для слухов и волнения. Бестактность королевского правительства – в данном случае правительства королевы Изабеллы и дофина – только усугубляла напряжение. Беспечный дофин Людовик устраивал слишком много праздников в период, когда страна переживает финансовые трудности. Королева была слишком щедра по отношению к герцогу Людвигу Баварскому, своему брату, который жил в Париже на широкую ногу за счет французских податных и только что добился, чтобы ему подарили графство Мортен в Нормандии.

Глупость дофина и такие неудачные ходы, как отставка, а потом восстановление в должности непопулярного прево Пьера дез Эссара, который переходил с одной стороны на другую, укрепляли подозрение, что затевается что-то дурное. Говорили о заговоре, о похищении короля, о вооруженной интервенции в Париж. Чем дольше ходили такие слухи, тем более устрашающими они становились.

Кабошьены

Первое возмущение потрясло Париж 27 апреля после полудня. Заводилами выступили живодер Кабош и его друзья-мясники вместе с экстремистами из бургундской партии. По большей части лавочники, ремесленники и подмастерья вооружились только потому, что они сочли себя в опасности. На следующее утро на Гревскую площадь, к Дому с колоннами, пришло несколько тысяч вооруженных людей. Купеческий прево, меняла Андре д'Эпернон, попытался их вразумить и отправить по домам. Тщетно: парижане окружили Бастилию, где укрылся по возвращении Пьер дез Эссар, знавший, что его ненавидят. Он попытался вступить в переговоры, чтобы его выпустили, понял, что рискует жизнью, и в конце концов решил остаться в укреплении. Успокоить мятежников в свою очередь попытался Иоанн Бесстрашный. Он не смог убедить их разойтись.

Толпа оказалась перед дворцом дофина, который был оттуда в двух шагах, на улице Сент-Антуан, совсем близко к дворцу Сен-Поль. Дофину пришлось появиться в окне и выслушать эшевена Жана де Труа, потребовавшего, чтобы толпе выдали «изменников». Дофин ответил, что в его доме нет изменников. Но его канцлер, очень напрасно, решил, что ситуация достаточно неясная и можно выйти из положения, потребовав имена. Вам нужны изменники; кто эти изменники? У Жана де Труа был наготове список из пятидесяти имен, который он немедля вручил. Канцлер в смятении был вынужден прочесть его дважды. Было кое-какое затруднение: список начинался с его имени.

Парижане схватили человек пятнадцать, в том числе канцлера и герцога Барского, кузена короля. Иоанн Бесстрашный попытался сыграть в миротворца: он велел передать ему пленных и взял их в свой дом. Дофин не дал себя одурачить; он изобличил двойную игру герцога Бургундского.

Тесть, этот мятеж против меня подняли по вашему наущению. Вы не можете оправдаться, ведь верховодят им люди из вашего дворца. Будьте уверены, что вам придется в этом раскаяться, и вашего изволения на это не потребуется!

На следующий день, чтобы избежать пальбы на улицах, Иоанн Бесстрашный заставил Пьера дез Эссара выйти из Бастилии и сдаться. Он дал ручательство, что тому сохранят жизнь. Через несколько дней, забыв о данном слове, он выдал парижанам всех пленников, которым гарантировал жизнь и которые стали ему в тягость.

Прибытие депутатов от Гента подчеркнуло революционный характер событий. На самом деле цель их приезда не имела никакой связи с недавними событиями. Гентцы хотели высказать пожелание, чтобы у них поселился старший сын герцога Бургундского, будущий Филипп Добрый. Обстоятельства придали появлению этой делегации неожиданный резонанс. Купеческое превотство устроило пир в честь гентцев. Обменялись шаперонами. Фламандцы обещали парижанам как военную, так и финансовую помощь.

Тем временем комиссия Штатов самым серьезным образом работала над составлением реформаторского ордонанса. Это, по сути, был очень разумный текст, обширная компиляция архивных данных, воспроизводившая дословно, объединяя в одно целое, многие ордонансы Карла V и основные подзаконные тексты, обнародованные с 1380 по 1408 г. Мысль, что они совершают революцию, конечно, не приходила в голову ни одному из этих нотаблей, дворян, прелатов, крупных бюргеров и докторов, пытавшихся восстановить порядок в управлении Французским королевством, в учете государственных финансов, в монетной системе.

Зато Штаты приняли некоторое участие в назначении временной комиссия, созданной 10 мая для суда над чиновниками, которых обвиняли в растратах. Эсташ де Павильи, который распалялся все сильней, но которого больше слушали на улице, чем в Штатах, зачитал перед этим во время новой манифестации второй список из шестидесяти «изменников». В большинстве это были просто-напросто горожане, не пожелавшие в феврале взяться за оружие вопреки ордонансам. Банда мясников и живодеров 11 мая взялась арестовать этих новых изменников.

После двух месяцев полного отсутствия Карлу VI стало лучше. Мясники только что навязали дофину несколько выгодных им назначений: Кабош стал смотрителем моста Шарантон, его собрат Дени из Шомона – моста Сен-Клу. Королю хватило благоразумия никого не отстранять. Он принял белый шаперон бургундцев, который ему почтительно преподнесли нотабли ратуши. Потом он дождался завершения работы Штатов, или, скорее, комиссии. Никто не знает, что ему на самом деле рассказали о случившемся во время его последней болезни.

Возмущения не прекращались. То огромная толпа на Гревской площади, то шумная демонстрация перед дворцом Сен-Поль, то тайные сборища до ночи – каждый новый день был похож на предшествующий.

22 мая события вышли на новый политический уровень. Толпа захватила три двора королевской резиденции. Под предлогом, что надо прояснить события двух последних месяцев, все тот же Павильи потребовал короля. Жан де Труа зачитал третий список подозрительных – всех, кого толпа хотела захватить немедленно. Было перечислено все окружение королевы, начиная с ее брата герцога Баварского и почти всех придворных дам и фрейлин. Несмотря на мольбы Изабеллы, слезы дофина и двойную игру Иоанна Бесстрашного, который был встревожен дерзостью парижан и пытался утихомирить толпу, не ослабляя тем не менее нажим на короля, все перечисленные поголовно были арестованы. Людвиг Баварский сдался сам, чтобы не допустить потасовки в покоях королевы.

Ордонанс наконец был готов. С ним ознакомили короля. В течение трех нескончаемых заседаний Карл VI заслушал двести пятьдесят девять статей в присутствии двора и собравшихся депутатов парламента. Вечером 27 мая король заявил, что утверждает все эти положения. Присутствующие поклялись выполнять ордонанс. Никто бы не догадался, что он войдет в историю как «кабошьенский». Даже не факт, что неграмотный Кабош вообще присутствовал в зале.

В действительности ордонанс был работой десятка человек, в том числе нескольких выдающихся парижских докторов, чья позиция в деле Схизмы, а также политические идеалы побудили их, вопреки воле Людовика Орлеанского, к стремлению целиком реформировать политические реалии, будь то церковь или королевство. «Кабошьенский» ордонанс, систематический труд, обязанный обстоятельствам лишь тем, что увидел свет именно в тот момент и мог отразить демонстративное недоверие к столь разнообразному миру королевских слуг, потребовал для своего появления двадцати лет размышлений и опыта.

Советники короля или герцога Бургундского, иногда того и другого, – епископ Жан де Туази, аббат Симон де Со, магистры Жан Куртекюисс и Пьер Кошон – были не импровизаторами, даже если были очень пристрастны. В активе богослова Куртекюисса числились участие в собраниях духовенства, посольства в Авиньон, деликатные миссии в Англии и Германии. Кошон был хорошо образованным юристом, честолюбивым, но дотошным. Несколько рыцарей, отличавшихся испытанной прямотой, и два советника парламента, чья карьера была уже долгой, а также единственный бюргер, парижский эшевен Жан де л'Олив, бакалейщик, иными словами, крупный торговец изысканными продуктами, также входили в состав комиссии, в которой трудно усмотреть группу заговорщиков. Плодом их труда в конечном счете была реформа в том смысле, какой это слово всегда имело в средневековом лексиконе: юридически обоснованный возврат к добрым обычаям.

Обнародование ордонанса не очень успокоило возбужденный народ, которому текст был обязан столь немногим. Нескольким пленным отрубили головы. Среди них был Пьер дез Эссар. Умеренные были вынуждены прятаться. Жувенеля на несколько дней арестовали. Канцлер университета Жан Жерсон спасся, укрывшись в лабиринте чердаков собора Парижской Богоматери.

Стало очевидным, что Иоанн Бесстрашный уже не восстановит порядок. Он потерял всю популярность. В Нормандии сосредоточилась армия принцев, но ее командиры не решались атаковать Париж: наступление могло закончиться кровавой баней. Приступили к переговорам. 28 июля в Понтуазе герцоги Беррийский и Бургундский договорились о компромиссе, который предвещал конец кабошьенам, едва только в Париже вновь осмелеют умеренные. В переговорах участвовали ректор университета и купеческий прево.