Текст книги "Мельник из Анжибо"

– Еще бы! Но раз их у меня нет, вы ее за меня не отдадите. Верно?

– Убей меня бог, если отдам! Но, по правде сказать, я жалею об этом – ты мне по душе.

– Премного благодарен! Вишь, какой вы добрый!

– А ведь это все жена моя, ведьма этакая! Вбила себе в голову, что ты увиваешься за Розой.

– Я? – сказал мельник, на этот раз вполне искренне. – Я никогда не сказал ей ни единого слова, которое не мог бы повторить при вас.

– Я тебе верю. Ты парень с головой и можешь понять, что тебе нечего думать о моей дочери и что я не могу выдать ее за такого человека, как ты. И совсем не потому, что я тобой гнушаюсь, нет! Во мне нет гордости, я знаю, что все люди равны перед законом. Я не забываю, что сам вышел из крестьян и что мой отец, пока не нажил состояния, которое, на его беду, погибло, как тебе известно, был такой же мельник, как и ты, и не богаче тебя! Но в нынешние дни, братец, деньги – это, как говорится, все! И раз у меня их много, а у тебя их нет, – ты нам не ко двору.

– Словом, решено и подписано, – сказал мельник с горькой усмешкой. – Это справедливо, разумно, истинно и душеспасительно, как любит говорить господин кюре.

– Конечно, и всякий бы так поступил. Ты ведь для крестьянина богат и сам не женился бы на малютке Фаншон, на служанке, если бы она в тебя влюбилась?

– Нет, но если бы я в нее влюбился, тогда – другое дело.

– Не хочешь ли ты этим сказать, шут ты этакий, что моя дочка не прочь в тебя влюбиться?

– Я так сказал? Когда это?

– Я не говорю, что ты так сказал, хотя моя жена уверяет, что тебе только позволь быть на равной ноге с нами, ты что угодно сболтнешь.

– Ах, вот как, господин Бриколен! – сказал Большой Луи, теряя терпение и находя, что приговор фермера и так достаточно жесток, чтобы выслушивать еще оскорбления. – Уж не смеха ли ради вы столько времени толкуете об одном и том же? И принимать ли мне ваши речи всерьез? Ведь я не сватался к вашей дочери, и напрасно вы так настойчиво отказываете мне. Я не из тех, что позволят себе говорить о ней непочтительно, и не понимаю, зачем вы передаете мне клевету вашей жены? Если для того, чтобы я ушел, – я готов хоть сейчас. Если для того, чтобы прекратить со мной дела, – то с меня и других хватит. Но говорите прямо, и расстанемся, как порядочные люди, а иначе – можно подумать, что кому-то хочется меня очернить, чтобы обелить себя.

Сказав это, Большой Луи встал, будто собираясь уйти. Но ссориться с мельником было для господина Бриколена и неприятно и невыгодно.

– Что ты мелешь, дурень этакий? – сказал он дружеским тоном, усаживая его снова за стол. – С ума, что ли, спятил? Какая тебя муха укусила? Стану я обращать внимание на брехню моей жены! Известное дело: что оса жужжит над ухом, что женщина зудит и перечит – одна и та же песня. Давай-ка допьем жбан и останемся друзьями, послушайся меня! Со мной не плохо дело иметь, и я тобой доволен. Мы всегда можем оказать друг другу мелкие услуги, и глупо нам ссориться из-за пустяков. Я знаю, малый ты умный и рассудительный и не станешь ухаживать за моей дочерью. Впрочем, я о ней достаточно хорошего мнения и уверен, что она сама сумеет дать тебе отпор, коли ты посмеешь выказать ей неуважение.

– Ах так!.. – произнес Большой Луи, в порыве гнева стукнув стаканом по столу. – Знаете, господин Бриколен, все ваши доводы совершенно бесполезны и уже порядком надоели мне! Плевать я хотел на наши с вами дела, на мелкие услуги и на собственные интересы, раз вы смеете думать, что я могу так забыться, что вашей дочери придется поставить меня на место. Я простой крестьянин, но гордости мне не занимать стать, и уж никак ее у меня не меньше, чем у вас, господин Бриколен, не во гнев вам будь сказано! И если вы не желаете говорить со мной повежливее, то позвольте распроститься с вами и вернуться к своим делам.

Господину Бриколену стоило немалых усилий уговорить Большого Луи, который был страшно раздражен, не столько подозрениями фермерши (он считал, что она до известной степени права) и не столько грубыми речами Бриколена (он к ним достаточно привык), сколько жестокостью, с которой, сам того не зная, тот бередил его сердечную рану. Он успокоился, только когда Бриколен, у которого были свои причины притворяться миролюбивым и до поры до времени не обращать внимания на жалобы жены, попросил у него прощения.

– Да, кстати, – сказал он мельнику, приглашая его распить после сыра еще один жбан его светло-красного вина, – ты, оказывается, в большой дружбе с нашей молодой госпожой?

– В большой дружбе? – переспросил мельник, все еще раздраженно, отказываясь пить, несмотря на уговоры хозяина. – Это такая же правда, как любовь, о которой вы запрещаете мне говорить вашей дочери.

– Если так не подобает выражаться, то, ей-же-ей, это не моя выдумка! Она вчера сама несколько раз повторила, что питает к тебе большую дружбу, и Тибода чуть не взбесилась от злости! Ну что ж, ты ведь парень видный, это всем известно, а говорят, что знатные дамы… Да что это с тобой, никак опять рассердился?

– Должно быть, вы сегодня хватили лишнего и вино ударило вам в голову, господин Бриколен, – проговорил Большой Луи, побледнев от негодования.

Еще никогда цинизм Бриколена, с которым Луи кое-как мирился, не вызывал в нем такого отвращения.

– А ты, верно, хлебнул свежей водицы прямо из запруды, – ответил фермер. – И вид у тебя такой кислый и недовольный, как у настоящего трезвенника. С тобой даже пошутить нельзя. Вот еще новости! Ну, если на то пошло, будем говорить серьезно. Дело в том, что ты, так или иначе, заслужил доверие молодой баронессы и она тайком от других дает тебе всякие поручения.

– Я не понимаю, что вы хотите этим сказать?

– Как же! Ты ездишь для нее в ***, привозишь ей вещи, деньги… Шунетта видела, как ты передал ей сумку, полную денег! Словом, устраиваешь ее дела.

– Ну, это как сказать! Я ездил по своим делам и заодно привез ей сумку с деньгами и сундуки с постоялого двора, где она оставила их на хранение. Если это называется устраивать ее дела – тем лучше, я очень рад!

– А что было в сумке? Золото или серебро?

– Откуда я знаю? Я в нее не заглядывал.

– Тебе это ничего не стоило бы, и сумке бы ущерба не принесло.

– Зря вы не сказали, что это вам интересно, – мне самому было невдомек!

– Послушай, Большой Луи, скажи откровенно, мой мальчик, она говорила с тобой о своих делах?

– Откуда вы это взяли?

– Отсюда! – сказал фермер, указывая пальцем на свой низкий загорелый лоб. – В воздухе так и пахнет какими-то тайнами и секретами. Видно, наша госпожа мне не доверяет и советуется с тобой.

– А хотя бы и так? – ответил мельник, пристально и немного вызывающе глядя на Бриколена.

– Если бы так было, Большой Луи, неужели бы ты действовал против меня?

– Что вы под этим подразумеваете?

– Ты сам хорошо знаешь. Я ничего от тебя не скрывал, и, думаю, ты не захочешь злоупотребить моим доверием. Тебе известно, что я очень хочу приобрести эту землю, но не намерен дорого платить за нее.

– Я знаю, что вы не хотите уплатить настоящую цену.

– Настоящая цена! Что значит настоящая цена? Цена зависит от условий, в которых находятся люди. То, что для другого было бы убыточно, для нее будет выгодное дело, потому что ей до зарезу нужно выбраться из того положения, в какое она попала по милости мужа.

– Я это знаю, господин Бриколен, и знаю, как вы на это смотрите, и вижу, чего вы добиваетесь, – мне все видно как на ладони. Вы хотите надуть лицо, продающее имущество, – как говорят судейские, – на пятьдесят тысяч франков.

– И неправда, совсем не надуть! Я играл с ней в открытую, я сказал точно, сколько стоит ее имение, но заявил тогда же, что всей стоимости ей не заплачу. И провались я на этом самом месте, если накину хоть один грош!

– Еще не так давно вы говорили мне совсем другое, – вы сказали, что можете дать настоящую цену, если уж иначе не удастся…

– Вздор! Никогда я этого не говорил!

– Виноват, простите! Вспомните-ка. Это было на ярмарке в Клюй, и при этом был господин мэр Груар.

– Ну, он уже не может быть свидетелем, он умер!

– Но я-то могу и готов присягнуть в этом!

– Да неужто ты посмеешь!

– Это зависит от многого…

– От чего?

– От вас.

– Как это?

– Как будут обращаться со мной в вашем доме, так буду и я относиться к вам, господин Бриколен. Мне надоело терпеть от вашей супруги всякие грубости и оскорбления. Я знаю, что меня еще и не то ожидает, знаю, что вашей дочери запрещено со мной разговаривать и танцевать, что она не смеет навещать у меня на мельнице свою кормилицу, – да всех обид и не счесть! И я бы не стал жаловаться, если бы заслужил их, но я считаю их незаслуженными и оскорбительными.

– Как, только и всего? А хороший подарок, например билет в пятьсот франков, не вознаградит тебя за них?

– Нет, сударь, – сухо ответил мельник.

– Ну и глуп же ты, мой мальчик! Для порядочного человека получить пятьсот франков куда интересней, чем попрыгать на пыльной площадке. Видно, тебе очень хочется танцевать с моей дочерью?

– Это для меня вопрос чести, господин Бриколен. Я всегда танцевал с ней бурре{12}12
  Бурре – старинный французский народный танец.


[Закрыть]. Все это видели, и никто не находил в этом ничего дурного; и если теперь она оскорбит меня своим отказом, все сразу поверят тому, о чем трубит ваша жена, и станут говорить, что я негодяй и невежа. А я не желаю, чтобы обо мне были такого мнения. Впрочем, вам лучше знать, хотите вы, чтобы я на вас сердился, или нет?

– Что ж, танцуй с Розой, мой мальчик, танцуй! – воскликнул фермер с затаенным злорадством. – Танцуй сколько твоей душе угодно, если ничего больше не требуется для твоего удовольствия.

«Ладно, посмотрим!» – подумал мельник, удовлетворенный своей местью.

– Сюда идет госпожа де Бланшемон, – сказал он. – Из-за скандала, который закатила мне ваша жена, я не успел дать ей отчет в поручениях. Если она будет говорить мне о своих делах, я вам скажу, что у нее на уме.

– Я вас оставлю одних, – сказал Бриколен поднимаясь. – Не забудь, что ты можешь повлиять на нее. Ей надоели дела, она хочет скорее покончить с ними. Пусть она знает, что я буду непреклонен… А я пойду отчитаю Тибоду за тебя.

«Ну и плут! – подумал Большой Луи, глядя вслед тяжело ступавшему фермеру. – Ты думаешь, что нашел себе пособника! Как бы не так! Уж одно то, что ты считаешь меня годным на такие дела, будет тебе стоить пятьдесят тысяч франков, да еще двадцать тысяч надбавки!»

XXI
Работник на мельнице

– Сударыня, – торопливо сказал мельник, слыша, что вслед за Марселью идет Роза, – у меня к вам тысяча дел, но я не могу рассказать все так, на ходу! Кроме того, здесь и у стен есть уши (это, конечно, не относится к мадемуазель Розе), а если мы с вами отправимся вместе в парк, то сейчас же пойдут всякие толки… Словом, мне необходимо с вами поговорить, и я не знаю, как это сделать.

– Очень просто, – ответила госпожа де Бланшемон. – Я пойду сегодня гулять и попаду в Анжибо.

– Кстати, быть может, мадемуазель Роза пожелает проводить вас… – сказал Большой Луи, заметив, что Роза, входя, слышала последние слова Марсели. – Если она, – добавил он, – не очень сердится на меня…

– Еще бы, ветрогон этакий! Теперь мне достанется из-за вас от матери, – ответила Роза. – Она мне еще ничего не говорила, но от нее все равно спуску не жди.

– Нет, нет, мадемуазель Роза, не бойтесь. На этот раз ваша маменька, даст бог, ничего не скажет. Я оправдался перед вашим отцом, он меня простил и обещал урезонить госпожу Бриколен. И если только вы сами не гневаетесь на меня за мою глупость…

– Не стоит говорить об этом, – сказала Роза покраснев. – Я не сержусь, Большой Луи. Только напрасно вы, уходя, так громогласно оправдывались: вы меня разбудили, я даже вскочила с перепугу.

– Так вы спали? А мне показалось…

– Ну конечно вы не спали, маленькая обманщица, – сказала Марсель, – вы еще так гневно задернули занавеску.

– Я дремала, – ответила Роза, надув губы, чтобы скрыть свое смущение.

– Теперь уж я вижу, что она на меня сердится, – сказал мельник с искренним огорчением.

– Нет, Луи, я тебя прощаю, ты не мог знать, что я была там, – сказала Роза; она с детства привыкла говорить Большому Луи «ты» и теперь иногда сбивалась, по рассеянности или намеренно. Она знала, что это коротенькое словечко из ее уст заставит робкого воздыхателя сменить все свои печали на безудержную радость.

– Но все-таки, – сказал мельник, у которого глаза заблестели от счастья, – вы не хотите прогуляться сегодня с госпожой Марсель на мельницу?

– Я не знаю, как быть, Большой Луи, ведь мама, неизвестно почему, запретила мне ходить туда.

– А папа вам разрешит. Я пожаловался ему на строгости госпожи Бриколен; он их не одобряет и обещал, что постарается рассеять неприязнь, которую питает ко мне его супруга – тоже неизвестно почему.

– Ах, если так, тем лучше! – воскликнула Роза с нескрываемой радостью. – Мы поедем верхом, не правда ли, госпожа Марсель? Вы возьмете мою кобылку, а я – папину лошадь; она очень кроткая и тоже хорошо бежит.

– И я хочу ехать верхом, – заявил Эдуард.

– Ну, это уж труднее, – возразила Марсель, – я боюсь взять тебя на седло.

– И я боюсь, – сказала Роза, – у нас лошади слишком резвые.

– А мне хочется поехать в Анжибо! Мне хочется, мамочка. Возьми меня на мельницу! – просил мальчик.

– Это слишком далеко для ваших ножек, – сказал мельник, – но если мама согласится, я беру вас на свое попечение. Мы поедем вперед в моей повозке и посмотрим, подоили ли коров. Надо угостить наших дам сливками, когда они приедут.

– Вы можете спокойно доверить ему ребенка, – сказала Роза, обращаясь к Марсели, – он так любит детей, мне ли этого не знать!

– О, какая вы были милая крошка, – сказал мельник, – если бы вы навсегда такой остались!

– Благодарю за комплимент, Большой Луи!

– Я вовсе не хотел сказать, что вы теперь нехорошая, а только, что вам следовало бы навсегда остаться маленькой. Вы тогда любили меня, не отпускали от себя ни на шаг и вечно висели у меня на шее.

– Не хватало еще, чтобы я и сейчас так себя вела! – воскликнула Роза, скрывая за шуткой свое смущение.

– Ну, так я увожу мальчика, – сказал мельник, обращаясь к Марсели. – Решено?

– Я доверяю его вам со спокойной душой, – сказала госпожа де Бланшемон, передавая сына ему на руки.

– Ах, как хорошо! – вскричал Эдуард. – Ты подымешь меня высоко-высоко, и я буду по дороге срывать с деревьев черные сливы.

– Да, ваша светлость, – весело согласился мельник, – только смотрите, не опрокиньте меня!

Повозка медленно катилась, и Большой Луи, забавляя хорошенького мальчугана, с замиранием сердца вспоминал, каким грациозным, ласковым и шаловливым ребенком была Роза. Подъезжая к мельнице, он увидел в поле шедшего им навстречу Лемора. Узнав Эдуарда, тот быстро повернул обратно и вошел в дом.

– Отведи Софи на луг, – сказал Большой Луи своему работнику, остановившись около дома. – А вы, матушка, малыша позабавьте, да берегите его. А мне надо зайти на мельницу.

Он побежал разыскивать Лемора; тот заперся в его комнате и теперь, осторожно открыв дверь, сказал:

– Ребенок узнает меня, мне нельзя ему показываться.

– Откуда, черт возьми, было мне знать, что вы еще здесь! – вскричал мельник, который все еще не мог опомниться от неожиданности. – Ведь я утром распрощался с вами и был уверен, что вы уже на всех парусах несетесь в Африку! Вот уж поистине странствующий рыцарь, душа неприкаянная!

– Да, мой друг, я и в самом деле неприкаянная душа. Посочувствуйте мне! Я уже прошел целое лье, потом присел на край какого-то колодца, помечтал, поплакал и решил вернуться: никак не могу уехать!

– Вот за это я вас и люблю! – вскричал мельник, крепко пожимая ему руку. – Со мной это сто раз случалось. Да, сто раз я уходил из Бланшемона, побожившись, что никогда ноги моей там не будет, – и всегда по дороге попадался какой-нибудь колодец, где я садился погоревать, и всегда такой колодец обладал чудодейственной силой возвращать меня туда, откуда я шел. Но только, любезный друг, надо соблюдать осторожность. Я не прочь, чтобы вы жили здесь, пока не решитесь уйти, и я предвижу, что это будет не скоро. Тем лучше, я полюбил вас. Мне так хотелось удержать вас сегодня утром, и я очень рад, что вы вернулись, спасибо вам за это. Но теперь вам надо куда-нибудь скрыться на несколько часов. Они сейчас приедут сюда.

– Обе? – вскричал Лемор, поняв Большого Луи с полуслова.

– Да, обе. Мне ни слова не удалось сказать про вас госпоже де Бланшемон. Она приедет поговорить со мной о своих денежных делах и не знает, что я собираюсь говорить с ней об ее сердечных делах. Надо скрыть от нее, что вы здесь. Мне сперва необходимо удостовериться, что она не будет бранить меня за это… Кроме того, я не хочу, чтобы такая новость застала ее врасплох, особенно в присутствии Розы, – девушка, должно быть, ничего не знает. Спрячьтесь. Как раз когда я уезжал, они потребовали лошадей. Позавтракать таким изящным дамам тоже недолго, поклюют, как малиновки. А лошадки у них бойкие, и они вот-вот прискачут.

– Ухожу… бегу! – воскликнул Лемор, весь бледный от волнения. – Ах, мой друг, поймите, она будет здесь!

– Как не понять! У вас небось сердце кровью обливается, что нельзя увидеть ее! Да, это тяжко, спору нет… Если бы я мог на вас положиться… если бы вы поклялись, что не покажетесь им и будете сидеть тихо, как мышь… я спрятал бы вас в такой угол, откуда вы могли бы незаметно посмотреть на нее.

– Ах, мой милый Луи, мой дорогой друг, обещаю, клянусь! Спрячьте меня хоть под мельничный жернов.

– Ну, черт возьми, вам будет там несладко, у Большой Луизы кости покрепче, чем у вас… Я устрою вас поудобнее. Ступайте на сеновал, и в слуховое окно вы увидите, как наши дамы будут здесь прохаживаться. Я не прочь, чтобы вы посмотрели на Розу Бриколен; а потом скажете мне, много ли вы встречали в Париже герцогинь красивее ее. Но погодите, я пойду посмотрю, что там делается!

Большой Луи быстро поднялся на холм Конде, откуда были видны башни Бланшемона и чуть ли не вся дорога, ведущая к замку. Удостоверившись, что всадницы еще далеко, он вернулся к своему узнику.

– Слушайте, приятель, – сказал он, – вот вам зеркало за два су и бритва, какой бреются мельники. Сейчас же снимите эту козлиную бороду. На мельнице не годится ее носить. Только мука в ней собирается. А главное, если кто-нибудь, на беду, увидит вашу физиономию, ее не так-то легко будет узнать.

– Вы правы, – сказал Лемор, – я сейчас же побреюсь.

– Вы думаете, я спроста велел вам снять эту щетину?

– А что?

– Я думал о вас и решил так: вы останетесь здесь до тех пор, пока не поймете, что нельзя дольше мучить мою дорогую госпожу, и пока не откажетесь от своих сумасбродных взглядов на богатство. И даже если вы намерены пробыть здесь совсем недолго, все равно люди не должны знать, кто вы такой, а ваша борода придает вам вид горожанина и привлекает внимание. Вчера вечером я наобум сказал своей матушке, что вы землемер. Это первое, что мне пришло в голову, и, конечно, солгал я глупо. Лучше было сразу рассказать, в чем дело. Но в конце концов матушка ничему не удивляется и найдет вполне естественным, что из землемера вы превратились в механика. А теперь, дорогой мой, вы будете мельником, – это вам больше к лицу. Вы станете работать, или делать вид, что работаете, на мельнице, – должны же у вас быть какие-то знания по этой части; и мы скажем, что вы даете мне советы по установке нового жернова, что я встретил вас в городе и пригласил, как полезного человека. Таким образом, ваше пребывание здесь никого не удивит. Я помощник мэра, я за вас отвечаю, и паспорта у вас никто не спросит. Сельский стражник – человек довольно любопытный и не прочь поболтать, но пинта-другая вина заставит его держать язык за зубами. Вот вам мой план. Либо соглашайтесь на него, либо я от вас отрекаюсь.

– Я повинуюсь вам и буду вашим помощником на мельнице. А пока что я спрячусь, мне бы только увидать ее перед отъездом, хоть одним глазком, хотя бы на одну минутку!

– Тсс!.. Слышите, стучат копыта по булыжнику… Чок-чок-чок… – это черная кобылка мадемуазель Розы; цок-цок… – это серый жеребец господина Бриколена. Ну вот, теперь вы славно побрились, умылись и, поверьте мне, стали куда лучше, чем были. Бегите на сеновал и прикройте ставни слухового окна. Будете смотреть в щелочку. Если туда войдет мой работник, притворитесь спящим. Здесь у нас любят после обеда вздремнуть часок на сеновале, и это занятие считается более достойным, нежели грезить наяву, сложа руки… Прощайте! Это мадемуазель Роза, глядите… вон она, впереди! Вишь, как легко скачет и какой у нее бравый вид!

– Прекрасна, как ангел! – сказал Лемор, глядя только на Марсель.