Текст книги "Мельник из Анжибо"

Неужели же, если сын мой будет неимущим, то должен стать идолопоклонником, в противоположность первым христианам, которые соединяли истинную веру со спасительной бедностью? Я знаю, что бедняк имеет право спросить меня: «Почему твой сын должен лучше моего познать Бога и истину?» Увы, мне нечего ему ответить, кроме того, что я могу спасти его сына, только пожертвовав своим! Какой бесчеловечный ответ для него! О, как ужасны времена великих потрясений! Каждый держится за то, что ему всего дороже, и забывает о других. Но я повторяю, Роза, что можем сделать мы, слабые женщины? Мы умеем лишь проливать слезы над всем этим!

Итак, наши обязанности по отношению к семье противоречат нашему долгу перед человечеством. Но для семьи мы еще можем кое-что сделать, тогда как для человечества, если у нас нет огромного богатства, мы решительно бессильны что-либо сделать. Ибо в наши времена, когда крупные капиталы с такой быстротой поглощают мелкие, средний достаток означает постоянные лишения и бессилие.

Вот почему, – продолжала Марсель, смахнув слезу, – мне придется отказаться от прекрасных грез, которым я предавалась, уезжая два дня тому назад из Парижа. Но, Роза, я твердо решила отказаться от тех пустых удовольствий, которые мы доставляем себе за счет других. Я хочу ограничиться самым необходимым, приобрести крестьянский домик и жить как можно скромнее, не терпя, впрочем, лишений, от которых пострадало бы мое здоровье, потому что моя жизнь еще нужна сыну. Я хочу привести в порядок небольшое состояние Эдуарда, которое и вручу ему со временем, чтобы он мог употребить эти деньги на те полезные и благородные дела, которые укажет нам Господь; а пока я буду тратить из моих ничтожных доходов на мои личные нужды и на воспитание сына как можно меньше, чтобы всегда иметь возможность помочь бедняку, постучавшему в мою дверь. Это все, что я могу, по-моему, сделать, если за это время не возникнет действительно святое братство, нечто вроде новой церкви, и вдохновенные свыше Апостолы не призовут своих братьев к созданию общины, где все будут жить согласно законам религии и морали, отвечающим возвышенным запросам души и законам истинного равенства. Не спрашивайте меня, каковы именно будут эти законы. Мне не дано толковать их, потому что Господь не наделил меня даром прозрения. Мой слабый и ограниченный разум способен только воспринять их, когда они будут нам открыты, а мой здоровый моральный инстинкт заставляет меня отвергнуть все те системы, которые под разными названиями чересчур самонадеянно заявляют о себе. Я еще не встречала ни одной, где бы уважалась нравственная свобода, где бы не проглядывало в чем-нибудь неверие и честолюбие. Вы, быть может, слыхали о сен-симонизме и фурьеризме?{10}10
  Вы, быть может, слыхали о сен-симонизме и фурьеризме? – Сенсимонисты – последователи одного из крупнейших представителей утопического социализма Анри-Клода Сен-Симона (1760–1825). Фурьеристы – ученики Шарля Фурье (1772–1837), великого французского социалиста-утописта.


[Закрыть] Это тоже системы, лишенные религии и любви, еще не сложившиеся, еще еле намеченные, философские теории, где под личиной филантропии как будто скрывается дух зла. Я не осуждаю их окончательно, но меня смущает как бы предчувствие какой-то новой западни, расставленной простодушным людям.

Однако уже поздно, милая моя Роза, и хотя ваши прекрасные глаза еще сияют, но уже видно, что они борются с усталостью. Из всего, что я рассказала вам, я могу сделать лишь одно заключение: наши возлюбленные бедны, и одна из нас решила порвать всякую связь с богатыми, а другая еще колеблется и боится их осуждения.

– Ах, сударыня, – сказала Роза, слушавшая Марсель с благоговейным вниманием, – как вы благородны и добры! Как вы умеете любить! Мне теперь понятно, почему я так привязалась к вам! Выслушав историю вашей жизни и узнав причину ваших поступков, я словно выросла на целую голову. Как мрачна и ничтожна наша жизнь по сравнению с той, о которой вы мечтаете! Боже, боже, мне кажется, что в тот день, когда вы уедете отсюда, я умру от горя!

– Если бы не вы, милая Роза, то, признаюсь вам, я немедленно выстроила бы себе хижину где-нибудь в самом бедном селении, но благодаря вам я готова полюбить вашу ферму и даже этот старый замок… Ах, слышите, вас зовет ваша мать. Поцелуйте меня еще раз и простите мои резкие слова. Я жалею, что сказала их, я вижу, как вы чувствительны и сердечны.

Роза горячо поцеловала молодую баронессу и удалилась. Как избалованному ребенку, ей доставляло удовольствие, что матери приходится так долго ее ждать, и она нарочно медлила. Но потом ей стало стыдно, и она пустилась бежать, хотя не могла заставить себя заговорить с матерью, пока не подошла совсем близко. После нежной гармонической речи Марсели этот визгливый голос звучал, как фальшивая нота.

Устав с дороги, госпожа де Бланшемон скользнула в постель, где уже спал ее ребенок, и, задернув холщовый полог оранжевого цвета, с крупными разводами, уже начала засыпать, не думая о том, что в старом замке обязательно должны быть привидения, как вдруг непонятный шум заставил ее прислушаться и взволнованно приподняться.

День второй

XV
Встреча

Сон нашей героини был прерван странным шумом: казалось, какое-то существо настойчиво и неловко шарит снаружи за дверью. Звуки были такие отрывистые и движения такие неуверенные, что это никак не мог быть человек, нащупывающий в темноте замок, но не похоже было и на то, что возится крыса. Марсель не могла остановиться ни на одном предположении и подумала, что это, должно быть, работник с фермы, который ночует в старом замке, спьяна ошибся этажом и впотьмах ищет свое жилье. При этом она вспомнила, что не вынула из замка ключ, и поднялась, чтобы исправить свой промах, как только неизвестный уйдет. Но шум продолжался, и молодая женщина боялась, что если она откроет дверь, то наткнется на какого-нибудь грубияна, который может ее оскорбить. Марсель уже не на шутку встревожилась, как вдруг существо, находившееся за дверью, видимо потеряв терпение, начало яростно царапаться, и Марсель решила, что это кошка.

Она подошла к двери, чтобы впустить или прогнать назойливого посетителя, но едва она приоткрыла дверь, как та с силой распахнулась, и на пороге появилась сумасшедшая.

Это было самое худшее из всего, что могла себе представить Марсель, и она уже собралась выпроводить беспокойную гостью, хотя и знала, что та не буйная. Но несчастная, которая была до того грязна, что было противно прикоснуться к ней, вместе с тем внушала жалость, и Марсель отказалась от своего намерения. Безумная, очевидно, даже не заметила ее, и так как всегда искала уединения, то можно было предположить, что, увидев Марсель, она и сама уйдет. Поэтому госпожа де Бланшемон предпочла подождать и посмотреть, что задумала ее непрошеная гостья. Она отошла от двери, села на край кровати и опустила полог, чтобы Эдуард, случайно проснувшись, не увидел гадкой женщины, испугавшей его в парке.

Бриколина (мы уже говорили, что в нашем краю в крестьянских семьях и у сельских буржуа старших дочерей называют по фамилии, прибавляя к ней женское окончание) быстро прошла через комнату и, подбежав к окну, стала его открывать. Она долго возилась с ним, потому что ее бессильные руки с длинными ногтями, которые она не давала стричь, плохо повиновались ей. Когда, наконец, окно отворилось, она высунулась наружу и приглушенным голосом позвала: «Поль!» Это было, вероятно, имя ее возлюбленного, которого она все еще ждала, не желая верить в его смерть.

Так как ее жалобный зов остался без отклика в ночной тишине, она села на каменную скамью (в старинных постройках такого типа они обычно бывают вделаны в глубокую амбразуру окна) и сидела молча, комкая в руках свой окровавленный платок и, казалось, кого-то терпеливо ожидая. Немного погодя, она поднялась и снова позвала тихим голосом, как будто друг ее притаился тут же во рву, заросшем кустарником, и она боялась привлечь внимание живущих на ферме.

Больше часа бедняжка то звала Поля, то смиренно и безропотно ждала его. Полная луна освещала ее изможденное лицо и изуродованное тело. Быть может, она находила в своей безумной, несбыточной мечте какую-то радость, быть может, грезила наяву, будто он здесь, слышит ее и отвечает. И когда греза рассеивалась, она снова призывала ее, окликая своего умершего возлюбленного.

Марсель смотрела на бедняжку, и сердце ее разрывалось от жалости; ей хотелось разгадать тайну этого безумия, чтобы найти средство облегчить ее страдания; но душевнобольные такого рода ни с кем не говорят, и невозможно узнать, поглощены ли они непрестанно одной и той же мучительной мыслью, или же она лишь по временам овладевает ими.

Наконец несчастная девушка отошла от окна и стала ходить взад и вперед по комнате медленной и тяжелой поступью, поразившей Марсель еще в аллее парка. Казалось, она уже не думала о своем возлюбленном, и ее нахмуренное лицо было похоже на лицо старого алхимика, погруженного в поиски абсолюта. Это мерное хождение продолжалось еще довольно долго и страшно утомило госпожу де Бланшемон, которая не могла ни лечь, ни отойти от ребенка, чтобы позвать служанку Фаншон. Наконец безумная, отчаявшись, приняла какое-то решение, поднялась этажом выше и подошла к другому окну, чтобы снова звать Поля и ждать его, шагая взад и вперед.

Марсель подумала, что надо бы сообщить об этом Бриколенам. Они, наверное, не знают, что их дочь убежала из дому и может покончить самоубийством или нечаянно упасть из окна. Она не без труда разбудила Фаншон и велела ей посидеть подле Эдуарда, пока сама она сходит в новый замок. Но девочка отговорила ее.

– Да что вы, сударыня, – сказала она. – Бриколены и не подумают беспокоиться из-за этого. Они привыкли, что бедная девушка бегает день и ночь. С ней ничего дурного не случается, а у нее самой уже давно в мыслях нет погубить себя. Говорят, она никогда не спит, а когда светит луна, еще пуще волнуется. Заприте дверь, чтобы она вам больше не надоедала. Это хорошо, что вы ей ничего не говорили; она могла бы перепугаться и рассердиться. Вот теперь будет кричать там наверху, как сыч, до самого рассвета; а раз вы знаете, кто шумит, это не помешает вам спать.

Фаншон легко было так говорить: в пятнадцать лет, да еще при таком невозмутимом характере, можно спать под гром пушек. Марсели же не сразу удалось последовать ее примеру, но, наконец, усталость взяла свое, и она заснула под мерный и непрекращающийся шум шагов безумной, которые раздавались у нее над головой, сотрясая расшатанные балки старого замка.

Утром Роза с сочувствием выслушала рассказ о ночном происшествии, но не удивилась ему.

– Ах, боже мой! – сказала она. – А ведь мы ее так крепко заперли! Мы знаем, что в лунные ночи она любит бродить всюду, и особенно по старому замку (вот почему моя мать и не хотела, чтобы вы ночевали здесь). Но ей все-таки удалось открыть окно и уйти. Руки у нее слабые и неловкие, но она очень настойчивая! Она вечно думает об одном и том же и не может забыться. У господина барона было не такое сострадательное сердце, как у вас, и он любил посмеяться над тем, что иногда вовсе не было смешно… например, говорил, что она ищет… как это называется… квадратуру… да, верно… квадратуру круга{11}11
  Квадратура круга – знаменитая задача древности: построить квадрат, равновеликий данному кругу. В XIX в. была доказана невозможность такого решения существовавшими тогда методами. Здесь употребляется в значении неразрешимой задачи.


[Закрыть], и, завидев ее издали, всегда у нас спрашивал: «Ну, как ваш философ, еще не разрешил свою проблему?»

– Как можно шутить над тем, что ранит сердце? – сказала Марсель. – Мне снились всю ночь такие страшные сны. Знаете, Роза, ведь мы уже с вами друзья и, надеюсь, сблизимся еще больше, и, если вы предлагаете мне вашу комнату, я согласна, только с условием, что вы останетесь в ней и разделите ее со мной. Все, что я прошу, – это кушетку для Эдуарда и складную кровать для себя.

– О, как я рада! – воскликнула Роза, бросаясь к ней на шею. – Вы меня нисколько не стесните. У нас в каждой комнате по две кровати: такой уж порядок в деревне, где всегда можно ожидать приезда кого-нибудь из знакомых или родственников. Я так счастлива; по вечерам мы будем разговаривать с вами…

Молодые женщины в самом деле очень подружились за этот день. Марсель искренне отдалась новой привязанности, тем более что это была ее единственная отрада в доме Бриколенов. Фермер уже показал ей часть пристроек и не переставая твердил о тратах и усовершенствованиях. Он старался скрыть свое желание купить поместье. Но делал это совершенно напрасно, потому что Марсель, желая поскорее избавиться от неприятных ей хлопот, сама готова была пойти на кое-какие уступки, которых он добивался, только хотела сначала убедиться в правильности его подсчетов и немного хитрила с ним, чтобы держать его в состоянии неуверенности.

Из намеков Розы Марсель поняла, что при таких обстоятельствах может оказать большое влияние на судьбу девушки, а Большой Луи взял с нее слово, что она ничего не будет решать, не посоветовавшись с ним. Госпожа де Бланшемон чувствовала к этому неожиданному другу полное доверие и решила подождать его возвращения, чтобы воспользоваться его разумным советом. Он всех знал и, как человек рассудительный, понимал, на кого можно положиться.

Мы покинули славного мельника на пути в город ***, куда он отправился с Лапьером, Сюзеттой и возницей. Они прибыли туда в десять часов вечера, и на следующий день рано утром Большой Луи, усадив слуг в парижский дилижанс, направился к тому горожанину, которому намеревался продать карету. Но, проходя мимо почтовой конторы, он решил зайти туда, чтобы лично вручить чиновнику письмо, которое Марсель просила отправить почтой. Еще с порога ему бросилось в глаза лицо неизвестного юноши, что две недели назад, бродя в окрестностях Валле-Нуар, заходил в Бланшемон, а затем случайно попал на мельницу в Анжибо. Молодой человек не обратил на него никакого внимания; он стоял у входа в контору и жадно, с волнением читал только что полученное письмо. Большой Луи, держа в руке конверт с письмом госпожи де Бланшемон, вспомнил вдруг, что молодая баронесса, увидев вырезанное на дереве у берега Вовры имя «Анри», очень взволновалась, и бросил взгляд на адрес письма, которое читал молодой человек. Адрес был хорошо виден, потому что незнакомец, держа листок так, чтобы никто не мог прочесть его содержания, открывал его оборотную сторону. Взглянув на письмо, мельник, побуждаемый доброжелательным любопытством, прочел имя господина Анри Лемора, написанное той же рукой, что и конверт, который он должен был сдать; несомненно, что оба письма были от Марсели и что незнакомец… – Большой Луи не задумался мысленно назвать его так – любовник прекрасной вдовы.

Большой Луи действительно не ошибся: первое письмо баронессы из Парижа было, по поручению Лемора, переслано ему другом до востребования в город ***; оно только что попало к нему, и он далек был от мысли немедленно получить второе, когда Луи шутливо поднес к его глазам это сокровище, заслонив листок, который он перечитывал уже в третий раз.

Анри вздрогнул и готов уже был вырвать конверт из рук мельника, но тот удержал его.

– Нет, нет! Не торопитесь, мой мальчик! Возможно, что почтовый чиновник наблюдает за нами исподтишка, а я не желаю платить штраф, и притом не малый. Пойдемте отсюда, ведь у вас, пожалуй, не хватит терпения ждать, пока письмо вернется из Парижа, куда его обязательно отправят, невзирая на ваши протесты и предъявление паспорта, потому что оно адресовано не сюда и не до востребования. Идите за мной до конца улицы.

Лемор последовал за ним, но вдруг мельник заколебался.

– Послушайте, – спросил он, когда они очутились в достаточно уединенном месте, – вы действительно то лицо, имя которого стоит на конверте?

– Но вы ведь в этом не сомневались и, по-видимому, знаете меня, если показали мне письмо?

– Пусть так; но паспорт при вас?

– Конечно. Я должен был предъявить его при получении корреспонденции.

– Так вот: если угодно, думайте, что я переодетый жандарм, но все-таки дайте мне его, – сказал мельник, протягивая письмо. – Тогда взамен я дам вам это.

– Вы очень недоверчивы, – сказал Лемор, торопливо показывая ему документ.

– Еще минуточку! – продолжал осторожный мельник. – Если почтовые чиновники видели, как я вам передавал письмо, то я хочу иметь право присягнуть, что оно было распечатанным, – он быстро разорвал конверт и, не развертывая листка, вручил его Анри, взяв от него паспорт.

В то время как молодой человек, забыв обо всем, читал это послание, мельник, который был не прочь удовлетворить свое любопытство, знакомился с личностью незнакомца.

«Анри Лемор, двадцати четырех лет, уроженец Парижа, по профессии рабочий-механик, отправляется в Тулузу, Монпелье, Ним, Авиньон, возможно в Тулон и Алжир, для приискания службы и усовершенствования в своей специальности».

«Черт возьми, – подумал мельник, – механик! И его любит баронесса! Ищет работы, когда может жениться на женщине, у которой есть еще триста тысяч франков! Это, видно, только у нас отдают предпочтение деньгам перед любовью и женщины так горды! Ведь между внучкой дядюшки Бриколена – землепашца и внуком моего деда – мельника не такая разница, как между нашей госпожой и этим бедняком! Ах, мадемуазель Роза! Как бы мне хотелось, чтобы госпожа Марсель внушила вам, что значит любовь!» – Затем, смотря на погруженного в чтение Анри и глядя в паспорт, Луи начал перечислять приметы молодого человека: «…рост средний, лицо бледное… и, пожалуй, довольно красивое, если бы не черная борода. У этих парижских рабочих как будто вся сила в бороде». И мельник с тайным самодовольством сравнил свою атлетическую фигуру с хрупким станом Лемора. «Уж если не надо быть показистее этого малого, – подумал он, – чтобы вскружить голову такой умной, красивой и знатной женщине… то мадемуазель Роза могла бы заметить, что ее покорнейший слуга тоже не хуже других. Но вот подите – есть у этих парижан что-то такое – в глазах ли, в походке, в обращении, – отчего мы рядом с ними просто увальни. И потом, у этого парня, наверно, больше ума, чем жиру. Почему бы ему не поделиться со мной и не научить меня, как добиться ответной любви!»

XVI
Дипломатия

Раздумывая над этим, Луи вдруг заметил, что молодой человек, поглощенный еще более волнующими мыслями, уходит прочь, как будто совсем позабыв о нем.

– Эй, приятель! – окликнул его Большой Луи, догоняя. – Вы никак хотите оставить мне свой паспорт?

– Ах, милый друг, я и забыл про вас, простите! – спохватился Лемор. – Вы оказали мне такую услугу, передав письмо, что я не знаю, как и благодарить вас… Но теперь я вас узнал. Мы встречались с вами не так давно. Ведь это вы принимали меня на своей мельнице. Такое прекрасное место… и такая славная у вас матушка! Счастливый вы человек! И нрав у вас открытый и обходительный, это сразу видно!

– Да, нечего сказать, – возразил Луи, – хорошо я вас принял! Впрочем, вы сами виноваты, что не пожелали ничего, кроме хлеба и воды… Это мне не очень-то понравилось; да вдобавок еще и борода у вас, как у настоящего капуцина! Однако вы похожи на иезуита не больше, чем я, и если я пришелся вам по нраву, то это взаимно… А вот насчет того, что я счастливый человек… то уж позавидуйте кому-нибудь другому, только не мне. Смеетесь вы надо мной, что ли?

– Что вы хотите этим сказать, я не понимаю? С вами случилось какое-нибудь несчастье, с тех пор как я вас видел?

– Ах, меня уж давно преследует несчастье, и бог весть, чем оно кончится. Но мне так же скучно говорить о нем, как вам слушать, потому что у вас, я вижу, у самого душа не на месте. Кстати, разве вы не собираетесь передать ответ особе, которая вам писала? Хотя бы уведомить о том, что я точно выполнил ее поручение?

– Так вы знаете эту особу? – спросил Лемор, весь вздрогнув.

– Каково! Вы даже не подумали спросить об этом! Где вы витаете?

Доброжелательный, но несколько насмешливый тон Большого Луи начинал уже беспокоить Лемора. Он боялся скомпрометировать Марсель, и, хотя лицо крестьянина внушало ему полное доверие, Анри все-таки решил, что лучше притвориться равнодушным.

– Я сам не очень хорошо знаком с дамой, которая оказала мне честь своим письмом, – заявил он. – Но так как мне случилось недавно побывать в тех краях, где находятся ее поместья, она надеялась получить от меня некоторые… сведения…

– Вот те на! – перебил его мельник. – Да она даже и не знает, что вы сюда приехали, а тем более – зачем; и потому извольте объяснить мне это, если не хотите, чтобы я сам догадался.

– На это я отвечу в другой раз, – сказал Лемор нетерпеливо и заносчиво. – Вы любопытны, мой друг, и я не знаю, почему вам хочется видеть в моем поведении что-то таинственное.

– Да ведь так оно и есть, приятель! Уверяю вас, что так оно и есть, раз вы даже не уведомили ее о своем приезде в Валле-Нуар!

Настойчивость мельника начала уже тревожить Анри, и он, боясь попасть впросак или сделать какую-нибудь глупость, решил прекратить этот странный допрос.

– Я не знаю, о ком и о чем вы говорите, – ответил он, пожав плечами. – Благодарю вас еще раз, и позвольте мне откланяться. Если врученное вами письмо требует ответа или расписки в получении, я перешлю их по почте. Через час я уезжаю в Тулузу и не располагаю временем для дальнейшей беседы с вами.

– Ах, вы уезжаете в Тулузу? – воскликнул мельник, прибавляя шагу, чтобы не упустить его. – Я думал, вы собираетесь ехать со мной сейчас в Бланшемон!

– Почему в Бланшемон?

– Потому что, если вам надо, как вы утверждаете, дать совет владелице Бланшемона относительно ее дел, то будет гораздо учтивее съездить к ней и объяснить все на словах, нежели написать второпях два слова. Ради такой дамы можно побеспокоить себя и проехать несколько лье, чтобы оказать ей услугу. Я всего только простой мельник, да и то пошел бы для нее на край света, если бы это понадобилось.

Неожиданно и почти против воли узнав, где в данное время находится Марсель, Лемор не мог расстаться сразу с человеком, который знал ее и, казалось, рад был поговорить о ней. Предложение и совет мельника взволновали этого упрямого молодого стоика, взбудораженного страстью. Охваченный противоречивыми желаниями, он не мог скрыть свою растерянность, и проницательный мельник сразу это заметил.

– Если бы я считал, что мне необходимо объясниться с нею лично… – сказал Лемор, – но, по правде говоря, я не вижу надобности… Эта дама ничего подобного не требует.

– Да, – сказал мельник насмешливым тоном, – эта дама думает, что вы в Париже, а кто же заставит человека приезжать издалека, чтобы обменяться несколькими словами. Но если бы она знала, что вы так близко, она, возможно, приказала бы мне доставить вас.

– Нет, господин мельник, вы ошибаетесь, – ответил Анри, испуганный проницательностью Большого Луи. – Вопросы, которые она задает мне в письме, не так важны. Одним словом, я отвечу письменно.

Приняв это решение, Анри почувствовал, как больно сжалось у него сердце. Хотя он и подчинился приказанию Марсели, надежда увидеть ее прежде, чем уехать на целый год, взволновала его. Вся кровь в нем вскипела. Но проклятый мельник, по злобе или легкомыслию, мог своими домыслами бросить тень на репутацию молодой вдовы, и Лемор решил не ехать.

– Вы можете поступать, как вам угодно, – сказал Большой Луи, слегка задетый его недоверием, – но так как она, конечно, будет спрашивать меня про вас, мне придется сказать, что мысль повидать ее вам совсем не улыбалась.

– И вы полагаете, что страшно огорчите ее? – сказал Лемор с принужденным смехом.

– Ну да, разыгрывайте передо мной хитреца, приятель! – ответил мельник. – Вы смеетесь не от чистого сердца.

– Господин мельник, – перебил его Лемор, потеряв терпение, – ваши намеки, насколько я могу их понять, становятся довольно неуместными. Я не знаю, так ли вы преданы особе, о которой идет речь, как вы это утверждаете, но мне кажется, что вы говорите о ней менее почтительно, чем я, человек, едва с ней знакомый.

– Вы сердитесь? Отлично! Это гораздо искренней и меньше меня раздражает, чем ваши насмешки. Теперь я знаю, что вы собой представляете.

– Вы забываетесь, – гневно воскликнул Лемор, – это уже похоже на оскорбление. Я не знаю, какие безумные замыслы вы хотите приписать мне, но заявляю вам, что эти шутки мне надоели и я не потерплю дольше ваших дерзостей.

– Вы и впрямь рассердились, – сказал Большой Луи. – Я готов ответить за свои слова. Я намного сильнее вас; но вы, наверное, состоите в каком-нибудь обществе подмастерьев и знаете, что такое дубинка. Да и без того все вы, парижане, как известно, мастерски орудуете палкой. А наш брат в этом деле не упражняется, такой науки не проходит и знает ее только на практике. Вы, конечно, половчее меня, а я на руку тяжелее, – вот силы и сравняются. Идемте за старый вал, а не то в кофейню дядюшки Робишона. Там есть небольшой дворик, где можно объясниться без свидетелей. Хозяин его человек бывалый и стражи не вызовет.

«Ничего не поделаешь, – подумал Лемор, – я сам захотел быть рабочим, а закон чести одинаково суров как для палки, так и для шпаги. Я не силен в жестоком искусстве убивать своего ближнего каким бы то ни было оружием, но если этот галльский Геркулес вздумал собственного удовольствия ради прикончить меня, я не стану его разубеждать. Кстати, это единственный способ избавиться от его расспросов, да и почему я должен быть терпимее какого-нибудь дворянина».

Великодушный и миролюбивый мельник и не думал искать ссоры с Анри, как полагал этот последний, не подозревая, что Большой Луи действует в интересах госпожи де Бланшемон, а следовательно, и его собственных, – однако к чувству доброжелательности примешивалось недоверие, от которого мельнику хотелось избавиться путем откровенного объяснения. Но так как это ему не удалось, он в свою очередь убедил себя, что зачинщиком был Анри, и, шагая по направлению к кофейне Робишона, каждый думал, что ему приходится насильно подчиниться воинственной причуде противника.

На часах соседней церкви пробило шесть часов, когда они добрались до кофейни. Это был небольшой домик, на котором красовалась вывеска с одним из тех пышных наименований, какие встречаются именно на самых скромных кабачках захолустной провинции: «Кофейня Возрождение». Они прошли по узкой аллейке, окаймленной кустами желтой акации и великолепных георгин. Дворик, где они предполагали объясниться, примыкал к церковной стене, заросшей плющом и вьющимися розами. Беседки, увитые жимолостью и ломоносом, скрывали посетителей от взоров соседей и наполняли благоуханием утренний воздух. Этот укромный уголок, весь в цветах, еще безлюдный, с усыпанными песком дорожками, казался предназначенным скорее для нежных свиданий, чем для роковых встреч.

Большой Луи, пройдя сюда с Лемором, закрыл калитку и сел за деревянный столик, выкрашенный в зеленый цвет.

– Ну вот, – обратился он к Лемору, – зачем мы сюда явились? Чтобы отдубасить друг друга палками или чтобы выпить вместе кофею?

– Это как вам угодно, – ответил Лемор. – Я буду с вами драться, если хотите; но кофе я с вами пить не стану.

– Вам этого гордость не позволяет! – сказал Большой Луи, вскинув плечом. – Еще бы, человек получает письма от баронессы!

– Вы снова начинаете? Довольно! Или выпустите меня отсюда, или будем сейчас же драться!

– Я не могу с вами драться, – сказал Большой Луи. – Достаточно взглянуть на меня, чтобы понять, что я не трус, но я все-таки отказываюсь от поединка, который вы мне предлагаете. Госпожа де Бланшемон никогда не простит мне этого, и тогда все мои дела пойдут насмарку.

– Это не довод! Если госпожа де Бланшемон станет упрекать вас в заносчивости, вам незачем говорить, что вы искали со мной ссоры.

– Ах, теперь оказывается, что это я начал с вами ссору? А кто первый предложил драться?

– По-моему, вы. Но не в этом дело. Я принимаю ваш вызов.

– Но кто кого оскорбил? Я говорил с вами вполне вежливо, а вы назвали меня дерзким.

– Ваша манера истолковывать мои слова и мысли была неучтива. Я просил вас… оставить меня в покое.

– Да, как же! Вы мне приказали молчать! А если я не желаю?

– Я повернусь к вам спиной, и если вам это не нравится – будем драться.

– Этот парень упрям, как черт! – вскричал Большой Луи и, ударив огромным кулаком по столику, расколол его пополам. – Ну вот, господин парижанин, вы теперь видите, какая у меня тяжелая рука. Вы так высокомерны, что я не прочь испробовать, что тверже – ваша голова или эта дубовая доска, потому что нет большей наглости, чем сказать человеку: «Я не желаю вас слушать». А между тем я не смею, не могу допустить, чтобы хоть один волосок упал с этой упрямой головы. Послушайте, надо с этим покончить. Ведь я желаю вам добра, а еще больше той, ради которой не пожалею рук и ног и которая вздумала заинтересоваться вами. Нам надо объясниться; вас я больше ни о чем не буду спрашивать, это напрасный труд, но я выскажу вам все, что у меня на сердце за или против вас, и, если это вам не подойдет, мы будем драться; если то, в чем я вас подозреваю, правда, – мне ничуть не жаль будет свернуть вам челюсть. Но прежде чем померяться силами, надо договориться и знать, из-за чего пожар загорелся. Попьемте кофею, потому что я со вчерашнего дня ничего не ел и у меня в животе петухи поют, и если вы уж такой важный барин и не позволите мне заплатить по счету, то давайте условимся, чтобы платил тот, кому меньше попадет.

– Хорошо, – сказал Анри; он считал, что теперь они с мельником враги, и уже не боялся, что, смягчившись его доброжелательством, спустит ему обиду.

Дядюшка Робишон сам подал им кофе и при этом выразил Большому Луи самые дружеские чувства.

– Это твой приятель? – спросил он, оглядывая Лемора с любопытством, присущим не обремененному трудами жителю провинциального городка. – Я его не знаю, но это все равно, раз ты его привел, значит, он хороший человек. Знаете, юноша, – продолжал он, обращаясь к Лемору, – вам повезло, что вы приобрели в наших краях такое прекрасное знакомство. Лучше уж некуда. Большому Луи у нас от всех и каждого почет. А что до меня, так я люблю его, как сына. Этакий умница, честный, смирный… ягненок, да и только, даром что первый силач в округе; и уж я могу сказать, что он ни разу, то есть ни разу нигде не поскандалил, ни разу ребенку щелчка не дал и у меня в доме сроду голоса не повысил. А ведь сколько здесь ему забияк попадается! Но где он – там мир и спокойствие.

Эта похвальная речь, словно нарочно совпавшая с моментом, когда Большой Луи привел в кофейню Робишона незнакомца, чтобы разрешить затеянную с ним ссору, заставила молодых людей улыбнуться.