Текст книги "Мельник из Анжибо"

XXIX
Две сестры

Госпожа Бриколен никак не ожидала, что ее домашние вернутся так скоро. Муж оставил ее дома, не сказав ей, что задумал учинить скандал. Он боялся ее несдержанности, которая могла умалить величественность его позы перед публикой. Внезапное появление всего семейства крайне поразило фермершу: лицо ее мужа было багровым; ворча себе под нос и тяжело дыша, он тащил за собой Розу, очень взволнованную, расстроенную, всю в слезах; бабушка семенила за ними, в смятении сжимая руки. Госпожа Бриколен невольно попятилась и, подняв свечу вровень с лицами вошедших, спросила:

– Что случилось? В чем дело?

– A в том, что мой сын кругом виноват, наговорил невесть что, – ответила старуха Бриколен, тяжело опускаясь на стул.

– Вот, вот, старуха заладила свое! – зарычал фермер; при виде дражайшей половины его гнев вспыхнул с новой силой. – Поговорили, и будет! У тебя ужин готов? Роза, ты проголодалась?

– Нет, отец, – сухо ответила Роза.

– Выходит, я отбил у тебя аппетит?

– Да, отец.

– Это что ж, упрек?

– Воля ваша – да.

– Ах, вот как! – Сегодня Роза в первый раз осмелилась противоречить отцу, не избаловал ли он ее своей снисходительностью? – Мне такие речи не по нутру. Знаешь ты, что твои капризы наводят меня на подозрение? Надеюсь, тебе этого не хотелось бы?

– Нет, говорите, говорите, отец. Скажите все. Если вы ошиблись, я постараюсь оправдаться.

– Вот что, дочка, тебе не пристало защищать этого мужлана. Так и знай, если он посмеет шататься около нашего дома, я, недолго думая, обломаю свою палку об его спину.

– Отец, – с жаром ответила Роза, – хотя бы вы обломали палку об мою спину, я вам все-таки скажу, что вы поступили жестоко и несправедливо. Вы унизили меня при всех, выбрав орудием для вашей мести. Разве я могу отвечать за всех, кто думал или не думал обидеть вас?.. А сколько горя вы причинили мне и как расстроили бабушку, вы видите сами.

– Верно, расстроил и разозлил, – решительно и прямо заявила бабушка: несмотря на внешнюю резкость, она была добрым и сердечным человеком (на нее походила Роза, вспыльчивая, но с нежной душой). – У меня сердце кровью обливается, – продолжала старуха, – когда я слышу, как поносят честного малого, которого я люблю, почти как родного сына; ведь мы с его матерью и со всей их семьей дружили больше шестидесяти лет… Это достойная семья, и уж кто-кто, а Большой Луи ничем не обесчестил ее.

– Ага! Всему виной этот красавчик, вот почему брюзжит ваша мамаша и плачет ваша дочка, – сказала госпожа Бриколен мужу. – Посмотрите, как она разливается! Нечего сказать, в хорошие дела вы нас впутали, господин Бриколен! И всему виною ваша дружба с этим здоровенным болваном! Вот вам и награда. Просто срам! И мать ваша и дочь берут его сторону против вас и проливают слезы так, словно, словно… даже сказать стыдно, ей-богу!

– Скажите, мама, все скажите! – в большом возбуждении вскричала Роза. – Уж раз сегодня все взялись меня оскорблять, говорите, не стесняйтесь. Я готова ответить прямо и искренне, если вы меня спросите без обиняков, каковы мои чувства к Большому Луи.

– Какие же у вас чувства к нему, сударыня? – рявкнул рассвирепевший фермер. – Скажите, сделайте одолжение, раз у вас язык чешется.

– У меня к нему сестринские и дружеские чувства, – ответила Роза, – и никто не может заставить меня изменить их.

– Сестринские – к мельнику! – передразнил ее Бриколен. – Дружеские – к мужику! Нечего сказать, хороши речи для такой девушки, как вы! Черт побери! Все нынешние девушки спятили с ума, что ли? Желтый дом, да и только!

В этот момент в комнате больной раздались пронзительные крики. Госпожа Бриколен вздрогнула, а Роза смертельно побледнела. С силой сжав руку отца, она произнесла:

– Слышите, отец? Осмельтесь после этого издеваться над безумием молодых девушек! Высмеивайте желтые дома! Вы, кажется, забыли, что девушка нашего круга способна всей душой любить бедняка и впасть из-за этого в состояние, которое хуже смерти!

– Ну вот, она признается, она сама нам об этом объявляет! – вскричала госпожа Бриколен в ярости и в отчаянии. – Она любит этого мужика и угрожает нам свихнуться, как ее сестра.

– Роза, Роза, – воскликнул испуганный господин Бриколен, – замолчи! А ты уйди, Тибода. Ступайте к Бриколине, – добавил он повелительно.

Госпожа Бриколен вышла. Роза стояла растерянная, испугавшись своей откровенности.

– Дочь моя, ты больна! – в волнении произнес Бриколен. – Успокойся.

– Вы правы, отец, я больна, – ответила Роза и, заливаясь слезами, бросилась в объятия отца.

Господин Бриколен испугался, но не смягчился. Он поцеловал Розу, как целуют обиженного ребенка, но не обожаемую дочь. Он кичился ее красотой, ее умом, а еще больше тем приданым, которое собирался дать ей. Он предпочел бы, чтобы она была некрасива и глупа, но возбуждала зависть своим богатством, чем красива, но бедна и вызывала бы жалость.

– Малютка, – сказал он ей, – ты что-то дуришь сегодня! Ложись спать и выкинь из головы этого мельника и всякие там дружбы. Правда, что его сестра была твоей кормилицей, но, черт возьми, ей хорошо платили! Правда, что этот мальчишка был твоим товарищем детства, но он был у нас в услужении и обязан был тебя забавлять. А нынче мне угодно вышвырнуть его вон, потому что он сыграл со мной скверную штуку, и ты обязана считать, что я прав.

– Отец, – сказала Роза, все еще плакавшая в объятиях фермера, – не прогоняйте его. Позвольте ему оправдаться перед вами. Он не виноват, этого не может быть, и не принуждайте меня унижать моего друга детства. Ведь он сын мельничихи, которая меня так любит!

– Роза, это мне, наконец, надоело, – ответил Бриколен, уклоняясь от ласк дочери. – Глупо подымать весь дом вверх дном из-за того, что я решил выгнать этого проходимца. Оставь меня в покое. И послушай лучше, как кричит твоя несчастная сестра. Разве можно беспокоиться о постороннем человеке, когда в своей семье такое несчастье.

– Неужели вы думаете, что я не слышу крика моей сестры? – возразила Роза, ее лицо выражало отчаянье. – Напрасно вы считаете, что эти крики ничего не говорят моей душе. Я всегда слышу их, они у меня из головы не идут!

Она вышла, шатаясь, и направилась к сестре, но потеряла сознание и упала в коридоре. На шум выбежали испуганные мать и бабушка. Роза лежала, как мертвая, в глубоком обмороке.

Ее поспешили отнести к ней в комнату, где Марсель, в ожидании ее, писала письмо, не подозревая о той грозе, которая разразилась над головой бедной девушки. Она окружила Розу самыми нежными заботами и одна из всех присутствующих догадалась послать в село посмотреть, не задержался ли там доктор. Он пришел и застал Розу в сильнейшем нервном припадке. Все тело ее оцепенело, зубы были сжаты, губы посинели.

Врачу пришлось немало повозиться с ней, прежде чем она пришла в себя, но пульс ее то замирал, то бился с невероятной силой. Большие черные глаза лихорадочно блестели. Она что-то возбужденно говорила, обращаясь неизвестно к кому. Услышав, что она несколько раз подряд произнесла имя мельника, Марсель постаралась удалить встревоженных родителей и осталась с ней наедине, так как доктор ушел к Бриколине, у которой опять, как вчера, появились признаки буйства.

– Дорогая Роза, – говорила Марсель, нежно обнимая подругу, – причина вашей болезни – какое-то огорчение. Успокойтесь, завтра мы с вами потолкуем; я все сделаю, чтобы помочь вашему горю. Кто знает, может быть, мне это и удастся.

– Вы ангел, – ответила Роза, бросаясь ей на шею. – Но вы бессильны мне помочь. Все погибло, все кончено! Луи выгнали из нашего дома. Еще сегодня утром отец покровительствовал ему, а сейчас ненавидит и проклинает его. О, как я несчастна.

– Значит, вы любите его? – с удивлением спросила Марсель.

– Люблю ли! – вскричала Роза. – Как же его не любить? И вы в этом сомневаетесь!

– Еще вчера вы в этом не признавались.

– Возможно, я никогда бы и не призналась, если бы его не травили и не довели меня до крайности, как сегодня. Вообразите, – возбужденно говорила Роза, сжимая руками пылающую голову, – они хотели оскорбить его, унизить в моих глазах только потому, что он беден и осмеливается любить меня! Сегодня утром, когда его осыпали насмешками, я смалодушествовала: побоялась показать свое возмущение. Я допустила, чтобы его смешивали с грязью, и не защитила его, я почти стыдилась его. Потом у меня сразу разболелась голова, и я вернулась домой. Я спрашивала себя: хватит ли у меня мужества терпеть из-за него столько оскорблений; я уговорила себя, что больше не люблю его. Тогда мне показалось, что все кончено, что наш дом, который мне всегда казался красивым, потому что я в нем выросла и была счастлива, стал вдруг черным, грязным, мрачным, отвратительным, каким он, наверно, кажется вам. Я вообразила себя в тюрьме, и сегодня вечером, когда моя бедная безумная сестра говорила мне, что наш отец жандарм, который заточил нас, чтобы мучить, – мной на мгновение овладело безумие, и я сама увидала то, что видит сестра. Какое это было страдание! Придя в себя, я поняла, что без моего бедного Луи ничто мне не мило, что жизнь без него невыносима. Только потому, что я люблю его, я до сегодняшнего дня бодро переносила все свои горести: сварливый характер матери, грубость отца, бремя нашего богатства, плодящего вокруг нас зависть и несчастье и порождающего ужасные болезни, от которых уже давно на моих глазах страдают сестра и дедушка. При мысли, что я одинока, что я не смею любить и должна терпеть эту жизнь, не имея утешения в любви прекрасного, благородного, честного человека, чья привязанность вознаграждала меня за все, мне все стало невыносимо. Я люблю его и не хочу исцелиться от своей любви. Я погибну, госпожа Марсель, потому что они выгнали его, и, как бы я ни страдала, они будут неумолимы. У меня не будет возможности встречаться с ним; если когда-нибудь тайком мне удастся поговорить с ним, меня затравят и замучают, пока я не потеряю рассудка. О, как у меня болит голова, она раскалывается на части, а я-то считала ее такой крепкой и трезвой. Нет, я не заболею, как сестра, я не допущу себя до этого, вы не бойтесь меня, дорогая госпожа Марсель! Я скорее покончу с собой, если почувствую, что болезнь сестры передается мне. Но ведь она не передается другим. Правда, когда я слышу, как сестра кричит, сердце мое надрывается, меня бросает в жар и в холод. Сестра, несчастная сестра! Ведь это родная кровь, ее боль отдается у меня в душе. Господи Боже, друг мой, вы слышите их? Пусть они наглухо закрывают двери, я все равно слышу эти крики, я слышу их всегда!.. Как она страдает, как она любит, как зовет! И это моя сестра, которую я помню красивой, умной, кроткой, веселой; а теперь она воет, как волчица!

Бедная Роза разразилась рыданиями, которые сдерживала до сих пор невероятным усилием воли; рыдания сменились отрывистыми стонами, а затем перешли в пронзительные крики. Лицо ее исказилось, блуждающие глаза закатились и как будто бы погасли, судорожно сведенные руки до боли сжали руки Марсели. Наконец Роза спрятала лицо в подушку и испустила душераздирающий вопль. Роковой и непреодолимый инстинкт заставлял ее подражать ужасным крикам несчастной сестры.

Родные, пораженные этим зловещим эхом, оставили старшую дочь и побежали к младшей. Доктор поспешил вслед за ними, он знал о происшедшем и объяснил нервный припадок Розы не только тягостным впечатлением от безумия старшей сестры. Ему удалось успокоить девушку, но, оставшись с глазу на глаз с Бриколенами, он сурово сказал им:

– Вы поступали крайне неосторожно, держа молодую девушку под постоянным впечатлением такого грустного зрелища. Ее надо избавить от него; отправьте старшую в дом для умалишенных, а младшую выдайте поскорее замуж, чтобы рассеять меланхолию, которая может овладеть ею.

– Ну, что же, господин Лавернь, ваш совет пришелся кстати, – сказала госпожа Бриколен, – мы только и мечтаем выдать ее замуж! Женихов хоть отбавляй. Да вот зачем далеко ходить – сегодня здесь был ее двоюродный брат Оноре, отличная партия: у него со временем будет самое малое сто тысяч экю. Если бы Роза согласилась, он был бы счастлив, мы тоже, но она о нем и слышать не хочет. Она отказывает всем, кого мы ей предлагаем.

– Вероятно, потому, что вы ей предлагаете не того, кто ей нравится. Я ничего не знаю и не вмешиваюсь в ваши дела, но вам известна причина болезни старшей дочери, и мой вам настоятельный совет быть осторожнее с младшей.

– С младшей, – воскликнул Бриколен, – не приведи господь, если бы с ней что случилось! Ведь хороша, не правда ли, господин доктор?

– Старшая тоже была красивой девушкой, разве вы не помните?

– Но, сударь, – сказала госпожа Бриколен, которую скорее раздражали, чем убеждали правдивые слова доктора, – разве вы считаете, что наша младшая дочь тоже может свихнуться? Несчастье со старшей стряслось случайно, от тоски по умершему жениху…

– За которого вы не позволили ей выйти замуж!

– Почем вы знаете, сударь? Мы, пожалуй, позволили бы, знай, что дело так обернется. Но Роза девушка толковая, разумная, и, слава богу, болезнь эта не наследственная. Ни в роду у Бриколенов, ни у Тибо никогда не водилось сумасшедших; я, например, могу похвалиться рассудительностью и спокойствием, и все другие дочери в меня. Почему бы у Розы голова была хуже, чем у остальных?

– Можете думать, что вам угодно, – возразил доктор, – но я вас предупреждаю, что это опасная игра – препятствовать душевной склонности вашей младшей дочери. Она нервна, легко возбудима и в этом похожа на старшую сестру. Скажу вам, что помешательство, даже не наследственное, заразительно…

– Мы отправим старшую в больницу, чего бы это ни стоило, – сказала госпожа Бриколен.

– Розе нельзя противоречить, слышала ты, жена? – заявил фермер; чтобы забыться от домашних огорчений, он наливал себе вино стакан за стаканом. – В Шатре дают представления, надо будет повезти Розу туда. Сошьем ей новое платье, пусть два, если понадобится! Черт возьми, у нас хватит средств, чтобы ей ни в чем не отказывать!

Разглагольствования Бриколена прервала госпожа де Бланшемон, которая попросила разрешения поговорить с ним наедине.

XXX
Договор

– Господин Бриколен, можете вы спокойно, без раздражения, выслушать меня? – спросила Марсель, входя вслед за фермером в его так называемый кабинет. Это была темная, грязная комната, где деловые бумаги были свалены в кучу вместе с земледельческими орудиями и образцами семян.

Фермер сегодня много пил; пил, чтобы придать себе храбрости, перед тем как оскорбить Большого Луи; пил, вернувшись домой, чтобы успокоиться и освежиться, и, наконец, пил, чтобы рассеять тоску, воцарившуюся в доме, и прогнать одолевавшие его мрачные мысли. Жбан с нарисованными на нем голубыми цветами неизменно стоял в кухне на столе, и Бриколен прикладывался к нему, чтобы овладеть собой или опохмелиться. Когда он оказался наедине с госпожой де Бланшемон, без спасительного белого вина, ему стало не по себе. Он машинально протянул руку к письменному столу за стаканом, которого там не было, а предлагая Марсели сесть, уронил два стула. Марсель убедилась, что он еле держится на ногах, лицо его раскраснелось, язык заплетался, и мозг был изрядно затуманен вином, но, несмотря на то, что в таком виде фермер был ей противен вдвойне, она все же решила приступить к откровенному объяснению, вспомнив всем известное изречение: in vino veritas[6]6
  Истина в вине (лат.).


[Закрыть].

Увидев, что он с трудом уразумел ее первые слова, Марсель повторила:

– Господин Бриколен, позвольте вторично спросить вас, расположены ли вы благожелательно и спокойно выслушать одну мою просьбу весьма деликатного свойства?

– А в чем дело, сударыня? – спросил фермер не слишком учтиво, хотя и не очень резко. Он был зол на Марсель, но опьянение мешало ему проявить свои чувства.

– Дело в том, господин Бриколен, – ответила она, – что вы выгнали из вашего дома мельника из Анжибо. Я прошу вас сказать мне причину вашего недовольства им.

Внезапный и прямой вопрос ошеломил Бриколена. Во всем облике Марсели чувствовались искренность и смелость, всегда смущавшие фермера, а сейчас, когда он не мог свободно владеть всеми своими чувствами, – в особенности. Невольно подчиняясь более сильной воле, фермер сказал правду; в трезвом виде он бы ее скрыл.

– Вам, сударыня, известна причина моего недовольства, мне незачем указывать ее вам.

– Причина во мне? – спросила госпожа де Бланшемон.

– В вас? Нет, я вас не обвиняю. Вы заботитесь о своих интересах, что вполне понятно, а я о своих… но я считаю, что так поступить может только негодяй: делать вид, что он мне друг, и в то же время давать вам советы против меня. Слушайте их, пользуйтесь ими, платите за них подороже – вы не прогадаете! Но я-то предпочитаю выгнать из дома негодяя, который ссорит нас. Вот как! Тем хуже для тех, кто не согласен со мной… Я у себя хозяин, госпожа де Бланшемон. Видите ли, каждый защищает свои интересы. Вы – свои, а я – свои. А негодяй и есть негодяй. В нынешние дни каждый думает о себе. Я хозяин в своем доме и в своей семье; у вас свои заботы, у меня мои; а что касается советов не в мою пользу, недостатка в них не будет, уверяю вас.

В таком духе Бриколен говорил минут десять, по сто раз твердя одно и то же и тут же забывая сказанное. Марсель редко видела вблизи пьяных, никогда ни с одним не разговаривала и теперь слушала его с удивлением, спрашивая себя, не впал ли он вдруг в идиотизм; она с ужасом думала о том, что судьба Розы и ее возлюбленного зависела от человека, который в трезвом состоянии был груб и упрям, а когда вино смягчало его грубость, становился бестолковым и тупым. Некоторое время она терпеливо выслушивала повторения все тех же пошлых избитых фраз, потом, поняв, что это будет продолжаться до тех пор, пока он не заснет на стуле, попробовала отрезвить его, внезапно задев за самую чувствительную струну.

– Господин Бриколен, – прервала она его, – вы окончательно решили приобрести Бланшемон? Если бы я согласилась на цену, которую вы мне предлагали, вы бы успокоились?

Бриколен сделал над собой усилие, чтобы поднять отяжелевшие веки, он пристально посмотрел на Марсель, которая тоже смотрела на него внимательно и смело. Мало-помалу взгляд фермера прояснился, тупая, отекшая физиономия стала осмысленной, как будто спала пелена, покрывавшая его черты. Он поднялся, два-три раза прошелся по комнате, чтобы размять ноги и собрать мысли. Он боялся, не сон ли это? Когда он сел напротив Марсели, поза его была уверенной, а лицо приняло почти обычное выражение.

– Простите, госпожа баронесса, вы что изволили мне сказать?

– Я сказала, – ответила Марсель, – что я готова отдать вам мою землю за двести пятьдесят тысяч франков, если…

– Если? – отрывисто переспросил Бриколен, не сводя с нее глаз.

– Если вы пообещаете мне не разбивать счастья вашей дочери…

– Моей дочери? При чем здесь моя дочь?

– Ваша дочь любит мельника из Анжибо; она серьезно больна и может потерять рассудок, как ее сестра. Слышите вы, понимаете вы это, господин Бриколен?

– Я слышу, но ничего не понимаю. Для меня ясно одно – моя дочь забрала себе в голову блажь! Это не сегодня завтра пройдет. Но почему вы так интересуетесь моей дочерью?

– Какое вам дело? Если вы не понимаете, что можно питать дружбу и жалость к очаровательной девушке, которая страдает, вы, по крайней мере, может быть, оцените преимущество стать владельцем замка Бланшемон?

– Это игра, госпожа баронесса, вы надо мной смеетесь. Вы сегодня разговаривали с нотариусом Тальяном, моим заклятым врагом. Он, конечно, советовал вам содрать с меня побольше.

– Он сообщил мне полезные сведения касательно моих дел, но в них не было ничего враждебного по отношению к вам. Я узнала, впрочем, что в ближайшее время мне подыщут покупателя, и поэтому я могла бы, говоря вашим языком, содрать с вас побольше.

– Это что же, мельник из Анжибо, тайком от меня, дал вам такого хорошего советчика?

– Откуда вы знаете? Вы можете и ошибаться. Однако все объяснения по этому поводу излишни; раз я готова удовлетвориться тем, что вы мне предложили, остальное вас не касается.

– Как не касается, когда моя дочь должна выйти замуж за мельника!

– Ваш отец тоже был мельником, пока он не взял землю в аренду у моих родителей.

– Но он кое-что скопил, и я теперь в состоянии иметь зятя, который поможет мне купить ваше поместье.

– За триста тысяч франков, а то и дороже?

– Это, что же, обязательное условие? Вы непременно желаете, чтобы этот мельник женился на моей дочери? Что вы выиграете от этого?

– Я вам уже говорила: мною руководит дружба, мне доставляет удовольствие делать людей счастливыми. Это вам кажется странным, но у каждого свои взгляды.

– Я знаю, что покойный барон, ваш супруг, когда ему приходила в голову фантазия, мог дать десять тысяч франков за нестоящую лошадь или подарить девке сорок тысяч франков. Конечно, это причуды вельможи, но их все-таки можно понять: он это делал для себя, это ему доставляло удовольствие! Другое дело принести жертву ради посторонних, которых вы едва знаете…

– Значит, вы советуете мне не поступать так?

– Я советую вам, – живо возразил Бриколен, спохватившись, что совершил оплошность, – поступать, как вам нравится. О вкусах и взглядах не спорят, однако же…

– Однако же вы мне не доверяете, это ясно. Вы не верите в серьезность моего предложения?

– Сударыня, а какую гарантию я буду иметь? Это минутная барская причуда.

– Вот потому-то торопитесь и ловите меня на слове.

«Черт возьми, она права! – подумал Бриколен. – Шальная женщина, а собой владеет лучше меня!»

– Госпожа баронесса, – сказал он, – какую гарантию вы собираетесь мне дать?

– Письменное обязательство.

– Подписанное вами?

– Конечно.

– А я должен вам пообещать выдать мою дочь за человека, которому вы покровительствуете?

– Сначала вы мне дадите честное слово.

– Честное слово, а затем?

– А затем вы пойдете к Розе и ей дадите честное слово при вашей матери, жене и при мне.

– Дать ей честное слово? Значит, Роза так влюблена?

– Согласны вы или нет?

– Если достаточно моего слова, чтобы доставить удовольствие малютке…

– Мне этого недостаточно.

– А что же надо?

– Сдержать свое слово.

Лицо фермера омрачилось.

– Сдержать слово… сдержать слово! – повторил он. – Вы, значит, сомневаетесь во мне?

– Не больше, чем вы во мне; вы желаете получить от меня письменное обязательство, я дам его в обмен на ваше.

– Письменное обязательство… в каком же духе?

– Вы должны дать обязательство выдать Розу замуж. Я его составлю сама, а вы и Роза подпишете.

– А если Роза потом попросит у меня приданое?

– Она откажется от него в письменной форме.

«Тоже немалая выгода! – подумал фермер. – А то это проклятое приданое, которое не сегодня завтра мне пришлось бы дать за ней, помешало бы мне купить Бланшемон! Не давать приданого и приобрести Бланшемон за двести пятьдесят тысяч франков – итого сто тысяч барыша! Что же тут еще думать! Все равно, если бы Роза сошла с ума, пришлось бы проститься с надеждой на зятя… и потом опять оплачивать постоянного врача… Ну а кроме того, обидно было бы видеть ее такой некрасивой, такой грязной, как ее сестра. Да и позорно иметь двух сумасшедших дочерей! Хотя партия для Розы незавидная, зато я стану владельцем Бланшемона, а это все окупит. Одни будут хулить, другие завидовать. Ну что ж, будем добрым отцом! Дело, выходит, прибыльное».

– Госпожа баронесса, – сказал он, – давайте-ка попробуем составить это обязательство. Занятная сделка, я еще о таких не слыхал!

– Я тоже, – ответила госпожа де Бланшемон. – Я не знаю, существует ли что-нибудь в этом роде в современном законодательстве. Но это не имеет значения. Надеюсь, что здравый смысл и честные намерения помогут нам составить договор основательнее и лучше, чем любой юрист.

– Что верно, то верно! Возьмем, например, завещание! Иной раз и гербовая бумага не помогает. У меня-то она есть. Ее всегда надо иметь под рукой.

– Я напишу черновик на простой бумаге, и вы, господин Бриколен, напишите тоже. Мы их сравним, обсудим, если понадобится, и перепишем на гербовую бумагу.

– Пишите, пишите, сударыня, – ответил Бриколен, который был не силен в грамоте. – Вы умнее меня, у вас лучше выйдет, потом почитаем.

Пока Марсель писала, фермер нашел в углу кувшин с водой, незаметно поставил его на край стола, наклонился и с жадностью выпил почти до дна. «Ну вот, кажется, я пришел в себя. Полезно выпить холодной воды – это делает человека осторожным и недоверчивым!»

Марсель с помощью доброго сердца, светлого ума и великодушных намерений составила документ, ясности которого мог бы позавидовать любой нотариус, причем он был написан прекрасным французским языком, без обычных канцелярских оборотов, и проникнут величайшей добросовестностью. Когда Марсель прочла документ Бриколену, он был поражен четкостью его содержания, и хотя сам ни за что не смог бы так написать, но прекрасно оценил его достоинство и понял вытекающие из него последствия.

«Чертовы бабы! – подумал он. – Правду говорят, что если они уж смыслят в делах, то заткнут за пояс самого хитрого из нас! Я сам знаю: стоит мне посоветоваться с женой, она обязательно заметит то, что может обернуться мне на пользу или во вред. Жаль, ее нет здесь; впрочем, она подняла бы шум и только затянула бы дело. Когда придет время подписывать, сообразим. Кто бы мог подумать, что эта барынька, напичканная романами, республиканка и сумасбродка, способна так разумно сделать глупость? Удивительно, право! Выпьем-ка еще стакан воды! Тьфу, гадость! Сколько хорошего вина придется мне выпить после этой сделки, чтобы отбить этот мерзкий вкус!»