Текст книги "Мельник из Анжибо"

Мельник, шутя по своему обыкновению, распряг лошадей и дал им поесть. Лошади нотариуса он надел на морду мешок с овсом, а для Софи насыпал овса в свой длинный синий колпак, который очень комично натянул ей на самую морду.

– Удивительно, до чего мне стало легко на душе, – сказал Большой Луи, войдя в лесок, чтобы открыть кубышку. – Вы знаете, господин Лемор, ведь от этой штуки зависит мое счастье. А что, если она полна медными су, а золотые монеты лежат только сверху? Уж слишком тяжело для золота! Вот что, помогите-ка мне сосчитать все, что в ней лежит.

Подсчитать было нетрудно. Золотые монеты старого образца были сложены стопками, по тысяче франков каждая, и завернуты в истлевшие клочки бумаги. Развернув их, мельник и Лемор увидели пометки, о которых говорил нищий. Каждый луидор отца Бриколена был помечен крестом, а на луидорах господина де Бланшемон была простая черта. В самом низу лежало около трех тысяч франков серебром в различных монетах, была там даже горсть меди – последние сбережения нищего.

– Серебро и медь, – сказал мельник, бросая монеты в кубышку, – это состояние моего дядюшки – и, значит, наследство вашего покорного слуги. Старый брюзга не гнушался даже лептой вдовицы. Будьте покойны, вдовы и сироты получат эти деньги обратно. А может, есть среди этих денег и ворованные? После того как дядюшка, царство ему небесное, увел у меня Софи, я что-то не очень верю, что доставшееся мне наследство нажито честным путем. Какая радость помогать бедным и как часто мне приходилось отказывать себе в этом! Теперь я могу быть щедрым по-княжески. В наших краях три тысячи франков могут избавить от нужды целых три семьи!

– Вы еще забываете о золоте в кубышке! Подумайте только, госпожа де Бланшемон не нуждается в такой крупной сумме для себя лично, и вы ей дадите возможность осчастливить многих.

– На этот счет я не сомневаюсь. А кроме того, во всей этой истории есть кое-что весьма приятное для меня. Представьте себе радость господина Бриколена, когда он получит из моих рук недурное состояньице. Распорядится он им, конечно, не по-христиански, зато мое положение, которое порядком пошатнулось вчера вечером, сразу же поправится.

– Значит, дорогой Луи, вы можете просить руки Розы?

– Ничуть не бывало! Если бы эти пятьдесят тысяч франков принадлежали мне, тогда другое дело. Но Бриколен умеет считать лучше, чем вы. Он скажет: «Вот мои пять тысяч пистолей, принес мне их Большой Луи, – он только исполнил свой долг. То, что принадлежит мне, не принадлежит ему; следовательно, у меня в кармане прибавилось пятьдесят тысяч франков, а он остался ни с чем, при своей мельнице».

– Неужели же его не удивит и не тронет честность, на которую он, конечно, не способен.

– Удивить-то удивит, да не тронет! Он подумает: «Этот малый может мне пригодиться!» Честные люди необходимы людям бессовестным, и он простит мне мои прегрешения. У нас опять завяжутся дела, а мне только это и нужно, чтоб видеть Розу и говорить с ней каждый день. Видите, я не обманываю себя несбыточными надеждами, но все же у меня есть причина быть довольным. Вчера вечером, когда я танцевал с Розой и мне показалось, что она любит меня, я был так горд, так счастлив! Так вот я снова нашел то счастье, которым наслаждался вчера, и оно мне обеспечено на завтра. А это уже немало! Ты и не знал, почтенный дядюшка Кадош, какую радость принесет мне твоя кубышка! Ты собирался сделать меня богатым, а сделал счастливым!

– Послушайте, дорогой Луи, раз вы возвращаете Марсели ту сумму, которой она хотела пожертвовать ради вас, вы теперь можете согласиться, чтобы она пошла на уступки, которых требовал Бриколен.

– Я? Никогда! Не будем об этом говорить. Это для меня оскорбительно. Мне опять позволят бывать на ферме – больше мне ничего не надо! Полюбуйтесь на золото – какая красота, как оно сверкает! Сколько горя оно может утешить и сколько тревог успокоить. Согласитесь, господин Лемор, – деньги все-таки хорошая штука! Вот, посмотрите: здесь, на моей ладони, жизнь пяти-шести бедных детей.

– Друг мой, я вижу только то, что было в действительности: слезы, стоны, пытки старого Бриколена, скаредность нищего, нелепую и постыдную жизнь, которую он провел, тайно любуясь плодами своего преступления.

– Вы правы, – сказал мельник, с отвращением бросая пригоршню золота в кубышку. – Сколько в нем преступлений, низости, горя, лжи, страха и мучений. Нет, деньги скверная штука! Даже мы с вами спрятались, чтобы полюбоваться ими и сосчитать их. Мы похожи на двух разбойников, вооруженных пистолетами, которые боятся, что их увидят другие разбойники или схватят за шиворот жандармы. Скройся, проклятое! – вскричал мельник, закрывая кубышку. – Едем, друг мой, едем! Какое счастье – золото принадлежит не нам!

День пятый

XXXV
Ссора

Приближаясь к долине Вовры, наши путешественники увидели в стороне Бланшемона необъятную пелену густого дыма, начинавшую светлеть под лучами восходящего солнца.

– Поглядите-ка, – сказал мельник, – какой сегодня туман над Воврой, и особенно в той стороне, куда и вас и меня всегда тянет посмотреть! Как-то мне не по себе, что я не вижу остроконечных крыш любезного моему сердцу замка: во время моих поездок по окрестностям все мои мысли всегда обращены к нему!

Минут через десять влажные утренние испарения придавили своею тяжестью дым, который стлался теперь по низинам, и Большой Луи, внезапно остановив лошадь нотариуса, сказал своему спутнику:

– Удивительное дело, господин Лемор, ослеп я, что ли? Сколько ни вглядываюсь – не вижу красной крыши нового замка, она всегда виднеется там, внизу, пониже башен старого замка. Сотни раз я на нее смотрел с этого самого места, да и сейчас различаю деревья, окружающие дом. Что такое, что случилось со старым замком? Башни как будто кто-то сплющил! Да где же, черт возьми, крыша? Разрази меня гром! Там торчат одни трубы! Погодите, погодите! Что это красное, около фермы? Да это огонь, конечно огонь! А кругом все черное… Господин Лемор, я ведь говорил вам, когда мы приехали в Же-ле-Буа, что все небо красное и что это похоже на зарево. Вы меня уверяли, что где-то выжигают вереск, а я знаю доподлинно: в этой стороне никакого вереска нет. Посмотрите-ка! Это не сон! Замок, ферма – все сгорело! А Роза! Где Роза? Господи боже мой! А госпожа Марсель! И мой маленький Эдуард! И матушка Бриколен! Боже мой, боже мой!

И мельник, неистово нахлестывая лошадь, помчался во весь опор по направлению к Бланшемону, не заботясь на этот раз о том, поспевает ли за ним его старая Софи.

По мере того как они приближались, признаки бедствия становились все явственнее. Вскоре они узнали о пожаре из уст прохожих, и, несмотря на уверения, что никто не погиб, оба они, бледные и потрясенные, подгоняли лошадь: им все казалось, что она слишком медленно бежит. Когда они доехали до подножия холма, загнанное животное, покрытое пеной, могло подниматься по склону только шагом; тогда они остановились около дома Пьолетты и спрыгнули с двуколки, решив, что пешком доберутся скорее. В этот момент они увидели Марсель, которая выходила из хижины. Она была немного бледна, но спокойна; ее платье не обгорело. Всю ночь она провела в заботах о пострадавших, а не в бесполезной борьба с огнем. Когда Лемор увидел ее, он едва не лишился чувств от радости и, не в силах вымолвить ни слова, молча держал ее за руку.

– Сын мой здоров, а Роза в доме священника, – сказала Марсель. – С ней ничего не случилось, ей лучше и, несмотря на отчаяние родителей, она счастлива. Погибли только деньги, но это ничто по сравнению с тем счастьем, которое ждет ее…

– Какое счастье? Я ничего не понимаю! – сказал мельник.

– Мой друг, идите к ней, запрета больше нет. Я хочу, чтобы она сама вам все рассказала.

Окончательно сбитый с толку мельник поспешил к Розе.

Пьолетта и ее муж занялись лошадьми, а Лемор вместе с Марселью вошел в хижину, где на кровати лежал Эдуард. Последний из рода Бланшемонов спокойно спал на убогом ложе самого бедного в его владениях крестьянина. У Эдуарда не осталось даже крова; единственное, на что он мог рассчитывать, – это на гостеприимство бедняка.

– Слава богу, он не пострадал! – воскликнул Лемор, целуя маленькие, теплые и слегка влажные ручки ребенка.

– Это маленькое существо твердого закала, – сказала Марсель с гордостью. – Он не захворал и, проснувшись в удушливом дыму, не испугался. Всю ночь он помогал нам ухаживать за пострадавшими и утешать их. Несмотря на то что он так мал и не знает, что такое несчастье, он умел найти простодушно-ласковые слова утешения для меня и для тех, кто потерял мужество и дрожал и плакал возле нас. А я боялась, что его здоровье пострадает от испуга и волнения! В этом хрупком тельце героическая душа, Лемор, на нем благословение Божие. Господь при рождении отметил его, чтобы сделать из него благородного бедняка!

Ребенок проснулся от ласк Лемора, – на этот раз он узнал его скорее по любовному обращению, чем по внешности.

– Ах, Анри, – пролепетал он, – почему ты не хотел разговаривать со мной, когда был Антуаном?

В то время как Марсель с невозмутимым спокойствием рассказывала своему возлюбленному, что пожар погубил остатки ее состояния, в хижину вошел Бриколен; видно было, что он сам не свой: одежда на нем была изодрана в клочья, руки обожжены.

Придя немного в себя после первого потрясения, фермер начал с невероятной энергией и мужеством спасать свой скот и урожай. Сотни раз он мог стать жертвой своего яростного рвения; только увидев вокруг груды пепла, он понял, что все погибло. Тогда безнадежность, отчаяние и какое-то бешенство овладели им. Казалось, он потерял рассудок, и, когда прибежал к Марсели, вид у него был безумный, мысли путались, язык заплетался.

– Ах, вот вы где, сударыня, – произнес он прерывающимся голосом, – я обыскал всю деревню, я не знал, что с вами. Послушайте, госпожа Марсель!.. То, что я собираюсь вам сказать, очень важно… Вы что-то уж очень спокойны, а ведь все несчастье обрушилось на вас, все убытки – ваши!

– Я знаю, господин Бриколен, – ответила Марсель с чуть заметным раздражением. Вид этого алчного человека был ей тягостен в такую минуту.

– Ах, вы знаете? – злобно воскликнул Бриколен. – И я тоже знаю! Вы обязаны заново отстроить все поместье и приобрести скот для Бланшемона.

– А на какие деньги, скажите, пожалуйста, господин Бриколен?

– На ваши. Что ж, разве у вас нет денег? Мало я вам уплатил?

– У меня их нет, господин Бриколен, бумажник сгорел.

– Вы допустили, чтобы мой бумажник сгорел? Бумажник, который я доверил вам? – вскричал Бриколен вне себя, стукнув кулаком по лбу. – Как можно быть такой сумасшедшей, такой дурой, чтобы не спасти бумажника! Было же у вас время спасать вашего сына?

– Я спасла и Розу, господин Бриколен. Я на своих руках вынесла ее из дома. А бумажник сгорел тем временем, и я об этом не жалею.

– Это ложь, он у вас!

– Клянусь вам, он сгорел. Бюро, в котором он лежал, и вся остальная мебель в этой комнате сгорела, пока спасали людей. Вам об этом известно, вы у меня уже спрашивали. Может быть, вы не слышали, что я вам ответила, или позабыли?

– Ах да, помню, – растерянно произнес фермер, – но я думал, что вы меня обманули.

– Зачем мне было обманывать вас? Разве это были не мои деньги?

– Ваши? Вы не отрицаете, что я вчера купил у вас землю, уплатил вам за нее и что она принадлежит мне?

– Как вам могла прийти в голову мысль, что я способна отрицать это?

– Ах, простите, простите, сударыня! Я совсем потерял голову, – сказал фермер мрачно, но несколько успокоившись.

– Я это вижу, – сказала Марсель с презрением, которого Бриколен даже не понял.

– Все равно, ремонт зданий и покупка скота за ваш счет, – помолчав, произнес он; мысли его снова начали путаться.

– Одно из двух, господин Бриколен, – сказала Марсель, пожав плечами, – либо вы не купили моего поместья – тогда я должна приводить его в порядок, либо я продала его вам – и больше мне о нем думать не приходится. Выбирайте!

– Правильно, – согласился Бриколен, снова теряя почву под ногами. Через минуту он все-таки принялся за свое: – Я у вас купил поместье и уплатил вам, этого вы не можете отрицать. У меня есть договор, на котором стоят наши подписи, его-то я спас от пожара! Он лежит в кармане у моей жены.

– В таком случае мы оба можем быть спокойны, потому что у меня в кармане копия нашего договора.

– Да, но вы должны нести убытки! – вскричал Бриколен с какой-то мрачной яростью. – Я у вас земли без построек и без скота не покупал. А это убыток по крайней мере в пятьдесят тысяч франков!

– Этого я не знаю, а именье сгорело после продажи.

– Вы подожгли ферму!

– Вполне возможно, – холодно и презрительно ответила Марсель, – и деньги за свою землю бросила в огонь, чтобы позабавиться.

– Простите меня, я сам не свой! – воскликнул фермер. – В одну ночь потерять столько денег!.. Но все равно, госпожа Марсель, вы должны мне уплатить за понесенные убытки. Такое несчастье! Ваша семья всегда приносила мне несчастье. Моему отцу жгли пятки из-за денег, которые ваш дед отдал ему на хранение, его совсем замучили, и, кроме того, он потерял собственных пятьдесят тысяч франков.

– Это несчастье непоправимое, потому что ваш отец потерял на этом рассудок и здоровье. Но моя семья не может отвечать за преступление разбойников, а что касается денег, то вы были щедро вознаграждены моим дедом.

– Это правда, он был человек благородный. Вот и вы должны поступить, как он, и возместить мне убытки!

– Вы так любите деньги, господин Бриколен, а я так к ним равнодушна, что охотно удовлетворила бы ваше желание, если бы у меня была возможность. Но вы забываете, что я все потеряла, даже те небольшие деньги – две тысячи франков, – которые я получила от продажи кареты. У меня погибло все, вплоть до платья и белья. На моем сыне чужая одежда, я вынесла его из вашего дома раздетым. Если бы не эта женщина, которая с такой самоотверженной добротой приютила его и одела в убогое платье своего ребенка, я вынуждена была бы просить вас дать мне из милости какие-нибудь обноски для него. Умоляю вас, перестаньте меня мучить! У меня хватит сил переносить мое несчастье, но ваша алчность возмущает и утомляет меня.

– Довольно, сударь! – сказал Лемор, который больше не мог сдерживаться. – Уходите, оставьте госпожу де Бланшемон в покое.

Бриколен не слышал резких слов Лемора. Он тяжело опустился на стул, поняв, наконец, что Марсель действительно лишилась всего и ему тем самым придется прекратить вымогательство.

– Что ж это такое! – вскричал он в отчаянии, стуча кулаком по столу. – Я думал, что заключил этой ночью выгодную сделку, приобрел Бланшемон за двести пятьдесят тысяч франков, а сегодня утром я потерял на сгоревших постройках и скоте пятьдесят тысяч франков. Значит, выходит, что поместье обошлось мне в триста тысяч франков, как вы и хотели, – добавил он, чуть не рыдая.

– Я не могу считать себя виновной и ничего от этого не выигрываю, – холодно ответила Марсель. Ее возмущение улеглось, когда она увидела негодование Лемора; она всячески старалась удержать его от резких выпадов.

– И в этом все ваше несчастье, господин Бриколен? – наивно спросила Пьолетта, изумленная всем, что услышала. – Вот я бы на вашем месте не стала горевать! Бедная госпожа Марсель все потеряла, а вы остались богатым человеком и еще что-то клянчите у нее. Стыд и срам! Пусть Бланшемон обойдется вам вместе с убытками в триста тысяч франков, все равно – вы дешево купили его! Я знаю людей, которые заплатили бы дороже.

– Что вы там болтаете? – вскричал Бриколен. – Замолчите, глупая вы женщина, сплетница…

– Благодарю вас, сударь, – ответила Пьолетта, затем с достоинством повернулась к Марсели и сказала – Вот что, сударыня, вы все потеряли. Живите у меня сколько хотите, я разделю с вами последний кусок хлеба. Я никогда не лишу вас приюта и не стану попрекать вас.

– Слушайте, что она говорит, сударь, – сказал Лемор, – и стыдитесь!

– А вы кто? Я вас не знаю! – ответил взбешенный Бриколен. – И никто вас здесь не знает! Вы так же похожи на мельника, как я на епископа! Но вы далеко не уйдете, сударь! Я сообщу жандармам, пусть-ка они проверят ваши бумаги; а если у вас их нет, тогда посмотрим! Ясно как день, что причина пожара – злонамеренный поджог, решительно все подтверждают это. Королевский прокурор здесь и пишет протокол. Вы дружны с человеком, который зол на меня, – одного этого достаточно!

– Ну, это уж чересчур! – воскликнул возмущенный Лемор. – Вы низкий человек, и, если вы не уйдете отсюда, я вышвырну вас вон!

– Остановитесь, – сказала Марсель, удерживая Лемора за руку. – Пожалейте этого человека, он потерял рассудок. Будьте снисходительны к несчастью, в каком бы уродливом виде оно не предстало перед вами. Следуйте моему примеру, Лемор; я владею собой, как того требует мое достоинство.

Бриколен не слушал. Держась за голову, он стонал, как мать, потерявшая ребенка.

– А я-то всегда отказывался страховать свое имущество, потому что это дорого стоит, – слезливо жаловался он. – Какие у меня были быки! Бедные мои быки, откормленные, холеные! За отару мне давали две тысячи франков на ярмарке в Сен-Кристофе, а я не захотел продать!

Марсель не могла удержаться от улыбки, и ее хладнокровие успокоило негодующего Лемора.

– Все равно, – вскричал фермер, внезапно поднимаясь, – ваш мельник на моей дочери не женится!

– В таком случае вы не получите Бланшемона. Договор ясен, и все условия оговорены точно.

– Я буду судиться!

– В добрый час!

– Вам-то судиться нельзя! Для этого нужны деньги, а их у вас нет. Кроме того, вам пришлось бы вернуть полученную сумму, а откуда бы вы ее взяли? Да и весь ваш знаменитый договор ничего не стоит! Что касается мельника, он будет арестован и отправлен в тюрьму: это он, никто как он, поджег ферму – из мести за то, что я выгнал его вчера из дома. Я позову всю деревню в свидетели, все слышали, как он угрожал мне… А тут еще вот этот молодчик!.. Довольно! Сюда, жандармы! – и он выскочил на улицу в настоящем припадке безумия.

XXXVI
Часовня

Тревожась за мельника и за Лемора, которым безрассудная месть Бриколена могла угрожать хотя и не серьезными, но достаточно неприятными осложнениями, Марсель уговаривала своего возлюбленного спрятаться. Пьолетта уже собралась пойти предупредить Большого Луи, как вдруг весь народ, рассыпавшийся по холму и обсуждавший события, ринулся к ферме.

– Мы, наверное, опоздали! – в слезах вскричала Пьолетта. – Они уже схватили бедного Большого Луи!

Лемор, мужественный и верный друг мельника, не мог оставить товарища в беде и бросился бегом на ферму. Испуганная Марсель поспешила за ним, оставив Эдуарда на попечение старшей дочери своей хозяйки.

Войдя во двор фермы, Марсель и Лемор в ужасе увидели груды обгорелых обломков, ручьи черной воды, похожей на чернила, и толпу выбившихся из сил людей, трудившихся всю ночь, мокрых, обожженных, подобных привидениям. Новая работа ожидала их: пожар возобновился, загорелась небольшая уединенная часовня, расположенная между фермой и старым замком.

Новое несчастье было совершенно необъяснимым, так как это строение до сих пор оставалось нетронутым; если бы искра попала туда во время пожара, пламя не могло бы все время тлеть внутри, тем более что там хранился сухой горох. А огонь пробивался именно изнутри, как будто бы чья-то неумолимая рука дерзко разрушала, на глазах у всех, среди белого дня, последнее здание в поместье.

– Пусть часовня горит, – кричал с пеной у рта Бриколен, – бегите за поджигателем! Я знаю – это Большой Луи! У меня есть доказательства! Ищите в парке около замка! Оцепите парк!

Бриколен не знал, что, пока он открыто обвинял мельника, тот, позабыв все и всех, находился в доме кюре. Он стоял на коленях у кресла, в которое усадили Розу, из ее уст он слышал признание в любви, она рассказала ему об обязательствах, данных отцом. Посреди всеобщего смятения, когда даже кюре и его служанка вместе со всей деревней помогали тушить пожар и около Розы оставалась только бабушка Бриколен, влюбленные, упиваясь самой чистой любовью, забыли обо всем, что творилось вокруг.

Часовня была оцеплена; и в то время как на нее направляли пожарные рукава, Бриколен, добравшийся уже до сводчатой двери, в ужасе отступил назад; пятясь, он наткнулся на рабочего с фермы и упал бы, если бы тот не поддержал его. Эта часовня в былое время примыкала к старому замку и еще до сих пор представляла интерес для любителей старины своими скульптурными деталями в готическом стиле. Но постройка была настолько ветхой, что недолго могла устоять перед силой огня. Пламя вырывалось уже из окон, и хрупкие лепные украшения отваливались с шумом. Вдруг полуоткрытая дверь распахнулась и на пороге часовни появилась безумная. В одной руке она держала небольшой фонарь, в другой зажженный соломенный факел. Она медленно удалялась, завершив задуманное ею разрушение. Никого не замечая, Бриколина шла суровая, устремив глаза в землю, всецело поглощенная радостью мести, которую задумала давно и выполнила с холодным расчетом.

Усердный жандарм бросился ей наперерез и схватил за руку. В эту минуту безумная увидела окружавшую ее толпу; она мигом поднесла факел к лицу жандарма, и тот, пораженный такой неожиданной самозащитой, принужден был выпустить ее. Тогда Бриколина вновь обрела свою порывистую стремительность и бросилась назад в часовню, как бы желая там спрятаться. Лицо ее выражало гнев и ненависть, она невнятно произносила какие-то проклятия. За ней побежали, но никто не решился войти в часовню. Она проворно, как саламандра{15}15
  Саламандра – согласно старинным народным повериям, «дух огня».


[Закрыть], проскользнула сквозь пламя, поднялась по узкой винтовой лестнице, которая вела на крышу, и показалась в слуховом окне. Видно было, что она раздувала огонь, который, мнилось ей, слишком медленно разгорался; вскоре он окружил безумную со всех сторон. Напрасно поливали крышу из насосов, – ее только недавно привели в исправность, покрыв цинком, поэтому вода стекала с нее, не проникая внутрь. Огонь, тлевший под крышей, медленно сжигал несчастную Бриколину, которая должна была испытывать жестокие муки. Но, казалось, она не чувствовала их; слышно было, как она напевает мотив танца, который любила в молодости; вероятно, она часто танцевала его с своим возлюбленным, и теперь, перед смертью, этот мотив пришел ей на память. До самого конца у нее не вырвалось ни единого стона. Напрасны были крики и мольбы матери – она не слышала их. Мать ломала руки и хотела броситься за дочерью, ее удержали силой. А Бриколина все пела, потом в последний раз появилась в окне и, узнав в толпе отца, крикнула ему:

– Ага, господин Бриколен! Вот он, ваш прекрасный нынешний день!

Это были ее последние слова. Когда пожар окончился, на полу часовни были найдены ее обуглившиеся кости.

После ужасной смерти дочери Бриколен окончательно обезумел, а его жена совсем пала духом. Они больше уже не собирались никого арестовывать; о Розе, старухе Бриколен и ее старом муже за весь день никто из них и не вспомнил ни разу. Супруги заперлись в доме кюре и не вышли до тех пор, пока не пережили вместе боль своей утраты.