Текст книги "Клуб «КЛУБ»"

Intersaison. Василий Сретенский. Из неопубликованного комментария к поэме Е. А. Баратынского «Бал»

«Глухая полночь».

Начальный отрывок поэмы Баратынский поместил в письме В. Н. Путяте, отправленном в марте 1825 г. В этом отрывке первые четыре строки поэмы (в ее окончательном варианте) отсутствуют. Можно предположить, что их тогда и не было. А в 1826 г. в «Московском телеграфе» был опубликован отрывок из поэмы Е. Ф. Розена «Спящая Предслава». Начинался он так: «Глухая полночь; сон целебный / Слипает скорбные глаза»… Стихотворный размер в поэмах Баратынского и Розена совпадает, так же как и определение полночи как «глухой» то есть глубокой, то, что еще определяется выражением «за полночь». Можно сделать допущение, что Баратынский позаимствовал понравившийся ему оборот у Е. Ф. Розена, причем сначала для последней части поэмы, повествующей о том, что произошло по возращении героини со злополучного бала. А затем уже он «закольцевал» поэму, начав описание бала с того же оборота, готовящего читателя к трагической развязке, поскольку «глухой» является еще и синонимом определений «безвыходный» «тупиковый», или, как отмечает словарь Даля, «заделанный накрепко, непропуском».

«Строем длинным

…

Стоят кареты на Тверской».

На бал было принято приезжать в экипаже – собственном или наемном. Наиболее удобный экипаж для поездки на бал – карета – закрытый рессорный экипаж, по качеству исполнения которого, убранству и количеству запрягаемых лошадей легко определялось место владельца в общественной иерархии. «Можно было, конечно, ходить и пешком, – писал мемуарист о московских нравах первой четверти XIX в., – и прийти в знакомый дом, но тогда в передней прислуга не поднималась с места и вы сами должны снимать с себя верхнее платье. Мужчина еще мог ездить в открытом экипаже в две лошади, но даму непременно должна была везти четверня». А иронический писатель конца XVIII в. создал своеобразную классификацию карет москвичей: «Всеми светскими людьми принято за правило известное положение о цене карет. Карета от 350 до 450 руб. называется изрядной и покупается теми, кои имеют за собою только сто душ. Карета от 500 до 550 руб. составляет средственную и по расчислению принадлежит для тех, кои имеют от 250 до 350 душ. Карета от 600 до 650 руб. называется порядочною и покупается теми, у коих 400 или 500 душ. От 700 до 800 рублей именуется препорядочною, и таковую принадлежит иметь тем, за которыми от 600 до 700 душ. Карета 850 до 1000 руб. прозывается уже прекрасною и необходимо принадлежит до людей, у которых 900 или 1000 душ. (…) Однако же, дабы не держаться толико скучных правил, а при том, вспомня, что большая часть людей живут сверх своего состояния, имея только 100 душ, купить карету в 500 и 600 рублей».

Еще один мемуарист, чье чувство юмора постоянно балансировало на грани сарказма, привел такой «анекдот»: «Одна московская дама спросила английского путешественника, какой чин имеет Пит? Тот никак не умел отвечать ей на это. Тогда генеральство ездило цугом, а штаб-офицеры четверней. “Ну, скольких лошадей запрягает он в карету?” – спросила она. “Обыкновенно ездит парой”, – отвечал он. “Ну, хороша же великая держава, у которой первый министр только что капитан”, – заметила она».

Если владелец кареты не определял заранее время, когда он покинет бал (а так чаще всего и бывало), то кучер должен был ждать его на улице, вместе с каретой. А. О. Смирнова-Россет записала свой разговор с императором Николаем I, относящийся, скорее всего к 1832 г.: «Я начала давать вечера, когда муж отделал дом на Мойке, у Синего Моста. Государь мне сказал: “И долго у вас сидят? Я слышал, что у вас ужинают в час?” – “Да, государь, до двух и трех сидят, в карты не играют и болтают”. – “А кучера зябнут на морозе?” – “Извините, во-первых, разводят два костра и два раза угощают компанию чаем с булками, калачами и сайками, даже лакомства, так что кучера с радостью везут ко мне господ и говорят: вот барынька хорошая”».

Длинный строй карет говорил о значимости бала, и стремлении как можно большего числа москвичей попасть на него. Ср. описание Жихаревым двух балов 1805 г. Первое – бала у Высоцких 6 января: «Вся Басманная до Мясницких ворот запружена экипажами: цуги, цуги и цуги. Кучерам раздавали по калачу и разносили по стакану пенника. Это по-барски». Второе – бала в честь именин А. С. Небольсиной 2 марта: «Нечего сказать, тихий бал: вся Поварская в буквальном смысле запружена была экипажами, которые по обеим сторонам улицы тянулись до самых Арбатских ворот».

Само же по себе первое четверостишие поэмы – скрытая цитата из XXVI строфы первой главы «Евгения Онегина»:

 
«Перед померкшими домами
Вдоль сонной улицы рядами
Двойные фонари карет
Веселый изливают свет
И радуги на снег наводят:
Усеян плошками кругом,
Блестит великолепный дом…»
 

«Пред домом пышным и старинным».

Если судить по «Указателю жилищ и зданий в Москве» за 1826 г., то на Тверской улице находилось 16 домов, в которых гипотетически мог бы состояться пышный бал в присутствии многих вельмож. Но под определение «пышный и старинный» более всего попадают два дома. Первый числится под № 220 по Тверской части. Это «казенный» дом генерал-губернатора. Он был выстроен по приказу графа З. Г. Чернышева в 1782–1784 гг. «из остатков стены Белого города». Соответственно, он более всего подходит к понятию «старинный». К тому же бал этот состоялся, по выражению мужа Нины, у князь-Петра, а генерал-губернатором Москвы и хозяином дома № 220 в тот период был князь – Дмитрий Владимирович Голицын.

Второй – дом графини М. Г. Разумовской (№ 457 по Арбатской части). Он имеет полное право именоваться не только старинным, но и пышным, поскольку был и остается одним из красивейших особняков Москвы. Купив на рубеже XVIII–XIX вв. участок с несколькими строениями на Тверской, граф Лев Кириллович Разумовский выстроил на этом месте дворец для своей супруги, урожденной княжны Марии Григорьевны Вяземской, по первому браку – княгини Голицыной. Проектировали дом сначала М. Ф.

Казаков, а затем А. А. Менелас. После пожара 1812 г. строительством дворца руководил Д. Жилярди. Графиня, проживавшая, после смерти мужа, то за границей, то в Петербурге, предоставила особняк своему брату – князю Н. Г. Вяземскому. А с 1831 по 1917 г. в этом дворце находился московский Английский клуб.

«Пылает тысячью огней».

Здесь нет никакого преувеличения. Для того чтобы осветить большую бальную залу действительно требовались сотни, если не тысячи свечей. Так, на московском бале данном в сентябре 1826 г. французским посланником маршалом Мармоном в честь коронации Николая I, в зале горело 1700 свечей. А вот как описывает освещение бала-маскарада в московском Благородном собрании в честь нового 1828 года «Дамский журнал»: «Бальная зала была иллюминирована по всем трем верхним карнизам свечами, а хоры в два ряда – люстрами; арки кругом и над окнами были убраны гирляндами из 2000 шкаликов. Свеч горело 3000». По свидетельству Н. В. Сушкова, свечи использовались трех типов: в люстрах, свисающих с потолка – свечи-«апплике» (сало, залитое в «чехол» из воска»); в жирандолях у зеркал – самые яркие свечи из чистого воска; на подоконниках, в специальных деревянных подставках, – толстые сальные свечи. Восковые свечи горели быстро, и их приходилось часто менять, а сальные свечи и «апплике» держались дольше – до времени разъезда гостей. Правда, другой мемуарист – Е. И. Раевская – настаивает на том, что балы, за редким исключением, освещались только восковыми свечами.

«Обширный зал…»

Зала (зал) была центральным помещением в домах той части дворянства, которая сочетала знатное происхождение с богатством или хотя бы «достаточностью в средствах». Размещалась на втором этаже здания, в центре, к ней вела парадная лестница. Площадь залы зависела от общей площади дома и соответствовала примерно половине площади всех остальных комнат второго – парадного – этажа здания, расходящихся в две стороны от парадной лестницы. Зала – самое официальное помещение дома. Она служила только для торжественных приемов и балов. Украшением залы чаще всего были ордерные колонны вдоль двух длинных стен или же полукруг колонн у одной из коротких, а также статуи, пол наборного паркета из ценных пород дерева, расписные плафоны на потолке и бронзовые с хрусталем люстры.

«… с высоких хоров…»

Хоры – галерея, располагающаяся вдоль внутренних стен бальной залы на уровне второго этажа. Название взято из греческого (χορός – хор, групповой танец) и первоначально применялось к балкону над входом в храме. В особняках, отстроенных в XVIII–I пол. XIX вв., хоры были обязательной принадлежностью бальной залы. Гости, которые не танцевали и не играли в карты, располагались на хорах, с которых можно было видеть всех танцующих. (В. Л. Пушкин в письме к П. А. Вяземскому от июня 1818 г.: «Сегодня я поеду в Благородное собрание – на хоры. Пудриться я не люблю, да и наместнический мундир мне не по сердцу. Я всех увижу издали».) Более скромный вариант хоров – только для музыкантов – это просто балкон, нависающий над бальной залой.

«Ревут смычки; топа гостей;

Гул танцев с гулом разговоров…»

Вновь отсылка к первой главе «Евгения Онегина», теперь уже к XXVIII строфе: «И ревом скрипок заглушен / Ревнивый шепот модных жен». Е. Ф. Фон-Брадке, в своих записках о Москве пишет о содержательной стороне этого гула: «На балах много роскоши и чинности; тон аристократического высокомерия, злоречивые толки, непризванные суждения обо всем на свете, без всяких определенных понятий; чопорные и в то же время резкие на язык барышни; вдобавок ко всем этим приятностям множество старых княжон, не оставлявших без решительного приговора ни одного доброго имени…»

«В роскошных перьях и цветах».

В 1826 г. «Московский телеграф» отмечал, что в качестве бального украшения «некоторые дамы надевают чепчик без верха или, лучше сказать, гирлянды из перьев, прикрепляемые на желтую, лиловую или пунцовую ленту, которые разделяют четыре розетки из лент разных цветов». Характерно, что в раннем варианте (марта 1825 г.), помещенном в письме Баратынского Н. В. Путяте, вместо этой строки, была другая: «В чепцах узорных, распашных». В итоговом варианте чепцы, в строгом соответствии с рекомендацией «Московского телеграфа», превратились в украшение из перьев.

Перьями и цветами украшали также бальные головные уборы: береты и токи. О новой моде в отношении бальных головных уборов, утвердившейся в 1827 г., сообщал «Московский телеграф»: «Перья, служащие уборкой токов и беретов, ныне не ставят на самой тулье, но внизу ея, так что концы перьев, прежде упадавшие на плеча, ныне простираются на тулье беретов и токов. Предпочитаются страусовые перья широкие и длинные».

«Обыкновенной рамой бала,

Старушки светские сидят».

«Светские старушки» обязательная принадлежность бала, поскольку незамужние девушки, по обычаям того времени, в одиночку появляться на балу не могли. У них всенепременно должна была быть сопровождающая: мать, старшая сестра, тетка, бабушка. А поскольку не все дворяне могли выдержать весь зимний сезон в Москве, они оставляли своих дочерей родственникам, чтобы те вывозили их на балы. Таким образом, за одной старушкой могло «числиться» по две-три родственницы, вывозимые в свет. Характерное описание такого рода «бальных старушек», тем более ценное, что оно относится к новогоднему балу 1825 г. в Москве (то есть к тому времени, когда разворачивается действие поэмы Баратынского) содержится в записках Е. А. Сабанеевой: «Тетушка фрейлина сидела, окруженная тоже своими друзьями, на большом диване, который составлял эстаблиман для почетных старушек в одном из углов бальной залы. Тут были и Варвара Николаевна Перская, и графиня Васильева, Огарева, Настасья Николаевна Хитрова, княжна Марья Алексеевна Хованская, княжна Екатерина Николаевна Оболенская и сама хозяйка бала Анна Гавриловна Кашкина. Тут было общество интимное, и разговор касался текущих светских интересов, предстоящих балов у Апраксиных и Кутайсовых, потом разбирались туалеты девиц и барынь, затем тетушкам Кашкиным замечали, что племянницы их, Варенька и Наташа Оболенские, производят в свете очень хорошее впечатление и что их успехи на балах могут вполне удовлетворять самые взыскательные ожидания».

Сезон третий

Заседание первое

Это рассказ о том, как любовь, если ее во время не распознать, может погубить талант.

Название басни:

Есть такое мнение

рассказчик:

Антон Бухаров

Есть такое мнение, что каждый человек рождается с каким-нибудь талантом. Если это так, то юноша, о котором идет речь, родился с талантом мешаться под ногами.

Родись он в том же месте, но пару столетий назад, быть бы ему пастухом. И талант бы его развился бы в способность мешаться под ногами овец в тот момент, когда они гурьбой… или гуртом?.. или отарой?.. в общем, чем-нибудь таким… спешат к краю пропасти. Воином он бы не стал в силу природной неагрессивности. Или убили бы его в первом сражении свои же, чтоб под ногами не мешался. Торговцем он быть не мог из-за отсутствия бытовой хитрости, которая многим кажется умом, а кузнецом или гончаром – из-за того, что он никак не мог понять, как движутся его руки. Так что пастух или раб – вот было бы его предназначение. Но пастухом он смог бы стать выдающимся, потому что мешаться под ногами у угонщиков стада до прихода подкрепления из родного аула и не быть убитым – это действительно талант нужно иметь. А он бы смог.

В наши времена, когда воин и есть главный торговец, а кузнец и гончар никому не нужны, потому что все необходимые предметы быта появляются перед нами уже в готовом виде, этому юноше (назовем его Руслан) совсем не нашлось места на родине. В десять лет он, держась за черную мамину юбку, перебрался в Москву, в окрестности одного из тех крупных рынков, где под общей крышей, но в маленьких закутках, люди находятся рядом, но не вместе и каждый пытается делать вид, что его жизнь еще что-то значит.

Мать его на том рынке продавала плохую одежду, подвозимую ее старшим братом в немереных количествах, а сам Руслан главным образом сидел на корточках, курил найденные на земле окурки и рассказывал всем соседям о героически погибшем в борьбе за свободу отце. Хотя на самом деле его отец и два дяди просто отправились на «копейке», груженной чем-то тем, что нужно везти в ночи, и не вернулись никогда.

За восемь лет Руслану удалось научиться русскому языку на уровне физиологических потребностей и… да, пожалуй что, только этому. Зато он стал высоким стройным юношей, голову держал гордо, говорил мало, двигался медленно. Окурки он теперь не курил, а курил целые сигареты. Но деньги к нему попадали редко, что было следствием уникального дара мешаться у всех под ногами. С рынка за эти восемь лет его выгоняли даже чаще, чем из школы, пистолет или нож ему бы не доверил и лучший друг. И если бы не дядя (старший брат матери), совсем бы пропал парень.

Дядя (старший брат матери), пару раз пытался брать Руслана в свои поездки за плохими вещами, но, увидев, что помощи никакой, а проблем с милицией в четыре раза больше, задумался о будущем племянника всерьез. Ничего сам не придумал, но нашлись люди, помогли. Руслана познакомили с человеком героической профессии из тех, о ком снимают сериалы, и тот его определил болтаться у выхода из станции метро «Речной вокзал». Там, в зажатом пространстве между супермаркетом и торговыми палатками, волокут свои чемоданы иностранцы либо прилетевшие в Шереметьево и пожалевшие денег на такси, либо из Шереметьева улетающие, но почему-то предпочитающие сто раз пересесть с одного вида общественного транспорта на другой, чем один раз заплатить и ехать. Короче, всякая европейская мелочь.

Но у этой мелочи тоже есть кошельки, с какими-никакими деньгами. И если грамотно организовать процесс, то ручеек евро и долларов, пусть небольшой, но ровный, будет течь исправно. С приходом сюда Руслана ручеек забурлил, как после хорошего дождя. Уникальный дар попадать невзначай то под ноги туриста, то под колеса его чемодана, то в зубы его страшному пуделю, заставляла вежливых жителей Европы задерживаться, извиняться, нервничать, а значит, терять бдительность и, соответственно, кошельки. Причем сам Руслан никаких особых усилий для этого не прилагал. Требовалось лишь привести его на место и предоставить самому себе. Два, а то и три специалиста по бумажникам едва успевали перекурить и съесть сосиску с горчицей в перерывах между несуразицами, в которые он попадал вместе со своими жертвами.

Как у всякого человека, нашедшего свое предназначение, у Руслана наладилась жизнь. Он снял себе квартиру, однокомнатную, недалеко от работы, в панельной пятиэтажке. Накупил на мамином рынке шикарных костюмов из ткани с искрой. Приобрел черные лакированные туфли с длинными носами и белые носки к ним. Собирался даже купить машину, заняв у дяди (старшего брата матери) тысяч сто рублей, но дядя отказал по двум причинам. Первая: прежде чем покупать машину, надо купить права, а Руслан об этом забыл. Вторая причина серьезнее: на дороге уникальные способности Руслана будут расходоваться почем зря. Ну, будет он через день попадать в аварии, а кому от этого польза? Тогда уж надо его переводить на автоподставы, а это уже совсем иной уровень организации дела.

В общем, вопрос о машине отложили под благовидным предлогом, мол милиция кинула с правами, надо подождать. А пока поучись руль держать, только не здесь, вот за город поедем на шашлыки, там тебе все покажем.

И вот тут, на самом взлете его только-только начавшейся карьеры Руслан ее чуть не загубил. Он стал засматриваться на девушку. Утром, когда самая работа, и ближе к вечеру, когда тоже работа, не самая, но все-таки. Остановимся здесь и отметим: засматривайся он на всех девушек, это бы ладно, это работе только способствовало. А он высматривал одну-единственную девушку, которая приезжала к метро «Речной вокзал» утром на автобусе из какого-то ближнего городка, ну, скажем, из Ямок, а ближе к вечеру уже на маршрутке в эти самые Ямки уезжала. И вроде бы не было в той девушке ничего такого, что бы скрутило мозги пареньку с культурными запросами австралопитека. Как он ее заметил-то, непонятно, с ее темными волосами, средним ростом и явным неумением носить туфли на высоком каблуке.

Впрочем, большие глаза, отсутствие косметики и улыбка, вызванная не дурашливостью юного возраста, а той искренней добротой, которая так хороша в женщинах, но так редко встречается, вот это, пожалуй, выделяло девушку из толпы.

С Русланом случилась разительная, если не сказать разразительная, перемена. Если раньше он при виде симпатичной девушки двигался еще медленнее, чем обычно, держался еще высокомернее, сморкался громче и изящнее плевал, что только способствовало попаданию под ноги замученным иностранцам, то теперь его поведение менялось по нескольку раз в день. Когда он высматривал «свою» девушку, то был напряжен и одновременно безразличен к окружающему, прямо как граната на растяжке, мало двигался, а значит, почти никому не мешал, что плохо для работы. Когда же она появлялась, то он вообще мог покинуть рабочее место. Его тянуло к этой девушке, и он уже не раз и не два обнаруживал себя стоящим на платформе метро, лицом к уходящему поезду и спиной профессиональным обязанностям. Пару раз, а может, и больше, он подходил к ней почти вплотную, оставляя за собой водовороты человеческих тел. Пару раз, а может, и больше, она улыбалась ему, что, впрочем, ничего не значило.

С большим трудом ему удавалось восстанавливать прежнюю высокомерную рассеянность, которая требовалась для дела, и то лишь до того послеполуденного времени, когда уже можно было снова ожидать появления девушки. Он начал жить воспоминаниями и ожиданием, и еще совсем немного, и с ним бы произошло самое плохое в его положении – он бы начал задумываться.

Но все кончилось счастливо. День примерно на двадцать пятый с начала замеченных в Руслане перемен к нему подошел один из закрепленных за ним специалистов, сплюнул, устанавливая контакт, и сообщил, что девушка, рядом с которой Руслан пытается ошиваться, пустая. В том смысле, что пять раз по двести-триста рублей, что с нее уже сняли, это не тот результат, на который они могут рассчитывать. Еще он сказал: «Короче». И взял паузу для достижения большего дидактического результата.

Короче, если Руслан еще раз приблизится к этой девушке ближе, чем на двадцать метров, или хотя бы посмотрит на нее пристально, ее просто убьют. А если это не поможет, Руслана выкинут с этой точки обратно на рынок, и никакой дядя (старший брат матери) ничего тут не сделает. И вы знаете, подействовало. К тому же, к метро «Речной вокзал» подкатил июнь, девушка стала появляться редко, а затем и совсем пропала на два месяца.

Руслан же легко восстановил утраченные, было, способности, а в сентябре, да не в начале, а ближе к концу месяца, увидев ту девушку снова, совсем ничего не почувствовал.

Как самый настоящий профессионал.

Отсюда мораль: Правильно найденные слова, в сочетании со стильным плевком, могут оказать воздействие, сравнимое, по силе с прямым ударом в лицо. Но не каждому дано такие слова найти. А уж стильно плюнуть…