Текст книги "Клуб «КЛУБ»"

Заседание пятое

Это рассказ о человеке, который любит книги.

Название басни Читать!

рассказчик:

Сергей Фабр

И только книги. Тексты, скрытые обложкой, он считал и считает до сих пор особой формой жизни, отказываясь рассматривать газеты и ридеры в качестве сколько-нибудь приемлемой альтернативы. Исключение составляют журналы, которые он называет «яслями» и «детскими садами» книг. Но в журналах, утверждал он, стоит жуткий ор. Тексты, собранные вместе фактом их одновременного появления на свет, только и знают, что ссориться, перекрикивать друг друга и мять друг другу страницы.

Сам он находится в постоянном диалоге с книгами, соглашается с одними, язвительно спорит с другими, любимчиков держит под рукой, негодяев бьет об стену, упрямцев ссылает на антресоль.

Кстати, о любви. Довольно рано собрав в своей двухкомнатной квартире приятную компанию книг, он не смог примириться с тем, что кто-то поселится среди полок и книжных шкафов, и сможет трогать его книги (пусть даже вытирая с них пыль), перекладывать их с места на место и даже открывать. Женщины, говорил он, не могут читать книги. Они только делают вид, а на самом деле используют их как подставки для чашек кофе и пепельниц. А еще они мнут страницы. А еще кладут раскрытую книгу разворотом вниз и держат так неделями. А еще дают книги подруге и забывают, какой. А еще… да хватит уже! И так мороз по коже. Поэтому все его влюбленности (которых и так-то было не много) заканчивались быстро и даже не в прихожей – в подъезде.

Каждый новый разрыв он отмечал запойным чтением, в библиотеке, в метро и дома. Деньги, сэкономленные на цветах и билетах в кино, шли в дело – на покупку книг и книг. И книг. С возрастом он неизбежно пришел к связям «на стороне», только сторона эта была специфическая: он «гулял налево» от книг, подыскивая себе женщин в возрасте, без претензий на начитанность и с собственной жилплощадью, свободной от детей, на очень короткое время. Желательная опция – недалеко от его дома, чтобы быстро возвращаться.

Нечто похожее произошло с его друзьями, накопленными за время учебы: в школе, в вузе в аспирантуре. Его родители ушли из жизни быстро и незаметно, освободив одну комнату для стеллажей. И пока вторая комната была относительно свободна, а он был молод и коммуникабелен, вечерами друзья сходились к нему домой. И каждый такой вечер он вынужден был пресекать агрессивные попытки вторжения в жизнь его книг, предпринимаемые друзьями, как по природной неспособности держать руки в стороне от удовольствий, так и под воздействием алкоголя, табака и громкой музыки. Чем больше он покупал книг, тем меньше у него оставалось друзей. Что, кстати, все меньше его расстраивало. Меньше друзей – меньше фраз, таких как: «У тебя и это есть»? Или: «А это-то тебе зачем»? Или самая отвратительная: «А эту книжечку я прихвачу с собой на пару дней, если ты не против».

А он против. Ему приходилось даже жертвовать взятой на время книгой, чтобы больше никогда не пускать злодея домой. Никогда.

Его зарплата преподавателя высшей школы и доходы, приносимые репетиторством, плавно переходили в штабеля прочитанных и еще не открытых книг. Со временем книги спустились с полок и стеллажей на пол. Одна из комнат – та, в которой когда-то спали родители, – была отдана на откуп мемуарам и стала небольшим лабиринтом, по которому, если идти осторожно, можно было добраться до окна, ничего не обрушив. На обратном пути этот фокус уже не получался. Книги по истории, социологии и политике решительным броском проникли на кухню, захватили обеденный и разделочный столы, попутно оккупировав духовку в плите и кстати сломавшийся холодильник.

А собственно, почему только плиту и холодильник? А сушка для посуды? А мойка? Если питаться готовыми блюдами из магазина «L'achat», выкладывая еду на пластиковые тарелки, эти поверхности могут служить делу. Короче, кухня была потеряна для жизни человеков и стала свободной территорией книг. Ему временами казалось, что там, в глубинах кухни, куда уже лет пять не было доступа никому, одичавшие книги начали читать друг друга, а некоторые и самих себя.

Туалет и ванную он еще контролировал. Не так чтобы мыться, конечно, потому что в самой ванне и разместился «детский сад» журнальных текстов. Зато чтение во время процедур, которые он, отдавая дань книжной традиции, все еще именовал «утренним и вечерним туалетом», было легким, скорым и предельно актуализированным. Как и чтение в метро, поскольку большинство москвичей легко уступали ему сидячее место, и не одно, а сразу целый диванчик в вагоне. Вопросом: «почему»? – он не задавался. Студенты на его лекциях тоже ведь садились не ближе третьего ряда. Люди вообще странные. Например, любят окна открывать, даже зимой. Он не любил: ветер из окон переворачивает заложенные страницы в книгах, начатое чтение которых отложено на потом. А если кому-то в голову придет мысль о пыли, то пыль, придавленная книгой, в свою очередь придавленной книгой, в свою очередь придавленной книгой, никому помешать не может. Пол же в проходах между штабелями книг (маршруты: входная дверь – диван и диван – туалет) легко протираются тапочками по ходу движения.

Сложившаяся годам к пятидесяти жизнь по тем параметрам, которые он сам для себя выбрал, была стабильной, наполненной смыслом и, значит, счастливой. Если бы не квартира. Мало того что она одна, она еще и конечна! Из нее можно выкинуть телевизор, тумбу для белья и стеллаж для обуви. Но со стенами ничего сделать нельзя. Когда пороги между прихожей и комнатой, прихожей и туалетом, сооруженные из книг стали так высоки, что, задирай не задирай ногу, а все равно какой-нибудь из них обрушишь (и похоронишь тапочек), проблема встала во весь свой рост: 75–80 сантиметров.

Решение было революционным: часть книг надо переместить из квартиры. Расстаться с ними. Не выкинуть, конечно, боже упаси. Отпустить на волю. Особенно те из них, что имеются в трех и более экземплярах. И он пытался. Подарить книгу удавалось редко, поскольку к нему более чем на два метра почти никто не приближался. Он оставлял книги на сиденьях в автобусах и маршрутках, пока не увидел, как водитель маршрутки на конечной остановке, осмотрел салон, поднял книгу и, не заглядывая в нее, донес до урны. Книгу он спас, но в маршрутках потом долго ездить не мог. Ходил до метро пешком. Опаздывал, конечно, ну и что.

Студенты только рады были, а никуда кроме своего института он и не ходил больше.

Но с книгами надо было что-то делать, иначе они что-то сделают с ним. И тогда он придумал замечательный ход. В городе появились передвижные стенды распродаж книжных остатков. Там все книги было по сорок, пятьдесят и сто рублей. Книги лежали стопками или навалом. Продавщицы с обветренными лицами и красными носами, курили российский «Winston» и сморкались в ладонь. У стендов всегда толпились неухоженные женщины, унося оттуда какие-нибудь «Сто диет мира». Он подходил к такому стенду, перебирал стопку книг, как будто хотел что-нибудь купить. И незаметно подкладывал в стопку одну-две книги из новых, только что прочитанных. Особенно ему понравился стенд у станции метро «Сокол», рядом с домом. Там продавщица могла долго трепаться с продавцом газет или с милиционером, который собирал дань с местных торговок китайскими футболками.

Так у него получалось держать равновесие в квартире месяца три. И даже чуть снизить книжный порог перед туалетом. Он уже начал подумывать о том, чтобы осуществить набег на кухню и вытащить оттуда книжек двадцать, изданных в девяностых годах (то есть плохо и дешево), как вдруг случилось несчастье. Только-только он успел подложить на стенд принесенную из дома книгу и достал из старого портфеля еще одну, как его руку перехватила другая – более сильная. Такая – привычная к перехватам. Тот самый милиционер, науськанный приметливой продавщицей, сволок его в отделение, предъявив обвинение в краже книг с лотка. Он ведь уже полгода не покупал там ничего, а копался регулярно и уходил довольный. Так что продавщица решила – ворует. Кинула окурок «Winston’а» под ноги и махнула представителю власти. Сигнал подала. Зараза.

Всем своим внешним обликом он походил на бомжа, и подозревали его долго. Часов шесть. Книг, правда, значившихся в накладной, в его портфеле не обнаружили, так что выкуп за свободу брать не стали. Так, подержали еще сутки в обезьяннике, сломали два ребра, забрали мобильник и отпустили. С одним условием – к лотку с книгами не приближаться.

Он долго болел, лежал на диване, лицом к стене и почти не читал. Не из-за ребер, из-за потрясения. Пришли коллеги, принесли чаю, конфет и книг. Как ни странно пришли студенты. Предложили сделать уборку. Он отказался. В первый раз в жизни ему пришло в голову, что, может быть, жизнь не удалась.

Но все кончилось хорошо. Книги не выжили его из квартиры. И он не разучился их любить.

У магазина «L'achat», что на «Соколе» есть небольшой самодеятельный рынок. Редиска, клубника, по сезону. Цветы. Здесь он раскладывает книги на клеенке по выходным с десяти до часу дня. Иногда продает, иногда меняет, иногда отдает даром. Я приношу ему свои – на обмен. За одну вашу он дает три своих. Если протереть водкой обложку и день подержать книгу на балконе, ее вполне можно читать. А милиционер, тот, что ему два ребра сломал (его, кстати, Серегой зовут), теперь его охраняет. И берет недорого – всего пятьдесят рублей в неделю.

Отсюда мораль: Люди легко могут понимать друг друга, если им есть что предложить на обмен.

Заседание шестое

Это рассказ о человеке, который прожил большую часть своей жизни мимо экономических потрясений последнихдвадцати пяти лет.

Название басни Oikonomikë

рассказчик:

Владимир Порошин

То есть все мы куда-то целились и часто из-за этого попадали. А Дмитрий Васильевич, назовем его так, преспокойно палил в молоко. Он не заметил «павловской» денежной реформы, не потерял вклад в советской сберкассе, засунул свой ваучер в какую-то книжку (вообще-то это был Гоголь Н. В. Собрание сочинений в 6 томах. Москва, Художественная литература. 1959 год, том. 5. между страницами 106 и 107), не сходил ни разу в «МММ» и «Хопер», не понял, почему все так волнуются в 1998 году. Все это время он преспокойно получал маленькую зарплату в НИИ не то общего, не то среднего машиностроения, то есть какого-то такого машиностроения, в котором делают двигатели для космических кораблей и баллистических ракет. Он конструировал какие-то маленькие фитюльки внутри разгонного блока первой ступени. Или первой ступени разгонного блока?

И так получалось, что мы с вами жили сначала в диком, потом государственном капитализме, теперь в государственном государстве с элементами капитализма живем, а Дмитрий Васильевич обитал все это время в двухкомнатной квартире на Песчаной улице, в своем НИИ, но главным образом, на даче, доставшейся от родителей. Свое оскорбительно безучастное к нашему общему желанию быть богатыми поведение он называл «правильным образом жизни». На даче правильным было все: размеры грядок и огурцов, прямизна дорожек и перьев лука, округлость клумб и помидоров, побелка на яблонях и строгое чередование четных и нечетных лет в их (яблонь) желании плодоносить.

Кстати. «Безучастен» не значит «равнодушен» Нет. Нет.

И нет. Стать одним из исполнителей «симфонии алчности» он не хотел ни коем образом, вот и не участвовал. Но его до дрожи бесили «обогащенцы» (так, подражая любимому писателю, он называл своих современников). «Тупость желаний; бестолковость усилий; дикие метания в те стороны, где, казалось, мелькнули деньги; грязь купли-продажи; завирусованность отношений, загаженность мыслей» – вот его подлинные слова. Не все, конечно. Лишь те, что я слышал, встречаясь с ним изредка у общих знакомых и полупридуманных родственников. Он очень жалел, что близорукость, сколиоз, гайморит и давление 180 на 120 не позволили ему поступить в отряд космонавтов. Там, на орбите (он думал), осталось единственное место на Земле, где мир устроен так, как он заслуживает. Потому что даже на подводных лодках уже бардак. Зато перед пенсией его поставили работать не просто конструктором, а конструктором-контролером. Он должен был проверять чужие чертежи и исправлять ошибки, что и делал с методичностью ластика и суровостью степлера.

Рискну показаться вам патетичным, но мне лично он временами казался столпником, терпеливо выливающим горшок своих испражнений, на окружающий его греховный мир. С пятиметровой, как минимум, высоты.

Клубника у него была хороша на даче. И вишни.

А еще он умел экономить и покупать на сэкономленные деньги удивительно дешевые и практичные вещи, которым не было сносу. Именно это полезное качество и ввергло Дмитрия Васильевича в пучину экономической реальности, причем сразу и с головой, 24 сентября позапрошлого года.

24 сентября позапрошлого года открылся торговый центр «L'achat» на «Соколе».

24 сентября позапрошлого года Дмитрий Васильевич, ведомый инстинктом полезных покупок на сэкономленные деньги, а более того листовкой, сунутой подлой рукой провидения в почтовый ящик, припарковался на подземной стоянке «L'achat’а»

В первый раз в жизни Дмитрий Васильевич увидел мир, построенный по принципу здравого смысла, где-то помимо собственной дачи. Товары были разложены с удивительно понятной логикой, скидки придуманы правильно, кассы работали методично, препятствуя формированию очередей, персонал не мешал покупателям самим разбираться в своих желаниях. Все было сделано как надо. Если вдуматься, если вникнуть. А ведь это именно то, что Василий Дмитриевич искал в окружавшем его мире почти шестьдесят лет. И не находил. А цены? На пять, а то и на семь процентов ниже, чем вокруг. Он купил четыре упаковки носков, мыло, куриные грудки, белый хлеб, очень мягкий, еще много чего и красный ершик для унитаза.

Прошло время.

Дмитрий Васильевич, зная, что в доме заканчивается мука, сахар песок и туалетная бумага (не закончились еще, но запасы угрожающе малы), вновь отправился в «L'achat» и привез оттуда все, что планировал, плюс замороженные овощи, упаковку мыла, уксус и телепрограмму на следующей неделю.

Опять прошло время, но как-то заметно не так. Медленнее, что ли. Или скучнее. Зато поход в «L'achat» превратился в настоящую экспедицию. Трофеи, добытые охотником за дешевыми и полезными вещами, впору был вешать на стену.

Как-то он пропустил выходные и не поехал на дачу. Жена в телефонном разговоре с дочкой пошутила, обыграв слово «добытчик», но потом закрылась в ванной и вышла нескоро и с красными глазами. Почти сразу выяснилось, что он не обедает на работе, потому что на это не хватает денег. Как когда-то мальчишкой бегал в кино на сэкономленные пятаки, теперь бегает в «L'achat» и покупает. Из дома стали пропадать одни вещи и появляться другие: Дмитрий Васильевич переструктурировал свой мир на основе выгодных и дешевых покупок.

Жена, отрыдавшись в открытую, переселилась к дочери. Старший сын, бросив все дела, переехал к отцу и попытался его образумить, что требовало либо водки, либо логики. Водку Дмитрий Васильевич пить отказался, а логика его перебила логику сына, как самурайский мечь сухой бамбук.

А вскоре Дмитрий Васильевич пропал. Пошел на работу и не вернулся. Три дня родные множили на ксероксе и расклеивали на столбах объявления с его фотографией. Это помогло. Его опознали в магазине, где он провел трое суток, и привели домой.

Что он делал все три дня? Жил, ответил он. Днем бродил от стеллажа к стеллажу, маскируясь под покупателя. Вечером прятался в какой-то кладовке. На ночь опять выходил в торговый зал. Искал и не находил пятна иррациональности на чистейших одеждах дамы его сердца – прекрасной «L'achat». Ущерб, нанесенный магазину (он ведь все это время что-то ел и пил, правда очень аккуратно), семья возместила, и до суда дело не дошло. Сотрудникам, охраны, милиции и психиатру он говорил одно и то же: только там, в «L'achat» он чувствует себя в мире правильных отношений и поступков. Только там мир устроен рационально и грамотно. Только там теперь его дом.

Через пару недель Дмитрий Васильевич снова не вернулся домой, но сыновья сработали оперативно: с открытием магазина обнаружили его перед стеллажом с садовыми инструментами и быстро увели. Выяснилось, что он уже подал заявление об уходе с работы по собственному желанию и договорился о продаже своей машины, старенькой, но не ржавой и на полном ходу. Потом он убежал с дачи, куда его увезли в надежде на целебный эффект им же самим организованного порядка. Добирался до Москвы на попутках. Войдя в квартиру, бросился к телефону и начал переговоры с риэлтором о продаже машины и дачи.

Но все кончилось хорошо. Я встретил его недавно в L'achat. Он счастлив и живет в магазине на вполне законных основаниях. С утра до вечера он – охранник, а с вечера до утра – ночной сторож. Квартиру не продал, оставил жене, дачу переписал на детей. А еще он поступил на заочные курсы, где его учат, как правильно размещать товар на полках и как его лучше рекламировать. И я даже не знаю, что значит это его преображение. Утонул он в потоке экономической реальности или совсем наоборот – выплыл?

Отсюда мораль: Вот что бывает, если всё вдруг и сразу!

Intersaison. Виктор Коренев. Эксперимент, прерванный по вине наблюдателя

Пост в ЖЖ

«Две вещи не перестают меня восхищать: бесконечное небо над нами и нравственный закон внутри нас», – Иммануил Кант. В русском переводе, разумеется. По-немецки это звучит, наверное, значительно… категоричнее?

Но я не о том.

Что-то не так с нравственностью. В том смысле, что все труднее определить, что же это такое. Да, да, знаю. Представления о добре и зле, о том, что хорошо и что плохо. Но эти представления в наше время не то чтобы размыты, они смыты, слой за слоем, как смывают реставраторы поздние записи на фресках, (стыдливо?) обнажая более ранние слои. Работа реставратора тонкая, тут важно не увлечься, не домыть до штукатурки, не смешать все слои в один. И нужно найти не первый, но подлинный слой, отражающий замысел художника. Он, художник, а потом он – реставратор – выступает в роли абсолютного критерия истинности художественного высказывания. Здесь стойте и сюда смотрите, говорит творец номер один (художник). И мы ему внимаем, пока видим или помним. А когда все забыто, приходит творец номер два (реставратор) и говорит: эй вы, олухи, сказано же вам было: сюда встаньте и смотрите вот туда. И мы вновь покорно внимаем и восхищаемся. Отсюда – туда.

Возвращаемся к нравственности. Смыто многое. Замысел не просматривается. Не зря в русском языке возникли странные конструкции, удваивающие смысл сказанного: морально-этические (принципы), этико-моральная (ситуация), морально-нравственный (аспект), нравственно-этическая (позиция). Я не выдумываю, присмотритесь к прессе, попробуйте на вкус научную и художественную литературу. Горчит.

Конечно, вы правы, эти конструкции суть не что иное, как тавтологии. Но не простые, бестолково-глупые речевые повторы, каких много кругом. Они построены по принципу соединения в единое понятие неоднородных (хотя и сочетаемых) явлений: физкультурно-оздоровительный, учебно-производственная, плодово-ягодное. Это значит, что понятия моральный, нравственный и этический, большинству из тех, кто пишет в газеты и говорит в телевизор, кажутся отличающимися друг от друга.

Странно, не правда ли? Слова эти, взятые из разных языков, раньше означали одно и то же. Да и сейчас должны бы. Поэтому при их соединении через дефис получается не новое понятие, вроде «авиационно-космическая», а нечто двусмысленное: авиационно-самолетная, аэропланно-авиационная, самолетно-аэропланная.

Почему же эти слова – мораль, нравственность и этика – постоянно сдваивают, а может быть, скоро начнут ставить все три подряд? Вот мое объяснение: в нашем обществе нет той морали, которая была бы видна всем, как хорошо размещенная реклама. Множество недосмытых слоев нравственности, сосуществующих не вместе, но и не раздельно, растягивают термины в разные стороны. То, что морально для одного, для другого не вполне нравственно. А для третьего – вообще вне этики. И языковое сознание сопротивляется, требует соединить представления о добре и зле в одно целое пусть даже при этом получится нечто подобное «бутербродному маслу».

Я это к чему. Только что мне удалось экспериментальным путем выяснить, что собой представляют в нравственном отношении мои соотечественники поколения двадцатилетних. Эксперимент был однократным, теорию на нем построить нельзя, выдвинуть гипотезу – можно.

Заранее предупреждаю: при проведении эксперимента пришлось ограничиться самым первым уровнем нравственности. Сформулируем его так: что можно и что нельзя делать в присутствии посторонних людей. Согласитесь, не так уж много есть людей, ведущих себя совершенно одинаково в полном одиночестве и в каком-нибудь месте, где на них может упасть чей-то тяжелый взгляд. Например, не ковыряют пальцем в носу или в ухе на совещании. Не едят ножом из консервной банки за рабочим столом. Не стирают носки в присутствии гостей, пришедших на день рождения. Не говорят по мобильному телефону в театре. Говорят? Правда? Ну извините.

И все же присутствие посторонних всегда сужает пространство личной свободы, даже если испытуемый не отдает себе в этом отчета. Вопрос в том, где проходит граница новой свободы. Где сейчас начинается пространство «по ту сторону», в котором свое «я» уже не совсем свое?

Эксперимент проводился вынужденно, сам я его ставить не собирался. Так получилось. Вот его условия.

МЕСТО ПРОВЕДЕНИЯ ЭКСПЕРИМЕНТА: поезд № 31 Москва-Тамбов, вагон 16, купе 1.

ДАТА: 24 июня 20 – года.

ВРЕМЯ НАЧАЛА ЭКСПЕРИМЕНТА: 22.05, по Москве.

ВРЕМЯ ОКОНЧАНИЯ: 23.55.

ФОНОВЫЕ УСЛОВИЯ: храп пожилого жителя Тамбова (место № 1), уснувшего в 22.22 и не просыпавшегося до конца эксперимента.

Первый участник. Место № 2. Юноша лет примерно двадцати трех, с пластиковым пакетом вместо багажа, возвращающийся из Москвы куда-то «недалеко от Тамбова». Среднего роста, стройный, коротко стриженный. В лице какая-то… неуверенность? настороженность? диковатость? По-русски говорит медленно, тихо, с придыханием, интонации выходца с Северного Кавказа. Характерная деталь: его знали проводница вагона, начальник поезда, два дежурных милиционера. Один из проходивших по вагону милиционеров, заметив, что юноша заказал себе чай, почти дружелюбно бросил: «Чай – это правильно. Лучше, чем водка».

Второй участник. Место № 3. Девушка лет двадцати, с чемоданом и сумкой. Нет, не блондинка. Славянской внешности. Студентка, сдала сессию, едет домой в Тамбов к маме с папой, на перроне оставила… бойфренда? возлюбленного? жениха? В меру миловидная, в меру коммуникабельная. Не в меру раскрашены веки. Или теперь такая мера?

Место № 4 занимал, как вы, наверное, уже догадываетесь, ваш покорный слуга.

Далее следуют записи разговоров в купе по мобильным телефонам участников: один (место № 2) и два (место № 3). Доступ к разговорам получен способом принудительного аудирования. Разговоры даны в хронологической последовательности.

22.05. Я не могу, меня это бесит. Разговор без слов. Да, руками ничего не поймешь. Я хорошо. Устроилась нормально. Ты будешь скучать? Я уже скучаю. Зря я еду. Не зря? Я тебе уже надоела. Ну ладно. Я так. И я. И я. Витьке своему привет передай. Так и скажи. Ничего особенного. Ну, вот мы поехали. Нет еще? Поехали. Я буду звонить. И ты звони.

22.16. Да, привет. Что я делаю? Еду. Ну что ты говоришь, брат? Хорошо. Соседи все хорошие люди. Не обижаюсь. И проводница. Кто соседи? Девушка рядом сидит. Еще мужчина. И еще мужчина. Нет, брат, все хорошо. В купе. В Тамбове меня встретят. Я ничего не везу. Потому что ничего. Так надо. Хорошо. И тебе, брат. Давай, брат. Дома встретимся. Брат.

22.29. Да. Я. Я, брат. Еду. Домой еду. Недавно отъехали. До Тамбова. Там меня встретят. Нет, что ты, брат. Хорошие люди. Все хорошие. Не обижают. Купейный вагон. Тот же. Нет, не ходил. Не взял. Я говорю, не взял. Брат, ты меня обижаешь. Я тебе говорю. Приеду, встретимся. Да все хорошо. Пока, брат.

22.41. Да, мам. Отъехала, Нет, нормально. Проводил. До купе. Да хорошо. А при чем здесь Виктор? Я говорю, Виктор тут… Я тебя вообще не понимаю. Мам, успокойся, все в порядке. Мам, давай дома поговорим, тут люди в купе… Нет, не сердятся Просто… да. Завтра. Я говорю, завтра. Мам, связь прерывается, тут зоны такие, без связи… не слышу… пока.

22.59. Да, милая. Да, узнал. Как узнал, я тебя всегда узнаю. А ты? Еду. Где еду… Тут темно, едем, как с закрытыми глазами. Не знаю, где едем. Нет. Так прошел милиционер, и все. Тут хорошие люди. Все. Нет. Ходил. А как ты догадалась? Да всего только две бутылки пива. И бутылка водки. Нет, ты как догадалась? И я. И я тебя. Нет, уже поздно. Сейчас выпью и лягу спать. Нет, меня встретят. В Тамбове. Увидимся. Завтра и увидимся. А чего же ты спрашиваешь. Конечно, хочу. Значит послезавтра. Целую. Много целую. Ну, все, пока.

23.06. Да, привет. Отъехала. А что мама сказала? Ты ее что, не знаешь. Лен, не выдумывай. Все нормально, я расскажу. Приеду и расскажу, ты же еще не уедешь. Да ты слушай ее больше.

Нормально. Привет тебе передавал. Ну мы же родственники как-никак. Ну ладно, слушай, у меня зарядка у телефона кончается, завтра дома все перетрем. И про него. И про него. Пока.

23.12. Да. Уже еду. Все хорошо. Люди хорошие. Вот девушка рядом сидит. Скучает. Не скучает. Говорит, не скучает. Я ей спать не даю. Нет, не обижаюсь. Так милиция мимо прошла, косо посмотрела. Это обидно. А так нет. Семечек привезти? Привезу. Сколько тонн? Можно восемь. Сейчас позвоню, распоряжусь. Можно десять. Ладно, восемь. Когда? Не беспокойся, брат. Так пива выпил две бутылки. А ты как понял? Ты не прав брат. Завтра приеду, увидимся. Тут уже девушка спать хочет. Хорошо, пока брат.

22.19. Алан, такое дело, нам Серега восемь тонн семечек заказал. Мы можем отгрузить? А завтра? А ты скажи, что очень надо. Я завтра приеду. Нет, не встречай, меня встретят. Я приеду и все оформлю. Ты поставку проконтролируй. О чем ты говоришь, какие они нам конкуренты. Там два человека на всю фирму. А я говорю, не проблема. Нет, здесь все хорошо. Не обижаюсь. Все хорошо, пока, брат.

22.27. Привет, брат. Дай мне номер начальника Тамбовской милиции. Сейчас позвоню, спрошу, почему его милиционеры ходят, косятся. Обидно, брат. Пусть скажет. Нет, один раз прошли, больше не ходят. Нет, люди хорошие, все спят. Тут Серега семечек заказал, завтра будем работать. А ты как? И я. Ты держись, брат. Ну ладно, пока, брат.

23.39. Да, родной. Все хорошо. Едем. А ты как? И я. И я тебя. Без тебя совсем плохо. Зачем я поехала сегодня. Лучше бы завтра. Ну как ты не понимаешь. Ну, пришлось. И я. Ты самый лучший. Помню. Помню. И я без тебя. Нет, ну что ты. Ну, конечно. Передам. Люблю. Пока.

22.51. Алло, Люсь. Привет. Ну, наконец-то можно поговорить, Да нормально. Все спят уже. Ну и ладно. Ты скажи, он как тебе? Правда? А он не очень… Нет? А почему ты… А ты правду говоришь? Ну, я не знаю. Это он тебе сказал? А откуда ты… Ну, да. Нет, ты права, конечно… Я сама это знала. Ну, чувствовала. Да интуиция. Но ты думаешь… Точно надо? Да иди ты. Вот было такое чувство. Надо доверять самой себе. А ты думаешь, он позитивно… ой, Люсь, тут возмущаться стали, мы спать не даем, давай, до завтра, целую, пока.

23.55. Эксперимент прерван по вине наблюдателя (место № 4).

Тем не менее ответ на вопрос: что же собой представляет наш соотечественник поколения двадцатилетних, получен.

Говорящую амебу.