Текст книги "Пустые комнаты"

35

Пока Говард беседовал с Берком у камина, я осторожно подхватил рюкзак и вынес его из гостиной.

Рюкзак был легким. Разумеется, ни спальника, ни палатки в нем быть не могло. Я обнаружил протеиновый батончик, охотничий нож и водительское удостоверение на имя Эдмунда Кромака, Мадисон, Висконсин. А также серый слипшийся ком.

Я смотрел на ком, и что-то шевельнулось во мне, как тогда, когда я заталкивал коробку из-под пиццы в мусорное ведро, где, помимо пустой бутылки, тоже был ком, серый и слипшийся, напомнивший мне… Запустив руку внутрь рюкзака, я выдернул из него, точно из оленьего живота, что-то мягкое, но совершенно холодное – хлопковый лонгслив. И он был сырым. Ощутив толчок в районе солнечного сплетения, вслед за лонгсливом я вытащил пижамную кофту и расправил ее трясущимися руками. Детская. Левый манжет остался чистым, розовым. Пижамная кофта тоже была сырой.

Я поднес ладони к свету.

Кровь обозначила узор из мельчайших впадин и пиков на подушечках пальцев.

На ватных ногах я отошел в сторону, уверенный, что меня сейчас вывернет. Потом сложил все обратно, застегнул «молнию» и отнес рюкзак в гостиную.

– Еще чай? – спросил Говард у гостя.

– Не откажусь.

– Откуда ты знал? – спросил я, как только мы очутились в световом круге кемпингового фонаря, стоявшего на обеденном столе рядом с несессером и двумя тарелками с уже абсолютно промерзшим ужином.

– Знал – что?

Под походным чайником вспыхнул огонь.

– Что он лжет.

– Дэниел, когда смотришь в глаза, никакая маска тебя не обманет.

– Его зовут Эдмунд Кромак, он из Висконсина. С собой у него нож и детская кофта, залитая кровью. Вероятно, это ошибка.

– Ошибка?

– Просто не надо делать поспешных выводов.

– Поспешных выводов?

Я с трудом удержался, чтобы не пнуть его и не зарычать: «Смотри на меня, долговязая сука, когда я с тобой разговариваю».

– Что, если я солгал о том, что нашел в его рюкзаке?

Говард повернулся и задержал взгляд на моем лице. Затем выключил плиту, долил кипяток в термокружку. Шел он быстро. В гостиной устремился прямиком к Берку, то есть Кромаку, и разлил на него воду. Бородач вскочил, от его сонливости не осталось и следа. Чай застучал по половицам. От капель поднимался пар.

– Ого, – монотонно сказал Говард. – Извини, приятель. Раздевайся.

Кромак струшивал воду, будто сбивал огонь.

– Что?

– Ты же не хочешь лечь спать в мокрой одежде? – Холт шагнул вперед, нависая над ним. – Раздевайся.

Лицо бородача выразило недоумение. Он неуверенно расстегнул фиолетовую кофту.

– Поторопись, Билл. Мы не можем играть в эту игру всю ночь.

Кромак бросил флиску на половицы и потянул со спины черную термокофту. Он был в отличной форме. Спортзал трижды в неделю? Кожа порозовела там, где кипяток коснулся тела сквозь одежду. А еще он был испачкан краской. Краской?

– Брюки.

Мужчина медленно отступил, сквозь бороду выглянула испуганная улыбка.

– Но…

– Билл, не заставляй меня повторять дважды.

Чтобы снять брюки, ему пришлось разуться. Когда оранжевые брюки на пуху оказались на полу рядом с термокофтой, произошло вот что: сверкнуло лезвие, на животе Кромака появился порез, темная кровь хлынула на трусы. Глаза над бородой расширились. Я буквально видел его страх – черный шар из эпоксидной смолы, который скользит по дорожке, залитой красным неоном, и с громким треском выбивает кегли. Такой страх, когда ты способен думать лишь крохотным уголком мозга.

Увидев кровь, Кромак завопил и рванул по коридору прочь из дома. Проводив его задумчивым взглядом, Говард остановился возле его рюкзака, вытащил из него нож и с сосредоточенностью, граничащей с маниакальностью, уставился на него.

– Хороший выбор, – наконец сказал он.

Сунув клинок обратно, Говард взлетел по лестнице на второй этаж, а спускался уже с ружьем. Губы сжаты, плечи под серой шерстяной рубашкой напряжены. Он был взволнован. Бунтарей так могут взволновать деньги, красивая женщина или выпивка, охотников – добыча. Но Холт не относился к их числу. Вернее, не совсем.

Он купил особняк, оборудовал мне студию, похитил Питера. То, что он нес в рюкзаке, когда я сбил его. Его слова: «Я тебе не по карману».

Грохоча ботинками по половицам, мимо пустых комнат, Говард направился к входным дверям.

Полагаю, Говард Холт взял что-то вроде творческого отпуска, который проводил в Ведьмином доме. У наемных убийц ведь бывает творческий отпуск?

* * *

Глаза привыкли к темноте и стали различать кровь на снегу. Мы шли по следу.

– Эдмунд, до тебя тут побывали трое, – говорил Холт, медленно поворачивая голову из стороны в сторону. – Такие же, как ты, любители адреналина. Я показал им адреналин. Они не оценили моего гостеприимства.

Какое-то движение, слева. Говард вскинул ружье. Я толкнул его. Он обжег меня взглядом, но промолчал.

Мы остановились возле высокой сосны, Кромак как раз преодолел отметку в восемь футов. Холт мог протянуть руку и сжать его щиколотку. Вместо этого смотрел, как тот карабкается на сосну. Смотрел и я.

– А вот это впервые, – негромко заметил он.

Снег стал гуще. Можно было уловить шорох, с каким он падал в глубокую тишину леса. Казалось, в сугробах ворочается притихший ветер, словно статические помехи.

Не знаю, сколько мы так стояли, но Кромак за это время добрался до ветки на высоте четырнадцати футов, сел на нее и обхватил ствол руками. Его трясло, глаза были дикими. На голове и плечах Холта уже скопился снег. Я вытер нос кулаком и словил себя на мысли, что он является частью леса, как волки, лисы или совы. Снег попадал мне за шиворот, где тут же таял, но я не чувствовал холода – ничего, кроме отчаяния, так тесно переплетающегося с ужасом, что я не мог отделить одно от другого.

– Спускайся, Эдмунд.

– Вы хотели меня убить!

– И до сих пор хочу, – пробормотал Говард. – Кстати, кто такой Билл Берк?

– Просто знакомый… Просто знакомый, клянусь!

– Ну, прекрати. Я верю тебе.

– Тогда уходите! Оставьте меня в покое.

– При пяти градусах на дереве долго не просидеть. Рано или поздно тебе придется спуститься.

– Я понял! Вам нужны деньги. У меня есть деньги! Назовите свою сумму, и покончим с…

Говард вскинул ружье к плечу с жуткой, беззвучной быстротой. Достижение, которое мне не повторить и за сто лет. Грохнул выстрел. Ночная тишина зазвенела, будто огромный черный колокол. Эдмунд пролетел четырнадцать футов и свалился в снег, вопя от боли. Его ногу едва задело.

– Никаких денег, – сказал Холт. – Твоей крови будет достаточно. На случай, если ты проникся к нему сочувствием, – он направил ружье мне в лицо, – сделай пять шагов назад.

Я сделал пять шагов назад, вспомнив, что тоже предлагал Говарду деньги, полагая, что они способны решить мои проблемы. Я мог оказаться на месте Кромака.

Говард закинул ружье за спину, перекинул руку Эдмунда через плечо и повел его обратно к дому. Казалось, у мужчины закончилась всякая воля к сопротивлению. Пошатываясь, как пьяный, тот брел по сугробам, проминая их босыми ногами, в трусах, пропитанных спереди кровью.

Я резко обернулся. Среди деревьев что-то двигалось. Мутно блеснули глаза. Я пятился, пока не развернулся и не побежал.

Волки провожали нас до особняка, но потом просто остались среди деревьев. Высокая дубовая дверь стояла распахнутой, в конце коридора дрожало алое зарево, словно огонь за заслонкой дровяной печи. Холт прошел мимо башни. Я знал, куда он направляется, и от этого мне захотелось кричать.

36

Я остановился на верху лестницы в подвал, ожидая, когда мои глаза начнут хоть что-то различать.

Разумеется, этого не произошло.

Говард затащил Кромака в подвал, как лис – кролика в свою нору, в кромешной темноте.

– Дэнни? – позвал голос из тьмы, лежавшей подо мной. – Спускайся, иначе все пропустишь.

Господи, как же я ненавидел его в тот момент!

И все же я спустился, считая ступени: Кромак на дереве, один, Кромак на дереве, два, Говард Холт собирается убить тебя, три… Каждый раз, когда подошвы моих ботинок находили опору, в темноте начинала греметь одна из песен The Doors, чья музыка наполняла мое короткое детство.

Эй, тюремщик, тюремщик, тюремщик…

В течение двадцати четырех ступеней я мечтал оступиться и полететь во мрак, ломая себе ноги и шею. Часть меня предпочла бы увечье, страшное и мучительное, чем то, что ждало меня внизу. Словно вторя моим мыслям, в глубине коридора вспыхнул свет.

Другая моя часть нашла вспыхнувший свет прекрасным.

На негнущихся ногах я брел мимо внутренних опор большого помещения, дважды задев их плечом (так я понял, где нахожусь), едва обратив на это внимание, все дальше уходя от внешней лестницы. Я не отводил потухших глаз от мерцающей приманки на конце «удочки» рыбы-удильщика – света, лившегося из приоткрытой двери в глубине одного из проемов.

Остановившись на пороге, я почувствовал, как страх с новой силой сжимает мои внутренности. Грубая каменная кладка, земляной пол, в углу – ящик с каким-то барахлом. Под потолком – светодиодный фонарь в виде лампочки на карабине. И П-образная металлическая скоба, напоминающая ходовую скобу лестницы для бетонных колодцев – с тем лишь отличием, что она была закреплена не на стене, а на потолке, от которого выступала на пять дюймов. На такую скобу не поставить ногу, но на ней можно повиснуть.

Или повесить что-то.

Скоба была вся ржавая, будто долгое время находилась под воздействием влажной среды.

Изо рта шел пар. «Вот он, – вдруг подумал я. – Шкаф для сухого вызревания мяса. Только здесь их подвешивают за скобу».

– Смелее, – подбодрил Говард, стоя ко мне спиной. Рубашку он закатал на предплечьях, его пальцы напоминали пальцы хирурга или пианиста, каждое движение было точным и выверенным.

Что он делает?

Я поискал взглядом ружье. Должно быть, он оставил его где-то по дороге; ящик для этого слишком мал. Если я успею отыскать ружье… В одном из стволов оставался патрон. Да, если Холт не вытащил его.

– У меня семья, сын… – Кромак с мольбой вскинул на меня глаза. – Помогите, прошу вас!

Мое сердце провалилось в пустоту, а пульс начал бить чечетку в сто восемнадцать ударов в минуту. Наконец я понял, чем Говард был занят: неторопливо связывал бородачу руки.

Я ничем не отличался от зевак, которые толпятся возле автомобильной аварии и глазеют, как спасатели срезают крышу и деблокируют пострадавших при помощи спецоборудования. Лучший Аттракцион Преисподней.

Впервые я лицезрел Холта за его настоящей работой.

Внезапно Кромак засмеялся сквозь слезы.

– Вы меня разыгрываете! Это все шутка!

– Если это шутка, – возразил Говард, перебрасывая веревку через металлическую скобу, – то очень злая, не так ли?

* * *

Говард стоял без малейших следов усталости, будто только что поднялся с ортопедического матраса, принял душ и взял свой любимый нож.

– Эдмунд, есть одна история, которая может показаться нам интересной. Расскажи, кем она была.

Я сидел под стеной, вытянув одну ногу, вторую согнув в колене, глядя на Кромака, висящего в десяти дюймах над полом. Говард поднял его в одиночку. Я подумал об электрической лебедке: трос наматывается на барабан, задние ноги оленя расставлены и зафиксированы планкой, олень медленно поднимается, пока его голова не отрывается от земли и не повисает коротким бескостным движением.

– Просто девочка, – ответил Кромак.

Если зажмуриться, можно заставить себя поверить, что в действительности я сплю на втором этаже, а все это – кошмарный сон.

– Продолжай, Эдмунд. Сбрось груз со своей души.

Кромак плакал, пот блестел на его лбу, порез на животе уже не кровоточил, но из раны в бедре на земляной пол периодически капала кровь.

Кап-кап-кап.

Этот звук действовал мне на нервы.

– Я увидел ее в кафе в Ньюберри, она была с родителями. То, как она посмотрела на меня… У меня никогда ни с кем не было настоящей душевной близости, даже с собственной матерью. Но в тот момент я ощутил… что-то. Я тысячи раз представлял, как это будет… Понимал, что отправься я за ней, это была бы фатальная ошибка. Но не мог придумать ни одной причины, почему не должен этого сделать.

Некоторое время он раскачивался с тихим поскрипывающим звуком.

Кап-кап.

– Оставив машину в Ньюберри, я направился в Пайн-Стамп-Джанкшен. Это почти двадцать миль, шесть часов пешком. Сказал себе, что просто взгляну на нее еще разок… – Взгляд Эдмунда был пустым; мысленно он находился далеко. – Они уехали кататься на снегоходах. Я видел, как они уезжают. Дверь была не заперта. Я вошел. Она смотрела телевизор, сидя в пижаме на кровати… «Улицу Сезам». Я замотал ее в одеяло и забрал с собой. Когда… когда я пришел в себя, валил снег. Стало стремительно темнеть и холодать. Я решил переночевать в Хорслейке, а утром добраться до Ньюберри. Но немного не рассчитал рывок и вышел прямиком к особняку.

Кап.

Я потерял дар речи. С одной стороны, я хотел разорвать Кромака голыми руками, с другой – убежать отсюда.

Говард был совершенно безмятежен.

– Где ты ее оставил?

Эдмунд посмотрел на него так, будто стена заговорила.

– Я покажу вам место, если вы отпустите меня.

– Она первая у тебя? Не лги мне, Эдмунд, я все равно найду способ узнать. И поверь мне, он тебе не понравится.

Мужчина зажмурился:

– Да.

– Ты уже думал о продолжении?

Бородач кивнул.

– Что скажешь?

Я не сразу сообразил, что Холт обращается ко мне. Но что я мог сказать?

– Вы убьете меня? – спросил Кромак. – Я не хочу умирать!

Говард покачал головой, не сводя с меня глаз.

– Часто это слышу.

– Отпустите меня!

– Вообще-то ты должен просить о другом.

– О чем?

Как насчет спасительного стоп-слова? Промычав его, Кромак получит спасательное одеяло, воду и протеиновый батончик, а Холт похлопает его по плечу, скажет, что он отлично справился. Ты можешь ненавидеть игру, но не игроков.

– О смерти, – мягко произнес Говард, вновь нацеливая на бородача взгляд бледно-голубых глаз. Они горели, точно пламя в камине, но их огонь был ледяным. – Иначе твои мучения растянутся на несколько дней. Страдания не убивают – они ломают. Рано или поздно ты все равно захочешь умереть. Поэтому попроси о смерти сейчас, Эдмунд.

Кромак начал кричать. Его вопли были такими громкими, что эхо, казалось, затопило весь подвал.

– ПОМОГИТЕ!

Никто не откликнулся. У бородача от ужаса закатились глаза. Он вопил, пока Говард не заклеил скотчем ему рот.

37

Интересно, есть ли такая шутка, начинающаяся словами «трое убийц собрались в подвале Ведьминого дома»?

Выражение лица Кромака было почти идиотским. Холт ударил его по щеке, приподнял веко. Сверкнул белок. Либо обморок, либо шок.

На долгие секунды, кажущиеся мне минутами, которые в действительности могли быть часами, я отводил взгляд, но всякий раз он возвращался к металлической скобе.

– Дэн, подойди.

– Нет.

Я опустил глаза – на «Глок-17».

– Брось, Дэниел, мы должны это обсудить.

Я приблизился к Говарду. Не глядя, он вытащил нож из поясных ножен и протянул мне рукоятью вперед.

– Помнишь того оленя?

Я перевел взгляд с ножа на его лицо – пустое, как темнота за порогом.

– Это ничем не отличается.

– Замолчи, – прохрипел я. – Замолчи! Пожалуйста, замолчи. Я… я не могу.

Говард положил руку мне на затылок и притянул меня к себе, будто мы как минимум клялись друг другу в вечной любви.

– Даже после того, что он сделал?

– Он мог выдумать все это.

– Но не выдумал, и ты это знаешь. Дэниел, я не буду просить тебя выпотрошить его. Полагаю, для тебя это станет слишком большим потрясением. Но я хочу, чтобы ты взял этот нож и перерезал ему горло.

Я отшатнулся.

– Черт возьми, я не могу просто взять и убить его!

Холт некоторое время молчал, видимо, обдумывая мою последнюю фразу. Потом сунул пистолет сзади за ремень. Я чуть не прослезился от степени его доверия ко мне. С другой стороны, в руке у него по-прежнему оставался нож.

– Дэниел, я и не говорил, что это будет просто. Полагаю, мне стоит объяснить еще раз. Я оставлю его висеть. Поверь, подобное положение чрезвычайно болезненно. Да, длительность страданий важнее смерти, но в данном случае меня интересует исключительно его смерть. Гуманизм, если пожелаешь, не всегда выглядит пристойно.

Он толкнул Кромака, и тот закачался над полом.

Мой голос сполна передал отвращение, которое я испытывал:

– Знаешь что, пошел ты, Холт! Пошел ты, ясно?

Я отвернулся и успел сделать два шага. Удар был таким сильным, что я на некоторое время отключился. А когда пришел в себя, Говард сидел на мне. В следующий миг давление со спины исчезло, я вскочил на ноги. Адреналин хлестал в крови, и шприц в руке Холта был совершенно отчетливым.

Лицо онемело. Качнувшись вперед, я обнаружил, что онемение распространилось на руки, ноги и грудную клетку. Дышать стало трудно. Нет, нет, нет, только не это… Я протянул руку сгрести его за рубашку, пальцы царапнули воздух. А затем мои мысли, потеряв опору, покатились в темноту, словно по обледенелому склону – в пропасть, все быстрее и быстрее. И в этой пропасти кто-то кричал: «Митчелл, вернись!»

Я падал и падал. Не помнил, как коснулся земли.

38

Мне снилось, что я спас Эдмунда Кромака. На скобе покачивался Говард.

Я присел, Кромак обхватил руками мою шею.

– Держись! – велел я.

Расположив стопы чуть шире плеч, я встал на выдохе, будто делал упражнение со штангой, прижимая локоть к боку и удерживая руки Кромака, сцепленные под моим подбородком. Правую руку я оставил для игрушечного «кольта», стреляющего металлическими пульками, – точной копии настоящего пистолета. Такой был у Зака в детстве.

Мы шли в кромешном мраке. Над ухом – дыхание другого живого существа. Мне мерещилось, что я несу на спине своего брата, как в тот день, когда… Я наткнулся на лестницу и без промедления начал подъем. Мышцы пришли в восторг на шестой ступени и задрожали. Сердце колотилось отбойным молотком. Вдруг ступени закончились – но не темнота.

Темнота тянулась дальше.

Тут я понял, что тяжесть со спины исчезла.

Я остался один, во тьме, и наконец осознал, что Кромак совсем скоро умрет.

* * *

Казалось, я уже вечность таращусь на свои колени. Ноги были зафиксированы у ножек стула пластиковыми наручниками-стяжками. Руки заведены за спину и стянуты, судя по всему, ими же. Я даже не был уверен, что моргаю. Закрыл глаза. Мне стоило больших усилий снова разлепить веки. Впрочем, для того чтобы поднять голову, то и дело ныряющую обратно, и оглядеться, пришлось собрать все свои силы.

Эдмунд покачивался над полом. Увидев, что я очнулся, он задергался и замычал.

«Меня сейчас вырвет, – подумал я. – Господи, что эта сука вкатила мне?» Действие препарата не имело ничего общего с уколом, который помог мне уснуть, обвив сильным чешуйчатым телом, и я не был против, начни он ломать мне кости.

А этот был ударом Колоды в жидком виде.

Говард не хотел мягко усыпить меня – нет, он хотел причинить мне боль и вселить в меня страх. Как будто боли и страха было мало. Он знал, что я стану упрямиться, и подготовил шприц.

Я перевел взгляд на ящик в углу.

Может, там полно шприцов и ампул. Может, не только их – еще жгутов, антисептиков, нюхательной соли. Арсенал современного убийцы включает не только пути причинения боли, но и способы ее продления.

Я подался вперед, стяжки впились в запястья.

– Эдмунд, – глухо сказал я. Если он немедленно не прекратит извиваться, как червяк на крючке, то его паника передастся мне. Слова ватными шариками прилипали к языку. – Ты должен успокоиться… Дыши. Дыши, твою мать! Глубокий вдох, медленный выдох… вот так.

Постепенно он перестал дергаться и повис, словно мятый костюм на вешалке. Его грудь тяжело вздымалась и опадала, пот градом катился по лицу. Он не верил мне, но очень хотел верить.

– Ты чувствуешь руки?

Он помотал головой, его взгляд остановился на мне.

Это не был взгляд кролика.

Я почувствовал, как что-то важное покидает мое лицо, и оно становится холодным и твердым. А внутри ощутил отвращение, презрение и – неужели это возможно? – готовность.

Кромак смотрел на меня без проблеска понимания. Я пялился на него в ответ. Как бы сейчас выглядел отец? Была бы у него такая же борода? А морщинки в уголках глаз, какие появляются от избытка солнца и смеха?

Вновь закрыв глаза, я ощутил вкус сиропа из корня солодки. Старые раны открылись и кровоточили. Воспоминания разворачивались, будто кольца голубого бунгаруса.

39

– Дэнни, ты точно не видел, куда пошел Тимоти?

– Триш…

– Может, заметил что-то подозрительное…

– Триш, ты пугаешь его…

– Диана, ради всего святого! Почему он просто не может ответить на чертов вопрос?

– Потому что он напуган.

– Черта с два он напуган! Он видел, куда ушел мой сын. И он скажет мне это. Или я сделаю так, чтобы он сказал!

– Я вынужден просить тебя уйти.

– Джозеф, еще неизвестно, кто больше темнит: ты или твой сын.

Голос отца оставался спокойным, он перехватил руку миссис Шейфер, когда она попыталась дотянуться до моего горла.

– Надеюсь, ты сама найдешь выход.

Еще мгновение миссис Шейфер прожигала меня взглядом, полным боли и непонимания:

– Недалеко же укатилось яблоко от яблони.

Потом рванула прочь. Отец закрыл за ней дверь и повернулся, глядя на меня. А я все пытался понять, о чем умоляли ее глаза.

Когда отца арестуют, Патриция Шейфер разобьет окна в нашем доме и зальет кровью кусты гортензии; ее увезут в больницу со жгутами на руках, а она будет кричать и вырываться. Тем летом гортензия цвела в полную силу – огромными белыми шаровидными соцветиями, которые я не мог обхватить двумя руками. Их диаметр был не меньше восьми дюймов, стебли постепенно склонялись к земле, не выдерживая тяжести цветков. Мама не обрезала кусты к холодам, потому что мы уехали раньше. Должно быть, гортензия цвела до самых заморозков.

Тим пропал в конце февраля. Родственники проверили все места, где он бывал и куда мог пойти. Через двадцать четыре часа к поиску подключилась полиция округа Канава. Фотографии Тима были повсюду. Добровольцы прочесывали местность в радиусе десяти миль: кусты, овраги, норы. На этом этапе к поиску присоединились водолазы: если Тим свалился в реку, его отнесло течением.

И тут появляется свидетель. Живший по соседству старик, сухо кашляя, заявил, что в день исчезновения мальчишки Шейферов видел того в белом фургоне. Кажется, «Додж Рэм-1500» 1982 года, но он не уверен, поскольку у него плохое зрение. А еще эта чертова трубка в горле.

Полиция опросила всех владельцев фургонов «Додж Рэм-1500». Одним из них оказался мистер Шейфер. Так или иначе, когда ребенок не возвращается домой, первое подозрение всегда падает на его родителей.

Люди, принимавшие участие в поисках, теперь приезжали целыми семьями, чтобы увидеть дом, в котором жил Тимоти Шейфер. Они же третьего апреля 1987 года пришли на распродажу имущества Шейферов. На распродаже всем заправляла бабушка Тимоти. После исчезновения внука она из Северной Каролины перебралась к дочери в Западную Вирджинию. Я держал «Убить пересмешника», первое издание 1960 года, на черно-красном пыльнике изображено дерево с зелеными листьями. Иногда отец читал мне перед сном, но с тех пор, как исчез Тим, прекратил.

– Хочешь эту книгу? – спросила бабушка Тимоти с легким южным акцентом.

– Да, мэм.

– Что ж, она твоя.

– Сколько я вам должен?

– Нисколько. Это подарок. – Меня нервировали ее глаза; они смотрели глубоко и видели все, что мне хотелось бы скрыть. – Убить пересмешника, что поет всем на радость, большой грех.

Я уставился на дерево на пыльнике. Ветки подергивались. Внезапно, сбросив листья, они заскользили в правый нижний угол, где-то по пути слившись и став змеей… Она синяя, Дэнни? Змея синяя?

Миссис Шейфер вскоре пошла прилечь. Она больше не пыталась дотянуться до моего горла, скользнула по мне безразличным взглядом. По правде говоря, она выглядела до такой степени пьяной, что едва переставляла ноги. Из тихих разговоров присутствующих я узнал, что это действие таблеток со сложным названием.

Был организован стол с закусками. Предстоял долгий день, надо было все увидеть, обсудить, поторговаться и, конечно, выведать подробности. Когда Тима видели в последний раз? Живым. Что Тим ел на завтрак в тот день? Живым. Сколько попросите за этот компас? Живым. Будет ли мистер Шейфер на мероприятии? Теперь полиция постоянно беседовала с ним – уже без прежней приязни, намекая на определенного рода обстоятельства. Например, на чистосердечное признание. В кузове его грузовичка нашли кровь. В тот день мистер Шейфер ездил на охоту и утверждал, что не видел сына с утра.

Вечером, после распродажи имущества, мистер Шейфер сядет на кровать, поставит «ремингтон» между ног (выпущенное в 1958 году, ружье тем не менее было в отличном состоянии), сунет двадцативосьмидюймовый ствол себе в рот, задев зубами мушку, коснется нёба, на миг ощутит сырой металлический привкус – и вышибет себе мозги патроном двенадцатого калибра на обои и репродукцию картины Бабушки Мозес «Поймать индейку на День благодарения».

В прошлом году я был в Бенингтоне, штат Вермонт, где находилась коллекция работ Бабушки Мозес. Сельские пейзажи, отсутствие пропорций и идеальной перспективы. Нет, не детские рисунки, а словно картинки из детства. То, как мальчишка видит мир. И там была эта картина – «Поймать индейку на День благодарения». Глядя на фермера в красной охотничьей шапке, на индеек, на кружащий снег, я вспомнил мистера Шейфера.

В марте в Уолтоне пропали сразу два мальчика, братья девяти и одиннадцати лет. Ранее они уже убегали из дома: добирались автостопом в Чарльстон, в кинотеатр.

В тот день они так и не попали на фильм «Аллан Коутермейн и потерянный город золота» с Ричардом Чемберленом в главной роли.

Кто-то видел двух мальчиков, подходящих под описание пропавших братьев, на шоссе 151 в белом грузовичке «Фольксваген Рэббит» 1982 года.

Рано утром автомобиль помощника шерифа округа Канава остановился возле дома Митчеллов. Помощник шерифа, Кит Ричардсон, лучший друг отца со школьной скамьи, проверил документы на отцовский «Фольксваген Рэббит» 1982 года выпуска и провел поверхностный осмотр. Простая формальность, Джо, тебе не о чем беспокоиться.

В июне, проезжая по удаленному участку дороги, разнорабочий заметил в подлеске детский зимний ботинок. В тот момент по радио звучала песня барда о сельских дорогах в Западной Вирджинии.

В лесополосе, в канаве вдоль Вулф-Крик-роуд, к юго-западу от общины Хармони, названной в честь местной церкви, округ Роан, в неглубоких могилах, в мусорных мешках, перемотанных скотчем, были обнаружены останки всех троих. Дикие звери разрыли землю, привлеченные запахом, и разбросали кости.

На этот раз был проведен тщательный обыск автомобиля Джозефа Митчелла, в ходе которого обнаружены несколько замытых пятен крови в кузове, моток скотча (предположительно того самого, что и на пакетах), синий ингалятор, пуговица с куртки Тимоти Шейфера, поляроиды.

Помню, я выбежал босиком на газон, чувствуя идущую от него прохладу. Фонари еще не зажглись, в летних сумерках мерцали проблесковые маячки – красно-синие вспышки. Звон сверчков заглушал треск раций. На подъездных дорожках стояли соседи, глядя на наш дом со смесью страха и любопытства.

На плечо легла тяжелая рука, слова пролетали мимо моих ушей. Я вырвался и побежал к гаражу:

– Папа! Папа!

Кто-то попытался перехватить меня. Увернувшись, я бросился дальше.

– Держите мальчишку!

Дорогу мне перегородил здоровенный тип в униформе с рубцом на щеке и решительно сжатыми губами – помощник шерифа. На фотографии в гостиной дядя Кит улыбался от уха до уха, стоя рядом с ухмыляющимся отцом и мамой в облегающем белом платье с оголенными плечами и пышной фатой на светлых волосах.

Дядя Кит схватил меня, а я вопил и лягался, злые слезы обожгли глаза.

Отца вывели из гаража.

– ПАПА!

Он смотрел на меня, пока его, закованного в наручники, засовывали в полицейскую машину. Одними губами позвал «Дэнни» – затем дядя Кит внес меня в дом. Я перестал вырываться и обмяк, беззвучно плача. Дядя Кит посадил меня на диван, а мама, придерживаясь за живот, опустилась на колени передо мной.

– Дэн, – сказала она, убирая волосы с моего лба, – ты должен быть сильным. Ради брата, ради меня.

Она коснулась моей шеи, и я ударил ее по руке.

Ту ночь мы провели в мотеле в Чарльстоне.

Потом Рэнди Скотт – мальчик, у которого отец повесился в лесу – рассказал, что однажды мистер Митчелл окликнул его, высунувшись в окно грузовичка. Эй, Рэнди, не хочешь прокатиться? Есть одно непыльное дельце, в котором ты мог бы мне очень помочь. Если бы в тот день у Рэнди не болел живот, то, конечно, он бы принял предложение мистера Митчелла.

Тем летом я не был на речке, не катался на велике – Тима не было, а мать Рэнди запретила ему общаться со мной. Торчал либо в номере мотеля, либо в своей комнате за плотно задернутыми шторами, с книгой о ван Гоге.

Был новостной сюжет. Кадры, где находят останки. Череп, присыпанный землей, с пучком волос. Куртка, напоминающая грязную тряпку. Красный пол в гараже – просто краска, но нужный эффект был достигнут.

Отца проверяли на причастность к другим нераскрытым преступлениям, произошедшим за последние годы в штате и за его пределами. Десятки пропавших без вести детей и подростков. «Джозеф Хантер Митчелл, американский серийный убийца, который в 1987 году совершил серию из как минимум трех убийств на территории Западной Вирджинии, в городах вдоль шоссе 119».

Был конец августа, удушающая жара, когда он повесился.

Я ни разу не был на его могиле.

Приехал фургон по перевозке мебели. Мы перебрались в Ньюарк, Огайо. Родился Закари. В Ньюарке нас никто не знал.

Мне было четырнадцать, когда я впервые напился до потери сознания и незаметно для себя занял место отца: шатался пьяным по дому, наводя ужас на маленького брата. Однажды я зашел к Закари пожелать ему спокойной ночи, а он расплакался и стал звать маму. Зак готов был драться со мной до последней капли крови, когда я был трезв, но, выпивший, я внушал ему абсолютный страх. И, судя по его бледному перекошенному лицу, я хорошо с этим справлялся. Лучше всех. Видимо, страх передался ему вместе с молоком матери.

Полагаю, у каждого найдутся тяжелые эпизоды в жизни. Страдания вообще невозможно измерить, не придумали еще такую шкалу.