Текст книги "Пустые комнаты"

Часть третья
Доктор Филгуд

46

Был сочельник, и за большим обеденным столом в Ньюарке собралась вся семья: мама, я, мой младший брат Закари и его девушка, Блейк.

– Надо вознести молитву перед едой, – сказала мама.

Мы взялись за руки. Блейк сжала мою правую ладонь. Рука Дианы была прохладной. Она выглядела моложе своих пятидесяти восьми, пшеничные волосы без намека на седину. За эти годы мама встречалась с несколькими типами, но ни один из них так и не стал мне отчимом. Думаю, после отца с нее было довольно.

Диана всегда поощряла мой интерес к живописи, водила меня по художественным музеям и предлагала зарисовать увиденное. Одно из ярких воспоминаний: мы в парке, Зак спит в коляске, а я не выпускаю из рук карандаш и альбом для эскизов. Я рано начал работать, чтобы финансово помогать ей.

– Дорогой Господь, – начал Зак, закрыв глаза, – благодарим Тебя за еду на этом столе, за то, что мы живы, здоровы и в безопасности. Просим уберечь наши сердца от искушения и греха. Во имя Иисуса Христа из Назарета, благодарим Тебя. Аминь.

– Аминь!

Зазвякали столовые приборы. Дом был погружен в тишину, пушистая ель мигала разноцветными огоньками.

– Закари, это было очень мило.

– Спасибо, ма. Я открыл в себе талант возносителя молитв благодаря моему потерянному и вновь обретенному брату. Чувствую себя благословленным, ведь наконец могу сжать его в объятиях. – Брат проникновенно уставился на меня. – Мы так тебя любим!

Я хмыкнул, вспомнив, как Диана угрозами и увещеваниями (в основном угрозами) пыталась удержать нас с Заком за столом, а мы стремились как можно быстрее пропихнуть в глотку все, что лежало в тарелке, и вернуться к куда более увлекательным занятиям.

– Дэнни, что с твоим лицом? – спросила мама.

У меня были подбиты оба глаза, мое сходство с Фестером Аддамсом лишь подчеркивала черная одежда, скрадывающая худобу и остальные синяки.

– Не будем омрачать ужин болтовней обо мне.

– Неужели Утвиллер наконец навалял тебе? – Закари с тихим хлопком вытащил пробку из бутылки вина.

– Зак, ты два месяца провел в…

– Вот именно, ма! Так почему никто не разделяет моей радости? – Брат покрутил вино в бокале. – Кстати, Дэнни, рекомендую. Конечно, это не курорт, однако там очень мило, как в пекле. Правда, я б и ломаного гроша не поставил на то, что ты продержишься там дольше двадцати четырех часов.

Я глянул на Блейк. Мы встретились взглядами. Неделю назад она подписала контракт с известным домом мод, став официальным лицом марки на грядущий сезон. С Заком они познакомились на какой-то тусовке. Брат работал в одном популярном клоповнике, где тусили знаменитости, а вышибалы напоминали разозленных ротвейлеров. Когда надо, Зак мог быть до чертей обаятельным. Он был на дюйм выше меня, не такой широкий в плечах, а волосы всегда стриг по-армейски коротко. В его чертах было больше от матери, чем от отца. Смазливая саркастическая морда, которую многие находили привлекательной. Я неоднократно бил его по этой морде.

Он впервые привел девушку в родительский дом. Впрочем, я сомневался, что, встретив Блейк, Закари Лоренс Митчелл перестанет приударять за девчонками. Хотя, признаю, я всегда думал о нем хуже, чем он заслуживал.

Брат перегнулся через стол с бутылкой вина. Я отодвинул бокал.

– Уверен, старик?

– Уверен.

– Завязать с выпивкой в разгар праздников? Ну-ну.

Диана смотрела на меня, ее глаза умоляли: «Дэниел, ни слова, черт бы тебя побрал». Думаю, мама никогда не осознавала масштабов, которые приняли наши с Заком пристрастия – разные, как и мы.

Последний раз мы с братом виделись в августе. Закари был настолько обдолбан, что не мог говорить, лишь издавал какие-то тихие беспомощные звуки горлом. Я грозился застрелить его, если он немедленно не заткнется. А он рванул рубашку на груди, пуговицы застучали по полу, и, клокоча, точно индюк, показал, куда стрелять. Я не выдерживаю, ору что-то вроде «ну все, ты труп, твою мать» и бросаюсь за ружьем. Каждую нашу встречу происходило одно и то же. Старая добрая традиция мужчин семейства Митчелл. Если бы не Утвиллер, не знаю, чем бы все кончилось. Через месяц брат угодил в реабилитационный центр.

Диана положила мне брюссельской капусты.

– Почему ты приехал без Вивиан?

Скрипнув зубами, я отодвинул капусту на край тарелки.

– Она часть нашей семьи, – упорствовала мама. – Где она?

– Вернулась в Кливленд.

– Ты должен позвонить ей.

– Прошло три месяца. – Зак полил мясо клюквенным соусом. У меня забегали мурашки по спине, и я прогнал вставшее перед глазами лицо Майка. – Такая малышка, как Виви, давно нашла себе кого-то.

– Закари, – предупредил я.

– Если бы у вас был ребенок…

– Вместо ребенка у них непреодолимые разногласия. – Брат вновь подхватил бокал. – Уверен, именно это будет указано в бумажке о разводе. Ужасный итог!

Я поймал себя на мысли, что как будто смотрю по «ящику» документалку о себе. Знаете, такие, где рассказывают о человеке, который наделал кучу ошибок в жизни и теперь пытается все исправить. «Как я надрался в баре, сел за руль, сбил парня, оказавшегося наемным убийцей, уехал с места аварии – и что из этого вышло. История Дэнни». В моей документалке полно склеек с комментариями моих знакомых, моего арт-агента, Вилли, Софии, Вивиан, ее отца, ее друзей, считающих меня маньяком и отморозком. А также надписей на экране под функциональную музыку. «На данный момент Дэнни четыре дня как не прикасался к бухлу». «Мать и брат Дэнни сдержанно обрадовались встрече с ним на сочельник». «Жена Дэнни ушла от него». «Пес Дэнни закопан на заднем дворе его дома». Далее идут общие планы Ведьминого дома, леса и меня на матрасе на земляном полу, с равнодушной скукой в блеклых глазах: «Этот парень споткнулся несколько раз, а потом было поздно». Вот и все, ребята!

– Дэн, я была на твоей выставке в октябре, – прервав затянувшуюся паузу, бодрым голосом сказала Блейк.

Вивиан тоже отлично держалась, когда я впервые привел ее сюда: сидела на том же месте, на котором сейчас сидела Блейк, я весь вечер не отводил от нее глаз, а на обратном пути мы занялись любовью в машине.

– Откровенно говоря, я под большим впечатлением, – добавила Блейк. – Зак много рассказывал о тебе.

Я посмотрел на брата. Он пожал плечами и ухмыльнулся. Господи, в какой момент мы стали такими?

– В самом деле? Закари никогда не отзывался обо мне излишне благожелательно.

– Слышал, ты закорешился с Кори Тейлором[11]11
  Кори Тейлор – фронтмен и вокалист ню-метал группы Slipknot, известной тем, что ее участники носят маски.


[Закрыть].

– Он был на открытии «Пустых комнат».

– Дэнни, – брат проникновенно заглянул мне в глаза, – так и знай: твоя маска ощутимо страшнее.

47

Мама с Блейк остались убирать со стола, а мы с Заком вышли на заднюю веранду. Синие сумерки сменились темнотой. Время от времени брат поглядывал на свой мобильник, на экране которого высвечивались бесконечные эмодзи с сердечками, отпечатками накрашенных губ, рокерскими «козами». Он всегда легко заводил друзей.

– Сегодня ты невероятно терпелив. – Закари с опаской вгляделся в мое лицо. – Что случилось? Ты узнал, что смертельно болен? Или принял Иисуса Христа как своего Спасителя? Впрочем, во всем черном, с длинными патлами ты больше похож на жреца Церкви Сатаны, который держит в подвале мертвых змей для ритуалов.

– У меня выдался трудный месяц.

– Ты трезв.

– Трудный не поэтому. – Подумав, я добавил: – Не только поэтому.

Некоторое время мы молчали.

– Знаешь, – тихо произнес брат, – был там один тип, с которым мы беседовали трижды в неделю… Как-то он сказал, что иногда насилие – единственная ситуация, когда ребенок мог ощущать любовь к себе, и что потом бывает трудно встроить этот секрет во взрослую жизнь.

Мы вновь замолчали.

– Зак, пойми меня правильно, я не каждый день рассуждаю на такие темы… Когда мы повздорили с тобой в последний раз… Я бы никогда…

– Брось, старик. Все в порядке. Я тоже обошелся с тобой не слишком любезно. Дэниел?

– Да? – отозвался я. – Что, Закари?

– Помнишь, в 99-м вы с Джеймсом взяли меня на концерт Mötley Crüe?

Мемориал Холл, Дейтон, Огайо, двадцать седьмое февраля, Заку одиннадцать. Он упал нам с Джеймсом на хвост, потом месяц был моей сучкой: приносил мне завтрак в постель, поднимал мои мокрые полотенца, стирал мои вещи.

– Ты не дал мне хлебнуть пивка и сам в тот вечер не пил. Сто миль туда, сто обратно. Иначе бы мама тебя четвертовала.

– Просто на тот момент она еще не потеряла надежду вырастить из тебя человека.

– Конечно, мне было далеко до твоего бунтарского поведения, но, видит бог, я старался. Помнишь, как я угнал ее машину?

– Я угонял ее миллион раз.

Брат смотрел перед собой, в мыслях он был далеко.

– Я все помню… Тогда я был моложе, чем мне, наверное, следовало быть, но каждый миг в тот вечер приводил меня в восторг. Первой они исполнили «Доктор Филгуд». – Он чиркнул колесиком зажигалки, его лицо озарилось оранжевым светом. – Дэн, я уволился. Трудно поддерживать тот же ритм, когда ты чистый. Сам знаешь, дело не в алкоголе; он не был моей первой любовью. – Два огонька танцевало в его широко раскрытых глазах. – Порой мне кажется, что вся моя жизнь – охота, и я в ней – добровольная жертва.

– Что у вас с Блейк? Сдается мне, вы довольно близки.

Закари моргнул, достал из пачки сигарету, прикурил и на выдохе ответил:

– О, если бы ты только знал!

Я ухмыльнулся:

– Избавь меня от подробностей.

– Я просто хотел сказать, что когда она впервые улыбнулась мне, я чуть не свалился ей под ноги. Надеюсь, она не бросит меня после сегодняшнего.

– Она нашла с мамой общий язык.

– Блейк – хорошая девочка и никогда не водилась с такими типами, как мы.

– Как и Вивиан.

Зак передал мне сигарету. Пожав плечами, я затянулся и хрипло произнес:

– Я бы не смог влюбиться в самого себя.

Брат похлопал меня по спине.

– Ничего страшного, я бы тоже не смог влюбиться в тебя. – Он взял сигарету и задумчиво уставился на дым. – Дэнни, если тебе неинтересно мое мнение, укажи мне место, куда я могу его засунуть. А если интересно… верни Виви. Будь для нее тем, кого она заслуживает рядом с собой. А не тем, кем ты считаешь себя из-за отца. Поверь мне, спустя годы, оглядываясь назад, ты будешь задавать себе только один вопрос: а стоило ли быть таким придурком? Вивиан – лучшее, что случилось с тобой.

– Когда я смотрюсь в зеркало, я вижу его… Черт, у нас даже имя одно на двоих.

– Ты – не он. – Закари втоптал окурок в снег. – Как думаешь, он ненавидел детей?

– Зак, он был болен.

– Его признали вменяемым.

Мы молча смотрели на дорогу, по которой, мимо ясеней, раздетых холодами, проехала машина.

– Это поступок труса.

– Дэн. – Брат достал кнопарь, выкинул лезвие и смахнул им снег с деревянного поручня; он везде с собой таскал кнопарь. – Нет ничего трусливого в том, чтобы решиться на это. В сущности, это требует чрезвычайной смелости. К тому же перед смертью человек получает от Него один хороший день… Я решил отложить это удовольствие до следующей жизни, без шуток. Какой в этом дерьме смысл, если даже ты бросил? Ты всегда во всем опережал меня: был старше, привлекательней, брекеты не носил. И дрался лучше.

Ухмыльнувшись, Закари кивнул на поручень, на котором было вырезано «зак мелкий змееныш», результат моих стараний этим самым ножом. Внезапно брат показался мне невероятно уставшим. Однако его улыбка была такой же открытой, будто ему вновь тринадцать. Мне что-то попало в глаз, и я поспешно отвернулся.

Перемигивались гирлянды на деревьях и кустах у домов.

– Замерз? – спросил я.

– Да я сейчас околею, твою мать. Думаешь, мама ничего не унюхает?

– Я похороню тебя в ближайшем сугробе, если свалишь все на меня.

* * *

Вернувшись в дом, я подошел к камину и окинул взглядом часы моего прадеда, пресс-папье, чьи голубые вкрапления натолкнули меня на мысли о метели, выхваченной из воздуха и помещенной в стекло. И фотографии в рамках.

Вот я на школьном выпускном: гладковыбритый, с волосами, убранными за уши, в мантии. На маме – приталенное платье и босоножки, она обнимает меня, а десятилетний Зак улыбается от уха до уха в моей шапке выпускника, брюках карго камуфляжной расцветки и доставшейся ему от меня футболке Slayer Slaytanic 1994, с зубастым черепом в шлеме, в темных глазницах которого блестит багряный отблеск. Почему-то этот снимок всегда напоминал мне семейное фото, где я – не сын и старший брат, а муж и отец.

Я перевел взгляд на семейную рождественскую открытку – традиция, которая у нас не прижилась. Под надписью «Счастливого Рождества! С любовью от Дэна, Вивиан и Гилберта» я обнимаю свою жену и держу синий поводок. Втроем мы стоим на фоне раскидистого кедра, я примостил телефон на ветку дерева, выставил таймер и вспышку. Снимок сделан в ноябре 2013 года. Мы женаты два года. Через неделю выпадет первый снег, я собью Говарда, а через два года залью гостиную своей кровью.

* * *

На очереди были подарки. Диане и Блейк я подарил по жемчужной нити: лавандовую и белую. Брат тут же нацепил подаренный мной халат.

– Старик, это было серьезной ошибкой с твоей стороны! Я не вылезу из него до самой смерти.

Мама встал на носочки и обняла нас с братом.

– Я люблю тебя, Дэнни. Я люблю тебя, Зак.

48

Дорога из Ньюарка в Шардон заняла больше двух часов. Где-то между Гриром и Нашвиллом ремень безопасности отправил меня обратно на сиденье. Я уставился на желтый спидометр. С лошади, вставшей на дыбы, перевел взгляд на крупного самца оленя.

Застыв перед низким капотом, он смотрел на меня с расстояния в десять футов. Немигающий взгляд его темных глаз встретился с моим. О чем он думает? Одинок ли он? Я представил, как вскидываю ружье, одновременно нажимая на спуск. По телу пробежала дрожь. Я закрыл глаза, а открыв их, почувствовал себя немного лучше. Сердце колотилось в горле, но я больше не дрожал.

– Сукин сын, – пробормотал я.

Постояв в свете фар, олень перешел дорогу и скрылся среди деревьев. Еще какое-то время я слышал треск ломающихся веток, затем под злостный рык двигателя сорвался с места.

* * *

Была ночь на пятницу, вернее, раннее утро пятницы. За сто шестьдесят миль, проведенных за рулем, нога разболелась и пульсировала. Хромая к входной двери, я отдавал себе отчет, что не могу и дальше откладывать то, что должен был сделать еще по возвращении с Верхнего полуострова.

Бросив ключи от машины на столик, замшевую куртку – на банкетку, я направился через холл прямиком на кухню. Лопата лежала там же, под банкеткой.

Эхо моих шагов отскакивало от стен дома, который «Архитектурный дайджест» нашел бы примечательным. Но вы же знаете: в примечательных домах, как правило, трудно жить. Годятся для модных фотографий, но не для жизни. Каменной норе не стать уютным гнездышком. Разве что для змеи. Пока я не сломал стены кувалдой и не заменил дерево на камень, дом был настоящим, теперь же напоминал порождение гаснущего сознания.

Выдвигая кухонные ящики, я коснулся ножа для рыбы.

– Спятил? Вот канцелярский нож – другое дело.

Но, едва переступив порог студии, я замер, воззрившись на луну. На худого мужчину с темными волосами. На хижину. На свою незавершенную картину.

Тень косым росчерком высилась на тяжелых шторах.

Не обращая внимания на боль, я приблизился к полотну и остановился перед мольбертом, заглядывая в мир, из которого вернулся.

Краска высохла, думал я, перебирая кисти. Краска высохла, пора возвращаться к работе.

Так и стоял, с сухой кистью, пока руки не начали трястись. Что я мог такими руками? Только пускать кровь.

Да, картина была не закончена, но теперь у нее появилось название.

Возможно, «Ведьмин дом» никогда не будет дописан – из-за смерти художника.

Бросив кисть, даже не глянув в сторону канцелярского ножа, я потащился в спальню. С некоторых пор я держал охотничий нож на прикроватном столике вместе с пистолетом. Длина фиксированного клинка – почти пять дюймов, рукоять из розового дерева, с двумя стальными лайнерами. На обухе – зона с насечкой для большого пальца.

В ванную я хромал с ножом в руке.

* * *

Включив свет, я разложил все на белом полотенце возле раковины. В шкафу под раковиной нашлись ватные диски, антисептические влажные салфетки и пинцет. У меня также были ватные палочки и прокладки; прокладки радовали меня больше всего в этом наборе. Ладно, это тоже не соревнование за звание лучшего-бойскаута-за-тридцать-пять.

Я вспомнил, что в процессе работы над «Холмом» точно так же раскладывал вымытые кисти. Полотна… Где они? Там же, где и Кромак? Может, он сжег их? Нет. То, как Говард смотрел на них… Он не посмеет.

В любом случае, что бы ни двигало моей рукой, когда я писал их, оно осталось в Ведьмином доме. Когда ты концентрируешься на чем-то, лишая себя сна, еды, отдыха, ты либо сходишь с ума, либо сгораешь. Иногда это одно и то же, иногда – нет.

На часах 3:34 ночи.

Я завязал волосы в пучок на затылке. Мне бы следовало обратиться в больницу, но как я объясню, откуда в моей ноге охотничья дробь? Или картечь.

Вооружившись фонариком, я стащил джинсы, оставшись в трусах, и посветил на бедро под правой ягодицей. Кожа была горячей на ощупь, с багрово-желтоватой гематомой вокруг затянувшейся раны.

Отложив фонарик, я взял нож, коснулся большим пальцем ледяной насечки на обухе. Затем поднял глаза – на отражение «Лежащей обнаженной» Амедео Модильяни. Было в женщине на полотне что-то змеиное, подстрекающее, опасное – полная противоположность Вивиан. Я вспомнил, как стоял перед другим полотном Модильяни. Метрополитен-музей, Нью-Йорк. Портрет Анны Зборовской, 1917 год. Тогда меня потряс контраст рук и лица: если ее рук хотелось коснуться, то лицо пугало своей холодностью и отстраненностью. Мне вдруг пришло в голову, что она похожа на Холта; он мог быть братом Анны Зборовской в видении итальянского художника.

Я перевел взгляд на свое отражение.

Кто ты – хороший послушный парень или бунтарь?

Досчитав до пяти, я вытер клинок дезинфицирующей салфеткой и ткнул себя ножом.

Тут же выронив нож, вцепился в диспенсер для мыла и сжал его с такой силой, что он треснул.

– Ну же, Митчелл. – Мой голос потерял твердость, стал глухим и хриплым. – Всхлипываешь о своей ножке, как маленькая сучка. Продолжай.

Я поставил диспенсер обратно и обратился к предметам, разложенным на полотенце.

Взял пинцет.

Вечность спустя окровавленный свинцовый шарик звякнул о дно стакана, в который я прежде бросал шипучие таблетки. Меня колотило, футболка прилипла к спине. Я прикинул, что это крупная охотничья дробь диаметром либо 4,57 мм, номер ВВ, либо 4,83 мм, номер ВВВ. Я бы сказал – ВВ.

Охотничью дробь от 4,49 мм до 5,08 мм иногда называют полукартечью; она применяется при стрельбе крупной пернатой дичи, косуль и других зверей среднего размера. Волков стреляют картечью от 5,08 мм.

Кровь лилась на плитку пола. Расхаживая по ванной комнате под действием адреналина, я оставлял за собой капли размером с десятицентовик. Скоро к каплям прибавился неполный отпечаток правой ступни. Как в ночь с двадцатого на двадцать первое сентября, в половине четвертого утра.

49

Проснувшись, я первым делом опорожнил домашний бар и все запасы бухла – не выпил, а вылил в раковину, бутылка за бутылкой. Хотя один раз поднес горлышко к носу и едва не послал все на хрен.

– Черт! – пробормотал я, переворачивая бутылку над раковиной.

Труднее всего было расстаться с виски и водкой. Они годами входили в мои повседневные закупки: апельсиновый сок, тостерный хлеб, внедорожник, дом, виски, водка. Алкоголь был такой же моей частью, как живопись, Вивиан и темнота.

Я сложил бутылки в мусорный пакет и, прихрамывая, в одних черных тренировочных штанах, отволок его к баку, будто мертвую тушу. В некотором смысле так и было. Бутылки оглушительно звенели, но мне казалось, что звенит у меня под черепом. Безусловно, все это здорово и наверняка входит в какую-нибудь реабилитационную программу, делающую из бунтарей хороших послушных парней, но я только что вылил и сунул в бак часть себя.

– Дэнни, кажется, у тебя закончилось бухло. Почему бы тебе не прокатиться в Шардон? – пошутил я, но смешным мне это не показалось.

Что делает алкаш, когда у него заканчивается бухло? Правильно, идет и покупает новое.

Внутри меня была пустая коробка, в которой металось сердце. Чувствуя, что еще чуть-чуть – и побегу обратно к баку, чтобы допить то, что могло остаться на дне бутылок, я надел беговые кроссовки и толстовку. Я не мог найти свои серые тренировочные штаны, в которых обычно работал: их не было ни в корзине для грязного белья, ни в шкафу.

Если я сейчас потеряю контроль, мне его уже не вернуть. На первый взгляд фраза «конченый алкаш» звучит слишком грубо. Но это только на первый взгляд. Потом она звучит как правда.

Я бродил по Холлоу-драйв до половины пятого вечера, пока не утратил интерес ко всему. Было Рождество.