Текст книги "Пустые комнаты"

66

Итак, в Хорслейк побывали два человека, носивших ботинки двенадцатого и четырнадцатого размеров. Одному понадобилось старое стоматологическое кресло, другой заглядывал в гостиницу. Оба ушли в сторону озера. Можно пойти по следу – и найти одного из них. Не исключено, что не того, кого нужно.

Следы ботинок, но не колеи.

Где Дэн оставил машину? 20:29.

Где-то между посещениями церкви и стоматологического кабинета в горле начало першить. В голове гремела песня – все та же, о придорожной гостинице, – и мысли вязли в ней, словно ноги в резиновых сапогах – в размытом дождями проселке. «Остановись в «Хорслейк Инн». Я найду тебя». 20:30.

По крайней мере, вздремнуть не помешает.

В фойе гостиницы Вивиан стащила с плеч рюкзак, бросила на пыльный пол вместе с компрессионным мешком и включила фонарь.

– Милый, я дома.

Слева – регистрационная стойка, справа – зона отдыха (два кожаных бордовых дивана, два клетчатых тканевых кресла, журнальный столик и высокий камин из кирпича, на каминной полке – подсвечник из оленьих рогов), по центру – широкая лестница, застеленная синей ковровой дорожкой.

Немая пустота коридора второго этажа поглощала звук ее шагов. По обе стороны коридора тянулись двери с латунными номерками, словно в номерах были постояльцы, и если она не хочет потревожить их, то должна постараться не шуметь… Луч скользнул по дальней стене. Вивиан отшатнулась, споткнулась о собственные ноги, фонарь выпал из руки и глухо стукнулся о пол. Все погрузилось во мрак.

Неужели придется возвращаться в фойе в темноте? Эта мысль сменилась нарастающим ужасом, который отозвался онемением в коленях. Не просто пробираться, а убегать, выставив вперед руку, чтобы на нее пришелся основной удар в случае столкновения с чем-то. Иначе монстр схватит тебя за руку, толкнет к стене и навалится следом.

Вивиан бросилась за фонарем и, казалось, полчаса шарила в темноте, пока ногти не царапнули алюминиевый корпус. Следующие полчаса нажимала на кнопку. Луч вспорол темноту, вываливая из нее семифутовое чучело медведя в нападающей позе. Вивиан всю пронзил холод, несколько долгих секунд она не дышала, потом заставила себя улыбнуться.

– Черт, – с чувством выдохнула она и коснулась лапы с длинными черными когтями.

Парную шкуру недостаточно просто уложить и сшить на манекене. В процессе сушки чучело меняется до неузнаваемости. Важно довести работу до конца – усаживать кожу на нужное место. Это может занять несколько месяцев. Чучело медведя было сделано на совесть.

Вивиан посмотрела на оскалившуюся морду, для этого пришлось задрать голову. Создавая иллюзию движения глазных яблок, на дне стеклянных, почти по-человечески свирепо прищуренных глаз плескался свет. «Я разорву эту девчонку на части», – читалось во взгляде. Звериный блеск – вот что это было.

Глупости.

И тем не менее она бы ни за что не коснулась его зубов.

Она вспомнила черного плюшевого медведя, которого ей выиграл Дэн на их первом свидании в парке развлечений. Дэн высмеял бы ее испуг и наверняка назвал бы чучело «тварью» или «выродком».

Никаких призраков и монстров нет… Но в местах вроде Хорслейка, когда опускается ночь, всходит луна, а ты совершенно один, все остальное кажется неважным. Все, кроме призраков и монстров. Впрочем, разве человек – не самое опасное создание?

* * *

Выпив йогурт и съев сырные палочки, она прихватила косметичку и вышла из гостиницы почистить зубы. Перед ступенями стоял лис и внимательно смотрел на нее.

– У меня ничего нет. Извини.

Лис юркнул обратно в подлесок.

* * *

Без туристического коврика ощущался идущий от пола холод, зато она могла наконец вытянуть ноги. Вытянуть ноги! Боже, как здорово!

Вивиан поправила на руке часы – тяжелые, металлические, с рыболовным и лунным календарями, комбинированным циферблатом (стрелки и цифры) и царапинами на минеральном стекле. Она не снимала часы с тех пор, как три месяца назад нашла их у отца и подогнала браслет под свою руку.

Глаза слипались. В животе урчало. Что может быть хуже сна на голодный желудок? Только невозможность вытянуть ноги. В час пополудни она останавливалась перекусить, но почему-то не заказала яйца «Бенедикт», бургер с картошкой, морковный пирог, кофейник кофе – с настоящим сахаром, не сахарозаменителем… И ванильную колу, конечно.

Дэн ненавидел морковный пирог. Нет, не так. Он. Ненавидел. Гребаный. Морковный. Пирог. Когда они куда-то выбирались и останавливались в дороге перекусить, а она, боже упаси, заказывала гребаный-морковный-пирог, он смотрел на нее с таким видом, будто она вдруг стала ему омерзительна. Вивиан, ты в самом деле собираешься ЭТО есть? Непременно заглавными буквами.

Вивиан выключила фонарь. Все равно луч заметно потускнел – этим батарейкам года четыре, а запасных у нее не было. Но ведь она думала, что к этому моменту уже будет не одна. И мысленно продолжила: «А Дэн к этому моменту обычно бывал пьян». Она отогнала эту мысль. А с ней – другую, менее приятную. Что, если?..

Открыв глаза, Вивиан уставилась в темноту.

Где-то закричала ночная птица. Сова или сыч? Вероятно, сова.

Теперь, когда она забралась в спальник, вопросы сыпались один за другим. Что, если он прихватил ружье? Что, если придется защищаться от собственного мужа? Что ж, не в первый раз. Она вспомнила, как он кулаком ударил ее по лицу. Вот что точно было в первый раз. Двадцатое сентября, шесть вечера, а в семь она уже въезжала в Кливленд, вцепившись в рулевое колесо так, что костяшки побелели.

И этот голос по телефону – необычайно спокойный, почти чужой.

Прошло четыре месяца. Я теперь другой человек.

Насколько другой?

Вивиан снова закрыла глаза, отгородившись от внешней темноты темнотой внутренней, прятавшейся под веками. Легкий ветерок коснулся лица. Возможно, это Дэн идет за ней с ружьем. Или медведь. Она подумала, что неплохо бы испугаться, но уже спала.

Да, до тех пор, пока ты их не видишь, они не видят тебя.

67

Луна собралась в яркую белую точку над елями – искра, которая вот-вот коснется острых верхушек и заставит их вспыхнуть, наполнить ночь холодным огнем. В полночь она пересечет меридиан, продолжит свой путь в западной части неба, а в восемь скроется за горизонтом.

Завтра полнолуние.

В это время в Хорслейке жили одни тени.

Когда он узнал, что город выставлен на продажу, то не раздумывал ни минуты. А переехать захотел, как только вышел из машины и окинул взором пустые дома. Ни телефона, ни электричества.

Численность Хорслейка коснулась нулевой отметки сразу: он стал призраком еще в 1987-м, потеряв не только статус муниципального образования, но и почтовый адрес. За почтой надо ездить в Парадайс.

Говард был одним из многих покупателей городов-призраков. Правда, большинство таких городов являлись шахтерскими. Здесь не было ни шахты, ни заброшенного серебряного рудника, ничего такого – только лес.

И колодец.

Помнится, риелтор, облокотившись на свой автомобиль, хотел казаться беззаботным, но явно чувствовал себя не в своей тарелке из-за молчаливой пустоты Главной улицы. Он все пытался выведать, что Говард собирается делать с городком. Может, основать свой религиозный культ? Церковь есть, адепты будут в восторге. Привлечь туристов? Или этих пройдох, ищущих вдохновения, которые зовут себя писателями? Аттракцион вроде тех, когда людей добровольно похищают и помогают им выяснить их предел прочности, со стоп-словом, прописанным в договоре? В конце концов, вид крови всегда приводил толпу в восторг. Слышали о гильотине, главном инструменте казни во Франции вплоть до начала восьмидесятых? Так вот, в качестве сувенира зрители смачивали в крови носовые платки. А некоторые были не прочь передернуть на отсеченную голову. Риелтор нервно хихикнул. Воистину, вид крови приводил толпу в восторг.

Говард сказал, что у него нет таких планов – в том числе планов применять гильотину, чем вызвал еще один нервный смешок. Ему просто хочется тишины.

Это риелтор мог понять. В современном мире тишина продается и покупается.

В общем, сделка состоялась.

Ах да, мистер Холт, здесь неподалеку есть старый дом… Особняк – громкое название для полуразрушенного дома в глуши. Он не входит в стоимость… Хотите взглянуть?

Говард хотел.

В Хорслейк его привело обещание тишины, а в особняк – случай. Особняк не был целью, но Говард понял, что нашел то, что искал, как только увидел его темную громаду на фоне октябрьского бледнеющего неба.

Так ему стали принадлежать все девятнадцать зданий Хорслейка, включая «Хорслейк Инн», мебель, книги, чужие воспоминания. И дом, прозванный Ведьминым, по мнению Говарда, совершенно несправедливо.

Когда он переступил порог Розовой гостиной, под окнами лежали сугробы, дымоход был забит, а пол усеивали осколки, разломанная мебель и мертвая лиса. Он приблизился к трупу. Выглядела лиса таким образом, будто всего пять минут назад забралась в особняк, сделала несколько шагов по направлению к двери в подвал и упала замертво. Но пахла так, точно три дня пролежала на солнцепеке.

Надев перчатки, Говард поместил лису в мешок, отнес ее в лес, прикрыл осыпавшейся хвоей и опавшими листьями. На следующее утро на месте лисы были кости, обтянутые грязным мехом. Фокус-покус. Говард поднял голову, поискал взглядом следы – что-то, что смогло бы объяснить изменения, которые происходят за месяц под открытым небом, а вовсе не за одну ночь.

Это было до того, как он обнаружил колодец.

На втором этаже было чище; пентаграммы он стер, впрочем, разломанное распятие и граффити не тронул. В целом его не волновало ни первое, ни второе.

Ту зиму он провел на Верхнем полуострове. Объезжал свои владения на черном Arctic Cat High Country – в шлеме, перчатках и двух флисках. Он не только стал владельцем построек прошлого столетия, но также хранителем, реставратором, стражем. Впервые за много лет по лесу вновь разнесся стук молотка, словно стук желны.

Однажды к дому пришли люди. Закат наполнил лес тишиной, в его багряном свете оседали сугробы, громкие голоса и смех были слышны за милю. К счастью для них, они так и не осмелились войти. На следующее утро Говард стоял возле ворот на въезде в городок: цепь перекушена арматурными ножницами, замок валяется в снегу.

Что ж, можно сказать, Хорслейк – не типичный город-призрак: здесь никогда не будет экскурсионных туров. Кроме того, в данный момент здесь и так слишком людно.

* * *

Под большими черными ботинками поскрипывал снег. Он не чувствовал холода. Впрочем, волнения тоже. Ничего захватывающего в том, чтобы идти по Главной улице, больше не было. Посещение Хорслейка потеряло свою новизну. Он проходил здесь, как другие проходят мимо парка по пути на работу, каждый день, день ото дня, месяц за месяцем, и перестают обращать внимание на то, что раньше вызывало интерес.

Хотя интерес все же был.

Что-то звенело.

Говард остановился и убрал волосы за уши. Посмотрел на дорогу, «Хонду», «Хорслейк Инн».

Флюгер на крыше гостиницы застыл на фоне звездного неба.

Звон не прекращался.

Когда он поднимался по ступеням гостиницы, в звоне отчетливо проступило потрескивание виниловой пластинки. Вроде бы зазвучал медленный фокстрот в исполнении Рея Нобла и его оркестра. И Эл Боулли пел: «Полночь со звездами и с тобой, полночь и свидание».

Поднявшись по ступеням, Говард открыл дверь и шагнул в фойе.

Внутри было светло. С такой-то луной! Лунный свет струился искоса в угол, где в спальнике была она. Кажется, он и звенел.

В тот же миг Говард захотел развернуться и уйти. Пусть уезжает. Собирает свои гребаные вещи и валит на хрен.

Но она видела следы, знает, что Митчелл где-то здесь. Отправится к озеру, найдет особняк, спустится в подвал…

Некоторое время Говард стоял, слушая ее дыхание. Это не входило в план. Что именно? Отпустить ее? Стоять и таращиться на нее? Он никогда не замирал, предвкушая предстоящую работу. Приходил и сразу приступал к делу. Брал все, что положено, – быстро и яростно. Работа есть работа.

Если на то пошло, ничего из этого не входило в план – в последний настоящий план два года и два месяца назад. Когда он возвращался в мотель, собираясь принять душ, перекусить и лечь спать. Впервые за два года Говард пожалел, что ничто не задержало его в ночь с шестнадцатого на семнадцатое ноября. Сожаление настигло его внезапно, стукнуло автомобилем Митчелла, что-то ломая внутри его.

Нет, не задержало, вдруг понял он.

Наоборот, не заставило ускорить шаг.

Побежать.

И причина лежала перед ним.

Говард вспомнил слова Митчелла о кувалде. Представил, как расставляет ноги, заносит тупоносую кувалду с одиннадцатифунтовым бойком. Обрывает звон, который оставляет после себя давящую тишину.

Давящую? Тишина не бывает давящей.

Замешательство окончательно проявилось.

Что, если бы ты первым встретил ее?

Говард понял, что стоит рядом со спальником, вдыхая запах дождя, прошедшего над диким лугом где-нибудь севернее Альберты, где лето позднее и короткое, а выглянувшее солнце медленно прогревает травы и цветы. Он слышал холодную воду. Зеленое яблоко, вымытое в этой воде, высушенное солнцем. А еще кедр, обдуваемый легким ветерком.

Что-то, что уже какое-то время раскачивалось над головой, опустилось достаточно низко и порезало его. Если можно порезаться изнутри.

Нет ничего правдивее лица спящего человека. И человека, испытывающего боль. Прежде чем снять защитный колпачок с иглы, он подумал: видела ли она чучело медведя в коридоре второго этажа?

68

Вивиан резко села в спальном мешке, глядя на каплю крови на внутренней стороне сгиба руки, черную в свете луны. Кажется, прошло всего несколько минут с тех пор, как она закрыла глаза, но в окна уже заглядывала луна – ее сон длился значительно дольше. И был крепким – она не слышала, как он приблизился к ней. Если только не шел очень тихо.

– Дэн? – шепнула Вивиан и потянулась за фонариком, но на прежнем месте его не оказалось.

Впрочем, она и так уже поняла, что человек, сидящий на корточках возле ее спальника, Дэном не был. Он что-то держал в руке. Колотый лед, острый гвоздь, серебристая игла… Игла! Шприц. Вот откуда кровь. Он сделал ей укол.

Чувствуя, как паника сдавливает грудь, Вивиан попыталась выбраться из спальника.

– Тсс. – Он положил руку ей на плечо, заставляя ее лечь обратно. – Тсс-тсс-тсс.

Она легла, не сопротивляясь, хватая ртом воздух.

– Дыши. – У него оказался неожиданно мягкий голос. – Скоро все закончится.

Скоро? Что закончится? Найдут ли ее останки? Или ее костям суждено лежать в безымянной могиле, к которой приходят только дикие звери? Вспомнит ли ее лицо кто-то, кто видел ее по пути в Хорслейк? Нечего вспоминать. У нее больше не было лица, его забрала темнота.

Вивиан показалось, что звезды за окнами фойе зазвенели, как тибетские поющие чаши. Она ощутила сильную тошноту. И страх – столь мучительный, что ей захотелось тихонько всхлипывать… Как вдруг все прошло. Ее накрыло чистое блаженство. Это даже лучше, чем вытянуть ноги. Намного лучше.

Волшебная таблетка, стирающая боль и страх. Король Ящериц, у которого этих таблеток полно. Странно, почему она всю жизнь противилась этому? Вивиан не могла вспомнить. Она снова посмотрела на мужчину. Интересно, какой у него размах рук? Он сидел на корточках, но все равно было понятно, что он довольно высок. А еще эти большие черные ботинки. Четырнадцатого размера. Вот кто уволок стоматологическое кресло и рассыпал карточки «Шедевра».

Вивиан улыбнулась и взяла его за руку. Ее горячая кисть утонула в его холодной руке – с широкой ладонью и заживающими рассечениями на костяшках. Даже в расслабленном состоянии в ней ощущались сила и тяжесть. Этими руками много работали; в них должно многое помещаться. Например, цепная пила, ружье, женская шея и грудь.

Вивиан подняла глаза. Все остальное у него тоже ничего. Как говорила бабуля Эбрайт, симпатичное личико портит мужчину. Но красота и привлекательность – не одно и то же. А дело вкуса. И больших рук.

Он не был красавчиком, но иногда всякие мелкие штрихи делают мужчину привлекательнее признанных красавчиков. У него было в избытке этих штрихов.

Ее правая рука вдруг отяжелела и выпала из его руки, гулко стукнувшись костяшками о половицы.

– Что ты читала в библиотеке восемнадцатого октября?

В темноте вновь что-то зазвенело.

– В октябре я читала «Унесенные ветром». Кстати, фамилия моего мужа – Митчелл. Да, я девчонка замужняя. – Язык отяжелел вслед за правой рукой и как будто перестал помещаться во рту. – Но я ушла от него. Видишь, нет колец. – Вивиан попробовала вытащить левую руку из спальника, но не смогла пошевелить даже мизинцем. – Так что можешь пригласить меня на танцы или в кино, или куда сейчас ходят на свидания… Кроме того, Эшли Уилкс тоже был женат, но это не мешало ему поцеловать Скарлетт, когда он обтесывал колья…

– Почему ты не взяла книгу с собой?

Если присмотреться, звезды были окружены отдельными точками и мазками, как на полотнах Поля Синьяка, а небо написано воронками, точно у Винсента ван Гога.

– Старые издания только для читального зала. Но так даже лучше. Люблю запах библиотек.

Тьма омывала ее теплыми волнами, все более настойчивыми.

Кажется, я словила пуантилизм, то есть кайф.

– Ты отведешь меня к Дэну?

– Да, – ответил он.

– Ну, вряд ли я могу идти.

– Полагаю, я отнесу тебя.

Сквозь звон, теперь уже оглушительный, она услышала крик совы.

Застежка-«молния», вдруг поняла Вивиан. Слайдер, разъединяющий половинки. Вот что звенит.

Стоило ей это осознать, как звон оборвался. Он расстегнул ее спальник. Сова закричала снова – остатками голоса. Вивиан закрыла глаза. Она так устала, что могла бы проспать тысячу лет.

* * *

Еще какое-то время Говард продолжал вслушиваться. Ни звона, ни потрескивания виниловой пластинки, ни мелодии 30-х годов.

Тишина.

Давящая?

Он поднес к уху отцовские часы. Едва различимое тиканье не смогло заглушить вопрос «что, если», но в нем он услышал голос отца.

Отец подтверждал: он не спятил и не оглох.

Просто тишина. Не давящая.

За ее вещами он вернется позже.

Говард обул ее, завязав шнурки на коричневых трекинговых ботинках, и легко поднял ее на руки. Стоял и смотрел на луну в окне.

Полночь со звездами и с тобой, полночь и свидание.

69

Я пришел в себя в комнате с бетонным полом. Слегка откинувшись, таращился в потолок. Как я здесь очутился? Руки были притянуты к подлокотникам чем-то вроде ремней. Еще два ремня перетягивали меня в районе живота и бедер. Ноги стояли на поддоне, какие бывают на аттракционах.

Или на старых стоматологических креслах.

Острейший укол страха пронзил мои заторможенные мысли. Я уже сидел в подобном кресле, будучи ребенком. Хотя в комнате было прохладно, меня бросило в жар, на лице выступила испарина. Я убедил себя, что Холт вот-вот наденет мне на голову пакет или запихнет мне в рот засаленную тряпку. От этого страх стал тошнотворным ужасом.

– Дыши, – бросил Говард, не оборачиваясь. – Считай вдохи и выдохи.

Постепенно воздух охладился, и я начал стучать зубами.

– В Хорслейке есть кабинет зубного. – Завязывая волосы в низкий хвост, Говард, в черной футболке и черных джинсах, подошел к стеллажу. – Там еще много всяких интересных вещей, старого оборудования.

Отлепившись от винилового сиденья с непристойным звуком, я пытался идентифицировать предметы на всех четырех полках стеллажа. Тот болезненный интерес, который заставляет опускать стекло, проезжая место аварии, и искать глазами кровь на асфальте. Страх вынуждает отвернуться, обещание крови – смотреть.

Коробка с голубыми латексными перчатками, герметично упакованные шприцы с голубыми штоками, пузырек из темного стекла… Я вглядывался в кое-что – современное, с блестящим соплом и пьезоподжигом, несомненно, имеющее важное значение…

Меня отвлек резкий звук. Холт перебирал инструменты в лотке. Металлический звон очень некстати напомнил мне о последнем посещении заботливого хирурга, который под местной анестезией выковырил мне из пальца занозу.

Заноза, мать ее. Очень смешно. Обхохочешься.

– Говард, где Вивиан?

Он отобрал несколько инструментов, разложил их на хирургическом столике и включил лампу. Я вздрогнул, когда свет с жужжанием ударил мне в глаза.

– Это что, операционный светильник?

Холт убрал волосы за уши и надел медицинскую маску – так, будто проделывал это множество раз.

– У тебя уши торчат.

Я не хотел это говорить, но человеческий мозг устроен забавно: в худших ситуациях в голове срабатывает предохранитель, который помогает не спятить от страха и заставляет шутить на самые страшные темы. Правда, от боли он не ограждал.

– На данный момент рекорд принадлежит одному парню из Юты. – Говард подтянул столик к стоматологическому креслу: колесики заскрежетали по голому бетону, задребезжало то, что лежало на нем. Дребезжание металла о металл таки нашло дорогу в мою грудь и коснулось там твердого кома страха. – Он продержался двадцать девять часов. Умер, так и не приходя в сознание, хотя я очень старался вернуть его к жизни. Надеюсь, ты улучшишь его результат. Хотя что-то подсказывает мне, что ты из святых ныряльщиков: кричишь и тонешь.

Дэниел Митчелл и Говард Холт…

Я ошеломленно молчал. Правая ступня непроизвольно подергивалась, я сжимал и разжимал кулаки. От одного вида инструментов меня потянуло на рвоту.

– Не смей, – предупредил Говард, надевая латексные перчатки. – Я еще даже не начал.

– Холт, ну ладно, прекрати…

Он взял скальпель. Нахмурился, поправил лампу. Провел рукой по моей груди, под которой тугими кольцами скрутилась паника. Подушечки его пальцев были обжигающе холодными. У меня глаза полезли на лоб.

И тут меня прорвало:

– Что ты собираешься делать? Давай, расскажи мне все в подробностях, доктор Психопат. Или Филгуд? Доктор Филгуд! – Я засмеялся. – Как насчет массажа? Тогда уж не забудь передернуть мне, ладно? Кто знает, может, мне так понравится, что я прибегу к тебе за добавкой, точно пес к любимой подушке.

Говард поднял голову и посмотрел на меня – впервые с того момента, как я пришел в себя на кресле.

– Я хочу видеть, как у тебя течет кровь. – Он поднес скальпель к моей груди. – А теперь перестань мне докучать, иначе я увлекусь.

Воздух снова раскалился – где-то там ревело пламя, хлеща огненными языками. Выжигая кислород.

Дэниел Митчелл и Говард Холт… Что ж, эти парни играют в очень разные игры.

* * *

Есть что-то нестерпимо пугающее в простой геометрии пореза. Впервые увидев ровные края раны, наполняющиеся кровью, ты начинаешь кое-что понимать в ножах. Во-первых, ножом можно порезаться. Во-вторых, ножом можно порезать.

Но если в ножах я и так неплохо разбирался, то скальпели стали для меня головокружительным открытием.

Боль была сокрушительной. Я обливался потом и орал, пока не сорвал горло. Мои мысли обернулись пульсирующим хаосом – так знакомая мелодия, пропущенная через различные эффекты, утрачивает узнаваемость и становится сгустком давящего шума. Лампа превратилась в бледную тень на фоне подступающей темноты. Говард приложил что-то к моему носу. Я дернулся, заморгал, сердце застучало, на несколько секунд свет вновь стал ослепительным.

Холт опустил медицинскую маску на подбородок. Его тихий голос. Что-то про аммиачную соль. Кажется, он спросил, взбодрился ли я.

Однако сияние опять начало меркнуть, я сорвался с крючка и оказался в кромешной тьме могилы. Мгновение осознавал эту темноту и себя в ней, успел подумать, что никогда не забуду запах крови, воспаленный, металлический, когда все ушло.

* * *

Свет бил в лицо.

Я застонал, крепче зажмурился и хотел прикрыть глаза рукой, но не смог оторвать ее от подлокотника.

Говард выключил фонарь, которым светил мне в глаза.

Он стоял без маски, без футболки, в черных джинсах, выбившиеся из хвоста пряди прилипли ко лбу. Засохшая кровь на груди, толстый вертикальный рубец на впалом животе. Мелькнула мысль: откуда рубец? Он дышал так, будто пробежал марафон. Что-то в его руке издавало мягкое шипение и редкие синие вспышки – длинные и тонкие, как нервы. В голове почему-то крутилось слово «опаливание». Опаливание кур, уток, клеток кроликов.

– Вероятно, ты хочешь знать… Ты заслуживаешь знать, правда?

Я отрубился раньше, чем услышал что-либо еще.