Текст книги "Пустые комнаты"

33

Утром, в половине девятого, Говард стоял с Питером на заснеженной обочине шоссе 123 близ Траут Лейк. Он вспомнил, как полз по такой же обочине, лежал в неглубоком овраге…

В овраге уже насыпало несколько дюймов снега. Задние габариты автомобиля, сбившего его, растворились в темноте. Как только Говард выровнял дыхание, он начал слушать лес. Снег падал в абсолютной тишине. Периодически раздавался треск, будто кто-то хлопал ладонями или ломал ветку; звук доносился с разных сторон, а один раз прозвучал совсем рядом. Неожиданной оказалась мысль, что это дразнилка, что сама Смерть играет с ним, подбирается к нему. Еще более неожиданным был укол страха.

Кое-что Говард не мог объяснить: не почему это случилось с ним, а почему он до сих пор жив.

Он снял рюкзак, достал фонарь. Смотрел на ногу и размышлял, можно ли это исправить. Он дрожал – последствия шока. Вернее, частично шока. Когда лежишь в снегу, теряя кровь, рано или поздно начинаешь замерзать. А замерзая, руки перестают слушаться, движения теряют хирургическую точность, становятся движениями человека, который попал в передрягу. Ты совершаешь ошибки.

Говард избавился не только от содержимого рюкзака, но и от ножа. После чего наложил жгут, а следом, сделав глубокий вдох, – давящую повязку; прикосновение ткани к кости едва не катапультировало его во тьму.

Добраться до больницы было непросто. Откровенно говоря, это было труднее многих вещей, что ему доводилось делать. Кости терлись в ноге, доставляя самые разнообразные ощущения – где-то между непереносимыми страданиями и невероятными мучениями. Он все думал о штифте, который вырезал часом ранее, предполагая, что в скором будущем ему самому может понадобиться такой же.

К сожалению, он не мог позволить себе отрубиться. Удар пришелся в левый бок, где, очевидно, были сломаны ребра. Но было кое-что еще – похуже ребер и, наверное, ноги. Дело в том, что у него чудовищно разболелся живот, острая боль отдавала в плечо.

Почему он не попытался избежать столкновения? Почему стоял и целое мгновение смотрел на приближающийся автомобиль? Нет, он смотрел не на автомобиль, а в глаза человека, который был за рулем. Говард вспомнил волка, которого однажды сбил. Это был самец весом в сто тридцать фунтов, шесть футов в длину. Он выбежал на дорогу прямо под колеса, повернул голову и посмотрел на него своими пронзительными серыми глазами, выбеленными светом фар. Говард утопил педаль газа, однако скорость автомобиля на момент столкновения все равно составляла сорок пять миль в час. Оставив дверцу открытой, он приблизился к волку; тот нашел его взглядом, морда и левое ухо в крови, сделал еще четыре вдоха, пятого не последовало.

Старик, который подобрал Говарда, цеплялся за рулевое колесо и все повторял, чтобы он не смотрел на ногу. Парень, не смотри на ногу! Да что же с тобой случилось? Господи милосердный, ты бледный как смерть! Кажется, сейчас отключишься. И так далее и тому подобное.

Но Говард был благодарен тому за нескончаемую болтовню (водителя звали Хэнк, он несколько раз навещал его в больнице, а его жена, Кейти, принесла цветы и шарик «Выздоравливай скорей!»). Хотя он не собирался отключаться (наверное) и сидел на сиденье прямо (вероятно), устремив на дорогу застывший взгляд, чувствуя поток воздуха из печки и холодную испарину, покрывавшую тело, он не исключал, что это может случиться вне его смены. И, соответственно, воли.

Автомобиль несся сквозь снег, словно сквозь плотную вуаль.

Он не помнил, как очутился в больнице. Стук колес по полу, мельтешение люминесцентных ламп, голоса врачей, писк приборов. Выяснилось, что у него произошел разрыв селезенки. Теперь на его животе – толстый вертикальный рубец, побелевший со временем.

Он пролежал три недели, заново учился ходить с металлической конструкцией в ноге. Если быть последовательным в вещах, беспокоивших Говарда в тот период, то их было несколько. Первая: человек, сбивший его. Вторая: вероятная хромота. Третья: боль. Приливы, когда опускаешь ногу, это нечто.

У него также были вопросы. Вернее, всего один вопрос: когда он сможет наступать на ногу – без приливов, без боли, без хромоты.

Двигательные функции ноги восстановились в полном объеме, но в двух пальцах стопы осталось ощущение холода.

Первую вылазку на Холлоу-драйв он предпринял спустя десять месяцев после аварии. Впоследствии много раз бывал в доме Митчелла. Иногда тот начинал пить с момента пробуждения вплоть до того, как вырубался, где бы это его не застигало.

Двадцатого сентября Вивиан бросила дорожную сумку на заднее сиденье «Хонды».

Восемнадцатого октября Говард приехал в Кливленд. Через девять дней – полнолуние. Октябрь – месяц Охотничьей Луны. Время для охоты и сбора урожая в преддверии зимы.

Воскресенье, читальный зал библиотеки. Она сидела неподвижно, время от времени переворачивая страницы, при этом жизни в ней было столько, что его взгляд то и дело возвращался к ней. Тот факт, что она была полностью поглощена книгой и ничего не замечала вокруг, лишь подстегнул его интерес. Хотел бы он знать, что она читала.

Покинув библиотеку за несколько минут до закрытия, Вивиан прошла мимо пекарни, парка с фонтанами и, замешкавшись перед витриной книжного магазина, в которой были выставлены бестселлеры, направилась к гриль-бару. Авиаторы с зелеными линзами, волосы вспыхивают медью на солнце.

Мужчина в джинсовке, с австралийской овчаркой на поводке, ожидая, пока пес сделает свои дела, тоже провожал ее взглядом. В какой-то момент пес обнюхал ботинок Говарда, поднял морду с вкраплениями черных, рыжих и белых пятен, посмотрел на него и завилял хвостом. Говард переглянулся с типом в джинсовке, и тот («Идем, Джастис») повел пса дальше по улице.

Скрипнув кожанкой, поправив лямку рюкзака на плече, будто это был ремень ружья, Говард зашагал к гриль-бару.

Внутри было людно, работал телевизор. Возвышаясь над всеми, Говард протиснулся прямиком к стойке и, убрав волосы за уши, сел на табурет. Вивиан уже заказала сэндвич и банку содовой. Ела она не спеша, поглядывая на телевизор над баром. Несколько раз скользнула по нему взглядом – спокойно, без всякого выражения, как смотрят на незнакомцев на улице, погруженная в свои мысли.

Говард стал исподволь наблюдать за ней.

От кровоподтека под глазом и на скуле не осталось ни следа. Впрочем, как и от обручального и помолвочного колец на левой руке. На короткой цепочке вокруг шеи – кольцо из желтого золота, кажущегося ярче на фоне ее волос, с единственным белым камнем над оправой с шестью крапанами. От него веяло чистотой, невинностью. Именно поэтому он готов был спорить, что кольцо не имеет никакого отношения к Митчеллу.

В какой-то момент Вивиан потянулась за салфеткой. Оголилась рука: тонкое запястье, гладкая кожа, тяжелые металлические часы, промельк рубца от рваной раны, начинающегося сразу за часами… Вдруг она повернула голову и посмотрела прямо на него.

Говард быстро опустил взгляд на свои руки.

Всю свою сознательную жизнь он шел подобно отцовским часам – четко, последовательно, не замедляясь, не ускоряясь и тем более не спотыкаясь. Но в тот октябрьский день стрелки впервые споткнулись. До того момента вопроса «что если» не существовало. Вопрос появился аккурат тогда, когда она встретилась с ним взглядом – по-настоящему увидев его, а не безликого прохожего с улицы.

Потом, в темноте одиноких ночей, голос, задающий один и тот же вопрос, будет обретать силу, да такую, что Говард не сможет игнорировать его. Будет выбираться из-под одеяла и выходить на прогулку, как делал, когда жил в Альбукерке, – по высокогорной пустыне, залитой лунным светом, слыша запах полыни, принесенный холодным ветром. А утром возвращаться к своей обычной жизни. И пройдет какое-то время, прежде чем голос снова обретет достаточную силу, чтобы выгнать его из теплой постели и задать вопрос.

Что, если бы ты первым встретил ее?

Этот вопрос.

Бросив деньги на стойку рядом с недоеденным сэндвичем с пастрами, Говард направился к выходу. Когда Вивиан вышла из гриль-бара, он сделал несколько снимков. Стоял и смотрел, как она идет по тротуару, мимо магазинов и заведений, вспыхивающих огнями в сгущающихся сумерках.

Он очень серьезно относился к обещаниям: как к данным, так и к нарушенным. Если Дэниел оступится, он сделает то, что должен. Даже вопреки вопросу? Даже вопреки ему. По крайней мере, ему хотелось в это верить.

* * *

За спиной Питера был рюкзак, набитый книгами и новым барахлом; в боковом кармашке – бутерброды. Делая бутерброды, шлепая куски болонской колбасы на хлеб, Говард напомнил себе: ты ему не мамаша. Однако ответственность за ребенка не то же самое, что ответственность за собственную шкуру, – в некотором смысле это труднее.

Он положил руку мальчишке на голову, вспомнив, как пару дней назад учил его стрелять из ружья.

Так они и стояли, пока мимо не проехал болотный «Шевроле Астро» 1995 года выпуска. Тогда Питер снял руку Говарда со своей головы и на секунду крепко сжал. А затем шагнул назад. Выпуская его руку.

Через пятнадцать ярдов «Шевроле» съехал на обочину. На дорогу выбрался человек – в футболке с изображением графа Чокулы, джинсах, сапогах со сбитыми носками и в шапке крупной вязки с меховым помпоном.

– Обойдемся без долгого дружеского поцелуя, лады? – Хлопнув дверцей шестнадцатифутового минивэна, Ломбардо принялся натягивать зеленое пончо. Шапка и пончо были новыми, видимо, куплены по дороге на Верхний полуостров из мест, где снега нет. Должно быть, катил всю ночь. – Худышка, ты только полюбуйся! Я сказал Барсуку: «Мне срочно нужен транспорт». И вот что из этого вышло.

Он грохнул кулаком по короткому капоту.

Говард задумчиво кивнул.

– А теперь представь: «Шевроле Лумина» 99-го года, пропахшее сигаретным дымом, на переднем пассажирском – большое старое пятно крови.

– Ну ладно, – проговорил Ломбардо с легкой насмешкой, – признаю, я еще легко отделался. Двигатель работает как часы, печка греет отлично, в салоне места хоть отбавляй… Да и Барсучок тщательно следует инструкциям, точно профессиональная работница кол-центра.

– Правда, он не такой непринужденный.

– Что да, то да. По сравнению с ним граф Орлок из «Носферату, симфония ужаса» – сама непосредственность. Между прочим, Вуд плакался, что ты не звонишь.

– В самом деле?

– Черт возьми, да! Все уши мне прожужжал: Говард то, Говард се… Знаешь, ты ведь ему как сын, которого у него никогда не было. – В голосе Ломбардо проклюнулись доверительные нотки, которые совершенно не заслуживали доверия. Он поднял руку, словно на ней была кукла-перчатка Бибабо, и плаксивым голоском протянул: – Старость сделала Тедди Вуда сентиментальным.

– Он еще не стар.

Воображаемая кукла-перчатка медленно повернулась, плаксивый голосок стал свирепым рычанием:

– Еще не стар? Твою мать, ему пятьдесят семь! – Опустив руку, Ломбардо тихонько посмеялся. – Холт, Теодор жил в доисторические времена, когда мужчины заправляли футболки в джинсы.

– Он состарился как хорошее вино.

– Состариться как хорошее вино – вежливый способ сказать, что ты выглядишь как кусок дерьма. Иными словами, когда вино становится уксусом.

– Вуд – плохая тема для шуток.

Тот выкатил глаза и невинно захлопал отсутствующими ресницами.

– А кто шутил?

Говард смотрел на Ломбардо, начал улыбаться, потом откинул голову и расхохотался.

– Черт, слышал бы он это!

– В любом случае рыжий хотя бы сохранил свои волосы и, распустив их, все еще мог бы остановить Кристофера Ли, то есть мумию[10]10
  Подразумевается британский фильм ужасов «Мумия» 1959 года режиссера Теренса Фишера.


[Закрыть]. Чего, очевидно, не скажешь обо мне. И он всегда был таким злобным сучонком, поэтому мы и любим его.

– Ты ужасный человек, – выдавил Говард, глядя на владельца зеленого пончо сияющими глазами, – потому что заставил меня смеяться.

Два быстрых шага – и Ломбардо с неожиданно ожесточившимся лицом навис над мальчишкой. Возникшая на лице Питера улыбка, пока взрослые разговаривали, исчезла, будто унесенная ветром.

– Подслушиваешь?

– Нет, сэр!

– Нет, сэр, – грубо передразнил его высокий человек. И с наигранной нежностью положил крупные загорелые кисти мальчишке на плечи. – Что тут у нас? Кролик Питер?

Пусть Ломбардо и согнулся треснувшей зубочисткой, силы в нем было как в натянутом стальном тросе Макинака.

– Как тебя звать?

– Питер Бакли, сэр.

– Забудь это имя. Теперь ты Харли Морган. – Он снял шапку с помпоном, под которой сверкнула гладкая, словно шар для боулинга, голова, и нацепил ее на мальчишку. – Или хочешь, чтобы тебя узнали? Может, хочешь вернуться к мамочке и спрятаться у нее под юбкой?

– Нет, сэр.

– А нюни распустить?

– Нет, сэр.

Ломбардо ухмыльнулся Говарду:

– Он говорит «сэр». Как я отстал от жизни!

34

Я не помнил, что мне снилось. Отрывками всплывали разговоры из прошлого, голос Вивиан, ее нежные руки, твердо сжимающие мое запястье; она трясет меня, лежащего в луже блевотины на каменном полу, пытается привести меня в чувство. Дэн, очнись! Щупает мой пульс на шее. Ну же, Дэниел, помоги мне! А потом воспоминания превратились в мешанину тьмы и низкого тревожного гула, налетавшего со всех сторон. И появилось ощущение, будто все рушится, необратимо уезжает из-под ног в глубокую бездну.

Очнулся я внезапно, хватаясь за шею, с криком, застрявшим в горле.

В морозной тишине потрескивал дом. Холод тонкими шурупами ввинчивался в щели досок. Утро выдалось серым, будто из него выпустили всю кровь, как из туши. Темнота отступила, скрывшись в низинах, под деревьями и в норах. Мечтая, чтобы отбойный молоток, с жутким грохотом раскалывающий мои мозги, остановился, я спустился с дугообразных ступеней, сделал десять шагов, упал на колени и сунул голову в сугроб.

Хруст снега под ботинками.

Я приоткрыл левый глаз ровно настолько, чтобы увидеть Говарда, протягивающего мне аспирин. Снег налип на волосы и бороду. Забросив в рот сразу две таблетки, я разжевал их, пока рот не наполнился горечью.

– Кажется, я сейчас умру, – простонал я.

Говард усмехнулся:

– Я так не думаю.

* * *

Ближе к вечеру повалил снег. Синева сумерек сменилась темнотой, точно кто-то щелкнул выключателем. Я сидел за столом в застегнутой куртке, дыхание облачками вырывалось в ледяной воздух, растворяясь в отсвете кемпингового фонаря. Температура опустилась до десяти градусов; в доме было ненамного теплее. Пока что это был самый холодный день с тех пор, как я оказался на Верхнем полуострове. Впрочем, ночь обещала побить все рекорды. Я уже предвкушал, как заберусь в спальник и замерзну еще больше.

Говард сидел напротив и пришивал пуговицу к шерстяной рубашке. Мужчина прибегает к подобному по двум причинам. Первая: когда привык полагаться только на самого себя. Вторая: когда нет того, кто пришьет пуговицу за тебя. Например, матери. Или подружки.

И вот что: у него не получалось. У Говарда Холта что-то не получается! Он возился с пуговицей уже целую вечность. Наконец, ни разу не выразив недовольства, Говард оторвал зубами нитку и сунул иглу обратно в несессер – к булавкам, ножницам, вдевателю ниток и запасным пуговицам. «Молнию» несессера застегнул коротким резким движением. Пришить пуговицу может только человек с окрепшей психикой или полный псих.

Когда раздался стук, я едва не выронил вилку. Мы с Говардом переглянулись. И если мое тупое, испуганное лицо было полно недоумения, то его оставалось нейтральным.

– Есть тут кто-нибудь? – Кто-то вновь постучал в дубовые входные двери. – Эй, я вижу свет!

Я уставился на Говарда с отвисшей челюстью.

– Ты не можешь впустить его.

– Ты слышал, что он сказал, – возразил Говард.

В желудок словно плеснули кислоты.

– Холт, ты не можешь впустить его!

– Он видел свет.

– Он уйдет.

– Только после того, как обнаружит вход в подвал. – Говард сверлил меня взглядом. – Я не запер его. Даже не представляю, что он может найти внизу.

– Ты все спланировал! – Последнее слово я выплюнул вместе с куском непрожеванной оленины, с грохотом обрушил кулаки на стол и встал, едва не опрокинув стул.

– Зачем мне это? – спокойно поинтересовался Говард. – В любом случае все уже решено.

– Что решено?

– Мы пригласим его войти.

Я ощутил, как в горле сжимается холодный ком, который я не могу проглотить.

– Он увидит картины.

Холт вроде бы улыбнулся, но с таким же успехом его улыбка могла быть игрой тени и света.

– Ты предпочтешь дать ему замерзнуть, нежели позволить узнать тебя? – Это его развеселило, теперь он в самом деле улыбался. – Дэниел, твой талант превосходит лишь твой эгоизм.

– Уж лучше ему замерзнуть, чем оказаться здесь, с тобой.

– Если он продержится ночь в лесу, то вернется.

– На кой черт ему возвращаться?

– Может, потому что он не должен быть здесь. Может, также потому, что мы не должны знать, что он был здесь. А может, потому что он не первый, кто выходит к особняку.

– Что это значит?

Говард встал из-за стола.

– Ты куда? Холт!

Но он уже скрылся в темном проеме, и его шаги быстро отдалялись.

Кулаки разжались, руки дрожали.

О господи. Вот черт.

Я поспешил за Говардом.

* * *

Снег шел в полной тишине. На пороге стоял мужчина в парке с меховым капюшоном. Без фонаря, с рюкзаком за плечами. На бороде вокруг рта намерзли сосульки, во взъерошенной гриве блестят снежинки, а с раскрасневшегося лица смотрят яркие синие глаза. На вид от сорока до сорока пяти.

– Привет! – сказал Говард, пропуская его в дом.

За бородачом на полу оставались бруски снега.

Десятью минутами позже мужчина, представившийся Биллом Берком, грелся у камина, прихлебывая чай из термокружки. Парку он снял, оставшись в фиолетовой флисовой кофте и утепленных оранжевых брюках с черными вставками, шорох которых, пока он устраивался на паркете, смешивался с треском пламени.

– Я уж хотел двигать в Хорслейк на ночевку. Спасибо, что впустили. Между прочим, я видел волков. – Он поскреб щеку и кивнул на картины: – Чья это работа? Выглядит здорово.

Кажется, я застонал.

Оба полотна стояли под северной стеной. Пульсация огня погружала в темноту одни детали, а другие, напротив, поднимала на передний план, будто обломки кораблекрушения – из студеной воды. Глаза Говарда пристально следили за мной.

– Картины были в доме, когда мы пришли, – сказал Холт.

Берк окинул гостиную долгим взглядом, задержавшимся на крюке под лепным потолком и на вензеле «ДХ».

– Кому все это принадлежит?

– Понятия не имею. Билл, ты откуда?

– Из Алегзандрии, Вирджиния. В Верхний Мичиган приехал за рыбалкой и водопадами.

Говард принес ему тушеную оленину с овощами. Берк с благодарностью принял тарелку.

– Оленина? Вы охотники?

– Точно. Где ты остановился?

– В Ньюберри.

– Ньюберри в тридцати милях, а ты в глуши и без транспорта.

– Ну, вообще-то… – бородач сунул титановую ложку-вилку в рот и закончил фразу уже с набитым ртом: – я хотел узнать свой предел прочности.

Говард стоял возле камина, лицом к путнику, неподвижный в отсветах огня. То, как он смотрел на Берка… Так он смотрел на меня в башне. Кажется, он принял какое-то решение.

– Одним дано охотиться, – заметил Холт, завязывая волосы в хвост, – другим – быть добычей. Хотя неосторожный или потерявший бдительность охотник тоже может стать добычей. Чтобы выяснить свой предел прочности, сперва надо определить, кто ты: хищник или жертва?

Я держался в тени. Действительно, что Берк делал в лесу? Отвернувшись от огня, я увидел пустынное шоссе, свои руки, сжимающие рулевое колесо, и человека, выхваченного из темноты светом фар. Он переходил дорогу – без фонаря, с рюкзаком, следуя своей цели, пока я не словил его в капкан света.

Неосторожный или потерявший бдительность охотник тоже может стать добычей.

Я увидел определенное сходство между Говардом и Берком.

– Представь, что у тебя есть яблоко и живой кролик, – сказал Говард. – Что ты выберешь в пищу?

– Я не умею потрошить кроликов, – рассеянно отозвался бородач, всецело поглощенный едой. Кажется, он нагулял зверский аппетит.

– Одну минуту, Билл. Прежде чем приступать к потрошению и разделке, сначала кролика надо убить.

– Ладно.

– Если я правильно понял, у тебя не возникло бы с этим проблем.

– Пожалуй.

– Какой способ ты предпочтешь?

– А какие есть?

– Можно проломить кролику череп, ударив камнем по теменной кости. Можно нанести удар палкой за ушами; об успехе будет свидетельствовать кровь в ноздрях и в ушах. А можно свернуть кролику шею.

– Последнее звучит неплохо.

– Дальше – не сложнее. Кроличья шкура очень тонкая и легко рвется пальцами после прокола. Однако кости желательно сохранить целыми, поскольку они образуют мелкие и острые осколки.

Знаете, что было хуже всего? Голос Холта обладал усыпляющим эффектом. Его хотелось слушать. Кажется, именно так люди оказываются привязанными к стулу в ожидании мучительной смерти.

Берк усмехнулся в бороду:

– Значит, Кролик Питер.

Пламя зашумело и затрещало. У меня стукнуло в висках, и на мгновение мне почудилось, что напротив камина сидит вовсе не человек. Я отчетливо увидел желтую книгу «1000 способов приготовить кролика», которую держит Даффи Дак в мультфильме «Стрельба по кроликам» 1951 года.

Собрав остатки жаркого, Берк отставил тарелку, допил чай и зевнул.

Говард жестом подозвал меня. Его длинная тень первой выскользнула за порог гостиной. Мы вышли в коридор и остановились возле рисунка на стене. Вдруг до меня дошло, кого мне напоминает рогатое граффити: та же линия челюсти, тонких губ, чуть искривленной перегородки носа… Сходство меня неприятно поразило. Говард Холт, хозяин Ведьминого дома, хороший послушный парень.

– В чем дело? – спросил я.

– Он лжет.

– Что?

– Загляни в его рюкзак.

– Зачем?

На миг Говард прикрыл глаза.

– Иногда ты меня ужасно утомляешь.

– Ответь на вопрос, черт побери.

– Назовем это предчувствием.

– Но это не предчувствие.

– Нет, – согласился Говард. – Это уверенность.

– Ладно, я загляну в его рюкзак. Но если не найду там ничего такого, ты отпустишь его.

– Найдешь.

Я шагнул к нему, понизив голос до хриплого шепота:

– Но если не найду, то утром он уйдет отсюда целым и невредимым.

Говард неотрывно смотрел на меня, казалось, высасывая кровь из моих жил.

– Хорошо.

– Откуда мне знать, что ты сдержишь слово?

– Тебе придется принять этот факт.

– Поклянись мне, что…

Холт юркнул мимо меня, давая понять, что разговор окончен. До меня донеслось:

– Билл, утром я отвезу тебя в Ньюберри. Кстати, где твой мобильник?

– В куртке. Все равно здесь нет сигнала. – Бородач обернулся и с улыбкой глянул на меня: – Надеюсь, я не помешал вам.

Я молча взирал на него.