Текст книги "Пустые комнаты"

40

– Развяжи меня, – сказал я, когда Говард вошел в комнату.

Он смотрел на меня с леденящей пристальностью.

– Не шевелись, – наконец бросил он, – иначе я порежу тебе руки.

И освободил меня от стяжек.

Я встал, потирая запястья.

Говард что-то вложил в мою ладонь.

Обхватывая рукоять, я опустил взгляд. Тот самый нож, из рюкзака Кромака. Иногда детали имеют бесконечно важное значение. Иногда это все, что имеет значение.

– Я отпущу его, – тихо произнес Холт. – Только скажи.

Я представил, как бросаюсь на Говарда с ножом и он вышибает мне мозги. Смерть была бы избавлением. Впрочем, если быть до конца честным (а честность – единственный верный путь, когда в твоей руке нож), гораздо сильнее я хотел другого.

* * *

Никакого ощущения времени. Прошел час или год? Я смотрел на красную фигуру скрипача с работы Матисса «Музыка». Как его звали в мире живых? Билл Берк? Нет, Эдмунд Кромак. Теперь Эдмунд Кромак принадлежал миру Говарда Холта – подвалу и тьме. Его звали Кромак, и он больше не кричал, даже не булькал. Был настолько красным, будто его погрузили в краску и повесили сушиться. А краска продолжала капать.

Я бросил нож и заковылял прочь из комнаты.

Говард не окликнул меня.

Мне все мерещился скрип суставов зверя, следовавшего за мной по пятам сквозь темноту коридоров. Может, это скрипела веревка? В скрипе звучало мое имя.

Как и в своем сне, я наткнулся на лестницу и посмотрел вверх.

Снег прекратился, в небе плыла луна – яркая, будто осколок света. По сугробам протянулись тени. Ни дуновения ветра. Мороз и луна сделали воздух кристально прозрачным.

Я выбрался из подвала, упал в снег и зажал рот ладонью: если начну смеяться, то не остановлюсь, пока мозги не поедут набекрень.

«Я схожу с ума», – сказал я себе.

Правда заключалась в том, что это было не так. Во мне не осталось ни страха, ни злости, ни слез. Безумием это тоже не было. Я оцепенел и одновременно воспринимал мир как никогда остро. Его стерильность, тишину. Чувствовал кровь, бегущую по венам, сердце, колотящееся в груди, холод, впивающийся в пальцы. Чувствовал, сколько жизни в каждой клеточке моего тела. Ничто прежде не было способно на это. Даже алкоголь.

Полная свобода, рожденная в неволе.

Абсолютное одиночество.

Пустота.

Я ковылял к озеру. Кофта задеревенела на холоде. Спустился по каменистому берегу, взял камень, разбил лед, опустился на колени и погрузил лицо в воду. Держал руки в воде, пока они не онемели. Животные в неволе непредсказуемы. Я никогда не освобожусь от Говарда, пока один из нас не умрет. Одно я знал наверняка: если я пережил этот день, то переживу еще один.

41

В утренней тишине ветви елей просели под весом наметенного снега. Открыв глаза, я тут же попробовал перенестись в свое счастливое место, к Вивиан, но не смог уйти дальше лестницы в подвал. Висит ли еще внизу тело? Сейчас нельзя думать о нем как о человеке, помнить его имя. Я сконцентрировался на дыхании: четыре счета – вдох, четыре счета – выдох, между вдохом и выдохом тоже четыре счета. Ночью произошло кое-что. «Кое-что» звучит неплохо, верно?

Сев в спальнике, я выскреб из уха спекшуюся кровь. На мне была чистая одежда. Я не помнил, как переодевался.

Когда я спустился на кухню, на походной плите закипал чайник. Резко и горько пахло молотым кофе. Рядом с плитой – две термокружки, банка с кофе, кофемолка. Говард, с волосами, влажными после душа, сидел за столом и ел кукурузные хлопья, залитые молоком; перед ним – раскрытая книга и большая синяя коробка с тигром Тони (для всей семьи).

– Я ухожу, – сказал я.

– В самом деле?

Не отрываясь от чтения, Холт сунул ложку в рот. Он ел только «Фростед Флейкс», ими был забит один из шкафов. Я представил, как он толкает тележку по продуктовому магазину, мимо полок с сухими завтраками, и на меня вдруг нахлынуло спокойствие.

– Ты не станешь меня удерживать. Я выполнил свою часть договора.

– Не было никакого договора.

– Я сделал то, что ты хотел.

– Нет, ты делал то, что хотел сам.

– Я ухожу, черт бы тебя побрал!

– Но как ты уйдешь от себя самого? – спокойно поинтересовался он.

– Тогда пристрели меня.

Говард выпустил ложку, встал, выключил плиту и взял ружье, прислоненное к стене, но не спешил его поднимать.

– Убей меня, – со злостью выкрикнул я. – Стреляй. Давай же!

Холт смотрел на меня своими яркими, словно цинковые белила, глазами.

– Сделай это! СДЕЛАЙ ЭТО!

Три долгие секунды я был уверен, что он пальнет. Но он так и не вскинул ружье.

– Дэниел…

Я вышел из кухни. Он не может убить меня, я для него что-то вроде гримуара для ведьмы. И вообще, я на отдыхе в лесном бунгало, вот сейчас доберусь до машины и свалю отсюда.

Декабрьское солнце едва обозначало свое присутствие за затянувшими небо снежными тучами. Я услышал, как открылась дверь, но не остановился. Запах опасности – стерильный, сверлящий, будто мир окунули в водку и сбрызнули кровью.

БУМ!

Что-то ударило в ногу, и я полетел в сугроб. Сев, я смотрел, как Говард спускается по ступеням крыльца, доставая из кармана два патрона.

– Дэниел, – сказал он. – Ты такой трус, что даже не способен признать существование своих желаний.

Остановившись напротив скульптуры мальчика с веслом, Холт переломил ружье и поместил патроны в стволы.

– Потому что твои желания настолько ужасны, – стволы с щелчком встали на место, – что пугают тебя гораздо сильнее твоих страхов.

Снег вокруг правой ноги покраснел. Эта сука подстрелила меня! Однако при более тщательном осмотре я обнаружил, что мне достался неполный заряд. Вероятно, дробинка-другая. Или картечина? Крупных животных сподручнее стрелять картечью, разве нет?

Возьми он немного левее и выше… Но он не хотел меня убивать – только напугать, верно?

Верно?

Говард направлялся ко мне, готовый выстрелом из ружья содрать с меня мясо и переломать мне кости.

Щелчок вставших на место стволов.

Щелк, щелк, щелк.

На миг страх парализовал меня. Затем инстинкты взяли контроль над телом, я вскочил и побежал в укрытие деревьев. Все, о чем я мог думать: как сохранить дистанцию между мной и зарядом того, что Холт припас для меня.

* * *

Уши ломило от холода. Я старался не обращать внимания на кровь, пропитывающую штанину. Но нога болела все сильнее, и вскоре я начал слышать далекий рев толпы вместе с голосом спортивного комментатора: «Ну что тут сказать? Митчелл, конечно, допустил несколько ошибок, но он и сам это знает. Зато потом он собрал оставшиеся силы, вставил челюсть и вернулся в Ведьмин дом, где разорвал Говарда Холта голыми руками, а голову швырнул в камин».

Среди еловых лап появился просвет. Звук двигателя. Автомобиль! На короткий период я потерял самообладание. По лицу хлестнула ветка, по щеке потекла кровь – и я выбежал на дорогу, размахивая руками. Вопить я не мог – воздуха не хватало. Водитель ударил по тормозам, бампер пикапа остановился в нескольких дюймах от моих ног. Открылась дверца, и пожилой мужчина в бейсболке с волосами цвета перца с солью вышел на дорогу.

Спасен. Спасен! Осознание этого наполнило меня таким облегчением, что я едва не свалился на капот.

– Черт возьми, я чуть вас не зашиб! – Майк Хенли одарил меня убийственным взглядом серо-голубых глаз. – Я видел ваш внедорожник, занесенный снегом. Что с вами стряслось? Выглядите так, будто вас прожевал и выплюнул сасквач. Или перевертыш? А ведь я предупреждал.

– Я вам все расскажу, как только мы уберемся отсюда. Полиция… Вы позвонили в полицию?

Старик снял синюю бейсболку, пробежал рукой по волосам и напялил ее обратно.

– Нет.

Сердце ухнуло вниз.

– Вы дали кому-то знать, куда направляетесь?

– Судя по вашему состоянию, стоило бы, да?

Он собирался сказать что-то еще, когда меня ослепило горячее облако.

42

В ушах звенело.

Когда я протер глаза, Майк лежал на земле, кровь дождем осыпала снег вокруг. Бейсболку сдуло прочь. Моргнув, я увидел зеленое лицо, темно-синюю бороду, желтую скрипку. Бейсболка стала фиолетовой и превратилась в кепи. Я уже видел скрипача однажды, в музее Гуггенхайма. Марк Шагал «Зеленый скрипач».

Говард стоял на границе деревьев и как раз переводил ружье на меня. Я непроизвольно вскинул руки. Ничто не способно дать столь же исчерпывающее представление об осторожности, как ружье, направленное тебе в лицо.

Значит, в левом стволе была пуля. Тогда что в правом? Что он припас для дальнего выстрела? То, что остановит подранка.

Холт не улыбался.

– Дэн, Дэн… А ты подумал, что было бы с тобой, позвони старик в полицию? Кромак до сих пор в подвале. Не говоря о ноже, которым ты убил его. Возможно, детская кофта тоже была бы найдена. В любом случае никто б не удивился, зная, кем был твой отец.

Он перевел ружье в сторону и потянул за спусковой крючок. Мне показалось, что эти два события произошли одновременно. Выстрел выбил щепки из ели за моей спиной, я схватился за живот, готовый поклясться, что почувствовал удар, отшибающий дыхание, и холод, простреливший меня от горла до паха.

Говард опустил ружье и закинул его за спину.

– Я хочу, чтобы мы относились друг к другу уважительно. К несчастью, после всего, что я сделал для тебя, наши отношения по-прежнему носят характер противостояния. – Он протянул руку: – Идем. Возьми меня за руку, я помогу тебе.

Я не сдвинулся с места.

– Нет.

– Нет? – Его голос зазвучал тихо и угрожающе. Он любезно ждал, подняв брови, придерживая ремень ружья. Но руку опустил. – Я могу причинить тебе такую боль, которая вскроет все замки, распахнет все двери, которые ты закрывал годами. Это сразу уничтожит тебя. Этого ты хочешь?

Я опустился на колени, склонив голову; волосы, слипшиеся от крови, упали на лицо.

– Так сделай это. Убей меня.

– Убей? – переспросил Холт. – Ты в самом деле думаешь, что я бы позволил этому случиться так быстро? Ты слаб, Дэниел. Вот почему твои руки дрожат, а мои твердые, как камень.

Он все еще держал дверь открытой – для всех, кто хотел в нее войти. Я тупо смотрел, как он подхватывает Майка под мышки и затаскивает на заднее сиденье пикапа.

– Ну и развалюха! Автомобиль Фрэда Флинстоуна посовременней был. – Говард поднял синюю бейсболку и, прежде чем швырнуть ее следом, задумчиво уставился на нее. – От тебя столько проблем, – признался он будничным тоном, захлопывая дверцу. – Кстати, я заезжал в его магазин. Ты знал, что у него остались жена и трое детей? И, держу пари, дюжина внуков. Вставай, мы проедемся.

Кровь – вот и все, о чем я мог думать в тот момент. Не та, что пролилась, а та, что осталась непролитой. Наверное, так и бывает: ты по уши в крови, а тебе мало. Я представлял, как на полной скорости переезжаю Говарда и сдаю назад – до того, как он уползет в кусты.

– Докажи, что ты понял, что от тебя требуется. – Он ждал меня возле открытой дверцы со стороны водителя. – Скажи мне, что от тебя требуется?

Боль, гнев, ненависть, страх, отчаяние.

Я улыбнулся в застывшее лицо Говарда, потому что хотел закричать.

– Сесть в машину.

– Я всегда верил в тебя, Дэнни. Видишь, ты не безнадежен.

Я мог избежать аварии. А мог утопить педаль газа в пол и стереть Говарда Холта с лица земли.

43

– Куда мы едем? – спросил я.

Говард бросил на меня короткий взгляд и снова отвернулся к дороге. Я сидел на переднем пассажирском, Майк вытянулся на заднем сиденье – лицом вниз, левая рука свесилась.

– Я помогу тебе понять кое-что еще о себе.

– Что, – монотонно произнес я.

Адреналин схлынул, оставив после себя опустошенность. В салоне работала печка, и я начал клевать носом; готов был заснуть с Холтом за рулем и трупом на заднем сиденье. Должно быть, так чувствует себя косуля, прекратившая бороться в пасти волка. В ее глазах безысходность, но не ужас. Жестоко, но все по законам природы.

Говард остановил пикап и поставил его на ручник.

– Выходи из машины. И не вздумай выкинуть какой-нибудь фокус, если не хочешь, чтобы я потащил тебя с простреленной ногой.

На кресле осталась кровь. Холод тут же забрался под одежду, нога разболелась с новой силой. Я старался не смотреть на старика.

Прихватив ружье, Говард вышел следом.

* * *

Увидев озеро, я испытал новый приступ ужаса, хотя полагал, что моя восприимчивость к ужасу притупилась шоком. Из расщелины торчал голый куст. Я отыскал взглядом точку, где спускался к озеру со стороны Ведьминого дома, затем – восточный берег (каменистый откос и стена елей), оказавшийся ощутимо ближе, хотя я по-прежнему не мог разглядеть, что скрывал ельник.

– Раздевайся, – велел Говард.

Я повернулся к нему, уверенный, что не замечу быстрого движения клинка, рассекающего мой живот, как порез на животе Кромака. Вместо этого вновь уставился в стволы ружья.

– Раздевайся, – повторил он.

Трясущимися руками я снял свитер.

– Джинсы.

– Говард…

– Не люблю повторять.

Это я знал.

Разувшись и отлепив штанину от ноги, я бросил джинсы в снег. После чего стянул футболку, заведя руки за голову и потянув за верхний край.

– Трусы.

– Я… я не захватил плавки…

Холт повел ружьем. Я снял трусы. Снег вокруг правой ступни потемнел; нога напоминала карамельную трость – белую с красными полосами, пахнущую металлической сыростью.

– Теперь – на лед.

Я спустился по камням, несколько раз едва не упав, и ступил на лед.

Каждый мой шаг сопровождали щелчки. Что-то отзывалось во мне на эти щелчки – так паук вздрагивает и замирает, когда паутина начинает дрожать… Когда земля уходит из-под ног. Или что-то уходит в землю.

Звуки далеко разносились в неподвижном воздухе над озером.

Сделав восемь шагов, я остановился.

За мной тянулась цепочка следов, состоящих из неполного отпечатка одной ступни.

– Дальше.

Я продолжил идти.

Снова и снова, словно кто-то стрелял из пистолета с глушителем, лед трескался под моими ста восьмьюдесятью пятью фунтами (хотя сейчас я наверняка весил меньше).

С деревьев, будто пепел, выдутый из костра, сорвались вороны, когда лед подо мной проломился и я с головой ушел под воду – в сосредоточие ледяного огня.

Тело стало невесомым. В ушах нарастало давление, пульс колотил в барабанные перепонки.

Чем глубже я погружался, тем крепче сжимала вода.

Когда мне было четыре, я упал в реку Элк и без единого звука пошел на дно. Клянусь, я не вспоминал об этом с тех самых пор. Руки отца, тянущие меня к поверхности, к новой боли. И слова, пришедшие из дальнего уголка памяти: «Все мы сделаны из одного теста, Дэнни».

Хватая ртом воздух, я цеплялся за лед. Почему-то адски болели пальцы на ногах, а холодный воздух обжигал кожу сильнее воды. Все мы сделаны из одного теста. Вот только хорошие послушные парни умирают первыми, а бунтари доживают до финала и им достаются все женщины.

Когда я выбрался на лед, меня начало выворачивать озерной водой. Я кашлял, пока не содрал горло. После чего пополз к берегу. Сосуды сузились, рана на ноге больше не кровила. Я полз и думал о долбаных моржах. Морж помогает себе передвигаться по мерзлому грунту и льду – нет, не своим моржовым прибором, а клыками, в том числе благодаря мощной шее и ластам. Думал о своем хозяйстве, о том, что, вероятно, больше не смогу полюбить Вивиан так, как мужчина способен любить женщину, потому что у меня там все к чертям смерзлось.

На берегу я свалился лицом в снег.

– Если не будешь двигаться, то умрешь, – сказал Говард.

Я принялся натягивать футболку и свитер. Пальцы ломило от боли. Поднявшись на ноги, нацепил трусы и джинсы, но зашнуровать ботинки не успел – прерывисто втянул бритвенно-острый воздух носом и потерял сознание.

Кто-то бил меня по щекам. Разлепив замерзшие ресницы, я открыл глаза и повернул голову. Говард опустился на корточки рядом со мной.

– Ну что, ты готов умереть?

Я поднялся на ноги и захромал к машине.

Полагаю, это и был ответ.

44

Забравшись в спальник, я собрался задохнуться в нем, как в брюхе змеи. Майк Хенли умер по моей вине. Хотелось бы убедить себя, что он просто проезжал мимо и я не имею к произошедшему ни малейшего отношения. Что угодно, лишь бы его смерть хоть в незначительной степени была не на моей совести. Но разве существует единица измерения, позволяющая определить, насколько ваша совесть обременена?

Мне не забыть его лица – я смотрел на него в момент, когда все произошло. Как смотрел в лицо Холта, Питера Бакли, Кромака.

* * *

– Голоден?

– Убирайся.

– Дэн, нам надо поговорить.

– Мне не о чем с тобой разговаривать, сучара.

– Это касается твоего отбытия.

Я сел в спальнике.

– Ты отпускаешь меня?

Холт устремил взгляд, потухший и беспредметный, куда-то в глубину коридора, где мимо дверей шуршала подошвами своих многочисленных ног тьма с головой лося. Впервые я видел его уставшим.

– Идем к озеру. Ветер стих, в лесу прекрасно.

Правая штанина по-прежнему была сырой от крови.

– Позволь взглянуть на твою ногу.

– Нет, – отрезал я.

* * *

Мы спускались к озеру. В просветах туч сверкали звезды. Уже достаточно стемнело, и я не видел его лица, только высокий силуэт, напоминающий длинное лезвие.

– Я уезжаю, – сказал Говард, – первого февраля.

– Куда?

Я почувствовал его взгляд, будто нож, приставленный к горлу, готовый полоснуть.

– Ты можешь уехать со мной. Начать все заново.

Темнота закачалась. Однако Холт говорил не о картине.

– У меня не получится.

– Думаю, получится, если ты захочешь.

– Оставить все… Вивиан…

– Тебе решать. Я буду ждать тебя в особняке первого февраля, до полудня.

Над головой что-то пронзительно закричало. Я включил фонарь и направил луч света на ветви бальзамического тополя. В двадцати футах над землей сидел мохноногий сыч – небольшой, с крупной головой, коротким коричневым хвостом и огромными желтыми глазами. Посмотрев на меня, сыч утратил ко мне интерес. Я опустил фонарь. Пусть стережет свою жертву, нападает, пускает кровь.

– Что, если я не вернусь?

– Тогда я уеду, и ты больше не увидишь меня.

Вернувшись домой, я забрался в ледяной спальный мешок. Нет, не домой – в Ведьмин дом. Ведьмин дом – не мой дом. Мой дом на Холлоу-драйв.

В темноте комнат, коридоров, лестниц что-то стучало, поскрипывало и щелкало. В этом был свой ритм, будто биение всепрощающего материнского сердца.

45

На следующее утро, счистив снег с капота и крыши, расчистив ветровое стекло и зеркала, я оказался в комфорте премиум-класса после холодной дыры подвала. На пассажирском сиденье лежали мои часы и швейцарский нож. Должно быть, остальное Говард сунул в багажник. Так или иначе, все это больше не имело значения.

Я вставил ключ в замок зажигания… и не смог повернуть его. Сейчас раздастся стук в боковое окно, я поверну голову и увижу стволы ружья, как много раз до этого. Однако на этот раз они выстрелят: ослепительная вспышка, вонь горячего металла, обжигающие сгустки крови и воспоминаний разлетятся по всему салону.

Прошлое имеет над тобой только ту власть, какой ты сам его наделяешь… Если ты постараешься, то покинешь это место по-настоящему сильным… Ты такой трус, что даже не способен признать существование своих желаний… Вот почему твои руки дрожат, а мои твердые, как камень.

Я медленно повернул голову.

В окне никого не было.

Часть меня тянулась к людям. Другой нравился подвал. Третья наблюдала со стороны, не чувствуя ни жалости, ни сожаления. Зверь, которого выпустили из клетки, разрешили вернуться в лес. Но хотел ли он покидать клетку? Кажется, она никогда не была заперта.

Единственное, что я намеренно взял с собой из Ведьминого дома, была фотография Вивиан.

* * *

Включив радио, я перепрыгивал с рождественской музыки на джаз, с джаза на рекламу, с рекламы – на выпуск новостей. На новостях запнулся, но все же заставил себя переключить радиостанцию. Впрочем, если ее имя я мог постараться забыть, то пижамную кофту буду помнить до конца своих дней.

На шоссе 123 я надавил на газ. Автомобиль только этого и ждал. Скорость привела меня в восторг. Все может закончиться здесь и сейчас, достаточно отстегнуть ремень безопасности и отпустить руль. Я вдруг осознал, что уже сделал это, когда из-за поворота показался минивэн. Сколько в нем детишек? Они хотят увидеть водопады перед Рождеством… Я выровнял автомобиль и пронесся мимо минивэна, мельком заметив лицо ребенка. Cuttin Crew тем временем заполнял салон своей знаменитой рок-балладой 86-го года: «Я просто умер в твоих объятиях».

* * *

За девять с половиной часов, преодолев более пятисот пятидесяти миль, я остановился лишь раз – залить полный бак и купить энергетик. Покинув Мичиган, я катил через Толедо, Порт Клинтон, огибая озеро Эри. Через Кливленд, по шоссе 90. Миновал небоскреб, напоминавший серебристое долото, где работал Уильям. Мимо пристаней, парков, домов. И наконец огни мегаполиса остались позади. Передо мной лежало двухполосное шоссе в коридоре деревьев и снега, ведущее к Шардону.

Правильно ли мы с Говардом поступили? Правосудие или кровь? Душу Эдмунда Кромака не бросят на весы, он не выслушает приговора, его имя не станет синонимом монстра, как имя Джозефа Митчелла.

Что бы выбрал отец, потерявший дочь: правосудие или кровь? Передал бы Кромака полиции? А потом? Видеть его на заседаниях суда в чистой тюремной форме, в окружении охранников, стерегущих его права, безопасность, душу. Не иметь возможности прикоснуться к нему. Взять нож, выпустить из него кровь, вырезать из него душу и бросить ее в землю.

Так правосудие или кровь? Что бы отдал человек, у которого отняли ребенка, за одно или другое? И что отдал я, чтобы сбежать?

Ответ один: все.

Кромак тоже сбежал. Как и мой отец. А смерть обнуляет все.

В начале шестого вечера, двадцать третьего декабря, я свернул с Уилсон-Милс-роуд на Холлоу-драйв. Призрачный декабрьский закат касался моего лица – холодного и застывшего – и соскальзывал вниз, за горловину свитера, ни за что не зацепившись.