Текст книги "Пустые комнаты"

63

– Сегодня она будет здесь, – сообщил Говард, бодрым шагом входя в комнату и включая кемпинговый фонарь в углу.

Я временно ослеп. Когда зрение вернулось, я увидел, что с собой он принес ведро – то самое, в которое я имел честь пару раз проблеваться. Пока не пришел Холт, я был уверен, что сижу за столиком в ресторане и жестом показываю официанту, что хочу еще один виски, культурно разбавленный крупными кусками льда.

– Говард, – прохрипел я, сжимая кулаки. Нейлоновые веревки на запястьях потемнели от крови, кисти распухли; такими руками я не расчертил бы даже поле для крестиков-ноликов. – Не ввязывай ее в наши с тобой дела.

– У меня с тобой больше нет никаких дел. Я просто хочу сделать тебе больно. – И Говард окатил меня из ведра – водой с кусками нерастаявшего снега. – Надеюсь, тебе удалось поспать. Потому что впереди у нас целый день.

После прелюдии в виде ледяного душа мы продолжили с того, на чем остановились накануне. Периодически я терял сознание, и он приводил меня в чувство ударами открытой ладони по затылку, повторяющимися с разницей в несколько секунд. Если и это не помогало, он возвращался с ведром.

Как-то Холт ногой отправил меня на землю вместе со стулом. Схватив меня за волосы, погружал мою голову в воду, позволял сделать несколько глотков воздуха, снова окунал. Я не мог решить, что хуже – пакет, шокер или вода. Наверное, все же вода, потому что совсем скоро моя башка превратилась в льдину, а легкие горели. Я хорошо изучил стенки и дно ведра. Как будто они нуждались в этом.

– Дэниел Джозеф Митчелл, – сказал Говард, когда я жадно глотал воздух сквозь залепившие лицо волосы, – есть у меня предчувствие, что из тебя выйдет толк.

Временами Холт куда-то уходил, но всегда возвращался. Я обращался ко всем, кто готов был меня слушать, просил их, чтобы с ним что-то случилось – несчастный случай, сердечный приступ, в Ведьмин дом нагрянет полиция. Но он всегда возвращался. Его бледное лицо было сосредоточенным, движения – осторожны и неторопливы, обращенные не на облегчение боли, а на ее причинение. Я вдруг подумал, что, должно быть, выгляжу так же, когда пишу.

64

Мимо пролетали всевозможные светящиеся указатели и дорожные знаки, когда из снежной пелены вынырнула одна из башен Макинака.

Вивиан въехала на мост в 16:59 на скорости двадцать миль в час – ограничение, введенное из-за ветра. До того как мост был возведен, между полуостровами курсировали автомобильные паромы. По радио звучал «Блюз придорожной гостиницы»[12]12
  Песня рок-группы The Doors, альбом Morrison Hotel, 1970 год.


[Закрыть]: «Смотри на дорогу, держи руки на руле. Да, мы едем в придорожную гостиницу. Мы прекрасно проведем время».

Снег проносился сквозь синее свечение фонарных столбов, выраставших высоко над головой подобно перевернутым ребрам некоего доисторического змееподобного существа. Еще выше – тросы оранжевого света, тянущиеся к башням. Справа – поверхность озера Гурон, едва различимая за круговертью, слева – озеро Мичиган.

Вцепившись в рулевое колесо, Вивиан напряженно смотрела на дорогу. Все четыре полосы движения были издевательски узкими, отсутствовал какой-либо разделительный барьер. А соседняя полоса и вовсе была из сетчатого, насквозь продуваемого металла; звук, который она издавала, когда едешь по ней, вызывал непередаваемые ощущения, преимущественно связанные с ужасом. Каково это, остановиться на ней и посмотреть вниз? Почувствовать запах холодного металла, льдин и чего-то еще – не то больницы, не то стоматологии.

У Вивиан расширились глаза – резко, как от боли. Особенно сильный порыв ветра чуть подвинул ее автомобиль к зеленому бортику, за которым зияла двухсотфутовая пропасть. Она сбросила скорость до десяти миль. Все пропало из виду – пролив, остров, полоска суши впереди, башня над головой – и закружилось в снежном вихре. На мгновение сквозь снег показался автомобиль, ехавший впереди. Новый порыв ветра – и видение пропало.

Можно ударить по тормозам, зажмуриться и ждать, пока ее не снимут отсюда. А можно восстановить сброшенную скорость и ехать дальше.

«Я проснулся и открыл баночку пива. Будущее неясно, а смерть всегда рядом».

Вивиан стала подпевать, все громче, и не заметила, как миновала мост.

* * *

Перед пунктом взыскания пошлины за проезд по Макинаку выстроилась небольшая очередь: четыре автомобиля, ближайший – автодом. Соседняя линия была для обладателей Мак-Пропуска.

Сборщик пошлины, молодой парень в форменной одежде с эмблемой моста и в очках в проволочной оправе, встречал ее широкой улыбкой из-за стекла. Доброжелательное безразличие. Вивиан протянула ему четыре доллара, он вручил ей квитанцию (для информации о Мак-Пропуске посетите сайт) и пожелал хорошей погоды, когда она в следующий раз будет пересекать Могучий Мак.

Проехав мимо вывески «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ВЕРХНИЙ ПОЛУОСТРОВ МИЧИГАНА», Вивиан заехала на ярко освещенную заправку, залила полный бак, купила бутылку воды, питьевой йогурт, сырные палочки и карту дорог (на случай, если электронная зависнет).

Снег, преследовавший ее на пути на север, догнавший в Индиан Ривер и сопровождавший через пролив, поредел, потом и вовсе прекратился. В разрывах туч, словно с картины Рейсдала, показались звезды. И проблеск заката, пронизанного темными нитями кровеносных сосудов. Вивиан опустила стекло, позволив последнему свету гаснущего дня коснуться кожи.

К северо-востоку уже взошла луна.

* * *

Съехав с внештатной автомагистрали 75, она покатила по шоссе 123. Метеорологическая служба сообщала о шестнадцати дюймах снега в Айронвуде и десяти в районе Мунизинга. До Такваменон Фолс – шестьдесят семь миль.

Через Траут Лейк. За низким сетчатым забором – кладбище. Промельк каменного креста. Мотель, закусочная, таверна. Рукописный баннер таверны сообщал: «ЗАВТРАК 8.00–11.30». Сразу за старыми железнодорожными путями, пересекавшими дорогу, шоссе делало поворот, уводя из городка.

Редкие встречные автомобили слепили дальним светом, ветровое стекло давало блики, приходилось зажмуривать один глаз и открывать его после разъезда. Шоссе 123 тянулось вдоль участка реки Такваменон, где та впадала в озеро Верхнее; выше по реке были водопады.

Когда Вивиан было шесть, она видела водопады: сорокафутовые матовые глыбы льда, грохот воды оттенка корневого пива. Дело в танинах, фенольных соединениях растительного происхождения: они попадали в Такваменон из кедровых болот, расположенных выше по течению, и окрашивали воду.

Мама была уроженкой Верхнего Мичигана, хотя юперского в ее выговоре совсем не осталось. А прапрадед Вивиан был финским иммигрантом, перебравшимся на Верхний полуостров в 1895 году. Многие юперы – потомки финских иммигрантов.

Вскоре среди деревьев вновь замелькали аккуратные одноэтажные домики, публичная библиотека, католическая церковь. Возле Общественного центра была табличка: «ВЫ ВЪЕЗЖАЕТЕ В ПАРАДАЙС. РАДЫ, ЧТО ВЫ ДОБРАЛИСЬ». Мимо с жужжащим ревом пронесся красный Polaris Khaos, его догонял салатовый Arctic Cat Crossfire. Около дюжины снегоходов Polaris и Arctic Cat стояли возле заправочной станции, под вывеской «АРЕНДА».

Прибрежная зона покрылась льдом, но центральная часть озера никогда не замерзала из-за штормов. Впереди был мыс Уайтфиш.

* * *

Вивиан пришлось сделать еще одну остановку, иначе ее мочевой пузырь лопнул бы. Под ногами раскатисто скрипел снег. Оставив дверцу открытой, она поспешно отошла от машины, расстегнула брюки карго, стянула их до колен и, чувствуя себя немного глупо, присела. Колючий воздух тут же прижался к бедрам. В салоне горел свет. Вивиан подняла взгляд. В разрывах туч виднелись звезды – их бритвенно-острое мерцание напоминало блеск колотого льда, острых гвоздей, серебристых игл.

Она подтянула брюки, и холод быстро растаял под прикосновением ткани, нагретой ее телом.

* * *

Тормоза были резкие. Сдав назад, Вивиан уставилась на дорогу, отходящую от шоссе.

А на что ты рассчитывала? Это не путешествие в Диснейленд.

Дорога ползла в коридоре огромных пушистых елей и покосившихся столбов линии электропередач с бессильно поникшими, а кое-где оборванными проводами. В отличие от шоссе расчищена она не была – гладкая, как стекло. Должно быть, прошедший с четверга снегопад завалил колеи, оставленные автомобилем Дэна.

В подлеске что-то мелькнуло. Почтовый ящик? Может, ворота?

По днищу автомобиля шуршал снег; еще несколько дюймов, и обратно ей не выехать. Тогда, вероятно, придется оставить «Хонду» и уехать вместе с Дэном. Эта мысль заставила сердце учащенно забиться. Так, стоя в очереди, предвкушаешь поездку на американских горках: живот сводит от радости и возбуждения, замешанных на страхе.

Нет, не американские горки, это не путешествие в Диснейленд, помнишь? А приемная стоматолога: ты сидишь и ждешь, когда тебя позовут в кабинет, где пахнет альдегидами, невыносимо холодными и пронзительными, точно февральский ветер, на кресло, под яркую лампу.

* * *

Шум двигателя был единственным звуком, разносящимся по округе. Колючие вершины елей терялись в темноте. Оглянувшись, Вивиан отчетливо увидела две колеи, проделанные протекторами ее машины на двух с половиной милях дороги, в красном свете задних габаритных огней. Продолжая сжимать руль, повернулась на сиденье и посмотрела на Главную улицу: дорога тянулась еще полмили и упиралась в круто возносящийся лес.

После Парадайса Хорслейк казался шокирующе неподвижным. Здесь было все – дома, церковь, даже парочка автомобилей. Все, кроме людей и света. Свет и люди составляли основу любого города.

Ни Дэна, ни его внедорожника.

Выбрав последний контакт из списка входящих вызовов, Вивиан прокрутила в голове сказанные им слова: «Это место значительно поправило мое положение дел». Вызов сорвался еще до первого гудка. Она глянула на экран аккурат в тот момент, когда пропала последняя черточка сигнала.

Оставив телефон в бардачке, на квитанции за проезд по Макинаку, Вивиан включила верхний свет и, чувствуя себя рыбкой в аквариуме, развернула на руле дорожную карту. В трех милях на северо-востоке было одноименное озеро. Дэн упоминал о нем. Впрочем, на Верхнем полуострове 4300 внутренних озер; где бы ты ни был, рядом всегда будет какое-нибудь озерцо.

И сплошной лес.

Здание, возле которого она припарковалась, оказалось гостиницей. «ХОРСЛЕЙК ИНН» – надпись полукругом на окне-витрине. Белые буквы, красная тень. На другой стороне улицы, в пятидесяти ярдах, была закусочная в той же цветовой гамме. Чем не «Отель Моррисона» и не «Хард-Рок-Кафе»?[13]13
  Обложка альбома Morrison Hotel.


[Закрыть]

Да, мы едем в придорожную гостиницу. Мы прекрасно проведем время.

Вивиан вытащила ключ из замка зажигания, поставила «Хонду» на ручник и открыла дверцу.

Перед гостиницей были следы ботинок двенадцатого размера, уводящие в сторону леса.

65

Когда на луну наплывали облака, лес погружался в темноту. Затем свет прорывался снова – столь яркий, что у него были резко очерченные границы, будто вырезанные ножом.

Очень тихо.

Тишина пугала, но ее невозможно было прекратить слушать, как если бы, бесшумно пересекая сугробы, не оставляя следов, к городку приближалась сама Смерть. Смерть была основой естественного хода вещей, тишина – ее часовым механизмом, и стрелки кружили по кругу, по целине циферблата, как скользят тени при перемещении источника света.

Коснувшись еще не остывшего капота, в тишине, абсолютной до звона, Вивиан глянула на гостиницу – и зашагала по улице. Ей необходимо было размяться, отвлечься, не смотреть на дорогу, не держать руки на руле. Может, заглянуть в несколько домов? В конце концов, Хорслейк больше не принадлежал людям. А лесу. Или лисам? Собирались здесь лисы, как в норе?

* * *

После смерти матери Вивиан стала много времени проводить у бабушки и деда по отцу. Дед греб на середину озера, весла стучали в уключинах, потом одним движением забрасывал их вдоль бортов лодки. У него было полно наживки. Как ни странно, лучше всего зарекомендовали себя куриные потрошки – они не извивались в пальцах, когда она подносила их к тонкому крючку. Вот черви – другое дело. Насаживать червей нужно уметь, иначе рыба, перекусив, уплывет, а крючок останется пустым. Как-то раз она предложила привязывать червяков к крючку швейными нитками. Это вызвало у деда улыбку. Виви, червяки глупые, у них отсутствуют болевые рецепторы. Им не больно, когда их протыкают крючком.

А рыбе? Больно ли рыбе?

Леска время от времени вспыхивала в озерной воде, точно серебристая нить, тянущаяся в темноту.

Обратно они возвращались уже в сумерках, и белые брюшка и желтые глаза гоголей, летящих над озером на ночевку, были прекрасно различимы.

Слышишь? Дед убирал непослушные локоны Виви за уши. Их крылья хлопают с пронзительным свистом. Да, многие утки могут похвастаться свистящим хлопаньем, но только у гоголя звук столь звонкий. Даже с закрытыми глазами ты не пропустишь полет гоголя.

Гоголи высиживали яйца в дуплах старых осин на берегу озера. Стоило подняться ветру, и шум осиновых листьев заполнял лес. Осенью буквально за пару ночей осинник мог вспыхнуть золотом и багрянцем.

А еще возле озера рос огромный кедр. Кедр не казался Вивиан каким-то особенным, пока она не узнала, что он может жить восемьсот лет, а отдельные представители вида – два тысячелетия. Должно быть, кедр до сих пор высится там. Он переживет всех. И ее тоже.

Однажды Дэн вернулся с рыбалки с двумя красными снепперами. Виви, как насчет запечь мерзавцев на ужин? Снепперы бились за свою жизнь на каменном полу кухни, их жабры раздувались, рты открывались и закрывались, глаза смотрели в пустоту. Отличала ли рыба боль от других ощущений? Холодный камень – от озерной воды? Скользящее прикосновение других рыб – от ножа? Чувствовала ли, когда Вивиан сделала надрез по направлению к ее голове, не погружая нож глубоко, чтобы не повредить внутренности? У рыб ведь есть сердце? Что-то же она вычистила в мойку, но не смогла отрезать им головы и тронуть глаза.

Позже, когда они ужинали, Вивиан готова была поклясться, что снепперы смотрят на нее через стол. Дэниел спросил, почему она не отрезала им головы. Надо было отрезать им их гребаные головы и вырезать глаза. Я научу тебя, Умница Всезнайка. И он прошел к ящикам, взял нож – тот самый, каким она выпотрошила их, – подцепил рыбий глаз, вытер о салфетку, скомкал и, ухмыляясь, бросил в нее. Ты не хищник, если брезгуешь головой, глазами, кровью, дерьмом, кишками. Примитивное убийство ради еды.

На следующее утро Дэн оставил ей подарок возле кровати: две рыбьи головы на блюде, все три глаза выложены перед ними, как трофеи трофеев.

Первые два года были незабываемыми, хотя даже тогда он бывал жесток. Те снепперы – капля в море. Но затем все покатилось под гору. Два года назад, когда он ночью возвращался домой, с ним что-то произошло. Вивиан видела его остановившийся взгляд, чувствовала исходящий от него запах, точно от животного, за которым гонятся, смешанный с резким запахом алкоголя. Он ничего не рассказал ей, но это повлияло на него: из его полотен исчез последний свет, солнце зашло, наступила ночь, и он стал больше пить.

Принимая решение убить, человек проходит точку невозврата и с этим решением живет до конца. Она не смогла бы убить, даже чтобы спасти собственную жизнь. А жизнь того, кого любит?

Дэн принимал решение убить всякий раз, отправляясь на охоту.

В школе, в которой Вивиан работала, был живой уголок с террариумом. Многие думают, что змеи холодные и скользкие, словно дождевые черви. Это не так. В действительности змеи теплые (вернее, позаимствовавшие тепло от термоковрика) и сухие, с гладким рельефом на шкуре.

Уборка в террариуме и кормежка змей часто ложились на нее. В террариуме жили один молодой и один взрослый королевские питоны. Однако оба отдавали предпочтение одному и тому же – темноте, тесноте и уединению своей норы. А также мелким млекопитающим. Например, крысам и мышам. От крыс и мышей питоны были в восторге.

Молодые (до года) питоны едят чаще – один раз в неделю. Взрослых (старше года) можно кормить примерно раз в две недели. Еда может быть как замороженной, так и живой, но непременно цельной – с шерстью, костями, внутренними органами, из которых змея получает нужные витамины и таким образом лучше растет.

Ты не хищник, если брезгуешь.

После кормления змею нельзя беспокоить, нужно дать ей время все спокойно переварить.

Вивиан предпочитала заморозку, предварительно умерщвленную и рассортированную по пакетам. Дальше – дело за малым: достать из морозилки, опустить пакет с кормовым объектом в холодную воду, подхватить пинцетом и, имитируя подергивания, предложить змее.

Однако иной раз кормовой объект не был ни замороженным, ни оглушенным. В таких случаях Вивиан старалась лишний раз не смотреть, но это не всегда получалось. Чаще это совсем не получалось. И она не только смотрела, но и не отводила взгляда.

Примитивное убийство ради еды.

Иногда Дэн напоминал ей змею. Но люди заводят змей, кормят их, целуют, даже кладут с собой в постель. Делая это, они должны отдавать себе отчет, кто хищник, а кто – жертва.

* * *

Пандус белой дощатой церкви проломился и заканчивался сугробом. Темнота внутри церкви всколыхнула воспоминания о часовне, которую она обнаружила десять лет назад, блуждая по бесконечным больничным коридорам с гипсом на руке…

Возле очередной неприметной двери была табличка с рельефно-точечным рисунком шрифта Брайля. Помнится, ее потряс контраст безликих коридоров и темного дерева, подчеркнутого солнечным светом, льющимся сквозь витражи. В часовне не было ни единой живой души. Не пахло чистящими средствами и лекарствами. Ни разговоров, ни мыслей.

Медленно переставляя ноги, Вивиан прошла по ряду, стекла хрустят под ботинками, и опустилась на скамью. Лица святых церкви Хорслейка вспыхнули в луче фонаря. Она опустила фонарь, свет собрался в лужу на полу. До тех пор пока ты их не видишь, они не видят тебя.

* * *

В приемной стоматолога стояли два коричневых дивана на металлических ножках, в выдвинутых ящиках архивного шкафа – папки с файлами пациентов. Все обволакивал слой пыли.

В пыли теснились отпечатки подошв ботинок четырнадцатого размера, к двери вела широкая полоса, а в кабинете не хватало одного стоматологического кресла. От оставшегося кресла веяло холодом; Вивиан коснулась скользкого долговечного винила, который, впрочем, в мгновение ока раскалится и прилипнет к коже, стоит на него сесть. Взгляд ее темных глаз вновь скользнул по широкой полосе, проложенной через кабинет, приемную, дальше, в сторону леса, – и уперся в виниловое кресло. Кто бы это ни был, он смог в одиночку уволочь эту громоздкую штуку.

* * *

Перед гаражом с проломленной крышей, в котором стоял пикап, ржавчиной сожранный до дыр, тоже были следы. Рукавом куртки, натянутым на пальцы, Вивиан струсила с ботинок снег, открыла дверь и шагнула в дом.

Луч поочередно выхватывал дровяную печь, белые коньки, висящие на гвозде на пожелтевших шнурках, ящик с углем, ржавую банку лукового супа. Холодильник цвета яичной скорлупы был подсоединен к розетке, но молчал – электричества не было.

Вивиан пересекла короткий коридорчик, в конце которого была спальня. У окна стояла детская кроватка, одеяльце отброшено. На желтом, как перья щегла, покрывале двуспальной кровати лежала раскрытая книга – «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл. Первое издание, 1936 год. Вивиан коснулась серого тканевого переплета. Где пыльник? Она была уверена, что книга рассыплется в ее руках тысячью страницами – тысячью и тридцатью семью, если быть точной. Но этого не произошло. Страницы отмечало рыжее пятно в нижнем правом углу. Вероятно, чей-то вариант подписи, как подпись Дэна.

Вивиан подставила страницы под свет фонаря. Книга была отложена на моменте, когда Скарлетт отправляется на звонкие удары топора и находит Эшли во фруктовом саду. Он обтесывает колья, чтобы восстановить изгородь, сожженную янки. Они говорят о трусости, немыслимой храбрости, ржании гибнущих лошадей. Скарлетт просит Эшли уехать вместе с ней. Он не может разбить сердце Мелани, однако в порыве целует Скарлетт.

Интересно, узнал ли предыдущий читатель, что произошло дальше? Или для него история навсегда остановилась на этом моменте?

Оставив книгу на прикроватной тумбе, Вивиан прошла через переднюю и очутилась в гостиной. Луч продвигался справа налево: телевизор, диван, два кресла, журнальный столик, зеленый ковер, полупустой книжный стеллаж. На журнальном столике – телевизионный гид, датированный июлем восемьдесят седьмого, а возле дивана – книги и виниловые пластинки. Среди настольных игр оказались «Монополия», «Флинстоуны», «Кролик Питер» и «Шедевр: Художественный аукцион». В эти игры играли задолго до ее рождения, но кто-то играл в них незадолго до ее прибытия в Хорслейк.

Несмотря на пыль и молчание электроприборов, все выглядело нетронутым, будто жильцы покинули дом пару минут назад. Да, пару минут и тридцать лет назад. Наверняка этому есть совершенно обыденное, даже скучное объяснение: налоги, электричество, погодные условия… Что должно произойти, чтобы ты начал жизнь с чистого листа?

Вивиан убрала ногу с «Подсолнухов» ван Гога и «Пашни» Констебля, подняла одну из карточек – «Буфетчицу» Эдуарда Мане. По ковру были разбросаны репродукции размером с поляроид. Кажется, он споткнулся об угол ковра и уронил коробку «Шедевра».

Стараясь больше не наступать на карточки, она приблизилась к окну, уже зная, что увидит: следы ботинок четырнадцатого размера. Он попал в дом через переднюю дверь, а слинял через окно. Вивиан попробовала поднять раму, та сдвинулась на десять дюймов, а дальше застряла.

Среди пластинок был двухцветный конверт «Эл Боулли и Рей Нобл: шестнадцать лучших композиций» 1969 года. Ей представилось, как биг-бэнд звучит в тишине Главной улицы, слабым эхом отражаясь от зданий.

Перед тем как уйти, Вивиан собрала репродукции, в том числе карточку с Бароном Дитрихом фон Оберлитцером, валявшуюся под диваном, и сложила все в коробку.