Текст книги "Миф тесен"

За что нас спасли от Ока Саурона

А рассвет уже все заметнее: око Саурона чуть было не взошло над Москвой, а и где ж ему еще и всходить: тук-тук, кто в Мордоре живет?

Но пастыри предупредили: «Символ торжествующего зла возносится над городом… Не надо потом удивляться, если с городом что-то не так пойдет». Не навлечь бы на Москву таким образом порчу. Уж лучше Победоносцев прострет совиные крыла, чем Саурон око. В упор я крикнул оку: «Слазь! Довольно шляться в пекло!»

В моем воцерковленном студенчестве я запомнил проповедь одного умного священника о том, что христианин не боится примет, дурных знаков и предзнаменований, события его духовной реальности происходят настолько на ином уровне, что весь прочий нематериальный мусор вселенной просто перестает иметь значение. В конце концов, когда у христианина есть право напрямую обращаться к Богу, не станет же тот в ответ разговаривать с ним через черных кошек.

Что касается ока Саурона – собирался ли его кто действительно возжечь, или ограничиться описанием такой возможности, – оно из художественной реальности. Такая бывает в книжках, на выставках, в кино, на сцене, в музыке: партия Одиллии, черного лебедя (не путать с маленькими), хоровод русалок, русалка Даргомыжского топит своего принца, Жизель до смерти утанцовывает своего. Око Саурона на небоскребе «Москвы-сити» – это и есть афиша Жизели, только побольше.

Москва полна образами зла, временами торжествующего. Не изъяты пока из библиотек все экземпляры «Гарри Поттера», «Вия» и Дантова «Ада». «Демон» Врубеля все еще завораживает посетительниц Третьяковской галереи, а лермонтовский – читателей. Все еще можно увидеть в кино галактическую империю зла и мертвецов, бродящих по развалинам Америки в результате осложнения после гриппа.

Бояться порчи, которая перейдет из художественного мира в реальный, вполне в понятиях нынешнего русского клира, который давно борется с детьми-волшебниками, Хеллоуином, Валентином и шестым айфоном нетрадиционной ориентации. Можно бы уже и ектенью подправить: «И избави нас от сглаза, моды и нашествия иноплеменных ценностей». И от глаза тоже, само собой.

Я провел подростковые годы под картиной, которую сам же и намалевал на грунтованном картоне. Там был какой-то гигантский обрубленный хвост, гроза, валящаяся набок готическая церковь. Подростки тогда слушали хэви-метал и еще не то могли нарисовать. Кстати, с ним церковь тоже борется, вместо тогдашнего комсомола. Под этой странной картинкой я успешно окончил школу, поступил в МГУ, заинтересовался христианством, и дома все были живы-здоровы, включая собаку, не то что сейчас. Бог, вероятно, просто не обращает внимания на такие мелочи. Я ведь далеко не бог, а не обращаю. Это в Северной Корее смотрят, у всех ли есть на стене портрет любимого руководителя, и для того не вешают занавесок. А Бог – не Ким, так ли ему важно, висит ли его портрет на стене или что другое?

Недавно на вокзале имени св. Юсты в Севилье встретил Эльфа с белыми длинными волосами, голубыми глазами и луком на плече. Эльфу было за тридцать, и он ждал поезда. Все-таки взрослые читатели и поклонники Толкина всегда немножко дети. А дети любят страшное и сказочное. От этого часто один шаг до божественного: как раз друзья и коллеги Льюис и Толкин знали об этом лучше других.

Беспощадная и рискованная духовная брань с оком – это, конечно, то же самое, что борьба с Хеллоуином, фавном из «Нарнии» и эльфом на вокзале. Но и борьба с интересным политическим посланием.

Око и судьба России

Око зла, все-таки зажженное над вечерней Москвой, стало бы главным видео– и фотосюжетом дня в мире. Что это значило бы для имиджа родины? Во-первых, иллюстрировало бы тезис послания В. В. Путина к Думе о том, что Россия не собирается закрываться от мира. Вот мировая премьера «Хоббита», и вот Москва в ней участвует на равных, несмотря на санкции и девальвацию.

И как участвует – зажигательно, со вкусом, знанием дела и самоиронией. Если око зажигают, значит, это нужно кому-нибудь наверху. Не оппозиция ведь его зажгла. Москва – это город, где шарик неправильной расцветки в воздух не запустишь, забор не покрасишь, а тут целое око на пути следования правительственного кортежа. Значит, есть на него высочайшее соизволение. Значит, этому соизволению доступна не только свечка в церкви от сглаза, но и тонкие смысловые галлюцинации. Увы, нет смысла на земле, но нет его и выше.

Когда-то самоирония была доступна российскому истеблишменту. Буквально вчера еще снимали «Нашу Рашу». Русский дом на зимней Олимпиаде в Турине так и назвали – Russky Dome. Притом что звукоподражательное «руски» – известный пейоратив, насмешливое уничижительное обзывательство. Ну, как если бы Украина назвала свой павильон на Венецианской биеннале «хохляцким». Многие английские словари помечают его как offensive, оскорбительное: для американцев правых взглядов оно звучит почти как commies (коммуняки). Ну так вот вам.

В этом был вызов и отсутствие тоскливой и абсолютно неплодотворной серьезности в отношении себя самих, которые теперь заменили кислород в местном воздухе: мы великие, мы правильные, мы возвышенные.

Толкин – наследник и представитель христианской аллегорической прозы. Когда Толкин писал свою трилогию, не было термина «империя зла», но если слова не было, не значит, что не было и соответствующей части мира. Была империя, где одновременно ненавидели личную свободу человека и христианство. Если тогдашний читатель захотел бы разместить Мордор на реальной карте, это было нетрудно сделать. Но с тех пор та империя пала. «Так зашипел его глаз вкруг оливковой этой дубины». Падение, которого Толкин не застал, но предвидел. А также предвидел и другое: бесконечную инерцию самолюбий, которая приведет к тому, что побежденное зло обречено будет вернуться.

Почему зажглось око Саурона в мире Толкина после разгрома зла? Потому что победители вместо того, чтобы уничтожить кольцо всевластия, оставили его у себя, чтобы им пользоваться в свое удовольствие и по своему усмотрению. В нашем мире око Саурона загорается отчасти по той же самой причине. Око Саурона над «Москвой-сити» было бы прекрасной иллюстрацией тезиса самого Путина о том, что Россия становится злее, потому что кто-то увлекся своей победой и не сдал кольцо всевластия. Да, орки мы, да, азиаты мы с раскосыми и жадными, вернее – с одним.

Кстати, если бы око зажгли над небоскребами Уолл-стрит, американская и мировая интеллигенция нашли бы тут множественный символический смысл. Просто набор аргументов был бы другим – больше из Кощея и «Скупого рыцаря». И возмущенная церковная общественность, пожалуй, имелась бы.

В СССР запрещали «1984» и «Звездные войны», в Иране – «Властелина колец», чтобы не подумали на них. И все тут же думали на них.

Возжечь на премьерный вечер над Москвой око Саурона, иронически отзываясь на чужой взгляд на себя и размышляя о своей репутации в мире, – свидетельство гораздо большей трезвости и духовного здоровья, чем попытка водрузить на бизнес-центре крест и кропить оттуда святой водой. Но нет, лучше перекрасим черного лебедя, от греха подальше, вдруг и черный ворон улетит.

Что Депардье нашел в России

Что все так возбудились насчет романа Депардье с Россией? Множество успешных и знаменитых иностранцев селятся в Гонконге, Сингапуре или Шанхае, где демократии и прав человека вообще нет, а одна сплошная диктатура. Зато это веселые, живые города с низкой налоговой ставкой, вкусной едой и бурной жизнью. Мы же не говорим: прочь из Гонконга и Сингапура, иуды европейских ценностей, покиньте их биржи, торговые центры и концертные залы. А то мы вам руки не подадим. Наплюем в ботинки. Напротив, мы сами едем туда на шопинг и покушать. Не говорим: проведите сперва свободные и честные выборы, а уж потом мы эту вашу пекинскую утку закажем. Мы вообще, когда куда-то едем, думаем, как нас там обслужат и как к нам отнесутся, да вкусно ли накормят и дорого ли возьмут. А не про то, не обсчитали ли тут кого на последних выборах и нет ли тут дурацких законов (а как правило, есть). Ну вот и Депардье так же.

Накал презрения в отношении Депардье говорит только об одном – о том, что он покусился на святое убеждение думающей России, что мы живем в СНС – самой несчастной стране мира. И, живя в ней, то ли несем крест, то ли делаем ей большое одолжение – потому что ни один нормальный человек во всем мире не захочет поменяться с нами местами – ни финн, ни тунгус, ни калмык, ни тем более француз. А он уже тут как тут.

С Депардье произошла та же история, что с российскими актерами, которые перед выборами выступили за Путина. Его, как их тогда, бросились бить за то, что он имеет другое, чем мы, мнение о России. Хотя демократия вроде бы и состоит в праве высказывать свое личное мнение.

Никто никогда не утверждал, что актеры самые умные и информированные люди. Но ведь и присяжные в судах тоже не самые. И так называемые простые избиратели, которым мы вроде бы хотим наконец-то вручить судьбу страны на по-настоящему честных выборах – тоже. По части принятия политических решений, вообще-то, нет большой разницы между Депардье и его средним русским зрителем. Но мы же хотим, чтобы он выбирал нам власть. Вот Депардье выбрал.

Личное дело

Некоторые украинские коллеги написали, что Депардье получил русский паспорт за деньги. В том смысле, что ему за него Путин заплатил. Потому что гражданство такой ужасной страны можно подсунуть только с мешком евро в нагрузку. Но это, конечно, история не про подкуп.

Разберем личное дело народного артиста Депардье. В нем явно присутствует антитусовочная злость. Представьте, что вы свободно мыслящий, независимый человек. Известный артист, да что там – крупнейший артист Франции. С другой стороны, вы – часть цеха, принадлежите к кругу, богеме, тусовке: журналисты, актеры, писатели, сценаристы, критики. И все одно и то же: «Россия? О c'est tant terrible – Путин, КГБ, Газпром». Нахмурились, поморщились, скривились. И главное, это ж не от любви к России, не от переживания за нее, непутевую, где опять все не так, а надо, чтобы так. И даже не от ненависти: пропади, клятая, пропадом. А просто так, за компанию. Им на самом деле в России никак не надо. Им все равно. Если завтра ее не будет, в жизни обычного парижанина ничего не изменится – трус там, мор ли, нашествие ли иноплеменников. Он и не вспомнит, что была такая, через месяц.

В этой среде разговор о Путине и России – неутомительный и совершенно безопасный способ показать свою разборчивость по части добра и зла. Солидаризоваться со всем хорошим в мире и заодно со своей средой. Сказав, что Путин, Россия, Газпром, КГБ, а раньше – Чечня, а раньше – еще что-нибудь, – терибль, вы ни с кем не поссоритесь, никого не обидите, ничем не рискнете.

А теперь представьте, что вы гений. Матерый человечище. И что вам не все равно. Вы тут были, а они нет. Снимались, зарабатывали, тратили, раздавали автографы. И когда вы слышите это никого ни к чему не обязывающее «фу», вас это бесит. Потому что ругать Путина во Франции – это как в советском анекдоте: выйти на Красную площадь и сказать, что Рейган дурак. Это как ругать Саакашвили и Майдан в современной России, даже безопаснее: у нас о Грузии и Майдане хотя бы два разных мнения, можно и поссориться с кем-нибудь, а тут вообще одно.

Ну хочется ведь всех послать, правда? Это всегда очень большое искушение, которое время от времени возникает у каждого сильного художника, да просто у каждого соображающего человека. Вы все Мальвины, а я Буратино. Хрясь носом по их уютному нарисованному очагу. Вот вам дырка. Пусть оттуда дует экзистенциальный сквозняк. Пусть мерцает загадочное, темнеет страшное. Настоящее, а не нарисованное на вашем холсте. Потому что я, плоть от плоти вашей, француз, парижанин, я теперь русский. Muzhik. Cosaque. Съели?

Гоген из Франции на Таити уехал. Что, на Таити тогда было больше цивилизации, демократии и прав человека? А мы сейчас смотрим картины, восхищаемся Гогеном: вот нестандартный человек, на Таити убежал. Может, им, художникам, хочется простоты нравов, силы, грубости, простора и первозданности. В детстве в ковбоев и индейцев играли? А ведь те и другие одинаковые мерзавцы.

Депардье в Нирване

По нашей этой логике что получается? Это у нас тут тоска, стремление к прекрасному, далекому, возвышенному. У нас неудовлетворенность, мечтания, борьба. А от европейца мы требуем, чтоб никуда не стремился. Если ты европеец (или американец) – тебе и так свезло, сиди дома, радуйся своему французскому паспорту и честно выбранному лысому партфункционеру в очках, украшай нам Париж. А европейцу-американцу, может, тоже хочется куда-то стремиться. Вдаль. Желать, чего нет под боком. Но мы его не пустим. Не рыпайся, не порти нам мечту.

А ведь нам самим трудно разделить, что в нашем удовольствии от Парижа рождено положительными свойствами самого Парижа, тем паче тамошними правами и свободами, а что происходит от смены обстановки, впечатлений и освобождения от ежедневных дел. Может, нам там все сугубо свободным кажется, потому что мы там на работу не ходим.

Представьте, что вы просыпаетесь каждый день по будильнику раньше, чем хочется, и вам надо на работу по пробкам или в метро толкаться с мигрантами, держать сумочку, а начальница дура, и все это в Париже. И любят разнообразные не те, а та самая – нет. И соотечественники выбрали какого-то урода. И хочется собаку, а ТСЖ запрещает, потому что оно лучше собаки. А вокруг Париж, Париж.

Почему когда европейцу хочется джунглей, хижин с комарами, есть с бананового листа кишечными палочками, мы его понимаем, а когда ему же хочется изб, резных наличников, колючих звезд на морозном небе, румяных щек, чая в подстаканнике, мы его отказываемся понимать?

Множество вполне выдающихся западных интеллектуалов очаровались СССР, который как раз по части прав и свобод был сильно хуже путинской России. Почему не принять того, что кто-то в индивидуальном порядке – на личный страх и риск, вопреки мнению своего культурно близкого большинства, была не была – очаровался Россией? Пусть хотя бы в качестве Таити.

Западный Сингапур

Конечно же, Депардье ищет в России не то же самое, что есть во Франции. Он совершенно не считает, что у нас такая же демократия, как во Франции, только лучше. Но она ему и не нужна.

У нас ведь среди самых приличных людей не считается зазорным похвалить за мудрую и решительную экономическую политику то Франко, то Пиночета, Гонконг с Дубаем, Сингапур, Тайвань, Малайзию, Южную Корею. Ну вот Депардье – как практикующий бизнесмен – и увидел в России то, что мы видим в Гонконге с Малайзией. Разумное ограничение свобод ради экономики. «В полностью-то свободной Малайзии – ох, что бы началось», – говорим мы про малайцев. А он так же про нас.

В политэкономическом смысле мы еще недавно выглядели как ближайшая к Европе та самая капиталистическая диктатура. Власть, которая занимается экономикой без оглядки на вечно попрошайничающую толпу. Не влезает ради нее в долги на сто лет вперед. Свободные от профсоюзной бюрократии отношения труда и капитала. Общество, ценящее материальный успех. Монетократия, где никому не придет в голову лицемерно притвориться, что голос Коко Шанель действительно, на полном серьезе, равен голосу сенегальской продавщицы «Шанели» в парфюмерной сети. Где не надо оглядываться на то, что скажут несколько миллионов вечно жалующихся бездельников, кого они выберут и каким налогом захотят тебя обложить. Где никому не придет в голову утверждать, как это бывало в советское время, что быть уборщицей – это так же почетно, как быть академиком, и нужно немедленно выслушать ее ценное мнение о государственных делах.

Депардье, вероятно, ошибается по части успехов русского экономического авторитаризма. К нашей власти есть претензии не только как к демократии, но и как к капиталистической диктатуре. Но другого Сингапура от Атлантики до Урала у меня для вас нет. Незадолго до перехода Депардье в русское подданство забастовали сингапурские водители автобусов, нанятые в материковом Китае. Зачинщиков посадили, 25 активистов выслали обратно в Китай, остальных предупредили, что в следующий раз вышлют и наймут новых. Где так могут поступить с бастующими в Европе, кроме Москвы? Во всяком случае, мало кто из наших критиков Депардье в здравом уме согласился бы на прогрессивный налог, под который тут же бы и попал.

Но даже если Депардье неправ от начала до конца, даже в этом случае у меня вопрос к написавшим тьму длинных и коротких сообщений о том, что российское гражданство брать неприлично. Это что, им можно замараться, что ли? Российское гражданство, оно, вообще-то, не только Путина и депутатов Государственной думы. Оно еще гражданство Борис Борисыча Гребенщикова, Т. Н. Толстой, В. Пелевина, композитора Десятникова, актеров – не только Депардье, но и Юрского. Мое, в конце концов. Я не вижу, каким образом это гражданство может кого-то замарать. Я лично не против, чтобы Депардье был одного гражданства со мной и Борис Борисычем Гребенщиковым. Я, наоборот, в эту компанию много бы кого позвал.

Напав на Депардье, мы находимся в логике «чем хуже, тем лучше». Отобрать Олимпиаду – никто из приличных людей не должен нас хотеть, пусть все говорят, какие мы отвратительные. А Китай с Сингапуром пусть дальше хвалят. Нам все кажется, что за границей к нам слишком хорошо относятся и поэтому у нас такая власть. Поживите за границей, и вы быстро узнаете, что за границей к нам относятся гораздо хуже, чем мы думаем. И порой – чем мы заслуживаем. И отчасти поэтому у нас такая власть.

Не хуже других

В России многие не любят собственное правительство и распространяют эту нелюбовь на все окружающее. Сочинение на тему, как я плохо провел лето, ужасно – зиму, отвратительно – осень и паршиво – весну, пользуются гарантированным успехом.

При этом мы очень любим западные рейтинги. В том числе за то, что они, как правило, соответствуют нашему текущему самоощущению, выраженному в сочинениях о паршиво проведенных осени, зиме и весне. Западные рейтинги показывают, что это ощущение не случайно. Ну вот, что вы хотели, мы же худшая страна в мире, худший город в мире, здесь невозможно жить, дышать, творить, любить и ездить на велосипеде – и за все это приходится еще и платить больше всех.

Поэтому, когда западные рейтинги вдруг показывают иное, мы в замешательстве. Например, в 2012 году мы мало того что попали в рейтинг «Города возможностей» (а не всех берут), но и оказались там рядом с Шанхаем, Пекином и Куала-Лумпуром, всего на четыре позиции ниже Милана. Рейтинг все более или менее проигнорировали – как противоречащий нашей картине мира. Тем более, что там у Москвы лучшие результаты в графах «Экономическое влияние» (9-е место) и «Устойчивое развитие» и «Окружающая среда» (7-е и 8-е – рядом с Парижем). Мы третьи среди мегаполисов по зелени, в первой десятке по доле населения с высшим образованием, сети общественного транспорта, числу публичных библиотек, четвертые по охвату широкополосным интернетом.

Как в это можно поверить? Вот если бы мы оказались на двухсотом, вот если бы позади Аддис-Абебы, вот если бы там, где нигерийский Лагос, это бы соответствовало нашему бескрайнему чувству собственной обделенности.

Когда снимали Лужкова и назначали Собянина, чего только я не узнал про Москву. Что экономических перспектив у нас меньше, чем у Пекина с Бомбеем, а заодно и с Мехико. Что Москва – один из самых опасных, криминальных городов мира. (Как говорил Геннис, проезжая через Гарлем: «Мы здесь самые страшные».) Да что там – в Москве нет зелени, нечем дышать, нет дворов, нет архитектуры, нет городской среды. Ни дворов, ни дорог, ни парков, ни зеленых насаждений, ни пройти ни проехать, ни кола сердцу, ни двора уму.

И вроде все это пишут люди, видавшие мир. В Москве нет зелени! Ну да, конечно, зимой ее действительно нет, не спорю. А зима у нас полгода. И в этом смысле любые Афины с Мадридом лучше. Правда, в Мадриде ее нет другие полгода – там, где не поливают.

Но вот летом – летом в Москве нет зелени? А где она есть-то тогда? Про зелень обычно говорят, вспоминая роскошные парки центрального Лондона или Сентрал-парк в Нью-Йорке. Но Сентрал-парк в Нью-Йорке один, кроме него, зелени считай, что и нет. А у нас в центральной Москве нет парка размером с Сентрал, зато почти каждый наш двор в европейском или американском городе числился бы парком.

Любой двор любой московской сталинки – по европейским меркам парк, по лондонским – square, по вавилонским – сады Семирамиды. Любое пространство между двух хрущевок, двор между корпусами моей кирпичной раннебрежневской девятиэтажки в любой столице Европы, Америки, Азии был бы парком, имел бы отдельное гордое название и был бы нанесен на карту. У меня их возле дома три, все безымянные проходы между домов.

У реального советского социализма не так много реальных преимуществ, но вот эта щедрость городского жилищного планирования – одно из немногочисленных. Давайте признаем: Москва – очень зеленый город. Полгода в году. Еще три недели – желтый и красный.

Вместо того чтобы ныть, что у нас в городе нет мест вроде Сентрал-парка или Гайд-парка, осознаем, что у нас возле каждого дома парк, и будем относиться к ним не как к проходу между домами в лопухах, где можно все повытаптывать, а как к Гайду и садам Тюильри.

Все это относится и к жалобе на то, что в Москве нет дворов. Мне бы и в голову не пришло, что их нет, если б сам не слышал такое по радио, не читал на страницах газет, не кликал в сети. А где есть? Если у нас их нет, то и нигде. Москва – это город дворов. Вообще, русские города – это города дворов. Это особенность нашего градостроительства. Нигде я их не видел больше.

В городах Запада и Востока за сомкнувшимися фасадами домов, внутри огороженных ими квадратов можно найти: 1) ничего; 2) темный вентиляционный колодец с трубами и коммуникациями; 3) маленький дворик с клочком травы и двумя кустами, доступный только жителям выходящих на него домов; 4) прекрасное итальянское, испанское, сирийское патио с колоннами, с фонтанчиком или без.

Последний вариант прекрасен, но он предполагает двух, максимум трехэтажные дома. И если это не палаццо на одну-две семьи – это уже не двор, а коллективная прихожая. Так он и работает. Если же в доме хотя бы пять этажей, патио превращается в темный глухой колодец: все мы знаем патио Петербурга. А ведь по размеру они никак не меньше севильских. А если в доме этажей двадцать, как в Гонконге, то двор вообще превращается в ничто.

В отличие от большинства городов мира, у нас за пространством улицы есть еще одно – не меньшее, а то и большее по размеру: мир дворов. Там лавки, песочницы, горки, парковки, иногда цветники, гаражи для лазанья детей по крышам, бабушки на лавках, детские сады, иногда – все реже – веревки с бельем и друзья дворника-киргиза с пивом. В них, во дворах, если в центре, – малый и средний бизнес, в них турагентства и ремонт обуви, встречаются, хотя и редко, фонтан, бронзовый атлет, цементная русалка. Москва – город дворов. Вместо того чтобы фантазировать, как нас обделили дворами, надо раз и навсегда осознать, что мы единственный мегаполис мира с таким количеством дворов, не давать их в обиду и под застройку, не запирать от всех (а в последнее время запирают все меньше) – и что надо что-то с ними делать, что-то важное и прекрасное.

Общее место, что в Москве нет архитектуры. Конечно, Москва не Флоренция, не Венеция и не Рим. Но, вообще-то, не только Москве тщетно тягаться с Италией. Париж стилен и единообразен. Но кто сказал, что единство стиля лучше, чем разнобой? Ведь прекрасен же разностильный Стамбул. А в центре разностильной Москвы к тому же стоит лучший городской замок Европы: не какая-то новодельная декорация вроде Нойшванштайна, а настоящий бург XV века, лучшей из возможных работы – итальянской, но с достаточной локализацей производства, чтобы не быть просто импортом или копией. Эдинбург, Пражский Град, Кастелло-Сфорцеско – это все достойные соперники, ровня, а вовсе не недостижимый идеал, рядом с которым только и можно обкусать локти по самое плечо.

Все разговоры о том, что у нас нет архитектуры, – идеальный фон к сносу кому чего захочется: чего жалеть? Все равно не Париж. А вот Наполеон пишет в письме Жозефине, что Москва оказалась городом не хуже Парижа – сады, церкви, дворцы. А пожар с тех пор, мы знаем, способствовал ей много к украшенью, дворцов не убавилось, а прибавилось, к древнерусскому стилю, нарышкинскому и елизаветинскому барокко с классицизмом с тех пор добавились ампир, псевдорусский стиль, модерн, конструктивизм, еще один ампир, а потом наш социалистический баухаус с дворами. Теперь вот небоскребы, если кому не хватало.

Вместо того чтобы стонать, что у нас нет архитектуры, и давать алчным девелоперам-убийцам повод для новых сносов, лучше поснимать кондиционеры с той, что есть, и выгнать из центра девелоперов.

Вообще, в Москве две беды: кондиционеры на фасадах и машины на тротуарах. Ну, еще хорошо бы, конечно, чтобы водители повежливее, автобусы поновее, трамваи побыстрее, подземных парковок побольше, пробок поменьше, выборы посвободнее, депутаты поумнее, кто же спорит. Но из того, что у нас нет хороших депутатов, делать вывод, что у нас в городе нет и дворов с деревьями, несправедливо. И депутатам, и деревьям обидно.