Текст книги "Миф тесен"

Русская уникальность

Странности в действиях наших властей и всякую жуть в образе жизни и поступках преданного им народа объясняют русской уникальностью. Практически идеальным образом эту программу выразил в интервью молодой телеведущий, который учился тележурналистике у Парфенова, а потом проработал своего учителя в специальном фильме с православных позиций и после этого был повышен до ведущего главной разговорной передачи на «России-1». Правильно, стало быть, проработал и правильно сформулировал.

«История России в ХХ веке, – говорит тележурналист, – это картины, которые не проживала ни одна нация ни разу за всю историю. Это, кстати, делает неуместными любые сравнения нас с кем-то еще. Ну вы видели страну, пережившую только за один век семь войн, три революции, четыре политических режима, вырезание всей элиты общества и геноцид населения численностью с современную Германию? Прибавьте к этому наш не везде пригодный для жизни климат и его разницу на территории страны, размеры, геополитическое положение, ресурсы, самую большую границу в мире с самым большим числом сопредельных государств, девять часовых поясов, слабую расселенность в части страны. Это все вещи, что делают управление такой державой очень сложными, а всякое потрясение – чрезвычайно разрушительным».

Депутаты запретили усыновлять детей за границей – это потому, что у нас было семь войн, ясное дело. Гомосексуализм нельзя публично оправдывать, потому что у нас девять часовых поясов. Взятки берут до 90 % от сметы проекта – потому что самое большое число сопредельных государств. Дорог нет – потому что четыре политических режима. Выборов не проводим – потому что геноцид населения с Германию. Нечисто в подъездах – потому что не везде пригодный для жизни климат. Гоняем по городу со скоростью 180 км/ч – потому что самая большая граница в мире: три дня скачи, никуда не доскачешь. И только с властью все понятно: было вырезание элит.

Вот семь войн – мы «семь» как считаем? Японская – раз, Первая мировая – два, Гражданская – три, Отечественная – четыре. А еще что? Чеченские идут за две или за одну? А седьмая – Финская, что ли, 1939–1940 гг.? Или Афганская, 1979–1989 гг.? Так ведь эти вроде бы мы сами начали.

Октябрьская революция – главное событие ХХ века, учили нас в школе. Нам кажется, что ничего подобного никто в мире не переживал. Хотя одних революций в мире в 1917 году и окрестностях было с десяток: у нас, в Китае, в Иране, в Мексике, в Германии, в Австро-Венгрии, на обломках Османской империи. Во всех странах с задержавшимся развитием – когда страна одной ногой встречает рассвет Возрождения, включилась в глобальную экономику и интеллектуальную работу, а другой – завязла еще где-то там, в Средневековье. Ну и скажите, не вообще, а исходя из текущей политической и экономической ситуации, какая революция важнее для мира – наша или китайская?

Ведь в обычной-то жизни никто же не говорит в здравом уме: моя ангина – с самым красным горлом, мой кашель – самый глубокий и самый сухой (мокрый, ненужное зачеркнуть), мой аппендицит – самый извилистый и гнойный, резать, к чертовой матери. Про ангину с аппендиксом так не говорят, а в делах истории и политики – пожалуйста: не было еще в мире таких мозолей, такой ангины, такой холеры, такого аппендицита, как у нас. Никто так не горел, не простужался, не терял работу, не промокал, не проголодался, как мы. Наш глад – самый голодный, наш трус – самый трясучий, нашествие иноплеменников на нас – самое варварское.

Однако если чужой холеры, потопа, голода не замечаешь, это не значит, что их не было. И уж точно любой медик, услышав от пациента: «Доктор, неуместно сравнивать мою холеру с какой-либо другой», заодно пропишет ему поход в скорбный дом и будет совершенно прав с чисто медицинской точки зрения.

Вы знаете страну, которая создала утонченную культуру, великую поэзию и живопись, остановила нашествие монголов, потом вошла в период внутренней смуты, и хищные западные державы уже строили планы на ее землю, но она смогла подняться под руководством сильного императора-реформатора, стала лидером в своей части мира, первой среди окрестных народов бросила вызов надменной западной колониальной державе и победила, пережила за сто лет несколько войн, включая гражданскую, поражение, разрушение большинства городов, унижение иностранной оккупацией, но выстояла, поднялась, стала второй экономикой мира и обеспечила своему народу один из самых высоких на земле уровней жизни? И всё это – несмотря на то, что страна с огромным населением находится на нескольких небольших островах в самой сейсмоопасной зоне планеты, ее городам постоянно угрожают землетрясения, вулканы и цунами, но она восстает снова и снова, и она – единственная во всем мире – пережила ужас атомных бомбардировок. История Японии – это «картины, которые не проживала ни одна нация ни разу за всю историю».

А вот другая страна. Расположенная на стыке Востока и Запада, она оказалась форпостом, передним краем христианской западной культуры, просветила и крестила многие окрестные народы, остановила нашествие монголов, став щитом остальной Европы, а потом еще раз спасла Европу от исламской угрозы в виде турок-османов, но затем пережила смутное время, воспользовавшись которым, соседи разорвали ее на части. Но народ этой уникальной страны, которую просто совершенно неуместно сравнивать с другими, не потерял ни языка, ни религии, ни национальной гордости, два века сопротивлялся захватчикам – крупнейшим империям тогдашней Европы, вновь возродил свое государство, пережил революцию, мировые и гражданские войны. Эта уникальная, ни на какую другую не похожая страна отказалась подчиниться нацистскому диктату, брошенная всеми, один на один воевала с Гитлером, вновь была стерта с карты двумя страшнейшими тоталитарными режимами, которые знала история, потеряла во Второй мировой войне пятую часть своего населения, и не только в лагерях – на полях сражений ее граждан погибло больше, чем англичан, – попала под власть советского тоталитаризма, но не сдалась и так активно отстаивала свою свободу и христианскую веру, что сам этот тоталитаризм покосился и рухнул, а страна вернулась в свой европейский дом. Нет, совершенно бессмысленно сравнивать эту страну, Польшу, с какой-то другой.

А вот эту – еще бессмысленней. Страна – наследница Византии, на протяжении столетий – величайшая империя, чья столица была много сотен лет единственным городом-миллионником Европы. Многонациональная держава – мост между Востоком и Западом, – простиравшаяся на три континента, котел культур, где в лучшие времена мирно сосуществовали, богатели, служили общей родине мусульмане, христиане, иудеи. Страна, которой завидовали и которую боялись соседи, и когда в ней началось смутное время, алчные иностранные державы накинулись и стали рвать ее на части, пока не разрушили, казалось – окончательно. Но народ этой уникальной страны не сдался, и, после того как у него забрали пять шестых территории, на обломках империи построил крепкое национальное государство, пережил перевороты, попытки революций и сепаратистские войны, провел модернизацию, создал страну, экономическим успехам которой завидует та самая Европа, которая когда-то ее презирала и разрушала. Бессмысленно даже сравнивать Турцию с любой другой страной.

Можете поиграть в дружеской компании в такую игру: выбрать страну и выдать пассаж про ее уникальность, и пусть друзья угадывают – уникальную, ни на какую другую не похожую, мост между Востоком и Западом, невероятно страдавшую, пережившую войны и революции, диктатуры, тоталитарные эксперименты и потерю территорий, восставшую, внесшую уникальный вклад в цивилизацию… Венгрию, Армению, Германию, Грецию, Грузию, Италию, Испанию, Португалию, Китай, Индию, Индонезию, Францию, – и так без конца.

Я не к тому, что Россия не особенная. Она очень, очень особенная. И не к тому, что она не уникальная. Ещё какая уникальная. Просто эту уникальность надо правильно понимать. Не надо понимать ее как единственное цветное пятно на сером фоне. Или пятно белое: мы единственные, чистые, лучшие. Или – как у нас это чаще делают с упоением, – пятно черное: мы страдали. Или – мы худшие. Интеллигентский разговор о том, что Россия – худшее место на свете, где все не как у людей, – это ведь тоже вариация на тему о том, что мы совершенно особенные, абсолютно не такие, как все, самые страшные в мире, самые безнадежные. Это ведь тоже разговор про то, что совершенно неуместно сравнивать нас с любой другой страной. А тут уж советский ли, антисоветский, как говорил Бродский, какая разница?

Россия не цветное на сером и не черное на белом (или наоборот), Россия – цветное на цветном, одна из красок мира, одна из его нот. Россия – одна из стран, живущих в истории, по тем же историческим законам, что и другие.

Когда уколешься сам, больно. Когда укололся другой или колешь другого – не так. Но только очень примитивное, древнее, архаическое сознание делает из этого вывод, что только я существую по-настоящему или что я лучший и особенный. Потрясения вообще разрушительны, а не только в России. Взять хотя бы падение Рима: думаю, что римлянам совершенно справедливо казалось, что никто не испытывал подобных потрясений. Вот уж кто имел право.

Мне кажется удивительным, в частности, как люди, называющие себя христианами и заявляющие, что смотрят на мир с церковных позиций, настолько превозносятся над другими народами, что даже приблизительно не хотят ставить их историю, их географию, их страдания, их опыт рядом с собственными. Чтобы на одном уровне или выше – и речи не идет.

Это странно, потому что христианин, как мне кажется, по меньшей мере должен хотя бы ставить в один ряд с собственной географией и собственной историей то место, то время, тот комплекс государств и народов, который выбрал Бог для того, чтобы воплотиться, умереть за грехи мира и создать церковь. Уж вот эти-то события, эти места, эти времена для христианина должны быть абсолютно уникальными – если не выше, то хотя бы сопоставимыми с историей его собственной страны.

Любовь должна быть трезвой. Лучше любить за реальные черты, чем за вымышленные, еще лучше – просто так, ни за что, а не за то, что самая умная, самая красивая, с самым трудным детством. Потому что тогда можно смело смотреть вокруг и не бояться увидеть мир таким, какой он есть: ведь тогда не страшно встретить умнее, краше и с детством потяжелее.

Другой Путин и его новый режим

Гребенщиков и Макаревич выступили против Путина, записали ролик и песни: теперь они – отдельно, власть – отдельно, как в советские времена. Полиция конфисковала картину с петербургской выставки, автор полотна бежал за границу. Новосибирский художник получил официальную бумагу о «запрете художественной деятельности». Против зарубежных артистов эстрады расследуют уголовные дела, ведущего канала «Культура» уволили за аморалку.

«Ну так что вы удивляетесь? У вас ведь путинский режим, – говорят иностранцы. – Открыли на тринадцатом году». – «Да уж, нашли чему удивляться на тринадцатом году путинского режима», – отвечают им самые безутешные в России. И ошибаются.

Происходящее удивительно. Путин у нас один, а режимы – теперь ясно, что разные. Как я объяснял иностранцам популярность Путина в начале и середине нулевых? Вы думаете, у нас страшная диктатура, а русским людям кажется, что они свободны, как никогда. С одной стороны, материальная свобода, которой никогда прежде не знал русский человек: любой дефицит, в борьбе за которым провели полжизни целые поколения, загранпаспорт с так и не увиденным Парижем теперь в шаговой доступности. А с другой – духовная свобода: книжки, фильмы, церкви – самые разные.

Власть впервые в российской истории не учит граждан, как им жить, как думать, что смотреть и читать, как верить, с кем встречаться, камо грясти.

В политику гражданам нельзя, в экономику – под надзором, зато умственная деятельность, частная жизнь впервые в русской истории свободны. Неведомая здесь прежде легкость бытия: власть без идеологии с огромным приватным пространством, со сферой личного целиком за скобками. Бескрайние просторы русского прайвеси, впервые в истории родная страна действительно широка.

Тот же Гребенщиков еще три года назад говорил газете: живем в эпоху немыслимой свободы. Вы думаете, он про что? Про то самое, про что я – иностранцам.

От олигархии к тирании

Но русский человек у власти не может быть долго широк, рано или поздно он сузится. Теперь иностранцам приходится говорить про режим ровно противоположное.

Все заметили какую-то важную перемену, которая происходит с российской властью с 2012 года. А что случилось-то? Был умеренный авторитарный режим, остался умеренный авторитарный режим. А чувствуем, что другой. В чем дело?

По большому счету существует два типа авторитарного правления. Одно опирается на разных непростых граждан, а другое, наоборот, на тех, кто попроще. При первом – правитель вместе с элитой против не доросшего до власти народа: сдерживаем народную стихию – для ее же блага. При втором – правитель с народом против элиты: показываем, где ее место.

Одна власть опирается на бюрократию, бизнесменов, менеджеров, профессуру, военных, экономистов, программистов, вообще на всех, кто чувствует себя в стране выше среднего. Другая – на тех, кто чувствует себя ниже среднего. Эта говорит простому человеку: нет никого лучше тебя, такой, какой ты есть, ты прекрасен. Твои ценности – мои ценности, твои мысли – мои мысли, твои вкусы – мои вкусы, те, кого ты не любишь, – мои враги. Да, мне наверху приходится иметь с ними дело, у нас же не 1937 год. Но – исключительно зажавши нос, а так – я с вами. А эти у нас еще повертятся.

Из одной диктатуры в другую – из олигархической в популистскую – у нас сейчас и переход. Вот вам и публичные выволочки президента министрам по телевизору – нам внове, а белорусский зритель такими давно развлекается; и антикоррупционные дела с увольнениями на самом верху, хотя раньше бюрократов не сдавали; и Говорухин вместо Михалкова как главный придворный режиссер; и полпред с завода; и народные конспирологи во главе парламентской дипломатии с Министерством культуры. Возрождение Героя Труда, школьной формы и ГТО. Байкеры с иконами Сталина не отдадут наших сирот западным извращенцам.

Правитель должен показать, что он с народом. А народ, по мнению правителя, не жалует непонятного, сложного, нового, от себя отличного. Не любит, чтобы выпендривались, выёживались, выделялись. Самый умный тут, что ли? Больше всех надо? Ты, вообще, из какого района? Закурить есть?

История хорошо запомнила первый такой переход – от олигархии к тирании – в древнегреческих полисах. Писистрат Афинский, Питтак Митиленский, Периандр Коринфский, Гиерон Сиракузский.

А бывало и так, что правитель лично не менялся: зачем ему? Как Мао: чуть что не по нему – парткомы прозаседались, огонь по штабам, даешь культурную революцию.

Злая обида

Весь первый, второй и третий путинские сроки наша диктатура была элитарной. Кроме пары символических жестов, она опиралась на тех, кто выше среднего. Она следовала жесткому правилу – не сдавать по требованию снизу ни одного бюрократа. Она никак не вмешивалась в процесс интеллектуального творчества. Она была антизападной, но не разверзала между нами и Европой цивилизационной пропасти, в ее антизападничестве больше звучала обида кинутого партнера по бизнесу: мы – им, а они? Мечта, чтобы нас взяли на равных в золотой миллиард.

Разрыв произошел осенью 2011 года. Элита возмутилась, восстала, начала отзывать свою поддержку режиму. С ней не посоветовались, не объяснились по поводу возвращения первого лица, поставили перед фактом. Растоптали такую еще свежую и хрупкую европейскую гордость.

А власть обиделась на тех, кто больше всего получил за время ее правления и оказался такой ненадежной опорой. Ну ничего, пошла она, эта элита, на фиг. Она никто. Мы теперь опираемся на народ, на широкие массы трудящихся.

Художественное творчество (все эти режиссеры, писатели, художники) – под подозрением. Бизнесмены – эти уже давно. Кто не как все – тем более. Мы их вместе с народом не любим. Ах, вы мне постоянно напоминаете, что я маленький человечек, ничтожество, мал ростом, бывший заммэра? При мне умрете тогда. Хотите меня посадить? Сначала сами посидите.

В этом смысле может показаться, что Мизулина и напуганный неправильно поставленным Шекспиром вице-спикер Железняк – прямое следствие Болотной площади. Это так, но не только. Все первое время своего правления Владимир Путин воспринимал экономический рост как простую производную от своего мудрого руководства. Действительно радовался за страну и за себя: как им повезло друг с другом.

Он не до конца понял, что экономический рост 5–10 % в год – производная не только от успешного правления, но и от пустого рынка, очищенного дефолтом и девальвацией и политого подорожавшей нефтью: воткни палку, и она прорастет на пять процентов в год точно. В стране-то, где нет еще супермаркетов, кафе, парикмахерских, заправок, автосервисов, новостроек, автосалонов, шиномонтажей и, главное, банков и кредитов на все это. И с зарплатой 100 долл. в месяц.

А теперь экономика больше не растет. Сначала можно было обвинить Запад, который все обрушил. Но теперь с грехом пополам снова поднимается и Запад, а мы – молодой развивающийся рынок, который при первых признаках оживления должен бежать втрое быстрее, – стоим, оперевшись на забор. И понятно почему. Представьте себе, что у вас 100 тысяч рублей, их можно положить в старый надежный банк под пять процентов и в новый, который недавно банкротился, – под два. Ну ладно бы под двадцать, десять процентов – можно рискнуть, но под два? Тут и думать не над чем. Так и ведет ведь сейчас себя инвестор, выбирая между Западом и Россией.

Приходится обвинять умников, которые завели страну в тупик, ничего сами не умеют, хотя и в очках. А к народу приходится идти с другими, внеэкономическими ценностями. Не связанными с ростом благосостояния. Например, предложить защиту от однополой угрозы с Запада.

А про «догнать Европу» как раз удачно можно забыть: от нее лучше как можно энергичнее откреститься – чур меня! – чтобы даже в голову не пришло сравнивать.

Столп и утверждение

Путин один, но нынешний путинский режим – полная противоположность предыдущему. Тот занимался экономикой, этот занимается различением духов: что там в книгах, в музеях, на сцене, на экране, дома у граждан от сатаны, а что от Бога.

Кажется, это уже не только прием, он сам в это уверовал. Так себе европеец Путин собрал на Валдае западных слушателей, чтобы рассказать им, где искать европейские ценности. Ответ: в России. Причем, судя по пассажам о Берлускони и сатане в выступлении на Валдайском клубе-2013 («Проводится политика, ставящая на один уровень многодетную семью и однополое партнерство, веру в бога или веру в сатану», «Берлускони судят сейчас за то, что он живет с женщинами, а если бы он был гомосексуалистом, его пальцем бы никто не тронул»), главная традиционная европейская ценность одна – девок щупать. Это как если бы глава горной республики или индийский политик позвал наших и сообщил доверительно, что Россия отошла от корней, а корни у нас общие и известно какие: кровная месть и запрет на межкастовые браки. Без кровной мести растет преступность, все ведь позволено. А от межкастового секса вообще все мировое зло: разрушены иерархии, люди потеряли свое исконное место в мире, не знают, как правильно друг с другом общаться, кто из них выше, кто ниже – Кузнецовы, к примеру, или Кожевниковы. Такие браки портят кровь, от них рождаются одни выродки, и вообще, Кузнецовы, породнившись с Кожевниковыми, не воспитают нормального, здорового члена общества. Мы бы кивали из вежливости, но слушали с недоумением – как европейцы нас.

Выгнали из администрации Суркова среди прочего за то, что заигрывал с умниками, а толку ноль, эти неблагодарные волки все равно смотрят в свой западный лес. Вернули в администрацию Суркова – магическое почти что действие. Давайте встанем, как стояли, чтобы было, как раньше: экономика росла, народ любил, горожане считали, что живут в эпоху немыслимой свободы. Вдруг сработает? Можно еще попробовать мебель на старые места переставить. Сработает, только если вместе с Сурковым и мебелью вернуть прежний путинский режим, и то теперь не факт.

А всем, кто поддерживает Путина, особенно тем, кто это делает по привычке или в силу традиции, надо понять, что это другой Путин. Разный – тогда и теперь. Мы меняем души, не тела, и властители тоже. И сделать соответствующие организационные выводы.