Текст книги "Миф тесен"

Что дал «Макдоналдс» России

«Макдоналдс» на Пушкинской площади закрыли на проверку, всему у нас своевременный учет и санитарный контроль. Вряд ли кто не отметил про себя кольцевую композицию, которую жизнь получила с этой новостью: «Макдоналдс» на Пушкинской был символом открывающегося СССР, и он же стал символом закрывающейся России.

Те, кто принимал решение закрыть, рассуждали примерно так. Европу нам есть чем достать и есть через кого, с Европой у нас промышленный обмен и товарный оборот. Вот уже крестьяне там заволновались, пишут письма в правительства. А это мы еще одежду и машины не запрещали. Но как достать Америку? Торговли с ней нет, ничего-то мы друг другу не продаем и друг у друга не покупаем. «В Америке нет пророссийского лобби», – давно сообщают специалисты. Как их задеть, кто будет писать письма?

А вот «Макдоналдс» – огромная компания, 100 % распылены на рынке, и те ими владеют, и се, паевые фонды и инвестиционные, и фермеры Аризоны, и инженеры Мичигана, и пенсионеры Флориды. Закроем-ка его, вот они все и заволнуются. А изгнание большой компании из большой страны нагонит пессимизма на американский рынок. Тут все от нас и отстанут: себе дороже. Начали с точки на Пушкинской: самой большой по площади в Европе и самой большой по обороту в мире.

Приличное общество и дурная компания

На момент начала страшной мести в России было 433 ресторана «Макдоналдс». Это меньше, чем в Китае (там 2 000), Бразилии (800) и странах Западной Европы (по полторы тысячи на каждую), но больше, чем в любой другой развивающейся стране, включая миллиардную, но бедную Индию (200). В Восточной Европе недалеко от нас только Польша (333 точки), а все остальные позади с большим отрывом.

Сработает это или нет, бог знает. Но изгнание «Макдоналдса» из рая ставит нас в совершенно определенный и неширокий ряд. Это или самые бедные страны – почти вся черная Африка, или самые закрытые и экзотические – вроде Туркмении, Судана, Северной Кореи, Ливии, Сирии, Кубы (на Кубе есть один, на базе в Гуантанамо). А открыли и закрыли «Макдоналдс» до нас вообще только Боливия индейца Моралеса и Иран. В Тегеране мне показывали место, где в 1994 году открылся первый «Макдоналдс». Он закрылся, не проработав и двух дней, после того, как его пришли громить местные религиозные активисты. На иранские вкусы это не повлияло: я застал Тегеран городом бесконечных пиццерий и фастфудов, где подавали котлеты в круглых булочках с кетчупом, иногда пытаясь максимально приблизиться к запретному оригиналу (бургерные Mash Donalds и сладости Cacol).

Нигде, даже в самых разборчивых по части еды странах, вроде Франции и Италии, или в самых стерильных, вроде Японии, «Макдоналдсы» не закрывали, хоть о его вкусовых и эстетических качествах там мнения не более высокого, чем у нас. Зато «Макдоналдс» закрыли на Бермудах – там запретили любые ресторанные франшизы: только отечественное, бермудское. А в Исландии он в 2009-м закрылся сам. После развала местной банковской системы и падения кроны прибыль опустилась ниже расходов: возить нужные для кухни продукты на остров из материковой Европы стало слишком дорого.

В ЮАР, где давно хотели «Макдоналдс», он пришел только в 1995 году после отмены апартеида: вы нам всеобщие выборы, мы вам бигмак. Теперь сетью владеет бывший коммунист и борец с апартеидом Сирил Рамафоза.

Духовная пища

Нам кажется, что шествие «Макдоналдса» происходило равномерно с Запада на Восток. Однако это не так. «Макдоналдс» в Москве открылся на три года раньше, чем в Польше и Израиле, на четыре, чем в Чехии и Латвии, на пять лет раньше, чем в Эстонии и Румынии.

Появляется «Макдоналдс» – значит, страна открылась миру, собирается быть как все. Не планирует питаться святым духом из полевых кухонь, вином из одуванчиков, березовым соком, единственно верным учением, спать на гвоздях, жить в скитах, читать «Зеленую книгу». Признает для своих граждан земные блага в их самом незатейливом воплощении. Во всем мире есть любители посыпанной усилителями вкуса котлеты без мясных волокон в наодеколоненном кетчупе и сладковатой булочке, и у нас есть, и пусть себе едят.

Во Вьетнаме первый «Макдоналдс» открылся в 2014 году, и это там означало примерно то же самое, что в Москве 1990 года: конец вражды с Америкой (а там она была не холодная, а настоящая), перевернутую страницу войны, присоединение к тому, как живут все, уступка простым желаниям своих граждан (хотели – нате, нам не жалко), даже приобщение к престижному потреблению.

В отличие от пустой и темной Москвы-90 ханойский «Макдоналдс» открылся во Вьетнаме, который давно, как редиска, красный только снаружи. Это безжалостный рыночный капитализм, небрежно завернутый в переходящее красное знамя. Ханой полон сцепившихся друг с другом в острой конкурентной борьбе ресторанчиков, столовых и кофеен. Там вкусные спринг-роллы, жареные и свежие, жирные креветки, суп-лапша фо и волшебные фрукты. Но «Макдоналдс» парит над всем этим незатронутый и незапятнанный, не втягиваясь в мелкие местные дрязги.

Он не только для робких американских туристов, которые в любой стране предпочитают родное, бумажное. В развивающихся странах «Макдоналдс» – место престижного и модного потребления. Лапшу фо на табуретке и наши деды на улице ели, спринг-роллы и бабка на кухне вертела, а вот этот стерильный сияющий пластиковый рай с кетчупом – это новое. Это как вместо соломенной конической шляпы надеть бейсболку, вместо портков – джинсы, вместо резиновых сапог – кроссовки.

«Макдоналдс» манит не одних только жителей отгороженных от мира бывших соцстран. Иордания и Тунис, Индонезия и Марокко всегда были капиталистическими и открытыми, там всегда кипела, шипела, скворчала местная вкусная ресторанная жизнь. И посреди нее незамутненным кристаллом сиял «Макдоналдс». В Аммане иорданские знакомые увели нас от ресторанов с бородатыми мужчинами и скромно прикрытыми женами, где за 20 долларов можно наесться кюфты, табуле и хумуса, закусить чаем с восточными сладостями и закурить всё кальяном, и повели на Рэйнбоу-стрит – улицу, где собирается развитая молодежь, средний класс, горожане умственного труда, туда, где пицца, крылышки барбекю, пиво и чипсы и на почетном месте «Макдоналдс» с бигмаком по цене небольшого арабского пира.

Одно дело – есть с бородатым прежним поколением посконный кебаб в серых избах родины, другое – среди своих по доходу и духу потреблять продукцию глобальной корпорации. Есть то же самое, что одновременно с тобой ест айтишник в Калифорнии, брокер в Лондоне, инженер в Токио, чиновник в Берлине, девелопер в Шанхае.

В развивающихся странах у «Макдоналдса» есть эта важная литургическая храмовая функция – давать человеку третьего мира чувство причастности к первому, большому, основному, к высшей лиге человечества. Функция быть порталом планетарного единства. Никакая пельменная с ней не справится.

И когда первый «Макдоналдс» открылся в Москве, он, конечно, был таким храмом и порталом. Оттого и очереди, как к причастию. Безотчетно осознавая эту символическую функцию, советские старцы не решились дать добро на «Макдоналдс» даже перед Олимпиадой: пепси и фанту разрешили, иномарки ввезти дипломатам, у кого были, а это нет. Символ открытости совершенно правильно показался им опасным оксюмороном в закрытой стране.

Не разевай роток

А ведь надобно, чтобы человеку было куда пойти. А куда было пойти в районе 1990 года человеку, тем более молодому. Ну вот что там в окрестностях? Ресторан «Арагви» какой-нибудь и прочая «Армения» – вид гнусноватый: табличка «Мест нет», швейцар, скатерти, звуки советской эстрады или, напротив, больничная тишина, прерываемая звоном скальпелей, пусто наполовину, даже когда мест нет, официанты смотрят, будто пришел украсть ложечки, но они не дадут, салат будет готов через 40 минут. Все вокруг говорит: вырастешь, станешь снабженцем в командировке в столичный главк, тогда и приходи. В начале Никитской-Герцена – куры гриль. Можно встать в очередь, пробить у кассы, толстая продавщица в заляпанном фартуке отпилит ножом капающую соком ногу или головогрудь, могут еще налить бульона и кофе из большого хромированного цилиндра. А это такая коричневая сладкая вода, от чая в похожем цилиндре отличается по цвету: чай светло-коричневый, а кофе темно-. У Никитских Ворот пельменная. Там можно взять пахнущий мокрой тряпкой поднос и поставить на него салат «Столичный» (заранее разложенные майонезные горки в квадратных мисочках), слипшиеся пельмени и отдельно сметану в граненом стакане. Пробить у кассы и тоже к круглому столу на высокой ножке. Если присесть, то напротив Центрального телеграфа, там, где сейчас другой, чуть менее исторический «Макдоналдс», – столовая с котлетами в толстом слое сухарей. В середине Герцена – оладьи: хочешь – с коричневой шоколадно-ореховой пастой, хочешь – с абрикосовым повидлом.

Все разное. Общее одно: те, кто выдают еду, смотрят обычно хмуро, будто от себя отрывают, пельменей им, понимаешь, котлет им, оладий им захотелось, ну так и быть – подставляй тарелку.

Между человеком, который в СССР пришел за едой, и человеком, который ее выдавал, – от дорогого ресторана до чебуречной и гастронома на углу, – всегда сохранялись неравноправные отношения просителя и получателя: у меня еда, я, так и быть, тебе дам, поделюсь, оторву от себя, работа у меня такая – всяким еду давать, а то хрен бы ты у меня получил.

Сейчас уж и не объяснить, но первым, что потрясло и потянуло советского человека в «Макдоналдс», была революция в отношениях между тем, кто пришел за едой, и тем, кто ее выдает. В «Макдоналдсе» взяли простых советских людей и натаскали их выдавать еду так, словно они никогда не знали дефицита: расставаться с едой легко, весело, с улыбочкой. «Вам большую колу или маленькую, а льда сколько, а пирожок не желаете? Клубничный или яблочный?»

Первая рекламная кампания первого московского «Макдоналдса» строилась на лозунге «улыбка бесплатно». Вот это вот и потрясало вместе с латинским шрифтом, кока-колой – символом свободы, необыкновенным чувством причастности к внешнему большому миру, до которого, казалось, никогда не доберешься.

Только что по телевизору показывали многосерийный художественный фильм «ТАСС уполномочен заявить», а в нем советские дипломаты и советские разведчики, живущие в дорогой гостинице, то ли «Хилтон», то ли «Интерконтиненталь», собирались пообедать со своими западными партнерами: «Куда пойдем на ланч? А не махнуть ли нам в «Макдоналдс»?» А тут, оказывается, и ты можешь махнуть.

Тьма не объяла

«Макдоналдс» стал третьей точкой в визите иногородних граждан в Москву после Кремля и Красной площади. Многие сейчас видят в очередях в «Макдоналдс» унижение русского человека (американцы удивлялись фотографиям очередей, смеялись, наверное). Но действительным унижением русского человека были таблички «Мест нет», сметана в граненом стакане и снисхождение дающего еду к ее получателю. А в «Макдоналдс» русский человек шел оттаять душой, никто ж не гнал, сам вставал в очередь туда, где ему хорошо.

Во время гайдаровских реформ он подорожал и еще долго сохранял этот воздух престижа, это «махнем в “Макдоналдс”» из фильма про красивую жизнь новых Штирлицев. Журналисты зажиточного ИД «Известия» еще в начале 2000-х ходили туда обедать. Потом снова подешевел: граждане разжились деньгами.

С непрестижным «Макдоналдсом» я впервые столкнулся в 1998 году в Германии: никакой приличной публики, какие-то подвыпившие школьники, иностранцы, нечистый туалет, стол в разводах от тряпки, предупреждение: «Лимит пребывания один час, после этого делаете новый заказ» – чтоб не грелись бомжи.

Россия переболела «Макдоналдсом» в столицах и больших городах. Но для любого райцентра открытие собственного «Макдоналдса» по-прежнему событие. Вот и до нас дошла цивилизация, свет, чистота, радость, тепло и уют. Именно так с гордостью мне показывали первый «Макдоналдс» в самой большой фавеле Рио-де-Жанейро. Вот и у нас есть, значит, не такая уж мы трущоба, значит, здешняя жизнь не так ужасна.

«Макдоналдсы» живут в разных странах не потому, что они вкуснее или лучше местной кухни. Во Франции больше 1 400 «Макдоналдсов», в Италии столько же. Кому они там нужны? Детям, бедным мигрантам, экономным туристам и тем, кто хочет на секунду сердцем вспомнить, что он не только итальянец или изысканный француз, но и гражданин большого, общего на всех мира. Не все для этого бегут слушать «Оду к радости» Бетховена или «Битлз». Тут путь может лежать и через желудок. Захотел мировой какашки – пошел поел, не захотел – прошел мимо. Среднее арифметическое не может быть слишком вкусным. «Макдоналдс» – одна из немногих вещей, которые действительно связывают мир. Хотят изгнать «Макдоналдс» те, кто хочет миру противостоять, исключить себя из него, кто хочет быть жителем только своего аула, а остальные – горите в аду. Как глобальные менеджеры они захотели жрать? Хрен вам.

А для России появление «Макдоналдса» изменило положение человека, пришедшего поесть: он перестал быть просителем. Потом присоединились остальные, потом «приходите, нам не жалко» стало общим местом. Но, конечно, многие хотели бы снова еду снисходительно давать, если у них сперва хорошо попросят.

Чем Путин на «Мерседесе» лучше Ахмадинежада в автобусе

Бывший президент Ирана Ахмадинежад проехал в автобусе, как какой-нибудь скандинавский премьер, и все испортил. Размыл критерии, подменил ориентиры. Смешал добро со злом, а мы любим, чтобы завернули отдельно.

Если бы в автобусе застукали Саркози, Блэра, безымянного скандинава, мы бы первые везде об этом написали себе в назидание. А тут – почти не заметили. Чтобы бывший президент ехал на работу на автобусе – такое бывает только в нормальных странах.

Ведь демократия, она где? Где президент, отслужив свой срок, уходит в чем пришел и возвращается к преподавательской работе, и едет на общественном транспорте, своевременно и правильно оплатив за проезд. Где так, там и демократия, справедливость, гуманность, – жизнь прошли не то что до половины, а до конца. Дальше ехать некуда, конечная, «Город солнца», просьба освободить вагоны.

Выходим, а тут – Иран. Свободней самой Америки. Какой бывший американский президент может позволить себе автобус? Только если персональный: на, сынок, катайся, будешь как все.

Всякий, кто наблюдает за Ахмадинежадом чуть дольше, знает, что все по-честному. Он, еще когда избирался мэром столицы, жил в маленькой квартире на окраине, одевался в местную «Большевичку», ездил на старом «пежо», таким перешел и в президенты, а теперь – в бывшие. Все избирательные кампании строил на своей честной бедности. А вокруг все равно Иран.

Диктаторы кончают по-разному: в мавзолее, на кладбище героев, в тюрьме, на виселице, в больнице одной из дружественных стран, под трибуналом в Гааге, в особняке под охраной. А если в троллейбусе, то это не диктатор, а что-то другое. Я время от времени пишу про то, что Иран не диктатура, а самобытная не либеральная демократия. Но здесь я не про это.

Спрос разума

Текущее лихо всегда кажется самым злым, нынешняя беда самой лютой. А избавление от них – самым спасительным. Сейчас мы страдаем оттого, что вокруг воруют, обогащаются, утопают в незаслуженной роскоши, гордятся ворованным. Украдут на миллион и потом поедут по проспекту со свистом.

Нам же хочется, чтобы наш ехал в Кремль, в Белый дом, в мэрию на метро и автобусе с одной пересадкой, лучше – с двумя, жил в панельном многоэтажном доме, отдал детей в школу во дворе и на выходные катил на дачу на электричке. И тогда наступит долгожданное счастье.

Но можно жить в панельной многоэтажке, ездить на работу в автобусе, вернуться к преподавательской работе и быть Ахмадинежадом, а жизнь в стране будет как в Иране, Белоруссии, на Кубе, в Венесуэле, красной Кампучии. Можно быть честным, неподкупным, скромным идиотом, фанатиком, носителем абсолютного экономического безумия или внешнеполитической истерики.

Можно не брать ни золота, ни серебра, ни меди в поясы, ни сумы на дорогу, ни двух одежд – и замучить страну. Отдавать половину обкомовского пайка беспризорным детям и ходокам и не задумываться, почему у тебя в государстве пайки с ходоками.

Хождение в старом пиджаке без галстука, с часами «Полёт», френч – один, сапоги – одни, носки в ассортименте – все это никак не гарантирует, что вокруг разумно, гуманно устроенная жизнь, справедливая и удобная страна.

Скромность властей в быту и личной жизни, нетребовательность к собственному потреблению совершенно не означает, что сейчас и мы заживем. Человек кристально чистых помыслов может истерзать свой народ, и помыслы его не омрачатся.

Лукашенко и Фидель Кастро – скромные и нетребовательные люди, особенно по сравнению с нашими. Мао и Сталин были совершенные аскеты рядом с Тито. Советская пропаганда упрекала «фашиста» Тито в том, что он живет во дворцах, но мало кто променял бы его Югославию на СССР.

С честностью и скромностью совместимо все, любая степень глупости, дикости и жестокости. Талибы, по большей части, честны. Я был в гостях у двух из семи иранских аятолл, оба жили в интеллигентной бедности. Есть, конечно, куда падать, низшая точка – это вороватая жестокость, но и честная – не сказать, что редко встречается. Спрос разума рождает чудовищ. Спрос на честность и справедливость – тоже.

Как хозяин

В начале гражданского пробуждения 2011–2012 годов, когда обсуждались протесты за доллары, и могут ли искренне хотеть перемен состоятельные Алексей Кудрин и Ксения Собчак, в речах поминали единственную куртку главы «Левого фронта» Сергея Удальцова. Он сам первый и поминал. Наличие единственной куртки, однако, может означать выдающуюся честность и личный аскетизм, но никак не является условием успешного управления страной. Зато есть подозрение, что властитель, не носящий двух одежд, может заставить и других носить одну. Не увидит проблемы в том, чтобы кто-то в стране не имел двух – самому вторая не нужна, и эти обойдутся.

Как, собственно, и бывало с советскими людьми. Там, случалось, и два поколения в одной ходили. Я тоже донашивал отцовские вещи, хотя ботинки и свитер – это не фамильный сервиз. «Куртка замшевые – три», – в советском фильме перечислял утраченное, конечно, вор.

В переписи населения в графе «род занятий» Николай II написал: «Хозяин земли русской». Страна как собственность. Нам кажется – это про наших. И да, и нет. В новейшие времена довольно часто как раз правитель, который живет не во дворце, а на государственных двадцати сотках и питается в столовой, считает все вокруг своим. Ильич от скромности не расчехлял мебели и люстр в доме, отобранном у Морозовых. Чехлы на мебели до сих пор, а где Морозовы?

Разбазаривание общественного достояния скромным человеком тоже может достигать немыслимых пределов: от ежегодной гибели половины урожая – с поля до прилавка – до никому не нужных сочинений членов Союза писателей миллионными тиражами. Вороватый же правитель признает свою конечность: не все вокруг его, есть и чужое; он не навсегда, рано или поздно придется и честь знать, вот и копим на Юрьев день.

Национальная идея

В конце концов, когда, будучи школьниками и студентами, преподавателями, рабочими и служащими, мы разваливали советскую власть, никто из нас не обещал себе мира кристальной честности, скромности и аскетизма. Мира без воровства и коррупции. Ровно наоборот.

Мы знали, что в Америке – коррупция, гангстеры, ку-клукс-клан, секс, финансовый крах, стриптиз, сатанинский рок, банкротство, проповедники, проститутки и власть чистогана, а у нас – всеобщее равенство, светлое будущее человечества и чтобы на всей земле победил коммунизм. Об этом постоянно рассказывали советские газеты, телевизор, завучи и брошюра «ЦРУ против СССР».

И мы им не то чтобы не верили. Наоборот, верили, и на все это соглашались. Да, проститутки, гангстеры, рок. Пусть у нас тоже будет как там, а сдает бутылки в пункт приема стеклотары, едет на картошку, топчется в переулке с выданным в сарае портретом члена Политбюро Долгих, чтобы пронести его мимо члена Политбюро Зимянина, – кто-нибудь другой, не я.

Мы были согласны на доллары, ковбоев, коррупцию, чтобы взамен по дороге на парижский рейс завернуть в бар, небрежно кинуть на стойку монету и крикнуть бармену: «Двойной виски с колой». «Принимаю! И приветствую звоном щита».

И ровно эта мечта сбылась. Все как по прописи. Парижский рейс, доллары, рок, проститутки, гангстеры, ку-клукс-клан, виски с колой, коррупция. Какой Запад знали, такой и построили. Получился дичее, чем настоящий. Как нам рассказывали, так и вышло. Зато вместо нарумяненной смерти появилась жизнь. Остальное – потом.

Говорят, не можем найти национальную идею. Так у нас уже была национальная идея такой силы, что она сбылась, – мечта целого поколения, а то и двух-трех. И это большая удача – увидеть сбывшейся свою мечту. Кто родился на двадцать, хотя бы на десять лет позже, даже не представляют, какая это мощь.

Это не про то, что когда крадут, лучше, чем когда убивают. Само собой, хотя вор довольно часто заканчивает убийством, чтобы сберечь украденное. По поводу ложного, а иногда настоящего выбора «ворюга или кровопийца», «коррупционер или тиран», навязанного европейским двадцатым веком, поэт Ольга Седакова вспоминала фразу французского философа Федье о том, что всякое зло абсолютно. То, что бывает и хуже, не основание для релятивизации зла, не повод считать благом нынешнее и оставить его в покое. Однако же истории того же двадцатого века известно и вышибание зла большим: Ахмадинежад в автобусе – живой пример.

Теперь, кажется, новое поколение опять борется за свою мечту – чтобы вокруг жизнь, но при этом не воровали, чтобы без коррупции, гангстеров, ку-клукс-клана. Отличная идея. Главное, чтобы не вышло так, чтобы без воровства, но опять и без жизни. Ведь не обязательно все время выбирать между тем и этим. Бывает и ложный выбор.