Текст книги "Три заповеди Люцифера"

Глава 2

г. Санкт-Петербург. Зима 18** года.

Из дневниковых записей г-на Саратозина

Свои студенческие годы я вспоминаю с особой нежностью, потому как годы, проведённые в стенах академии, были для меня самыми лучшими. Учёба всецело захватила меня, и каждое утро я с удовольствием торопился на лекции, а после занятий в библиотеку, где частенько просиживал до самого её закрытия. Я даже забывал пообедать, не говоря о студенческих пирушках и других развлечениях, на которые у меня не хватало времени и коими так богата жизнь молодого студиоза. С товарищами по курсу у меня сложились добрые отношения, хотя я знал, что многие из них подсмеиваются надо мной за приверженность к наукам и привычку проводить вечера в библиотечной тишине, а не в весёлых студенческих компаниях за штофом доброго вина.

Наиболее близко я сошёлся со студентом нашего курса Василием Стрельченко, который в Петербург приехал из Малороссии, и поначалу стеснялся украинского выговора и провинциального воспитания. Добродушный Василий обладал фигурой борца-тяжелоатлета и силой молотобойца.

– Вам бы, Стрельченко, в самый раз ветеринаром быть, а Вы в хирурги подались, – в шутку говорили профессора, глядя, как Василий на практических занятиях в анатомическом театре без малейшего содрогания одним движением перекладывает с ледника на каталку трупы.

– Ежели я дома со скотиной управлялся, то неужели с человеком не справлюсь! – добродушно гудел в ответ Стрельченко, глядя на свои большие и крепкие ладони.

– Позвольте полюбопытствовать, – хитро улыбались преподаватели, – а как именно Вы управлялись со скотиной?

– Так в этом, господа, ничего хитрого нет, – не замечая подвоха, отвечал Василий. – Бычка-то я с одного удара в лоб наземь валил, а уж о мелкой живности и говорить нечего.

После такого ответа в анатомическом театре не давился от смеха, пожалуй, разве покойник.

Так вот, в самый рождественский сочельник Стрельченко перехватил меня в коридоре, и, смущаясь, предложил провести рождество у его двоюродного дяди. Оказывается, у хитреца в Петербурге имелись богатые родственники, о которых Стрельченко до сей поры помалкивал. Мне не хотелось встречать рождество в одиночестве, и я с благодарностью принял его предложение.

Следующим вечером мы с Василием наняли извозчика и поехали на Васильевский остров, где у его дяди, Николая Апполинарьевича Кучинского, имелся целый дом. Пока мы тряслись в промёрзшей кибитке, Стрельченко успел поведать, что давным-давно прадед Николая Апполинарьевича, мелкий шляхтич Збигнев Кучинский, ушёл из-под изнеженной руки польского короля под жёсткую десницу российского императора Петра I. Поступив на службу в русскую армию, шляхтич Кучинский, не в обиду будь сказано другим наёмным офицерам, проявил отвагу и на поле брани, кровью засвидетельствовал верность новой родине. В отставку Кучинский вышел в чине полковника и поселился в своём имении под Тверью, где не стал почивать на заслуженных в военных компаниях лаврах, а со всей страстью принялся заниматься коневодством. Лошади в жизни Кучинского были на первом месте; на втором месте, как ни странно, женщины. Красавец-полковник за время службы не удосужился обзавестись семьёй, и, будучи в отставке, продолжал вести почти походный образ жизни. Был он по-армейски непритязателен, поэтому ел то, что готовил повар, спал на деревянной скамье, застеленной привезённым после Турецкой военной компании персидским ковром, пил горилку домашнего приготовления, и в свободное от занятий с лошадьми время любил пострелять из пистолета по воронам.

Однажды осенью задумал Кучинский прикупить на ярмарке жеребца ахалтекинской породы. Сказано – сделано! Не откладывая дела в долгий ящик, отставной полковник сел в тарантас, хлестнул кнутом застоявшегося жеребчика, и, поднимая клубы пыли, выехал из имения.

Путь на ярмарку был не близким, поэтому на ночь заехал он к своему соседу, помещику Коровину, земли которого граничили с имением Кучинского. В имении его встретила супруга Коровина, которая почему-то была в траурных одеждах. Оказалось, Степан Коровин месяц тому назад неудачно упал с лошади, отчего долго болел и кашлял кровью.

– А три дня тому назад мой дражайший супруг отдал богу душу, – слезливо произнесла молодая вдова и картинно прикоснулась кружевным платочком к уголкам своих васильковых глаз. – С тех пор всё хозяйство легло на мои слабые плечи.

Збигнев выпил предложенную чарку водки, закусил тушёными в красном вине перепелами и испросил разрешение осмотреть хозяйство покойного соседа, у которого он в гостях ни разу не соизволил быть.

– А хозяйство, надо Вам сказать, было большое! – вдохновенно витийствовал Стрельченко. – Покойный Коровин был помещиком толковым: деньги в кубышку не прятал, а выписывал из-за границы разные сельскохозяйственные механизмы, живо интересовался передовыми методами земледелия, которые успешно применял на своих полях.

Была у Степана Коровьева маленькая страсть, на которую денег он не жалел, и которой времени посвящал больше, чем молодой супруге. Видимо, подражая графу Орлову, задумал он вывести новую породу лошадей, для чего поставил в стойла своей конюшни лошадей самых редких и самых дорогих пород, каких мог закупить. Кучинский долго стоял, поражённый размахом дела и красотой породистых скакунов.

Наутро Збигнев нежно распрощался с хозяйкой имения, галантно поцеловал ручку, сел в коляску и уехал, да только не на ярмарку, а к себе в имение.

Дома отставной полковник впал в глубокую задумчивость, чем привёл в трепет всю челядь.

– Уж не собирается ли барин продать нас, а сам уехать на войну? – тревожно шептались дворовые крестьяне.

– А что, бабы, война сейчас с турком, аль опять с хранцузом? – спрашивала жена кузнеца Степанида, опасаясь, что её молодого мужа забреют в солдаты.

– Да нет сейчас никакой войны! – пояснял конюх Иван, понюхавший в юности пороху под Полтавой и с тех пор ковылявший по жизни на деревянной ноге. – Замирились мы и с турками, и с немцами, а швед давно в наши пределы носу не кажет.

– Тогда куда же он собрался? – не унималась кузнецова жёнка.

– Эх, милая! – вздыхал Иван. – Для такого орла, как наш полковник всегда найдётся место, где буйную голову сложить!

Однако ни на какую войну отставной полковник не собирался, а ровно через месяц надел парадный мундир, смахнул пыль с орденов на ментике, да так во всей красе и явился пред васильковые очи помещицы Коровиной с предложением твёрдой мужской руки и храброго, но одинокого сердца. Уж какие слова он ей говорил, какие романсы пел и какими клятвами клялся, неизвестно, но только молодая, и, казалось бы, безутешная вдова неожиданно почувствовала вкус к семейной жизни и ответила согласием. Ровно через год, как кончился траур, вдовая помещица вновь пошла под венец, после чего поменяла неблагозвучную фамилию Коровина на старинную фамилию польских шляхтичей и стала госпожой Кучинской. А ещё через год молодой семье господь даровал младенца – мальчика, которого при обоюдном согласии счастливых родителей нарекли Апполинарием.

После удачной женитьбы Збигнев Кучинский стал одним из самых богатых людей губернии, поэтому мог позволить себе такую роскошь, как обучение сына за границей. Апполинарий окончил университетский курс в Кракове, после чего вернулся в Россию и поступил на государственную службу в Петербурге. Сын Апполинария, Николай, избрал для себя дипломатическое поприще и полжизни провёл за границей. Полгода назад Николай Апполинарьевич вернулся в Петербург, где был приближен ко двору, и за верную службу Высочайшим Указом пожалован в тайные советники.

– Не жизнь, а сказка! – по-хорошему позавидовал я родственникам приятеля.

– Сказка-то сказка, да со страшным концом. – вздохнул Василий. – Есть в семье дядюшки семейная тайна, о которой мало кто знает, а кто знает, предпочитает помалкивать.

– Надеюсь, душа моя, ты введёшь меня в число посвящённых, – шутливо предложил я Василию, но тот отнёсся к моему предложению более чем серьёзно.

– Если ты дашь мне честное слово, что всё, что я тебе скажу, останется между нами, я открою тебе семейный секрет господ Кучинских.

– Клянусь нашим студенческим братством и святой пятницей, – с серьёзным видом произнёс я и поднял затянутую в перчатку правую руку вверх.

– Тогда, друг мой, слушай меня внимательно и не раскрывай уста, пока я не окончу своего печального рассказа. Посвящаю тебя, Евгений, в тайну только потому, что хочу тебя уберечь от неразумных и опасных действий, которые могут последовать с твоей стороны.

Перед началом рождественского бала мы, в соответствии с этикетом, будем представлены хозяину дома Николаю Апполинарьевичу, его дражайшей супруге Ядвиге Эрастовне, и их прелестной дочери Полине, коей этой осенью минуло двадцать лет.

Я было хотел спросить Василия, действительно ли так хороша дочь тайного советника, как он преподнёс, но вспомнил о своём обещании молчать, как речной пескарь, и поспешно прикрыл рот перчаткой.

– Как ты понимаешь, в свои двадцать лет Полина Николаевна является завидной невестой, – не заметив моего конфуза, продолжил Стрельченко. – Редкое сочетание красоты и ума, вместе с богатым приданым, делает её желанной для большинства холостяков Петербурга и Москвы. Так вот, с некоторых пор окружение Кучинских стало задаваться вопросом: почему столь «лакомый кусочек», как Полина Николаевна, до сих пор не нашёл своего господина? По городу поползли нехорошие слухи, и надо сказать, что, к сожалению, для этого имелись основания.

Ещё будучи шестнадцатилетней девушкой и проживая за границей, Полина Николаевна впервые получила предложение руки и сердца. Посватался к ней тогда богатый венецианский купец, который был старше её на двадцать лет. Надо ли говорить, что родители девушки воспротивились этому браку. Сама же Полина, к удивлению окружающих оказывала купцу нежные знаки внимания и всем своим видом дарила овдовевшему негоцианту надежду. И вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучала печальная новость: купец отравился! Родственники купца бросились делить богатое наследство, и тут выяснилось, что купец и не собирался сводить счёты с жизнью. Если верить слуге, его господин собирался вторично жениться на молодой девушке, которая дала ему согласие на брак, но поставила одно условие: он должен омолодиться, выпив на заре эликсир молодости. Рецепт чудодейственного эликсира нашли в кармане камзола покойного купца. Рецептура зелья была написана по-русски. Не надо было большого ума, чтобы понять, что рецепт смертельного напитка был вручён купцу прелестной дочерью русского посланника. Разразился большой скандал, и русский посол Кучинский был вынужден просить самого государя Императора о перемене места службы. Дошло ли прошение господина посла до самого Императора, или решение принимали в Департаменте иностранных дел, но только через месяц Апполинарий Николаевич сменил виноградники Италии на не менее живописные просторы Лотарингии.

Не успела дорожная пыль слететь с колёс кареты, в которой семья дипломата прибыла к новому месту службы, как в имение русского посланника зачастила с визитами вежливости местная знать. Все были без ума от вежливого обхождения Николая Апполинарьевича, восхищены глубокими познаниями Ядвиги Эрастовны в литературе и итальянской живописи, и околдованы красотой их юной дочери.

Как-то летним вечером, на очередном приёме, который Кучинский устраивал по случаю именин дражайшей супруги, среди гостей оказался сын мэра города. Юноша влюбился в Полину с первого взгляда, и с тех пор стал частым гостем в доме дипломата. На его беду, в это же время в отпуск по ранению прибыл его родственник, кузен Эдгар. Это был блестящий офицер, задира и дуэлянт, который с первого взгляда оценил женские прелести Полины и сходу начал ухаживать за девушкой. Полина вела себя, как и подобает юной особе, весьма легкомысленно: она дарила многообещающие улыбки одному ухажёру и тут же шла танцевать с другим. Однажды вечером, в саду, в зарослях душистой сирени, влюблённый юноша застал Полину в объятьях своего кузена. Кровь ударила ему в голову, и он отвесил родственнику звонкую пощёчину.

– Надеюсь ты понимаешь, что теперь дуэль неминуема, – холодно сказал ему кузен. – А если струсишь и откажешься от поединка, я пристрелю тебя на виду у всего города, как собаку!

Дуэль состоялась на рассвете. Первый выстрел по жребию достался сыну мэра. Эхо выстрела ещё не растаяло в предрассветном тумане, как Эдгар упал на траву с простреленной грудью. Секунданты хотели остановить дуэль, но Эдгар сумел подняться на одно колено.

– Не сметь! – прохрипел он, зажимая левой рукой смертельную рану. – К барьеру! Последний выстрел за мной!

Эдгар был хорошим стрелком и опытным дуэлянтом, поэтому даже раненый сумел всадить пулю между глаз своему обидчику. Он оказался прав: этот выстрел был для него последним. Убедивший, что его противник мёртв, Эдгар выронил пистолет и повалился на траву замертво.

После похорон в дом русского посланника пришла одетая в траурное платье дама. Лицо её скрывала чёрная вуаль. Она подошла к Полине, и, откинув вуаль, впилась в её лицо взглядом.

– От тебя пахнет смертью, – сказала женщина после долгой паузы, и, завесив лицо вуалью, молча удалилась. Это была мать погибшего юноши. Слова так потрясли девушку, что она лишилась чувств, и долго доктора лечили её от чёрной меланхолии. Случай этот получил широкую огласку. От семьи русского посланника все отвернулись, ему даже отказывали в аудиенции официальные лица, и руководство Департаментом иностранных дел было вынуждено отозвать его обратно в Россию.

Вернувшись на родину, Кучинский купил в Петербурге на Васильевском острове большой каменный дом и стал каждое утро являться в Департамент на службу. Государь благоволил к опытному дипломату и простил ему очередной провал, списав случившееся на пылкий нрав влюблённых французов.

Тем временем повзрослевшая Полина оставалась верной своим привычкам, и, появившись в высшем свете Северной Пальмиры, тут же завела целый сонм обожателей. Стрела Амура поразила и сердце молодого, но уже популярного в столице поэта, стихи которого печатались в «Северной пчеле», и критики благосклонно прочили ему славу великого Пушкина. Юноша бледной тенью повсюду следовал за Полиной Николаевной, чуть не ежедневно посвящая ей сонеты. Так родился самый пронзительный в его творчестве цикл стихов, названный автором «Письма в никуда или обратная сторона любви». Полина откровенно потешалась над бедным поэтом, чем делала его жизнь совершенно невыносимой.

– Так и быть, Александр, я дам Вам шанс, – как-то раз сжалилась Полина над влюблённым и поэтому сильно поглупевшим юношей. – Вы можете заслужить мою благосклонность, если в Новый год до двенадцатого удара часов принесёте мне в будуар красную розу. Не спешите радоваться! Розу Вы должны принести с левого берега Невы, проделав весь путь до Васильевского острова по льду. И не вздумайте подъехать к моему дому на извозчике и ждать за углом наступления полночи. Обман невозможен! Я пошлю слуг на берег Невы, и до двенадцати часов они будут ждать Вас на набережной, напротив въезда на нашу линию.

– Эта ночь будет для меня счастливой! – радостно улыбнулся поэт. – Часы в вашей гостиной не успеют отбить полночь, как я положу к вашим ногам красную розу.

С этими словами он надел свой знаменитый меховой картуз, отороченный мехом полярной нерпы, и скрылся в ночной тьме.

1 января в полдень слуги выловили из трещины между льдинами красную розу и отороченный мехом полярной нерпы картуз. Весь высший свет Петербурга испытал шок! Юный гений погиб из-за нелепого каприза легкомысленной прелестницы. Сама же Полина, как ни в чём не бывало, кружилась возле нарядной ёлки, шутила, и была необычайно оживлена. Родители Полины терялись в догадках и не знали, что делать. Поведение любимой дочери мало было назвать моветоном, в её легкомыслии было что-то пугающее и неестественное, как неестественным и обманчивым бывает румянец на щеках больного чахоткой. Так неестественно девушка вела себя ровно девять дней. К исходу девятых суток Полина потеряла интерес к окружающим, стала молчаливой и задумчивой, словно прислушивалась к себе. До глубокой ночи она бродила по комнатам, и как только часы пробили полночь, кликнула слуг.

– Одеваться! – велела девушка. – Я еду на бал!

– Позволь спросить тебя, душа моя, кто же сегодня даёт бал, и по какому поводу? – удивилась мать девушки.

– Неужели во всём Петербурге сегодня нет ни одного бала! – раздражённо произнесла Полина. – Я устала находиться в одиночестве! Я желаю непременно ехать на бал! Мне нужно общество, я желаю общаться с людьми!

– Вздор! – сердито произнёс Николай Апполинарьевич. – Незамужней девушке не полагается ездить на увеселительные вечера без сопровождения родителей. Так что извольте оставаться в своей комнате!

После чего Кучинский приказал слугам запереть все двери в особняке и не выпускать в город никого до самого утра.

– Вы не посмеете! – стала кричать Полина и как безумная биться в закрытые двери. – Я хочу к людям! Мне нужно много, много людей!

Испуганные родители вызвали доктора, который дал девушке успокоительных капель, а её поведение объяснил нервным срывом, связанным с трагической гибелью ухажёра.

С той поры прошёл год. Полина оправилась от своей болезни, но по Петербургу потянулся слух, что всех, кто попадает под обаяние юной госпожи Кучинской, ждёт неминуемая гибель.

– Действительно, рассказ твой, Василий, навевает печаль. Однако спешу заверить тебя, друг мой, что стрела насмешника Купидона, любителя посмеяться над глупыми влюблёнными, не коснётся моего сердца, и я не стану ухаживать за дочерью тайного советника, как бы прелестна она ни была.

О, сколько раз в подлунном мире звучали невыполнимые обещания! В этот рождественский вечер к пустым клятвам добавилась и моя. Как только я увидел Полину, душа моя потянулась к ней, как пьяница тянется дрожащей рукой к рюмке водки, напрочь забыв о данном обете воздержания. Она действительно была красива: васильковые глаза, видимо, достались ей в наследство от прабабушки, стать и гордая посадка головы – от отца, а милая улыбка и белокурые локоны – от матушки, которая и в свои сорок лет была чудо, как хороша. В лице Полины не было ничего демонического, и она не относилась к тому числу петербургских красавиц, которые взирают на окружающих свысока. Наоборот, девушка производила впечатление кроткого домашнего ребёнка, впервые попавшего во взрослый мир. Она улыбалась мне, как старому знакомому, и я ангажировал её несколько танцев подряд, чем вызывал явное неудовольствие Василия. Разгорячённые всеобщим весельем, мы лихо отплясывали с ней мазурку и пасадобль, польку и вальс. Наконец, уставшая, но довольная Полина предложила повременить с танцами и отдохнуть в зимнем саду.

Сад был устроен на славу: в самом центре журчал небольшой рукотворный фонтан, где-то в густых ветвях посвистывали невидимые птицы, а между кадками с вечнозелёными пальмами и огромными фикусами стояли лёгкие, плетённые из лозы скамеечки. Атмосфера располагала для любовного флирта и прочих легкомысленных удовольствий. Полина грациозно присела, и, откинувшись на спинку скамейки, с улыбкой попросила принести ей бокал крюшона. Я было бросился выполнять её просьбу, как в памяти мой неожиданно всплыла картина прошедших лет: летний вечер, беседка на берегу Волги, и девушка по имени Варенька просит принести меня парного молока. Я споткнулся на бегу и остановился.

– Что-то не так? – прозвенел девичий голосок.

– Нет, всё как раз так, как и должно быть, – ответил я неожиданно осипшим голосом. Я взял Полину за руку и привлёк к себе. Она не сопротивлялась, только тихо прошептала: «Нас могут увидеть! Будет большой конфуз»! Мне было всё равно. Я прижал её к груди и впился в сочные, почему-то пахнущие вишней губы.

То, что случилось потом, было для меня полной неожиданностью. Я уже упоминал о своём даре видеть людские души. В каком только виде они мне ни являлись! Порядочный с виду господин мог оказаться носителем малярийного комара или злобного шершня, а грязная и убогая нищенка хранит в груди нежную тонкокрылую бабочку или безобидную божью коровку.

К моему глубочайшему удивлению, госпожа Кучинская не имела ничего! Я словно открыл незнакомую дверь, за порогом которой оказалась пугающая пустота. Пустота жила своей непонятной жизнью. Я видел, как она чавкала во мраке и требовала всё новые и новые жертвы, и успокаивалась на время только тогда, когда заполнялась до краёв чужими слезами или чужим горем. Но самым лакомым кусочком для неё были людские страдания – мучительные и нескончаемые, закономерным финалом которых являлась смерть.

Полина, видимо, тоже что-то почувствовала, и резко отстранилась от меня.

– Кто Вы? – с испугом произнесла она и со страхом посмотрела на кончики пальцев, которыми мгновенье назад прикоснулась к губам. Её глаза заполнились ужасом, как если бы она увидела на подушечках своих холёных пальчиков кровь. – Зачем Вы здесь? Что Вам надо? – в испуге закричала она. – Прочь! Немедленно вон из моего дома! – взвизгнула она, и, попятившись, стремительно выбежала из зимнего сада.

Незамеченный никем, я вышел из зимнего сада и прошёл в гардеробную. Торопливо накинув на плечи свою студенческую шинель, я поспешно покинул дом господ Кучинских, и больше никогда не переступал его порога.

Это был первый и последний раз, когда человек опознал во мне Сборщика Душ. Точнее, не опознал, а всего лишь почувствовал. Бедная Полина не могла объяснить, что такое пугающее открылось её внутреннему взору, но мою тёмную сущность она поняла правильно. Да я был опасен, но не для неё. Сборщик Душ не может забрать то, чего нет. Пустота, которая заменяла Полине её бессмертную душу, была мне неподвластна.

Как человек ищущий и любопытный, я потратил все рождественские каникулы, но отыскал среди пыльных библиотечных фолиантов тоненькую брошюру немецкого психиатра Густава Гогенцойлера. Брошюра была издана на немецком языке, и её название в вольном переводе на русский звучало как «Голод души». Это было первое научно обоснованное доказательство существования так называемых «энергетических вампиров» – людей, которые поддерживают свой жизненный тонус за счёт чужих эмоций.

– Любое проявление эмоций есть выброс энергии, – писал немецкий психиатр. – И неважно, какие вы проявляете эмоции, положительные или отрицательные. Важно, что в этот момент ваша нервная система, а, следовательно, и весь организм в целом, находится в возбуждённом состоянии. При этом вырабатываемый излишек энергии на короткое время меняет физиологическое состояние человека. Его «бросает в жар», то есть резко повышается температура, потоотделение, происходит мощный выброс адреналина в кровь. В таком состоянии возбуждённый индивид становиться более сильным, более решительным и менее управляемым. Организм требует избавиться от излишков энергии, и тем самым толкает человека на необдуманные поступки. В гневе человек может сотворить то, на что в спокойном состоянии духа никогда не решится. Самые сильные эмоции – гнев и страх, особенно страх смерти. Положительные эмоции более скоротечны и менее энергоёмкие. Поэтому «энергетические вампиры» предпочитают доводить людей до нервного срыва или толкают на опасные для жизни поступки. Зачастую, особенно в юном возрасте, они делают это неосознанно, но с годами тайна насыщения чужим горем становится им известной, и тогда они превращаются в опаснейших существ, которым только тогда хорошо, когда другим плохо. Поэтому часто они устраивают жилища в непосредственной близости с тюрьмами, больницами или кладбищами.

Гогенцойлер считал «энергетический вампиризм» душевным заболеванием. Я же склонен считать это наказанием за человеческие пороки, вызванное в прошлом очень сильным эмоциональным посылом, или, как говорят в народе, проклятием.

Кто и когда из династии Кучинских согрешил на этом свете, мне не ведомо. Я не гадалка и не прорицатель, я Сборщик Душ, поэтому могу только, как и любой смертный, догадываться. Что-то подсказывает мне, что первый муж госпожи Кучинской, помещик Степан Коровин, не случайно свалился с лошади. Возможно, молодой женщине надоело, что муж больше времени проводит в конюшне, чем в супружеской спальне, и она позвала в покои молодого кузнеца. Обласканный помещицей молодой человек по её просьбе подковал молодого и необъезженного жеребца так, что выкованный излишне длинный гвоздь впивался в ногу скакуна и приводил его в бешенство. Как ни опытен был Степан Коровин, а усидеть ему в тот злополучный день в седле резвого жеребчика было не суждено! Вероятно, на смертном одре кто-то открыл Степану правду, и он проклял жену и её будущих детей до седьмого колена.

Возможно, всё так и было, а возможно и нет. Истина скрыта за пеленой времени. Кто знал, тот давно обретается в лучшем мире, предоставив живым самим разгадывать житейский ребус. Это достойно удивления, но так бывает: человека уже нет, а брошенное в сердцах проклятие живёт и выполняет страшное предназначение. Правду говорят в народе: «Бойся человече, желаний своих, ибо они могут исполниться»!

Когда-нибудь я тоже умру. Это случится обязательно, потому что я не бессмертный – бессмертна только моя тёмная сущность Сборщика Душ. Однако, в отличие от других смертных, я не испытываю страха. Я знаю, что Смерть будет ко мне милосердна, и я умру легко и без мучений. Однажды вечером я лягу в постель и не проснусь. Утром кто-нибудь из прислуги обнаружит мой хладный труп, лицо которого будет обезображено похожей на оскал застывшей улыбкой. Мой Тёмный Повелитель встретит меня у врат Небытия, и через лабиринт Вечности проведёт в Мир Тонких Материй. Именно там, подобно маятнику летая между Прошлым и Будущим на качелях Времени, я позабуду своё имя. Память моя очистится от земных воспоминаний, а когда от меня останется только тёмная сущность Сборщика Душ, я вынырну из Небытия и окажусь в чреве женщины, чтобы ровно через девять месяцев плачем оповестить этот жестокий мир о своём прибытии. В прошлой жизни мир был ко мне жесток. В следующей жизни я отплачу ему той же монетой. Я ни о ком и ни о чём не сожалею. Ровно через восемнадцать лет от момента рождения я осознаю своё предназначение и принесу Князю Тьмы первую жертву. Он милостиво примет её, и, незримо коснувшись меня когтистым перстом, вновь пожалует мне место Сборщика Душ. Именно так всё и будет.

Не спрашивайте меня, откуда я это знаю, просто поверьте на слово.