Текст книги "Собирание русских земель Москвой"

Им казалось, что они добились-таки некоторых, хотя и скудных гарантий. Оставалось, по их представлению, формально закрепить эти гарантии. И снова поднялось то же самое, только что исчерпанное, принципиальное разногласие.

Новгородцы подняли речь о том, чтобы государь им «крепость дал» – крест бы целовал, и встретили отказ. Просили, чтобы великокняжеские бояре целовали крест к Великому Новгороду, чтобы наместник великого князя, который будет у них, был связан таким крестным целованием, – и это было отвергнуто. Отказано им было даже в «опасной грамоте», которая охраняла бы обещанные гарантии534. Пришлось удовлетвориться милостивым словом из собственных уст великого князя о том, чем он свою отчину пожаловал; на это в. к. Иван пошел, очевидно, потому, что придавал подобной декларации значение не формального обязательства, а только осведомление о своем властном решении.

Тотчас приступил в. к. Иван к организации в Новгородской земле своего великокняжеского землевладения и общего посошного тягла. Новгородское народоправство сменялось «государством великого князя». 15 января 1478 года великокняжеские бояре привели к присяге всех новгородцев по концам и улицам535; новгородские бояре, дети боярские и житьи люди «приказались» в службу великому князю, и на дворе Ярославле водворились великокняжеские наместники536.

Польский историк отметил, что утверждение непосредственной великокняжеской власти в Новгороде встревожило все враждебные Москве западные силы – и Ливонский орден, и Швецию, и Литву537. Как только «князь великий московский взял Новгород и вече им сказил», московские наместники появились на Ржеве и ее волостях, на Великих Луках и в Холмском погосте и привели местное население к присяге на имя своего великого князя, а представителей литовской власти согнали прочь538. Литовское государство почуяло наступление восточного соседа, настойчивого и упорного, направлявшего и силы крымского хана на западнорусские волости. Литовская рада уже в 1478 году настаивает на организации особого от польской королевской власти великокняжеского правительства, но король Казимир решил сам вернуться в Вильну и деятельно заняться восточными делами. Власти Ливонского ордена обсуждают вопрос, как бы «вернуть московита к тому положению, в каком были его предки», заводит сношения со Швецией и Казимиром. Назревала та коалиция против Москвы ее западных недругов и Золотой Орды, которая так беспомощно распалась в ближайшие годы. Нет прямых сведений о том, как отразились эти попытки действий, враждебных Москве, на Новгороде. Но в октябре 1479 года Иван Васильевич в приезд свой на Новгород изымал в коромоле архиеп. Феофила и сослал его в Москву; обвиняли его опять в замысле, чтобы Новгород был «за королем или за иным государем»539. Настоящая расправа за эту новую крамолу произошла позднее, когда пережита была тревога раздора с братьями великого князя и нашествия хана Ахмата. Потребность великокняжеской власти тверже и увереннее стать на западной границе и вовсе упразднить возможность областных сепаратных внешних сношений должна была особо обостриться после таких событий. И в 80-х годах великий князь ликвидирует арестами и выводом из Новгорода остатки литовской партии, а затем эти меры разрастаются в широкий «пересмотр людей и земель», которым разрушен боярский слой новгородского населения, но захвачены глубоко и более широкие его группы – житьи люди и купечество, а выдвинуты на их место более надежные элементы из центральных областей и положено в крупных размерах основание служилому землевладению и тяглому строю Новгородской украйны540.

Большая организационная работа на новгородской почве вошла в общую перестройку положения западных областей Великороссии. Псков сохранил на время внешние формы своего народоправства, но под управлением московских наместников, которых псковичи держали у себя, по псковской старине, князьями. В начале самостоятельного правления Ивана III псковичи согнали «с бесчестьем» князя Владимира Андреевича, того служилого ростовского князя, который был посажен у них Василием «ни по псковскому прошению, ни по старине». Иван Васильевич прогневался, но все-таки «дал им князя по псковскому изволению», и князь этот Иван Александрович Звенигородский «целовал крест ко Пскову на всей псковской пошлине»541. По псковскому челобитью и с крестоцелованием на псковской пошлине княжил с 1467 года во Пскове кн. Федор Юрьевич Шуйский, но его наместничья власть уже значительно усилена: управление псковскими пригородами с судом и расправой перешло в его руки542. И князь Шуйский стал «творить сильно» над псковичами, так что они били челом о его замене князем Иваном Стригой Оболенским, но великий князь прислал его брата Ярослава. Новый наместник сел на псковском княжении в феврале 1473 года с крестоцелованием «на пошлинных грамотах и всех старинах псковских» при вечевом собрании псковичей543.

При первых наместниках Ивана III псковичи как-никак вели свои дела по старым вечевым порядкам, а с немцами воевали при помощи московских войск. В 70-х годах – в годину большого и напряженного осложнения всего международного положения – Псков подвергся усиленным нападениям немцев и стал боевым пунктом большого значения. Псковские наместники вели эти внешние дела вместе с новгородскими: оборону западного рубежа, переговоры, перемирия и мирные «докончанья», на съездах то у себя во Пскове, то в Новгороде. Интересы местной обороны от этого только выиграли, но поглощались в то же время общей великокняжеской политикой. Псковской наместник получил особое значение для самой великокняжеской власти, и пересмотр всего его положения во Пскове стал на очередь. В 1475 году князь Ярослав предъявил псковичам новые требования, и те отправили к великому князю посадников с грамотами на защиту своей старины; но они могли представить только грамоты местных князей, за которыми великий князь не признал достаточной силы, «что лето грамоты, не самих князей великих». Князь-наместник требовал значительного увеличения своих доходов за счет дохода псковской казны, и псковичам пришлось сойти с принципиальной почвы защиты своей «старины» по «грамотам пошлинным» к обороне аргументом о непосильности для них требований князя Ярослава. «Нам в том, – говорили они, – не мощно жити». Решение всецело перешло в волю великого князя. И он своим велением установил новое распределение псковских доходов и новое расширение прав наместничьего суда. Введение в жизнь нового порядка вызвало вскоре настойчивые протесты псковичей, а во Пскове взрыв вечевой смуты против князя-наместника и его «княжедворцев»544. В. к. Иван отозвал князя Ярослава, а псковичам дал – по их челобитью – князя В.В. Шуйского; но этот наместник оказался крайне неудачным воеводой и правителем, и Ярослав Оболенский вернулся во Псков. Псковская старина уступила наместничьему управлению, так как все ратное и земское дело, суд и повинности населения подчинены руководству и регламентации представителей великокняжеской власти545. Формальная инкорпорация ожидала Псков, подобно Рязани, несколько позднее; но то было лишь устранение пережитка, потерявшего внутреннюю силу и подлинный жизненный смысл.

Последние десятилетия XV века – момент крупнейшего исторического значения для Восточной Европы. На обширных ее пространствах рушится старая, слагается новая система международных отношений. Основной ее фактор – Московское государство, завершавшее вековую работу над объединением Великороссии. И крупный эпизод этой объединительной работы – «тверское взятье» – входит в состав условий и последствий усложненного общего положения на западной границе той широкой политики, какую развернул Иван III, ища новых устоев и гарантий для борьбы с литовским соседом. В эту пору в. к. Иван завязывает сношения с врагами Ягеллонов – со Стефаном, воеводой Валахии, чью дочь он в 1483 году сосватал за сына, с Матвеем Корвином, королем венгерским, с императором Фридрихом III, с папской курией, учитывая и ее влияние на политику Речи Посполитой, а ближе и всего теснее – с крымским ханом. Сломить в конец опору, какую литовская сила находила в промежуточном, обоюдоостром положении русских земель, колебавшихся между Москвой и Литвой, поставить определенно и твердо западный рубеж, притом с возможной для себя выгодой, перетянув в свое распоряжение эти колеблющиеся русские силы, было прямой необходимостью для в. к. Ивана. В начале его правления договор с тверским великим князем, одиннадцатилетним Михаилом Борисовичем, подтвердил, по крайней мере формально, отношения, какие сложились при Василии Темном: «одиначество» великих князей на началах равного братства, гарантию независимости Твери с отказом великого князя всея Руси от вмешательства в ее внутренние дела, даже с правом в. к. Михаила и тверских князей иметь «путь чист» к Орде546. На деле подлинное соотношение сил поставило Тверь в значительную зависимость от великорусской власти, и тверские полки участвуют по зову в. к. Ивана в обоих новгородских походах и в сборе войск против хана к берегам Угры547. Москва фактически подавляла Тверь и начала поглощать тверскую силу: в 70-х годах отъехала в Москву значительная группа тверского боярства548. А после 1480 года московское засилье стало еще грознее. Падение Новгорода, усиление властного управления Псковом, ликвидация притязаний великокняжеской братьи, новый договор с Рязанью – все эти черты крепнувшей концентрации московской властной силы должны были встревожить руководителей тверской политики не меньше, чем бессилие Твери перед Москвой в пограничных поземельных спорах и столкновениях. В. к. Михаил пытается снова найти опору в Литве и по смерти первой своей княгини – дочери Семена Олельковича – заводит сношения с Казимиром о союзе, покровительстве и новом браке с одной из королевских внучек. Их договор восстановил отношения между Тверью и Литвой, какие определялись в договоре 1449 года в. к. Бориса Александровича с Казимиром. Союз «противу всих сторон никого не выймуючи» был явно направлен прежде всего на в. к. Ивана549. Тверская тревога шла навстречу литовской. Король Казимир после неудачи большой коалиции скрепляет по возможности свои русские связи против надвигавшейся Москвы; одновременно с тверским договором он обновляет «докончанье» с «верховскими князьями» – Воротынским, Одоевским и Новосильским – об их верной и бесхитростной службе в. к.литовскому550. Но и эта попытка не удалась. В. к. Иван вовремя узнал о переговорах, и быстрое движение на Тверь его «порубежной рати» принудило Михаила Борисовича к челобитью на всей воле великого князя. Новый договор решительно вводил Тверское великое княжество в московскую политическую систему: Михаил Борисович целовал крест «к своему господину и брату старейшему, к в. к. Ивану Васильевичу всея Руси, и к его сыну, к своему брату старейшему, к в. к. Ивану», признал себя равным младшему великокняжескому брату Андрею, сложил с себя крестное целование к королю Казимиру и обязался не сноситься с ним без ведома в. к. Ивана, не передаваться на его сторону и от московских великих князей «никоторыми деды не отступати», а ратную силу посылать в походы с великокняжеским войском551. Великое княжество Тверское стоит еще как автономное владение рядом с вотчиной московской великокняжеской семьи – ее великим княжением, Москвой й Новгородом и Псковом, но отстоять себя оно явно уже не могло. Тверские князья, микулинский Андрей Борисович и дорогобужский Осип Андреевич, а за ними тверские бояре отъезжают один за другим на московскую службу552. Почва вовсе уходила из-под ног князя Михаила, и попытка возобновить сношения с королем Казимиром привела к конечному исходу. Тверской гонец перехвачен, и в. к. Иван, не принимая повторных попыток нового челобитья, двинулся на Тверь с большой силой. Покинутый почти всем боярством, князь Михаил бежал в Литву, а Тверь целовала крест на имя обоих великих князей всея Руси. Однако Иван III счел нужным не упразднять тверского великокняжеского настолованья, а передал его сыну. Когда старший Иван уехал в Москву, в. к. Иван Иванович «въехал во град Тверь жити», принял службу тверских бояр, которые были в боярах у в. к. Михаила, а выдал им свои жалованные грамоты на их тверские вотчины553.

Тверское великое княжество стало вотчиной московских государей, но особой от их Московского государства; черты этой особенности сохранились и после кончины в. к. Ивана Молодого – в особой должности тверского дворецкого, в службе служилых людей «по тверскому списку» и, в конце концов, в фантастическом по существу, но формально проведенном восстановлении этого великого княжения для крещеного татарина Симеона Бекбулатовича при Иване Грозном. На первых порах сохранение старой правительственной и служилой организации должно было представлять значительное удобство, облегчая распоряжение тверскими силами и средствами, и только усиливало выступление великорусской великокняжеской власти в порубежных делах554. Утверждение московской силы в Твери, естественно, увеличивало ее общее давление на западный рубеж, и неопределенное положение чернигово-северского княжья не могло долго продолжаться. В поддержку московскому напору шло внутреннее осложнение отношений Литовско-русского государства. На восточных его окраинах сидели вотчичи мелких княжений, которые служили то Москве, то Литве, а то и «на обе стороны», под «смесным» верховным обладанием обоих великих князей, на родовых своих владениях или на землях, пожалованных им в вотчину от в. к.литовского. Частью это коренные Рюриковичи Черниговской земли, частью обруселые Гедиминовичи, частью московские выходцы, выброшенные великорусской смутой за литовский рубеж. По понятиям тех времен вотчинное княжое владение вело к признанию за ними права отъезжать от одного великого князя к другому не только лично, но и с вотчинами. В XV веке литовская великокняжеская власть пытается прочнее закрепить их связь с Литовско-русским государством, и в договорах с такими вотчичами появляется «докончанье» о том, чтобы они «земли своей от великого княжества литовского не отступали», в частности при выморочности владения, а в договоры с Москвой, Тверью, Рязанью вносится условие – «служебных князей с вотчинами не принимать». Восстановление силы великокняжеской власти и унии с Польшей при Казимире Ягеллончике грозило самостоятельности мелкого княжья не меньше, чем усиление Москвы – великорусским удельным вотчичам. Против нового великокняжеского засилья первые подняли смуту обруселые литовские князья. Киевский отчич Михаил Олелькович, потерявший Киев, князь Ф.И. Бельский и близкие ему Гольшанские затеяли искать опоры в Москве и «восхотеша по Березину реку отсести на великого князя Литовской земли». Олелькович и Гольшанский схвачены и казнены в августе 1481 года, а Федор Бельский ушел в Москву. Этот «заговор князей», о котором источники дают так мало сведений555, дал толчок целому ряду отъездов на московскую сторону с вотчинами в 80-х и 90-х годах XV века. Внутренние нелады соседа получают опору и разрешение в наступлении московской великокняжеской власти к юго-западу. Князья Воротынские – один за другим – потянулись в Москву, видя, что нет им крепкой защиты от короля, а затем, опираясь на московскую поддержку, нападают вместе с Одоевскими на соседей. По-видимому, многие из таких переходов на московскую сторону происходят, подобно отъездам к Москве тверских бояр, под давлением «обид» в пограничных владельческих спорах и наездах. Едут к Москве князья перемышльский, белевский, мезецкий, вяземский, а в. к. Иван принимает их «и с вотчинами», защищает их оружием в прямой войне с в. к.литовским и укрепляет за собой мирным «докончаньем» 1494 года вместе с теми, чьи вотчины подверглись и помимо отъезда захвату во время военных действий556. В 1500 году переходит к Москве кн. Семен Бельский, за ним кн. Семен Можайский с Черниговом, Стародубом, Гомелем и Любечем и Василий Иванович Шемячич с Рыльском и Новгородом-Северским; перемирное «докончанье» 1503 года закрепило за Москвой эти приобретения557. Однако хотя все эти дела и выросли на почве удельно-вотчинных отношений и воззрений, но ссылка на устарелое право отъезда с вотчиною выродилась тут в дипломатическую уловку, и всю борьбу Литвы и Москвы за чернигово-северские княжения можно рассматривать как явление международной политики московского государя, который выдвинул новый, национальный ее принцип, искусственно построенный на особой вотчинно-династической теории, цель которой – обосновать притязания на все наследие князей Рюрикова дома с древнейших времен. Результаты этой борьбы выводят нас за пределы образования Великорусского государства и дают уже его расширение захватом территорий, которые никогда органически не были связаны с великим княжением владимирским и Великого Новгорода; они непосредственно связаны с начатой Иваном III борьбой за Смоленск.

Объединение обширной великорусской территории под непосредственной властью московского великого князя создало весьма своеобразное и сложное представление о ее владельческо-политическом характере. Если объединение московской отчины с областями владимирского великого княжения (в более тесном смысле) вело к представлению об их совокупности как едином вотчинном государстве государя князя великого, то уже с Новгородом и Псковом дело обстояло несколько иначе. Их инкорпорация в состав великокняжеских владений усложняет само представление о «великом княжении». Иван III говорит о нем в своих грамотах как о трехчленном целом: Москва, Новгород и Псков составляют его великое княжение, но тот же термин сохраняет и более тесный смысл, означая московско-владимирскую область, без Новгорода и Пскова как особых «отчин» великого князя; а когда рядом с ними стала еще одна «отчина» – тверская, в. к. Иван заговаривает о «всех своих великих княжениях». В политических представлениях эпохи на первом плане не единство территории, а полнота великокняжеского властвования над всеми ее составными частями, не собирание земли, а собирание власти. А как Иван III понимал полноту этой вотчинной власти, сказалось наглядно в эпизоде, который разыгрался между ним и псковичами в 1499 году558, в период его колебаний по вопросу о своем преемнике. В 1498 году Иван Васильевич благословил «при себе и после себя» внука Дмитрия на великое княжение владимирское, московское и новгородское, а через год «пожаловал сына своего князя Василия Ивановича, нарек его государем великим князем и дал ему Великий Новгород и Псков великое княжение». Псковичей об этом уведомил особый посол из Москвы, но их испугал такой выдел, и к великим князьям Ивану Васильевичу и Дмитрию Ивановичу явилось псковское посольство с челобитьем, «чтобы держали отчину свою по старине, а который бы был князь великий на Москве, тот бы и им был государь». В. к. Иван гневно ответил: «Ни не волен яз в своем внуке и в своих детях ино кому хочу, тому дам княжение». Иван Васильевич, очевидно, понял псковское челобитье как попытку вмешаться в борьбу придворных партий из-за Дмитрия-внука и его младшего сына Василия, а не усмотрел вопроса о единстве власти и государственной территории и утверждал свое вотчинное право распорядиться своими великими княжениями – в целом и по частям, как Бог ему на сердце положит.

Рассказ этот показателен как яркое выражение идеи вотчинного самодержавия, к которому нечего было бы прибавить и царю Ивану Грозному. Однако такая полнота владельческой державной власти не возведена в общий принцип, а носит у Ивана III личный характер. Он не передает ее сыну. Его духовная – «ряд своим сыном» – устанавливает для младших братьев в. к. Василия (Юрия, Дмитрия, Семена, Андрея) удельные владения, потомственные и самостоятельные в управлении, а главное – неприкосновенные для великого князя в силу их гарантии отцовским рядом. В. к. Иван наделяет сыновей долями и в Московской, и в Тверской земле, определяет размер уплаты каждым «в выходы в ордынские» и «во все татарские проторы», во многом, стало быть, сохраняет традиционные приемы определения междукняжеских отношений559. Договором между сыновьями Василием и Юрием, который составлен по его повелению одновременно с духовной грамотой, определены будущие их отношения – «брата молодшого» и великого князя, который для младших братьев «господин и брат старейший»560. Старшего сына в. к. Иван благословил всеми своими великими княжествами – Владимирским, Московским, Новгородским, Псковским и Тверским. Нет еще установленного термина для обозначения совокупности всех владений. Но победа единодержавия сказалась в том, что нет в духовной Ивана III речи о разделе отчины по уделам; это не раздел наследия, а наделение членов великокняжеской семьи не в меру обычно правовых долей всех отчичей, а в меру обеспечения их княжого положения. Старое семейное право умерло, и выморочный удел пойдет целиком великому князю.

Удельные князья теряют характер участников в княжой политической власти. Им запрещено «деньги делать» по своим уделам; их судебные права, по крайней мере в селах московских станов, ограничены докладом их приказчиков великокняжескому наместнику; нет уже оговорки о возможном прекращении великокняжеского права требовать дань с их владений; и все пережитки удельно-вотчиного строя покрыты требованием «слушать» великого князя «во всем». Новое право единодержавной и самодержавной монархии еще не построено, не развито так, чтобы упразднить устарелую форму духовной грамоты – отцовского ряда; и текст духовной больше зависит от традиционных приемов изложения, чем соответствовало бы новому строю отношений.