Текст книги "Собирание русских земель Москвой"

Список сокращений

А.А.Э. – Акты Археологической экспедиции, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археологической экспедицией Академии наук.

А.З.Р. – Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археологической комиссией.

А.И. – Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией.

Д.А.И. – Дополнения к Актам историческим, собранные и изданные Археографической комиссией.

Ж.М.Н.П. – Журнал Министерства народного просвещения.

Карамзин, И.Г.Р. – Карамзин Н.М. История государства Российского.

ПСРЛ – Полное собрание русских летописей.

Р.И.Б. – Русская историческая библиотека.

С.Г.Г. и Д. – Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел.

Примечания

1 Княжое право в Древней Руси, с. 131–133.

2 Только при сыновьях Ярослава Святославича еще можно, и то с большими оговорками, называть, по позднейшему, Муром «уделом» Рязанской земли; распространение этого термина на поздние времена у Экземплярского (т. II, с. 609) неправильно по отсутствию какой-либо ближайшей связи между Муромским и Рязанским княжествами.

3 Князь Ингвар отбился от Владимировичей и их союзников половцев с помощью в. к. Юрия Всеволодовича (ПСРЛ, т. VII, с. 126; т. X, с. 82). В последние десятилетия XII в. и в начале XIII между рязанскими князьями идет упорная борьба за волости и за общий строй междукняжеских отношений, смысл которой трудно уловить по отрывочным сообщениям наших летописных сводов. По-видимому, среди рязанских князей были живы в эту пору характерные черниговские традиции княжого «одиначества» (о них см. Княжое право, с. 120–128), которые противодействовали утверждению вотчинного раздела Рязанской земли (вероятно, под влиянием людного состава княжой семьи). Но мы не знаем, как поделились Глебовичи уделами (или по-черниговски – наделами) – по ряду ли отца или по решению старшего брата. Этот брат, Роман Глебович, восстановил против себя братьев (Всеволода и Владимира) тем, что «уимал» у них волости по внушению тестя, князя Святослава Всеволодовича (из семьи враждебных в. к. Всеволоду черниговских Ольговичей). По их жалобе в. к. Всеволод Юрьевич принудил старших Глебовичей, Романа и Игоря, отдать споры о волостях с их младшей братьей на свое решение («на всей воли Всеволожи целоваша крест») и учинил рязанским князьям «поряд», раздав им волости «комуждо по старейшинству», т. е. установил, как им владеть общей отчиной по уделам под старейшинством Романа (1180 г.). Но в 1186 г. началась новая «крамола зла вельми» между старшими Глебовичами (Романом, Игорем, Владимиром) и их младшей братьей (Всеволодом и Святославом); эти младшие князья сидели в Пронске. Старшие братья объясняли свое нападание на брата Всеволода тем, что он их «не слушает». В. к. Всеволод снова смирил рязанских князей; пользовался он их раздорами, чтобы держать их в повиновении, так как рязанские князья то и дело норовили опереться на черниговскую силу против великокняжеского суздальского господства. По-видимому, смерть Всеволода Глебовича «на Пронске» дала повод к новому взрыву рязанской смуты в 1207 г., причем в. к. Всеволоду была весть, «оже рязаньстии князи свещалися суть со Ольговичи на нь». На этот раз особо скомпрометирован перед в. к. Всеволодом пронский отчич Кир-Михаил Всеволодович (зять Всеволода Ольговича Чермного) вместе с дядями (Романом и Святославом; Игоря и Владимира уже нет в живых – на съезде по зову в. к Всеволода их сыновья), а обличают их в сношениях с черниговскими Ольговичами – Глеб и Олег Владимировичи. В. к. Всеволод велел схватить обоих старших князей (Романа и Святослава) с их дружинами и двух Игоревичей (Ингваря и Юрия; а не шестерых, как у Иловайского. Ист. Рязанского княжества, с. 51) и сослать их во Владимир, где они и пробыли лет шесть в заключении; Роман Глебович тут и умер; вероятно, и Святослав, так как о нем позже нет упоминаний. Кир-Михаил, узнав «оже ему стрыеве изимани, а отец ему мертв, а се на нь рать идет», бежал из Пронска в Чернигов. Владимировичи, видно, добивались Пронска (проняне пытались защищаться от в. к. Всеволода с Изяславом Владимировичем, а затем, по Лаврентьевской, Всеволод посадил было в Пронске его брата Олега), но кончилось дело тем, что в. к. Всеволод заставил рязанцев выдать себе всех князей («рязанци вой здумавше послаша остаток князей и со княгынями как. Всеволоду в Володимерь»), а затем выгнал из Пронска Владимировичей (Изяслава), посадил там своего подручника Давида Муромского с посадником своим Ослядюком, а в Рязани сына Ярослава и посадников по городам Рязанской земли. Протест рязанцев подавлен сожжением городов рязанского и белгородского (Ср. Лаврентьевскую летопись, 3-е изд., с. 367–368, 382–383, 409–412, и Летописец Переяславля Суздальского, с. 108). Сын Всеволода Юрий по смерти отца (1212 г.) отпустил из заточения рязанских князей и дружину их, укрепив их крестным целованием (Л. П. С., с. 111); а Владимировичи (Олег, Глеб, Изяслав) еще в 1208 г. соединились с Кир-Михаилом и при помощи половцев принудил муромского князя вернуть Пронск Кир-Михаилу (Там же, с. 109). Среди рязанских князей, вернувшихся в свою отчину, старейшиной стал Глеб Владимирович (Олег умер в 1209 г.), который ступил на путь Святополка Окаянного: ради объединения власти над всей Рязанской землей в своих руках он в 1217 г. изменнически загубил на пиру (при соучастии младшего брата Константина) родного брата Изяслава и пятерых двоюродных (Кир-Михаила Всеволодовича, двух Игоревичей – Романа и Глеба, двух Святославичей – Ростислава и Святослава), но плоды его злодеяния достались случайно спасшемуся Ингварю Игоревичу, который выбил Владимировичей из Рязанской земли с поддержкой в. к. Юрия Всеволодовича (1219 г.).

4 Некоторые списки сказания о «Батыевой рати» (ПСРЛ, т. VII, с. 139; т. X, с. 105; Летопись по Акад. списку, в 3-м изд. Лаврентьевской, с. 487) спутали Игоревичей с Ингваревичами и тем создали мнимого Олега, брата Юрия Игоревича (по этим спискам – Ингваревича): «Юрьи Ингварович, брат его Олег Ингворович», или: «Юрьи Ингварович и брат его Олег», что явно лишь искажает правильное чтение: «Юрьи, Инъвгоров брат, Олег Инъвгоревич» (Новг. IV; ПСРЛ, т. IV, с. 215) или: «Гюрги, Инъгворов брат, Олег Роман Инъгорович» (Новг. I, с. 247); осторожность А.В. Экземплярского (т. II, с. 571 и родословную таблицу VII) излишня. Родословные XVI в. (Временник М.О.И. и Др., кн. 10, с. 30; ПСРЛ, т. VII, с. 243) поддались той же путанице, так как сыновьями Ингваря Игоревича называют Романа, Юрия, Олега, т. е. выпускают Ингваря Ингваревича, а его братьев (Олега и Романа) делают братьями Юрия Игоревича (который у них Ингваревич); близость имен Игорь и Ингвар привела к смешению отца с сыном и двух Романов – Игоревича и Ингваревича. Другое сказание о нашествии Батыя («О нашествии злочестивого царя Батыя на Русскую землю повесть умильна») – в составе сказания «О пришествии чудотворного Николина образа Зарайского, иже бе из Корсуня града, в пределы Рязанские», – которое дошло и в отдельных списках (Временник М.О.И. и Др., кн. 15) и в Русском Временнике (изд. 1820 г., т. I, с. 92 и след.), называет еще двух Ингваревичей – Глеба и Давида, причем Глеба именует «коломенским», а Давид Ингваревич оказался тут муромским князем; оба они – братья Юрия «Ингваревича» (Р.Вр., I, с. 114 и 124–125). Пронские князья, упоминаемые в сказании о «Батыевой рати», могут быть только Ингваревичи: Всеволод Пронский, упоминаемый в «умильной повести» (Р.Вр., т. I, с. 110; Временник М.О.И. и Др., кн. 15, с. 14) – по родословной Временника (кн. 10, с. 30) Глебович, а по другим (см. у Экземплярского, т. II, с. 623) – Михайлович (сын Кир-Михаила), создание генеалогических комбинаций, причем не подтверждаемых. Судя по перечням князей, созванных Юрием Игоревичем для отпора татарской силе, в упомянутых текстах, их основной текст, подвергшийся затем ряду искажений, называл за Юрием старейшего из Ингваревичей (Романа, а в другой редакции Олега), затем муромских и пронских князей. Косвенное подтверждение тому, что под «пронскими князьями» следует понимать Ингваревичей, дает текст родословной книги, изданной в 10-й книге Временника, где после Юрия и Романа названы сперва муромские князья, затем князья Олег, Давыд и Глеб Ингваревичи. «Повесть умильна» развивает далее путаницу с Олегами, повествуя, как Ингварь Ингваревич собирал «раздробленные уды» брата, Олега Красного, и хоронил его (Рус. Вр., т. I, с. 125); зная, что Олег остался жив, историки считают Олега Красного братом Юрия Игоревича (Иловайский. Ист. Рязанского княжества, с. 90) или отделяют прозвище в пользу племянника, оставляя мнимого дядю просто Олегом (Экземплярский, т. II, с. 570 и 572).

5 ПСРЛ, т. XV, с. 160. Олега обычно считают младшим потому, что он позже княжил. Однако возможно, что он был вторым сыном Ингваря Игоревича (после Романа); возвращение из Орды могло и не стоять в связи со смертью его брата Ингваря. Отсутствие известий не дает возможности восстановить даже элементарные факты рязанской истории XIII в. Жалованная грамота в. к. Олега Ивановича Ольгову монастырю (А.И., т. I, № 2) вызывает большое сомнение перечнем «прадедов» в. к. Олега: Ингварь, Олег, Юрий. Первые двое – Ингваревичи? Но как попал на третье место Юрий, их дядя?

6 Историк Рязанского княжества Д.И. Иловайский отмечает возрождение русской колонизации в юго-восточном направлении после Батыева погрома (Указ. соч., с. 93–96); граница княжества «перешагнула за реку Воронеж и углубилась в степи»; окрепли русские поселения в степном пространстве между р. Воронежем, Доном, Хопром и Великой Вороной, известном под названием Червленого Яра. Этот предел Рязанской украйны, обращенный к татарской степи, область мелкой пограничной борьбы и постоянной воинской тревоги, был предметом спора о разграничении рязанской и сарайской епархий. Грамота митр. Феогноста (А.И., т. I, № 1), подтвердившая решение митр. Максима и Петра в пользу рязанской епархии, обращена «ко всем христианом Червленого Яру»; грамота митр. Алексея (о том же, А.И., т. I, № 3) – «ко всем хрестианом, обретающимся в пределе Червленоги Яру и по караулом возле Хопра до Дону». Рязанские князья держат тут степную сторожку для предупреждения неожиданных татарских набегов, ранний зародыш позднейшей станичной и сторожевой службы (ср. Беляева в «Чтениях О.И. и Др.», 1846 г.). Д.И. Иловайский придал значение тому, что «караулы» упомянуты только в грамоте митр. Алексея, а не Феогноста, и заключил, что в 60-х гг. XIV в. они были еще внове. Но различие в формуле обращения обеих грамот едва ли имеет столь определенно показательный смысл ддя датировки появления украинных караулов, а по существу, это явление старинное, надо полагать еще из времен половецких.

7 Иловайский. История Рязанского княжества, с. 67 и 104; о князьях елецких и козельских при Олеге Ивановиче см. там же, с. 127.

8 Ср. замечания С.М. Соловьева. Ист. России, кн. 1, ст. 1142, и договор 1381 г. между в. к. Дмитрием Ивановичем и рязанским в. к. Олегом Ивановичем (С.Г.Г. и Д., т. I, № 32), тут «рязанскими местами» названы Новый городок, Лужа, Верея, Боровск.

9 О князе Федоре Романовиче находим только упоминание его кончины в 6801 (ПСРЛ, т. XVIII, с. 83) или 6802-м (Лаврентьевская, с. 460; ПСРЛ, т. X, с. 169); он назван князем Федором Романовичем Рязанским (только в некоторых списках Никоновской летописи «князем великим» – ПСРЛ, т. X, с. 169, вар. ф.). Умер он бездетным, судя по тому, что нет упоминаний о его потомстве, и по пренебрежению списков князей в родословцах к его памяти: они о нем вовсе не упоминают (см. у Экземплярского, т. II, с. 574, примеч. 1850). Старшим Романовичем и преемником отца историки (С.М. Соловьев. Ист. России, кн. I, ст. 883; Иловайский. Ист. Рязанск. княжества, с. 91; Экземплярский, т. II, с. 573) признают Федора, очевидно, только потому, что он первый умер, да еще следуя такому же соображению тех списков Никоновской летописи, которые придали ему великокняжеский титул. Однако этому противоречат два текста, указанные Д.И. Иловайским (Указ. соч., с. 206 и 207): приписка к Рязанской Кормчей (писана в 1284 г.), составитель которой епископ Иосиф, датирует свой труд словами – «во дни же благоверного христолюбца князя Ярослава и брата его Феодора, рязаньских князьи великые княгыни, матере их, Анастасии», и правая грамота XV в., где читается ссылка на «грамоты старинные великих князей жалованные Ярослава и брата его Федора и сына его Михаила Ярославича». Но, с другой стороны, Ярослава Романовича летописи в сообщении под 1299 (6807) г. о его смерти называют только князем пронским (Лаврентьевская, с. 461; ПСРЛ, т. VII, с. 182; т. XVIII, с. 84). Никоновская (т. X, с. 172) дает ему титул «князя великаго», но сохраняет название «пронский». Поэтому С.М. Соловьев (кн. I, ст. 883) считает Ярослава «третьим Романовичем», а Константина – вторым и преемником на Рязани после Федора. Но Иловайский (с. 91) и Экземплярский (с. 575) признают его (согласно с родословными, кроме тех, которые Ярослава делают Константиновичем, внуком Романа) вторым Романовичем и преемником брата Федора. Их вывод подкрепляется другим предположением: что неясное известие в Лаврентьевской летописи под 1300 г. «того же лета рязанские князи Ярославичи… (одного слова недостает) у Переяславля» означает усобицу Ярославичей с дядей Константином. Эти отрывочные намеки получили бы некоторую ясность, если предположить, что «уделом» Константина был Переяславль, что Ярослав, приобретя старейшинство в Рязанской земле, остался вотчинным князем на Пронске, что бились Ярославичи под Переяславлем с дядей против перехода к нему отцовского старейшинства. Но все это слишком гадательно для сколько-нибудь надежных заключений. Оставляю в тексте построение Иловайского и Экземплярского, полагая, что приписка на Рязанской Кормчей, может быть, выдвинула вперед Ярослава по каким-либо местным отношениям (пронским?) или по личному отношению князя Ярослава к труду епископа Иосифа. Эта приписка еще тем интересна, что титулует мать «великой княгиней», не давая такого звания сыновьям: перед нами семья с матерью-вдовой во главе. Однако правая грамота «второй половины XV века», на которую ссылается Иловайский (Указ. соч., с. 207) дала бы сильную поддержку этой приписке на кормчей книге в пользу признания старшим Ярослава, если бы ее формула не вызывала сомнений при сопоставлении (Там же) с грамотой 1340 г. пронского князя Александра Михайловича, где его отец назвал «Ярославом Пронским».

10 Экземплярский (вслед за Иловайским) пытается установить связь между тем, что приключилось с Ярославичами у Переяславля в 1300 г., и той изменой рязанских бояр, которая помогла кн. Даниилу «изменою» захватить кн. Константина в битве под Переяславлем в 1301 г. Ему за этими намеками довольно естественно рисуется княжая и боярская смута на Рязани, которой воспользовался Даниил.

11 О кн. Василии Константиновиче знаем только, что он «убиен бысть в Орде» в 1308 г. (ПСРЛ, т. X, с. 176). Из Ярославичей летописи знают только Ивана; имя Михаила Ярославича из упомянутой выше правой грамоты XV в. Василия признают, вслед за С.М. Соловьевым (кн. I, ст. 913), рязанским князем после Константина, а его гибель в Орде Иловайский склонен отнести на счет «происков его двоюродных братьев, пронских князей» (Указ. соч., с. 92).

12 Вопросы генеалогии рязанских князей этой «пронской» линии потомков Ярослава Романовича удачно выяснили, насколько это возможно, Д.И. Иловайский и А.В. Экземплярский.

13 Кроме нашествия 1237–1238 гг. Рязанской земли коснулось разорительное нападение 1239 г., когда «взята татарове Мордовьскую землю и Муром пожгоша в по Клязьме воеваша и град святые. Богородица Гороховец пожгоша» (Лаврентьевская, с. 446).

14 В 1278 г. «приходным татарове на Рязань и много зла сътвориша и отъидоша в свояси»; в 1288-м «князь Елортай ординский, Темирев сын, приходи ратью на Рязань и воева Рязань, Муром, Мордву и много зла сътвориша, идоша восвояси»; в 1308 г. после убиения в Орде князя Василия Константиновича, «татарове Рязань воеваша» – ПСРЛ, т. X, с. 156, 167,176.

15 «Ходи князь Юрьи ратью с братом Иваном на Рязань на князя Ивана Рязаньского и докончаша мир» (Новг. I, с. 319); в лето 6841 (1333) приде князь Иван в Торжек с всими князи низовьскими и с рязаньскими» (Там же, с. 328).

16 ПСРЛ, т. VII, с. 206; т. IV, ч. 1, с. 270; т. XVIII, с. 93. В Тверской летописи (т. XV, с. 421) и Никоновской (т. Х, с. 211) под 6847 (1339) г.

17 Возможно, что именно Иван Коротопол начал титуловать себя «великим князем рязанским», по аналогии с тверскими князьями. Щедрое применение этого титула позднейшими грамотами к предшественникам Коротопола нельзя считать показательным. В грамотах Дмитрия Донского рязанские князья титулуются «великими» (Олег Иванович, Федор Ольгович).

18 ПСРЛ, т. VII, с. 209; т. XVIII, с. 94 (Троицкая и Симеоновская), т. X, с. 215.

19 Быть может, вражда к памяти Олега Ивановича дала повод к признанию его сыном братоубийцы Коротопола (ПСРЛ, т. VII, с. 243: «А княжь Иванов сын Коротополов Олег, иже бысть советник безбожному Мамаю»; ср. отзыв Никоновской об убиении Коротопола, т. X, с. 215). Грамоты (С.Г.Г. и Д., т. I, № 36, 48, 65, 115 и 116) устанавливают определенно, что Олег – сын князя Ивана Александровича (см. у Иловайского. Ист. Рязанск кн., с. 208–210). И в грамоте Олега Ивановича Ольгову монастырю (А.И., т. I, № 2) князь Олег называет отцом своим Ивана Александровича. О каком-либо потомстве Коротопола нет сведений.

20 Летописные своды сообщают, что кн. Ярослав «сел в Ростиславле» (ПСРЛ, т. XVIII, с. 94, Троицкая и Симеоновская; то же в Воскр., т. VII, с. 209, в Никон., т. X, с. 215); но тут можно предположить с Иловайским, указ. соч., с. 93 (ср. Экземплярского, т. II, примеч. 1869) простую описку первоисточника наших сводов. Однако наши летописные своды называют князя Ярослава в известии о его кончине князем пронским, а не в. к. рязанским (ПСРЛ, т. VII, с. 209; т. X, с. 216; т. XVIII, с. 94). Сын Ярослава Владимир – пронский отчич, а брат Ярослава Иван Александрович известен как великий князь рязанский по договорным грамотам его внука и правнука (С.Г.Г. и Д., т. I, № 36, 48, 65; также № 115–116 и упомянутая грамота Олега Ивановича, А.И., т. I, № 2); летописные своды упоминают только его кончину в 1350 г. (ПСРЛ, т. X, с. 222; т. XVIII, с. 97; т. VII, ср. 215 – под 1351 г.) и то называют его не Иваном, а Василием. Потомки Ярослава остались пронскими отчичами, а на великом княжении видим Олега Ивановича и его потомков; поэтому А.В. Экземплярский предполагает, что старшим Александровичем был Иван, а младший Ярослав мимо него получил ханский ярлык («отпущен») на рязанское княжение, так что Иван Александрович занял старший стол только после смерти младшего брата в 1344 г. (Указ. соч., т. II, с. 581–582). Однако у нас нет оснований утверждать, что Ярослав утвердился на в. к.рязанском и решительно отвергнуть известия летописей, что он умер князем на Пронске; нет и уверенности, что его вокняжение «в Ростиславле» создано простой ошибкой, что князь Иван не занял старшего рязанского стола (в Переяславле) еще при жизни брата. Трудно заполнять отсутствие фактических данных догадками.

21 ПСРЛ, т. XVIII (Троицкая и Симеоновская), с. 28; т. X, с. 226–227 (под 6861 г.).

22 ПСРЛ, т. VIII, с. 10; т. X, с. 230; т. XVIII, с. 100. С.Г.Г. и Д., т. I, № 32. Впрочем, некоторое соглашение о новом разграничении земель рязанских и московских состоялось еще при Иване Ивановиче: Лопастня осталась за Рязанью, а в. к. Иван получил Новый городок на устье Поротли и «иныя места рязаньския отменная», о чем упомянуто в его духовной грамоте (С.Г.Г. и Д., № 26); но сама эта грамота свидетельствует о тревоге за прочность такого обмена и вообще владения спорными землями («а ци по грехом имуть из Орды искати Коломны или Лопастеньских мест иди отьменьных мест рязаньских»). С.М. Соловьев полагал, что с Лопастней Москва потеряла в пользу Рязани «шесть других мест», т. е., очевидно, те, что в договоре 1381 г. упомянуты «на рязанской стороне за Окою, что доселе потягло к Москве»: кроме Лопастни еще Мстиславльский уезд, Жадево городище, Жадемль, Дубок и Броднич («Ист. России», кн. I, ст. 951 и 1141); это весьма вероятно, но в таком случае текст договора 1381 г. с его выражением «что доселе потягло» и без ссылки на прежний договор свидетельствует, что формального договора не было заключено при в. к. Иване и митр. Алексее, и весь «обмен» как будто и не был оформлен? Татищевская передача эпизода о Махмет-Хоже (т. IV, с. 185) – пример произвольного комментирования, какое Татищев вносил в редакцию текста: отсюда и целая история о споре за Лопастню у него же (с. 223). Лопастня по отношению к Москве, очевидно, за Окой; лопастенские места по р. Лопасне, левому притоку Оки, остались за Москвой.

23 ПСРЛ, т. VIII, с. 13; т. XI, с. 5; т. XVIII, с. 104.

24 ПСРЛ, т. VIII, с. 17; т. XI, с. 14 (под 6879 г.); т. XVIII, с. 110.

25 Назревает та «эмансипация Твери и Рязани от подчинения в. к.московскому в конце XIV и первой четверти XV века», которую выдвигает М.К. Любавский в своих «Лекциях по древней русской истории», с. 167.

26 По выражению Никоновской летописи – ПСРЛ, т. X, с. 230.

27 С.М. Соловьев (кн. 1, ст. 964–965) ограничился указанием, вполне точным, что произошло это «неизвестно по каким причинам», а подчеркнул только, как в ходе конфликта сказалась «вражда между двумя княжескими линиями, рязанскою и пронской»; Иловайский (с. 109) прямо предполагает «участие, которое пронский князь принимал в войне Димитрия с Олегом»; Экземплярский (т. II, с. 584) более осторожно допускает, что пронский князь был в это время «во враждебных отношениях к рязанскому князю и если не действовал против него вместе с московским князем, то и не помогал ему». Все это нисколько не освещает мотива решительных действий Дмитрия Донского, да и не может быть обосновано данными наших источников; и замечание Соловьева только освещает личную роль князя Владимира после московской победы. Татищев взглянул шире, предположив влияние пограничных споров, поднятых с захвата рязанцами Лопастни, и еще – некоторую двойственность в отношении Олега к русско-литовской борьбе (т. IV, с. 223), но подчинил по своей манере этому предположению само фактическое изложение при редактировании текста источника для своей «Истории». Карамзин (т. V, с. 15) принял татищевское указание на пограничные споры как мотив разрыва.

28 В С.Г.Г. и Д. (т. I, № 31) этот договор отнесен к 1371 г. Заключен он был послами в. к. Ольгерда как прелиминарный при заключении перемирия (от Оспожина заговенья до Дмитриева дня, т. е. от 31 июля по 26 октября) и открытии переговоров («а межи нас нашим послом ездит, путь им чист», причем «а си грамота аже будет князю великому Олгерду нелюба, ин отошлет, а хотя и отошлет, а на сем перемирьи и докончаньи межы нас с Олгердом войны нет до Дмитреева дни»). По летописным сводам набег Ольгерда под Москву относится к декабрю 6878 г. (Воскр. и Симеоновск.; ПСРЛ, т. VIII, с. 17; т. XVIII, с. 110) или 6879 г. (Никон., т. XI, с. 14), но верная дата, декабрь 1370 г., устанавливается тем, что после заключения перемирия с Ольгердом в. к. Дмитрий поехал в Орду 15 июня «в неделю», что соответствует только 1371 г. (т. XVIII, с. 110), а поход на Рязань и бой на Скорнищеве произошли в декабре того же года. Ольгерд стоял под Москвой 8 или 10 дней с 6 декабря 1370 г., но, узнав о приходе рязанской рати, заключил перемирие «до Петрова дни» и начал переговоры о «вечном мире» и замужестве своей дочери с князем Владимиром Андреевичем, а сам отступил с войском восвояси. Послы Ольгерда прибыли в Москву после отъезда в. к. Дмитрия в Орду (т. VIII, с. 18: «после великого князя»), так что переговоры с ними вели, очевидно, митр. Алексей и бояре. Дата договора – июль 1371 г., ранее разрыва в. к. Дмитрия с Олегом. Таков и порядок изложения всех летописных сводов; ср. Лет. по Акад. списку (в изд. Лаврентьевской летописи), с. 505–506; ПСРЛ, т. XV, с. 430. Но Соловьев (б. м., под влиянием изложения Карамзина, т. V) принял для этого договора дату 1372 г. и отнес его к иному моменту, когда Ольгерд, после неудачной встречи с московским войском у Любутска «взял мир» с Дмитрием (ПСРЛ, т. VIII. с. 20 и т. XVIII, с. 113, также в Троицкой и Ростовской летописях – под 6881 г.; т. XI, с. 19 – под 6880 г.), но этот «мир» заключал сам Ольгерд, а прелиминарный договор его послов, о котором идет речь, был, надо полагать, «отослан» им, так как оказался в московском архиве в подлиннике (с печатями, из которых одна митрополичья, другая, по-видимому, литовских послов). Дату 1372 г. приняли Иловайский (с. 110) и Экземплярский (т. II, с. 585), хотя последний весьма сбивчиво отнес договор к обоим моментам сразу – ср. т. 1, с. 100–101 и 104–105, заметив при этом, что столкновение под Любутском точнее отнести к 1373 г.

29 ПСРЛ, т. VIII, с. 18–19 («князь великий Дмитрей Иванович посади на Рязанском княжении князя Володимера пронского»); т. XVIII, с. 112 («и сяде тогда на княжении великом рязанском князь Володимер пронский»; то же т. XI, с. 17).

30 Никоновская (т. XI, с. 17) добавляет, что Олег «изыма» князя Владимира и «приводе его в свою волю».

31 Родословное предание Вердеревских, на которое ссылается Иловайский (с. 109), о «мурзе Салахмире» само по себе не имеет исторической ценности, но факт татарской помощи – возможен; см. текст этого предания в «Сборнике Моск. арх. мин. юстиции», т. 1, ч. 1.

32 С.Г.Г. и Д., т. I, № 28; о его датировке см. выше.

33 ПСРЛ, т. XI, с. 19; тут же, на с. 185, под 6909 (1401 г.) упоминание о пронских князьях в походе в. к. Олега под Смоленск; летописи упоминают, кроме Ивана Владимировича, только кн. Даниила Пронского, участника битвы на р. Воже (ПСРЛ, т. VIII, с. 32–33; т. XVIII, с. 127; т. XI, с. 42), но без отчества, и его генеалогическое положение неопределимо. Откуда взял Д.И. Иловайский (с. 126) второго Владимировича, Федора, – неизвестно (ср. Экземплярского, т. II, с. 630).

34 «Приидоша татарове ратью изо Орды от Мамая на Рязань, на великого князя Олга Ивановича рязанского, и грады его пожгоша, и людей многое множество избиша и плениша и со многим полоном отъидоша восвояси» (ПСРЛ, т. XI, с. 19).

35 Там же.

36 «Олег же рязаньский по отшествии татарьском виде землю свою всю пусту и огнем сожжену, и богатство его все и имение татарове взята, и оскорбися, и опечалися зело», – пишет Никоновская летопись, ПСРЛ, т. XI, с. 43 – ПСРЛ; т. VIII, с. 32–33; т. XVIII, с. 127; т. XI, с. 42–43.

37 Ср. С.М. Соловьева. Ист. России, кн. 1, ст. 977; Д.И. Иловайского. Ист. Рязанского княжества, с. 112–117; А.В. Экземплярского. Указ. соч., т. II, с. 586–587. Летописная повесть о побоище в. к. Дмитрия Ивановича на Дону с Мамаем – ПСРЛ, т. IV-2, с. 311 и сл. (1-е изд., с. 75–83); т. VI, с. 90–98; т. VIII, с. 34–41. О ней см. А.А. Шахматова «Отзыв о сочинении С. Шамбинаго – Повесть о Мамаевом побоище» (в 12-м присуждении премий митр. Макария, 1910 г.) и Шамбинаго (в «Сборнике Отд. Рус. яз. и слов. И. акад. наук», т. 81). В договорной грамоте 1381 г. в. к. Олег обязуется «к Литве целование сложите» (С.Г.Г. и Д., т. I, № 32); в том же договоре: «А что князь великий Дмитрий и брат князь Володимер билися на Дону с татары, от того времени, что грабеж или что поиманье у князя у великого людии и у его брата князя Володимера, тому межи нас суд вопчий, отдати то по исправи».

Под влиянием слов Летописной повести, как в. к. Дмитрию по возвращении в Москву «поведаша… что князь Олег рязаньский посылал Мамаю на помочь свою силу, а сам по рекам мосты переметал, а кто поехал с доновского побоища домов к Москве сквозь его отчину рязанскую землю, бояре или слуги, а тех велел и мата и грабите и нагих пущата», Иловайский (с. 118) и Экземплярский (т. II, с. 587) поняли дело так, что речь идет и в договоре о грабеже и поимании москвичей рязанцами; но текст упоминает только о пойманных людях, которые у в. к. Дмитрия и его брата, т. е. рязанцы, так что тут в рязанцах надо видеть также не виновников, а жертву «грабежа». С.М. Соловьев, косвенно подсказавший Иловайскому и Экземплярскому их понимание договора (ср. Ист. России, кн. 1, ст. 985), поддержал его ссылкой на договор в. к. Василия Дмитриевича с рязанским великим князем Федором Ольговичем (С.Г.Г. и Д., т. I, № 36), где читаем: «А будет в твоей отчине тех людей, з Дону которые шли, и тех та всех отпустите»; по контексту возможно, что тут речь о возвращавшихся с Куликова поля, хотя этого прямо и не сказано. Прямое противодействие по приказу Олега возвращавшимся с Дона войскам, о чем говорили, по повести, в. к Дмитрий его бояре, весьма сомнительно, но несомненны столкновения этих войск с местным рязанским населением, скорее всего, как полагает Иловайский (с. 117), из-за насилий московской рати. Заботливое указание позднейших редакций сказания о Куликовской битве (ПСРЛ, т. XI, с. 67), что в. к. Дмитрий «заповедал всему своему войску, аще кто идет по Рязаньской земле, то никто же ли единому власу да не коснется», не столько опровергает, сколько подтверждает такое предположение.

38 У нас нет оснований отвергать это известие летописных сводов, восходящее, вероятно, к той же повести о Куликовской битве, какую читаем в их составе (ПСРЛ, т. IV, с. 82; т. VI, с. 97; т. VIII, с. 41), хотя оно вызывает некоторое недоумение как потому, что не дополнено указанием, куда бежал Олег, когда и при каких обстоятельствах вернулся, так и потому, что при такой неполноте фактических сведений оно представляется несогласием с договорной грамотой 1381 г. (см. у Иловайского. Указ. соч., с. 118; Соловьев, кн. 1, с. 984 и Экземплярский, т. II, с. 587 обходят это затруднение). Бежать он мог только в Литву (Иловайский: «на литовскую границу»), а вновь появляется в летописных сводах уже при встрече хана Тохтамыша. Никоновская летопись вовсе опустила упоминание о бегстве Олега и посылке наместников на Рязань, а редактор лицевого свода внес вставку об этом из Воскресенской на крайне неподходящее место своего изложения (ПСРЛ, т. XI, с. 67).

39 ПСРЛ, т. VIII, с. 42; т. XI, с. 69.

40 «Тоя же осени, месяца ноября в 1 день вси князи русстии сославщеся велию любовь учиниша межу собою» (ПСРЛ, т. XI, с. 69).

41 Договорная грамота 1381 г. (С.Г.Г. и Д., т. I, № 32) упоминает о «погребе» всему «что ся ни деяло дотоле, как есмя целовали крест» – «до Спасова Преображенья дни за четыре дни» и устанавливает «суд вопчей межи нас от юги празника всему», а составлена «по благословению» митр. Киприана, который прибыл в Москву на митрополию 23 мая 1381 г., а осенью 1382 г. выслан из Москвы: грамота относится к августу 1381 г. Дошла она до нас без печатей и, возможно, дает только проект договора, составленный в Москве, не утвержденный и не вошедший в силу. Когда много позднее, в ноябре 1385 г., состоялось примирение в. к. Олега с в. к. Дмитрием при посредничестве троицкого игумена Сергия, летописи отметили, что «мнози преже того к нему ездиша и не възмогоша умирити их» (ПСРЛ, т. VIII, с. 49). Грамота 1381 г. имеет, во всяком случае, большую ценность как формулировка целей великокняжеской политики и приемлемого для нее компромисса с рязанскими требованиями в старых пограничных спорах. Весьма вероятно, что ее содержание легло в основу «вечного мира» 1385 г., так как этому соответствуют, по существу, отношения Москвы и Рязани, установившиеся после 1385 г. – до самой смерти в. к. Олега.