Текст книги "Собирание русских земель Москвой"

Эти постановления весьма характерны. Патриаршая власть подлинно дорожит единством русской митрополии: в этом единстве нужная для интересов патриархии гарантия против решительной национализации Русской церкви и ее подчинения светским властям великорусского и литовского великих княжений. Митрополит всея Руси, равно относящийся к политическим интересам Москвы и Литвы, а потому более независимый в своей церковно-политической деятельности от местных светских властей, представлялся патриаршей власти лучшей опорой ее «вселенского» авторитета. И Константинополь сумел провести на русскую митрополию людей, которые пойдут не по стопам митр. Алексея, а по тому пути компромисса между московско-владимирской митрополией и ее значением как «киевской и всея Руси», какой был предуказан еще в последних грамотах патриарха Филофея.

Политические обстоятельства Восточной Европы за полстолетия – в последних десятилетиях XIV и первых XV века – создали условия, благоприятные для такого отклонения северной митрополии от традиции, сложившейся при первых ее представителях. Этот перелом вызвал тяжкую церковную смуту, которая разыгралась после кончины митр. Алексея (умер 12 февраля 1378 года), а определился в общих условиях политической жизни Великороссии, созданных после смерти Ольгерда (1377 год) и митр. Алексея, началом прямой борьбы Великороссии с татарщиной, возвышением и политикой Витовта.

V

Предыдущие страницы имели задачей несколько выяснить крупное значение митр. Алексея в постепенном развитии национально-политической идеологии из тех скромных ее зачатков, какие заложены в построении митрополичьего «общерусского» летописного свода начала XIV века. Попытка осмыслить задачи текущей политической борьбы средневековой теорией «христианского общежития» и войны с «врагами креста», осветить ею сложившиеся отношения и тенденциозно ее использовать для интересов великорусской великокняжеской власти практически сорвалась после временного успеха, но оставила глубокий след в дальнейшем ходе московской публицистической мысли. Она имела на русской почве слишком глубокие корни, чтобы пройти бесследно. Борьба с Литвой, столь обострившаяся с конца 60-х годов XIV века, принимала в настроении русских людей все более определенный характер национальной борьбы и получила в грамотах митр. Алексея вероисповедную окраску, которая углубляла боевое настроение великокняжеской политики и подводила под притязания великокняжеской власти на руководство судьбами Великороссии широкое принципиально-идейное основание. Круг представлений, в ряд которых вводилась эта борьба подобной идеологией, выводил великокняжескую политику на историческую сцену, значительно более широкую, чем пределы великорусского политического мирка, и, что для данного момента было особенно существенно, ставил перед западнорусским православным обществом острый вопрос: где ему видеть центр своей национальной жизни – в Литве или в Москве? Конечно, нет и повода говорить о сознательной, отчетливой постановке такого вопроса в сколько-нибудь общей форме. Но ряд характерных фактов истории отношений между Литовско-русским государством и Великороссией свидетельствует о таких колебаниях западнорусских политических сил между Москвой и Литвой, которые делают и для данного времени понятным позднейшее предостережение Казимира, короля польского и великого князя литовского, своей литовской раде, чтобы она поменьше рассчитывала на русских Литовско-русского государства, так как должна сознавать, насколько те враждебны литвинам и готовы содействовать не столько победе литовцев, сколько их гибели в случае войны с Москвой239.

Исход 70-х годов – после смерти Ольгерда – принес Литовскому великому княжеству время смут и внутреннего ослабления. В среде литовских князей возникли крупные раздоры из-за передачи Ольгердом ядра своих владений – Виленской области и белорусских земель – сыновьям от второй жены, Ягайло с братьями, а с виленским столом и связанного с ним старейшинства в князьях Гедиминова рода. Старшие Гедиминовичи поднялись на Ягайло. Андрей Ольгердович, бывший псковский князь от руки Ольгерда, ушел из Полоцка во Псков, и псковичи приняли его на княжение по крестоцелованию; но на этот раз князь Андрей поехал из Пскова к в. к. Дмитрию Ивановичу на Москву, и тот «принял его в любовь»240. Несколько лет княжил Андрей во Пскове подручником великорусского великого князя. Расчет на союзников среди литовских князей поднял в. к. Дмитрия на войну. В 1379 году его полки идут с князьями Владимиром Андреевичем и Андреем Ольгердовичем на Северскую землю, а князь Дмитрий Ольгердович «не ста противу на бой», но выехал из своего Трубчевска с семьей и боярами и поехал в Москву, где был принять «с любовью» и получил в держание Переяславль «со всеми пошлинами»241. Обруселые литовские князья искали в Москве опоры для возврата своих княжений, рассчитывали на великорусскую помощь в борьбе с Ягайло. Но ожидание, что поход 1379 года станет началом большой войны на западной границе, не оправдалось. Накоплявшаяся с начала 70-х годов гроза нового татарского нашествия готова была разразиться, и задачи ее отражения поглотили русские силы. Но положение на западе оставалось весьма напряженным. Оно было одинаково опасным для обеих сторон. Вынужденный мир Твери с в. к. Дмитрием не мог не внушать опасений, что его сила и значение только и держатся, пока новый подъем борьбы не даст в. к. Михаилу Александровичу повода вырваться из условий договора 1375 года; с Новгородом у Дмитрия было «розмирье», которое ликвидировано только в начале 1380 года242. А Рязанская и Нижегородская украйны подавлены рядом татарских нападений243. В. к. Дмитрий Иванович не владел в конце 70-х годов всеми силами Великороссии, и только внутреннее ослабление Литовского великого княжества не только спасало его от обострения литовской опасности, но и дало ему существенную поддержку части литовско-русских князей в момент столкновения с Мамаем. С другой стороны, переход двух Ольгердовичей на московскую сторону должен был тревожить Ягайло как проявление характерного колебания между Москвой и Литвой всей Чернигово-Северской украйны. Если припомнить, что враждебен Ягайло был и другой Дмитрий Ольгердович – Корибут новгород-северский, что его великокняжеская власть не была признана волынским князем Любартом Гедиминовичем и подольскими Кориатовичами, понятна будет значительность московской опасности для в. к. Ягайло. В годину внутренних раздоров за русскими восточными областями Литовского государства стояло Великорусское великое княжество, готовое по мере сил на поддержку всех элементов, недовольных виленской властью, и к захвату владений, которые старой традицией связаны с великим княжением всея Руси.

Внутренние отношения обоих великих княжеств тесно сплетались с их внешним соперничеством и застарелой враждой; московско-литовская борьба неразрывно связана с собственной работой каждого из них над внутренним политическим строительством, что и делало эту борьбу тяжким, но неизбежным фактором их территориального и национального самоопределения. Сложными нитями сплеталась эта борьба и с отношениями к татарам. Общий враг не объединил против себя усилий Великих княжеств Литовского и Великорусского. В былое время «русский улус» татарских ханов находил по временам поддержку и защиту от Литвы в татарской силе. Теперь назрела борьба между Русью и Ордой. Почти непрерывные смуты, пережитые Золотой Ордой, подорвали ее властное положение и создали в татарском мире анархию, которая тяжко отразилась на великорусских украйнах и заставила великокняжескую власть стать в боевое оборонительное положение и собраться с силами для организации защиты Великороссии от хищнических набегов. Великокняжеское войско поддерживает нижегородскую оборону и наступление в Поволожье, ведет оборону по линии Оки. Ряд столкновений с татарской силой вел неизбежно к более опасному разрыву с Золотой Ордой. В ордынской замятне росло с начала 60-х годов значение темника Мамая. В «Мамаевой орде» получал тверской в. к. Михаил ярлык на владимирское великое княжение; Мамаевы татары громили земли Рязанскую и Нижегородскую. Распоряжаясь ханским престолом, темник Мамай правил Ордой, пока сам не стал полновластным ханом. Но смуты и в Орде, и на Руси долго не давали ему возможности установить определенные и властные отношения к русскому улусу. Когда в. к. Дмитрий в 1371 году ездил к «царю Мамаеву» в «орду Мамаеву» и почтил дарами и покорностью «князя Мамая и царя и царицы и князи», он получил ярлык на великое княжение на льготных, умеренных условиях. Окрепши в своей силе и власти, хан Мамай был недоволен «выходом», какой был установлен его «докончаньем» с в. к. Дмитрием, «как ряд был с ним»244, да и эту дань едва ли он получал после 1373 года, когда в. к. Дмитрию удалось разорвать союз Твери с Ордой и Литвой. Из года в год идут указания на «розмирье» Руси с Мамаем245, разразившееся наконец боями на реке Воже и на Куликовом поле. После поражения князя Бегича на р. Воже стало незбежным решительное столкновение; настал и удобный момент для новой попытки осуществить татарско-литовский союз против Москвы, намеченный еще Ольгердом. Хан Мамай собрал в поход ордынские силы, а сношения его с Ягайло установили союзное выступление обоих врагов Москвы. К в. к. Дмитрию явились ханские послы, требуя восстановления прежнего размера татарского «выхода», какой был при ханах Узбеке и Джанибеке, взамен определенного позднейшим «докончаньем». Но, надо полагать, борьба оружием была во время этих переговоров решенным делом, особенно со стороны врагов Москвы: и для Мамая, и для Ягайло было существенно важно нанести ей решительный удар.

История событий, в центре которых стоит Куликовская битва, имела свою особую судьбу в памятниках письменности, которые для нас служат историческими источниками. Прочная основа их анализа положена этюдом А.А. Шахматова246. Надо признать с А.А. Шахматовым, что в основе наших сведений лежат сообщения трех источников: один – это повесть о Мамаевом побоище, составленная вскоре после самого события для прославления подвига в. к. Дмитрия и его рати; эта «Повесть» – составлена в Москве, «в среде, – по замечанию А.А. Шахматова, – духовной» и, можно добавить, той, что хранила заветы митр. Алексея, а центральной фигурой имела игумена Сергия, другой – запись, которую А.А. Шахматов называет «официальной реляцией о походе великого князя», составленную в среде служилого великокняжеского двора; а третий – «Слово о Мамаевом побоище», как назвал его А.А. Шахматов, возник, вероятно, при дворе серпуховского князя Владимира Андреевича и прославил книжными словесами этого князя, братьев его жены князей Ольгердовичей и воеводу-волынца Дмитрия Боброка. Элементы этих основных первоисточников, сплетенные между собой и осложненные позднейшими наслоениями книжнической работы – вставками, дополнениями, переделками, сохранились в текстах наших летописных сводов247.

По-видимому, настроение на Руси перед боем против Мамая сложилось близкое к тому, какое охватило Элладу накануне Марафонской битвы: в возможность победы мало кто верил, и Дмитрию не удалось собрать всю великорусскую ратную силу для выступления на Куликово поле. Не было с ним ни новгородского ополчения, ни рати нижегородской, ни тверских полков; только риторическая переработка «Повести о Мамаевом побоище», какую читаем в Никоновской летописи, приводит на Куликово поле тверскую «силу» с князем холмским Иваном Всеволодовичем248 и псковичей с Андреем Ольгердовичем; оба этих сообщения не подтверждаются другими текстами, а трудно допустить, чтобы участие Твери и Пскова в Куликовской битве прошло бесследно в основных записях о ней и в псковских летописях. Митрополита на Москве не было. Предание выдвинуло троицкого игумена Сергия в центр того духовного подъема, какой был необходим для ратного подвига в подобных условиях. Недаром митр. Алексей намечал Сергия себе в преемники. Пользуясь значительным общественным влиянием по силе личного духовного обаяния и авторитету старчества, игумен Сергий вышел, подобно Алексею, на духовное поприще из служилой среды, столь же близко стоял к великокняжескому двору, где брат его Стефан, а затем племянник Федор были духовниками великих князей и их старших бояр, и стал деятельным участником политики митрополита-правителя249. Сергий уклонился от митрополии, но на нем должен был сосредоточиться церковный авторитет в годину церковной разрухи.

Другим центром боевой энергии данного момента предание выставляет братьев Ольгердовичей и серпуховского князя Владимира Андреевича. Как ни явно сказывается в памятниках письменности, касающихся Мамаева побоища, тенденция выдвинуть их роль возможно ярче, у нас нет оснований отказать этой тенденции в фактически верной основе, так как нет данных, которые можно бы ей противопоставить, а внутренняя вероятность говорит в ее пользу. Для Ольгердовичей разгром Дмитрия соединенными силами Мамая и Ягайло был бы проигрышем их собственного дела; сверх того, Ольгердовичи принесли с собой в Москву свою боевую энергию и опытность и прочную традицию борьбы с татарами за русские земли, а также существенные сведения о положении дел в Литовско-русском государстве, которые должны были, с одной стороны, сильно уменьшить опасения перед выступлением Ягайло, а с другой – ускорить поход, пока не соединились литовские и татарские боевые силы. Ягайло оказался не в состоянии поспеть на это соединение с Мамаем ввиду столкновения с дядей Кейстутом и смуты, потрясшей Литовское великое княжество, и от Одоева отступил обратно в Литву, где его ожидала упорная борьба с Кейстутом и Витовтом.

Победа русских войск на Куликовом поле сгубила Мамая, но не создала какого-либо перелома в русско-татарских отношениях; не связан с ее последствиями и какой-либо перелом во внутренних отношениях Великороссии. Это не умаляет, однако, ее крупного исторического значения. Куликовская битва – одно из тех событий, в которых и для современников, и для потомства как бы символизируется та или иная основная, существенная черта данного исторического момента. Поэтому их оценка в памятниках письменности, в преданиях ближайших поколений и в конструкциях позднейших историков может не соответствовать подлинной значительности их реальных последствий; поэтому легко обрастают воспоминания о них легендами, продуктом отчасти возбужденного воображения, отчасти намеренной тенденции. Та роль, в которой выступил Дмитрий Донской на Куликовом поле, роль вождя Великороссии в национальной борьбе за независимость против иноземного ига и в религиозной войне за «христианство» против «нечестивых агарян», обрисовалась позднее в условной перспективе общественной памяти и книжной разработке «повестей о Мамаевом побоище». А в реально-жизненных своих основаниях это значение великорусской великокняжеской власти определилось в предыдущем десятилетии борьбы с Литовско-русским государством, с одной стороны, и обороны великорусских окраин от татарских нападений – с другой, и получило свое церковно-религиозное освещение в той идеологии, какая связана с именами митр. Алексея и троицкого игумена Сергия.

В этой борьбе на два фронта крепло объединение Великороссии. Накануне Куликовской битвы в. к. Дмитрию удалось порвать связи Твери с Литвой и Ордой, привести ее, как часть великорусского политического целого, к признанию своей великокняжеской власти. Еще теснее зависимость Нижегородского княжества от великорусского центра. После Куликовской битвы в течение ближайших лет и Рязань приходит к «вечному миру» с великим князем на условиях, близких к тем, какие приняты Тверью еще в 1375 году. Приравнение обоих «великих князей» – рязанского и тверского, как «младших братьев» великого князя всея Руси, – к серпуховскому отчичу князю Владимиру получало особый смысл в ту пору, когда этот отчич, выделенный из московской «братской» семьи, из владельца уделом ее общей вотчины стал князем на своем вотчинном княжестве, а из соучастников в общей ее княжеской власти все более переходил в положение владетельного князя, подчиненного не столько старейшинству московского князя, сколько его великокняжеской власти. Духовная в. к. Дмитрия Ивановича своей попыткой применить начало вотчинной власти к великому княжению владимирскому и всея Руси еще нагляднее выдвинула сложный смысл исторического момента, когда великорусская великокняжеская власть ищет в переработанных жизнью формах традиционного старейшинства и подчиненного ему братского «одиначества» князей пути к организации на новых началах политического единства Великороссии. Эта постепенно нараставшая строительная работа великорусской великокняжеской власти развивалась под непрерывным давлением внешней опасности, будившей в Великороссии тягу к национальному единству ее сил и ее внутреннего строя.

Ближайшие последствия Куликовской битвы на время усилили, однако, и внешние, и внутренние условия, противодействовавшие росту великокняжеской власти в центре Великороссии. Настали трудные годы внешних испытаний, которые выясняли на деле непригодность традиционного внутреннего строя великорусских отношений для успешного разрешения тех политических задач, какие вытекали для великокняжеской власти из международного положения Великороссии. Нарастает острый кризис того строя, разразившийся крупным потрясением во времена Василия Темного. Сила великокняжеской власти при Иване Калите, Симеоне и Дмитрии Донском покоилась в значительной мере на союзе с митрополией всея Руси и на «одиначестве» князей-вотчичей Московского княжества. И оба этих устоя московской великокняжеской политики пережили на исходе XIV и в первой половине XV века тяжелое испытание.

Глава IV
Крушение удельно-вотчинного строя

I

В истории Великороссии период времени от кончины митр. Алексея и Куликовской битвы до длительной смуты, потрясшей Великорусское великое княжество при Василии Темном, и ее ликвидации в середине XV века поддается с удобством общему рассмотрению по некоторому единству, в основных чертах, как отношений к татарам в эпоху разложения Золотой Орды при временных вспышках ее былой силы под рукой Тохтамыша или Едигея и к Литве в эпоху Витовта, так и внутренних отношений церковных в эпоху отклонения русской митрополии от традиций митр. Алексея, и междукняжеских – в эпоху последних колебаний борьбы между тенденциями вотчинного распада и закрепления политического единства Великороссии.

Нет у нас данных для конкретного учета непосредственных следствий Куликовского боя. Настроение, с каким Великороссия ожидала этого испытания сил, не было, по-видимому, опровергнуто победой. Ожидали, что Мамай соберет «остаточную силу» и снова «изгоном» появится на Руси250. Рязанская земля была в руках великокняжеских наместников, и Великороссия стояла лицом к лицу с татарским миром, ожидая мести и новой борьбы. Нежданный разгром Мамая Тохтатышем изменил положение. Явилась возможность переговоров. Новый владетельный хан Золотой Орды в ту же осень прислал своих послов к в. к. Дмитрию и ко всем русским князьям сообщить о своем воцарении. Все русские князья приняли ханских послов с почетом и в ближайшее время – в ту же зиму и весну – отправили к Тохтамышу своих киличеев с челобитьем, дарами и поминками. Отношения зависимости от Золотой Орды восстанавливались по общему решению князей, которые в начале ноября сплотились в тесный союз251. Сквозь скудные известия летописных сводов приходится угадывать, что русские князья, стремясь отклонить татарскую опасность252, принимали в то же время меры к обороне земли. Усилено наблюдение за движениями татар253, в. к. Дмитрий позднее, при вести о выступлении Тохтамыша, встретил разногласие в князьях, неодиначество и неимоверство, что и его убедило в невозможности сопротивления хану254. Такие же разногласия должны были выясниться и на княжеском съезде 1380 года. Несмотря на первые мирные сношения, с обеих сторон не было уверенности в мирном исходе. Посол, отправленный Тохтамышем на Русь для вызова русских князей в Орду, не решился ехать дальше Нижнего Новгорода, отправил в Москву гонцов, а сам вернулся в Орду255. Известия о русских делах, какие он привез, не должны были быть успокоительны для ханской власти. Весь 1381 год прошел, а русские князья не решались явиться в Орду; в наших источниках нет указаний на причины столь неопределенных отношений, но среди ордынских князей должно было быть враждебное возбуждение против «русского улуса» за Мамаево побоище.

К осени 1382 года хан поднялся походом на Русь. Картинное изображение в летописном повествовании об этом походе тех мер, какие хан принимал, «дабы не было вести Руси», лишь подчеркивают силу сообщения о том, как «неимоверство и неодиначество» русских князей сделали невозможной организацию сопротивления. В. к. Дмитрий уехал из Москвы в Переяславль, а оттуда мимо Ростова в Кострому; Москва брошена почти без защиты; ее оборону организует литовский князь Остей256; но и этот защитник пал жертвой татарского лукавства, поддавшись вызову на переговоры, Москва взята татарами и разграблена, а татарские отряды захватили и пограбили Переяславль, разнесли грабеж и пленение по волостям до Владимира и Звенигорода, Можайска, Дмитрова, Юрьева, Волока. Под Волоком князь Владимир Андреевич собрал войско и разбил татарский загон. По вестям о сборе русской ратной силы Тохтамыш отступил от Москвы и ушел в Орду, а по дороге взял Коломну и подверг разорению Рязанскую землю.

Последствия такого появления на Руси ордынской силы были весьма значительны. Оно раскрыло бессилие великорусского центра использовать Куликовскую победу, закрепить какие-либо ее результаты. Ценой серьезных уступок в пограничных спорах с Рязанью удалось после долгих переговоров и нового боевого столкновения заключить «вечный мир» с в. к. Олегом и скрепить его союзом свойства; но великое Рязанское княжество осталось самостоятельной политической единицей и повело свою татарскую и литовскую политику помимо какого-либо руководства великорусской великокняжеской власти. Нижегородские князья принесли полную покорность Тохтамышу во время его похода на Русь и в ближайшие годы зависят больше от непосредственной власти хана, чем от великого князя всея Руси.

Тверской великий князь Михаил Александрович прислал к Тохтамышу, когда тот под Москвой стоял, своего киличея со многими дарами, с покорностью и просьбой о защите Тверской земли от татарских грабежей и получил за то ханское пожалование и ярлыки257. Договор его с в. к. Дмитрием 1375 года падал сам собою; Михаил не замедлил вновь выступить претендентом на владимирское великое княжение: вслед за Тохтамышем поехал в Орду «околицами, не прямицами», «таяся великого князя Дмитрия Ивановича», искать себе «великого княжения владимирского и новгородского». Поспешил в Орду и городецкий князь Борис Константинович258.

В. к. Дмитрий дождался ханского зова. Только по приезде в Москву Тохтамышева посла, который привез ему от хана речь о мире и «пожалование», послал он в Орду сына Василия – тягаться с Михаилом Тверским о великом княжении. Целый год продержали Михаила в Орде, а затем отпустили на Тверь «без великого княжения». Тохтамыш великое княжение утвердил за Дмитрием259. Очевидно, хан усмотрел в раздоре соперников гарантию своего владычества; а княжичей – Александра Михайловича и Василия Дмитриевича – он удержал в Орде заложниками. И до конца своей жизни и княжения Дмитрий не выходил из покорности Орде; при дворе ханском ценили, что среди ближайших советников великого князя, во главе которых стоял боярин Федор Кошка, хранилась «добрая дума к Орде».

Казалось, что восстановлены старые отношения. В 80-х и начале 90-х годов XIV века великий князь – вновь ханский «улусник» и одна из опор его власти, утверждение ее ханским ярлыком. Восстановление ордынских связей зависимости и ханского «пожалования» – условие, поясняющее «вечный мир» с Рязанью, изгнанию из Нижнего князя Бориса Константиновича с восстановлением зависимости Нижегородского княжества от великорусского центра, фактический мир Твери с Москвой в последние годы Дмитрия Донского260. Те же колебания в силе великокняжеской власти отразились и на отношениях ее к Великому Новгороду. В начале 80-х годов он предоставлен сам себе. И тотчас выступают на первый план его литовские связи; в 1383–1384 годах новгородцы держат на пригородах своих князя Патрикия Наримонтовича: это те пригороды, что даны были князю Наримонту с детьми «в отчину и дедину» по договору Новгорода с Гедимином261. Это не означало разрыва с великим княжеством, но показательно для потребности Новгорода в княжеской защите, какой не могли они получить от великого князя и потому искали, где найдут. А вскоре сказалась и другая сторона отношений Новгорода к великому княжению: не получая достаточной обороны от великокняжеской власти, Новгород несет крупную долю в ее «проторях». Как только закончилась «тяжба» перед ханом о великом княжении, настало время дорогой расплаты: «Тое же весны быапъ дань тяжела но всему княжению, всякому без отдатка, с всякие деревни по полтине, тогда же и златом даваша в Орду, а с Новагорода с Великого взя князь великой чертый бор»262. Новгородцы «дали» великому князю черный бор – общую дань, такую же, какую великий князь взял с великого княжения, но сбор его под руководством великокняжеских бояр не прошел гладко. За многими «залегла княжчина», встречены сборщики прямым сопротивлением263. Это привело к разрыву, зимнему походу великого князя Дмитрия на Новгород и к миру, который новгородцы оплатили крупной пеней за своих «винных людей», и завершением выплаты черного бора264.

Попытка отразить от Руси татарское нахождение, увенчанная Куликовской победой, не усилила великокняжеской власти, а временно ее ослабила. Только обновление ордынской зависимости и опоры этой власти в утверждении ее прав ханом Золотой Орды восстановило нарушенное равновесие внутренних отношений великорусского великого княжения. Равновесие – условное и весьма относительное. Наследие Калиты и Донского вступает на несколько десятилетий в период затяжного и тягостного кризиса.

В. к. Дмитрий умер в мае 1389 года. Благословляя сына Василия «своею отчиною великим княжением», он сделал попытку применить к великокняжескому стольному владению вотчинное начало – в уверенности, что Золотая Орда признает это право за его сыном. Той же осенью – 15 августа – состоялось во Владимире посажение на стол великого княжения в. к. Василия Дмитриевича ханским послом265. Временную размолвку юного великого князя с дядей Владимиром удалось быстро ликвидировать266.

В договоре с этим дядей упомянута возможность приобретения великим князем Мурома и Торусы. Первым существенным действием великокняжеского правительства при новом князе было приобретение по ханским ярлыкам в прямое обладание Нижнего Новгорода, Городца, Мурома, Мещеры и Торусы, т. е. всех основных пунктов обороны восточной окраины и наступления в юго-восточном направлении267. Этот шаг великокняжеской политики был, надо полагать, подготовлен еще при Дмитрии Донском и опирался на сложившиеся при нем отношения к ордынской власти хана Тохтамыша. Но раньше, чем удалось осуществить и укрепить приобретенные по ханским ярлыкам новые права, ближайшие годы принесли крутые перемены в положении всех дел Восточной Европы.